Россия – страна экстенсивного развития, изначально запрограммированная на безудержное расширение; главным итогом каждого царствования историки считают территориальные приобретения. Но что делать, если расширяться больше некуда? Отразившись от внешнего барьера, волна привычной экспансии направляется обратно, и в глубине страны многократно захватывается одна и та же земля, отчасти теми же методами, что и при колонизации «диких» окраин.

Во второй половине ХХ в. произошёл массовый, хищнический захват горожанами «даровых» пригородных земель под огороды, сады, дачи, коттеджи, виллы. Задолго до того, как было позволено публично рассуждать о приватизации, большинство горожан в СССР стали мини-землевладельцами, под маской «коллективного садоводства» вкусили сладость обладания недвижимостью. Богатые и бедные, интеллигенты и рабочие, чиновники и научные работники – все они оказались одинаково алчными и бесцеремонными по отношению к земле и окружающей среде; всех их на первых порах объединили и уравняли примитивные орудия труда – ржавая лопата, тачка с навозом, малярная кисть. Несколько десятилетий спустя новая «элита» отгородилась от простонародья «кремлёвскими стенами», окружающими нынешние кирпичные дворцы нуворишей. Пресловутому первоначальному накоплению предшествовало «первоначальное приземление».

Колониальный (в худших значениях) характер этому наступлению горожан придают: игнорирование дачниками сложившегося землеприродопользования и регулировавших его обычаев; бесправие, беззащитность местных жителей, не готовых к таким радикальным переменам и лишённым какой-либо компенсации за причинённые неудобства; разрушение прежнего ландшафта и, наконец, типично колониальный способ приобретения. Местная администрация, как туземный вождь или царёк, то ли продаёт, то ли уступает за взятки землю, которой распоряжается; не только не защищает, но откровенно предаёт интересы своих «подданных» (избирателей).

В результате дачно-коттеджной экспансии в пригородных зонах (вокруг Москвы – в радиусе до 150 км) деградировали или погибли некоторые редкие виды лесов, болот, лугов; обычные прежде растения и животные «записались» в Красную книгу; во многих местах вырублены водоохранные леса; исчезли красивые пейзажи, вдохновлявшие художников; поделены, застроены, зажаты в тиски, заслонены коттеджами бывшие помещичьи усадьбы, парки, «памятники архитектуре»; уничтожены или затерялись среди дач остатки традиционной деревни. И этот грандиозный социально-экономический, экологический, ментальный переворот, ещё до распада СССР затронувший бóльшую часть советского общества, ни на какой широкой трибуне всерьёз не обсуждался, как будто его и вовсе не было. Создаётся впечатление, что бурная загородная деятельность российских горожан – нечто интимное, как повседневные физиологические отправления, само собой разумеющиеся, о которых в обществе говорить не принято.

Раковая опухоль в ландшафте

Стихийными заповедниками, последними убежищами диких растений и животных в сильно распаханной и застроенной местности стали овраги, опушки, болота, да ещё и сельские кладбища. Там изредка поют птицы, а ботаник может собрать гербарий, напоминающий о былом богатстве растительности. Но вот пришла большая беда: лесные поляны, рощи, поймы, кручи стали раздавать городским дачникам.

В советское время колхозы, совхозы, лесхозы охотно уступали горожанам земли, неудобные и невыгодные для обработки, чтобы легче было выполнять планы на оставшихся: «на тобi, небоже, що менi не гоже» – «возьми себе, нищий, то, что мне не нужно». С экологической точки зрения желательно, чтобы пашня и застройка располагались небольшими компактными островками, а разделяющие их леса и парки, поля и луга, лесополосы и живые изгороди сохранялись как сплошная сеть. На деле же поступают наоборот: уцелевший экологический каркас, зелёные капилляры и бронхи ландшафта блокируют и замещают ветвистой раковой опухолью; островками, окаймлёнными мусором, становятся леса и болота, удушающим их спрутом – вытянутые вдоль пойм и опушек дачные посёлки. По-научному это называется экофобной инверсией ландшафта, а на обыденном языке – выворачиванием наизнанку (земли, хозяйства, здравого смысла).

Особенно быстро растут в длину дачные посёлки под высоковольтными линиями электропередачи (ЛЭП), наглухо перегораживая лес многокилометровыми улицами без переулков. Если расстелить там, на земле, большое кольцо из проволоки, то можно зажечь лампочку. Выходные дни и отпуска проводят под высокочастотным излучением, под жужжание проводов. Собираются ли ещё рожать детей пребывающие здесь женщины и девочки? Это, в конце концов, их личное дело, но кто же вступится за лес? Похоже, что и энергомагистрали проводятся с дальним прицелом, стандарты и нормативы разрабатываются с умыслом. Прорубив просеку для ЛЭП, её впоследствии расширяют для дач, ставят ещё два ряда домов, а некоторые дачи, сверх того, залезают под полог леса.

В Подмосковье придумали лицемерный способ наживы – вырубать и отводить под дачи целые кварталы в глубине леса «без нарушения целостности лесного массива», но это всё равно, что выжечь внутренности и утверждать, что тело не повреждено. Такой способ тайного убийства людей практиковался в европейском средневековье, когда ещё не было судебно-медицинского вскрытия.

После вырубки высоких деревьев, которые высасывали много влаги из почвы и испаряли её через листья и хвою, грунтовые воды поднимаются и чаще выступают на поверхность; приходится рыть дренажные канавы, а в них дачники сливают помои. Топкие места и низины засыпают мусором, из которого вымываются вредные вещества. Некоторые садовые участки сели на влажные лесные поляны и болотца, где еле приметными ручейками зарождаются реки. За недостатком легальных свалок дачники засоряют лес и придорожные полосы. Мой коллега, географ В.Л.Каганский, подсчитал, что при размещении в лесах даже скромные садово-дачные посёлки советского типа портят в пять-шесть раз больше площади, чем занимают сами.

Цветы на ядовитой свалке

Садовый участок – это, по идее, и подсобное домашнее хозяйство, и место для рекреации (отдыха, восстановления сил через смену занятий), для трудовых упражнений на свежем воздухе. Но этот воздух далеко не всегда свеж. Немало делянок для рабочих нарезано в черте промышленных городов, на берегах зловонных речек и канав, в карьерах и грязных ямах между дорожными насыпями и городскими заборами, утоплено в смраде из выхлопных газов, обильно посыпано пылью и сажей. Это можно видеть и в Тольятти около волжской плотины; и на южной окраине Ярославля, где санитарную буферную зону, призванную поглощать вредные выбросы и изолировать жильё от заводов, заняли садовыми участками. А к северу от Ярославля дачники разместились на бывшей свалке отходов ртути и мышьяка.

Физического оздоровления от дачных участков в промзоне ждать не приходится, но рекреация всё-таки есть: скорее всего, социально-психологическая. Хоть какая-то, но свобода на «своей» земле, чувство хозяина, возможность трудиться непосредственно на себя, а не на анонимного дядю, своими руками претворять в жизнь собственные замыслы и вскоре пожинать их плоды. Ведь наёмный работник всего этого лишён на формальном рабочем месте.

Столичный уикенд за счёт Сибири

Сады и огороды, мелкий домашний скот и птица – важное подспорье для жителей рабочих посёлков, малых и средних городов, облегчающее выживание без легальной занятости и зарплаты. Чем меньше город, тем ближе огород с сараями к основному жилищу, тем легче постройки на садовом участке и важнее его роль в обеспечении семьи продовольствием. (Привычка выращивать свою картошку – феномен в значительной мере внеэкономический, который у старшего поколения трудно переломить дешевизной и доступностью этого продукта в торговой сети). В провинциальных городах – центрах областей, краёв, республик) многих жителей в советское время переселили из снесённых деревянных домов в новые бетонные многоэтажки, вокруг которых выросли не предусмотренные архитекторами гаражи, сараи, огороды; люди продолжали заниматься своим привычным хозяйством, приспособили его к навязанному им новому виду расселения. Однако на землю рванулись и жители столиц, родившиеся и выросшие в многоэтажных домах, при том, что на первом плане у них не огород, а дача, нередко расположенная даже в соседней административной области.

Москвичи и петербуржцы пользуются удалёнными на десятки и сотню километров дачными участками благодаря удобной, густой транспортной сети и практически бесплатному для большинства пассажиров проезду на общественном транспорте, который дотируется государством за счёт невозобновляемых природных ресурсов (прежде всего, газа и нефти). Большинство постоянных пассажиров пригородных электричек и автобусов – льготники, зайцы и полузайцы, в худшем случае отделывающиеся от контролёров компромиссными штрафами-взятками. Чтобы пройти через турникет без билета, нужно тоже положить стоящему там железнодорожнику «на лапу». Увеличение тарифов и штрафов принципиальной картины не изменяет: число безбилетников растёт, равно как и отчётные убытки железных дорог и муниципальных автохозяйств, а на теневой стороне рынка транспортных услуг устанавливается новое равновесие между «хищниками» и «жертвами».

В возделывании дачных и приусадебных участков по всей России огромную роль играет бесплатное пользование транспортом и другой техникой своего предприятия, краденые нефтепродукты и стройматериалы. В смрадный пустырь превращается Западносибирская низменность (ныне большей частью включённая в Уральский федеральный округ), а ради того, чтобы ежегодно вывозить два чемодана алмазов, в Якутии испорчена площадь не меньше Швейцарии[1]. Не только полумифические олигархи, эти всенародные жупелы и пугала, но и ненавидящие их «простые честные труженики», любители своих доморощенных огурцов, помидоров и яблок, благополучно пожинают плоды экоцида, охватившего Зауралье.

Бегство от барщины

Продукты, выращенные на своём садовом участке, кажутся недорогими и потому, что наши огородники не привыкли высоко ценить свой труд (возможно, и не находящий спроса вне дома за отсутствием развитого рынка труда), не хотят или не могут продуктивно и с будущей отдачей использовать своё свободное время для повышения квалификации, самообразования и т.п. Практически никто из владельцев садовых участков и дешёвых дач в тёплое время года не отводит конец недели развлечениям, спорту, туризму, экскурсиям, но не пребывает и в полной праздности, а предаётся горячечной суете.

Когда работник пять дней в неделю отбывает «барщину» на службе и только мечтает, чтобы поскорее закончилась рабочая неделя и он бы поехал на свой любимый участок трудиться по-настоящему, и вечерами готовится к этой поездке, то он живёт не в своём профессиональном мире, а в домашнем хозяйстве, ему удобно «рабочее место», не связанное с ответственностью и принятием решений. Крепостные крестьяне, перешедшие на оброк, уходили от помещичьей барщины в города и на сельские фабрики, приобретали профессии, сделали центрально-российское село промышленным, сами становились фабрикантами и капиталистами. Сегодняшние их потомки бежали из городов от государственной барщины на землю сёл, подменили крестьянство своим натуральным хозяйством городского происхождения, отреклись от городских профессий. Это ли не парадокс, это ли не ирония истории?

Повседневная озабоченность горожан огородно-дачными делами способствует разворовыванию государственных и крупных получастных (акционированных) предприятий и учреждений, особенно краже энергоносителей и рабочего времени, стимулирует скрытую и формальную безработицу, уклонение от налогов и теневую экономику (например, в сфере ремонта и строительства), помогает сохранению тяжёлых, вредных, опасных видов труда, необходимых работнику для раннего выхода на пенсию, а также пассивному, номинальному псевдотруду в виде суточных дежурств, за которыми следуют несколько свободных дней; содействует умножению тьмы сторожей, охранников, мелких чиновников. Садовые участки и сохраняющиеся на окраинах пригородных зон остатки натуральной деревни, где дома скуплены горожанами, для своего поддержания требуют расширенного воспроизводства пенсионеров, и общество идёт навстречу, поставляя туда «нетрудоспособных» трудоголиков. Сотни тысяч ещё не старых и практически здоровых мужчин и женщин стараются получить инвалидность, запасаются справками об инвалидности своих детей и о многодетности (тем самым стимулируя коррупцию в медицинских и социальных учреждениях), чтобы бесплатно ездить из города на свои «фазенды» или из деревни на городской рынок со своими товарами. Ведь не секрет, что в сельской местности России могут нормально трудиться только «нетрудоспособные» и «безработные».

Постиндустриальный курятник

Если придерживаться рыночных теорий и верить, что Россия хочет войти в мировое сообщество не как экзотический резерват для вымирающих туземцев, а как полноценная производящая и отчасти постиндустриальная страна, то садовые участки горожан надо признать социальной болезнью и мощным тормозом развития; ведь с таким обилием крохотных огородов и курятников наша страна идёт не к конкурентно-рыночному укладу, предполагающему специализацию и профессионализм, надёжность и доверие партнёров, а к господству натурального хозяйства, перемещается на захламлённые отбросами доиндустриальные и дорыночные окраины постиндустриального мира.

Если придётся платить серьёзные налоги на землю, если по-настоящему и для всех подорожает проезд на общественном транспорте, изменится пенсионная система, станет менее рентабельной добыча ископаемых; если зарубежные кинозвёзды, одержимые новыми приступами экологизма, откажутся от алмазных колье и брошек, как отказались от шуб из натурального меха; если упадёт спрос на российское оружие, а развитые страны перестанут покупать продукты, полученные с нарушением экологических норм и прав человека (ведь именно к такой сертификации всего российского экспорта дело идёт сегодня), то что же случится с дачными посёлками?

Очень может быть, что с ними ничего страшного не произойдёт. Российский культурный ландшафт – продукт, генератор и хранитель отнюдь не рыночных, не либеральных, не правовых отношений, и об него вот уже триста лет обламываются многие реформы и новшества. Если вся российская инфраструктура, включая и энергосистемы, и железные дороги, и военное хозяйство, а особенно жилищно-коммунальное, и, наконец, дачи и деревню, настолько несовместима с глобализирующимся либеральным рынком, что вопит и корчится при малейшем с ним соприкосновении, то, может быть, и не стоит ничего всерьёз изменять – обойдётся себе дороже. Есть опасения и надежды (у кого как), что Россия ещё надолго сохранит свою уникальность, а на дерзкие вызовы времени ответит, как обычно, новым погружением в архаику.

Город начинается с огорода

История Центральной России убедительно показывает, что пригородные летние дачи почти всегда превращаются в постоянные круглогодичные жилища. По этому пути шли и идут классические подмосковные дачные посёлки Малаховка, Клязьма, Сходня, рано или поздно преобразуемые в города. Бывшие дачные посёлки становятся пригородами-спальнями и новыми городскими районами. Думаю, что и с самыми жалкими садовыми участками происходит то же, хотя и началось с иного, мелконищенского уровня и малоземелья, которое мешало увидеть в «садовых некоммерческих товариществах» всё те же пригородные поселения.

Самозахватный огород возле дома на пустыре за дорогой, огороженный участок с ящиком для грубого инвентаря; то же с будочкой, в которой можно переночевать; садовый домик без печки, коттедж со всеми удобствами, огромная вилла и, наконец, небоскрёб-башня с лифтом – всё это разные стадии субурбанизации – обрастания городов новой полугородской застройкой.

Не продовольственную проблему решил «развитой социализм» брежневской эпохи, испортив среднерусский ландшафт садово-огородными участками, а заложил новые малоэтажные города, будущие трущобы XXI в. В них уже давно проживают всё лето пенсионеры, а удорожание городского жилья и прочие факторы могут вытолкнуть из города в субурбию другие слои населения или привлечь мигрантов издалека – были бы дома и участки, а жители найдутся. Вокруг Москвы вырос не нанесённый на карты деревянно-толевый, шиферно-жестяной мегалóполис[2] диаметром в 200 – 250 км. На этом грязном серо-зелёном фоне закраснели пятна нового поколения дач – кирпичных коттеджей, преисполненных комфорта и не желающих иметь ничего общего со своими убогими собратьями. Но жить им предстоит вместе.

Мнимая урбанизация

Обывателей в России, пожалуй, нельзя признать настоящими горожанами, если они кормятся от дачных и приусадебных участков, от своих свинарников и курятников, не пользуются плодами специального образования, не получают выгод от профессиональной квалификации, а стараются на своих клочках земли, в своих квартирах, чуланах, сараях всё делать самостоятельно; если по субботам и воскресеньям они не отдыхают, а наоборот, именно в такие дни интенсивно работают на себя, по будням же с прохладцей отбывают какую-то повинность. Это похоже на какой-то крестьянский образ жизни, достаточно архаичный и примитивный, несмотря на окружающие многоэтажные дома, асфальт, автомобили. Создаётся впечатление, что большинство горожан в России только притворяются рабочими и служащими, тогда как на самом деле это по многим признакам мелкие крестьяне, более свободные в большом городе, но очень зависимые, почти крепостные в посёлке городского типа при единственной фабрике.

Урбанизация в СССР оказалась во многих отношениях мнимой. После краха советской промышленности и её социально-бытового сектора градообразующими (точнее, градоподдерживающими) остались только административные функции, строго и прочно заложенные при екатерининских реформах и планировках городов в последней трети XVIII в. И в наши дни настоящими многофункциональными городами можно считать только столицы республик, центры краёв и областей. Бывшие уездные города царской России сегодня похожи на деревню больше, чем до 1917 г., а города, возникшие в советское время, – это агломерации рабочих посёлков, даже такой гигант, как Тольятти. Но я допускаю, что слова «город» и «деревня», «горожанин» и «крестьянин» в наши дни лишены объективно-научного содержания и сохраняются только как пережитки сословного деления общества.

Особняки среди болот и бурьяна

До революции 1917 г. в России не пахали, не сеяли и уж тем более не селились на верховых болотах. На пойменных лугах пасли скот, на болотах собирали ягоды. Теперь такие места нередко застраивают, осушают канавами, заваливают бетонными плитами, пересекают траншеями для укладки труб. Коттеджи, а точнее говоря, претендующие на роскошь кирпичные виллы, растущие всюду как грибы после дождя, гораздо вреднее садово-огородных домиков, когда залезают на лоно природы, но именно такое экофобное размещение и даже способы приобретения земли эти богатые новостройки переняли у своих бедных предшественников.

Кирпичные особняки экологически более приемлемы в существующих старых городах, посёлках, деревнях, но и там вокруг них не всё чисто. В бывшей колхозной деревне, застроенной коттеджами, окружающие поля и луга забрасываются и превращаются в сорные джунгли. Гигантское зонтичное растение борщевик (Heracleumsosnowskyi), неосмотрительно навязанное колхозам и совхозам в качестве кормовой культуры, покинуло свою сельскохозяйственную нишу, стало опаснейшим ядовитым сорняком и победоносно шествует по России, внушая своим видом мистический ужас и напоминая о повести М.А.Булгакова «Роковые яйца».

Коттеджная застройка немыслима без густой сети автодорог, но каждая такая дорога при существующих методах строительства действует как водонепроницаемая дамба и разбивает местность на изолированные ванны с водой. Чем больше насыпают дороги, мостят тротуары, бетонируют дорожки, тем выше поднимается вода, которая уже не может просачиваться в уплотнённый грунт и медленно стекать в естественные водоёмы под землёй, по слабо наклонному водоносному горизонту. По этим же причинам подтопляются и преждевременно разрушаются старые дома в малых городах и бывших дачных посёлках. Их обитатели, спасаясь от сырости и холода, включают летом электропечи, неизбежно воруя электроэнергию помимо счётчиков, и почти круглый год борются с комарами. Тепло от отопления уходит на испарение и новый подсос воды, поэтому сырость не уменьшается.

Красивый природный ландшафт может быть стимулом для элитарной застройки, но в конечном счёте он уничтожается, поскольку и земля часто интересует новых владельцев только как площадка, подлежащая расчистке. Легко сменяющиеся прекрасные пейзажи вполне можно потреблять на фотообоях, слайдах и на экранах. Дизайнеры формируют землевладельцам красивый микроландшафт между стеной дома и забором, и это теперь называется ландшафтом, а не то, что имеют в виду географы. Вся окружающая среда безжалостно уродуется самим общим видом новопоставленного посёлка. Пестрота и разномастность построек свидетельствует об отсутствии внешнего ландшафтно-архитектурного надзора.

Сокровища из кирпича и бетона

Коттеджная субурбия пока не означает, что появился средний класс, который, повысив свой жизненный уровень, навсегда переселился из собственно города на окраины городской агломерации в более просторные и комфортабельные жилища. На самом деле строительный бум начался одновременно с рыночной либерализацией и отчасти ей предшествовал ещё в тени горбачёвской перестройки как самый удобный способ употребления денег. О полном переселении в загородные дома тогда не было и речи. Хозяева коттеджей имеют в городе хорошие квартиры и не собираются с ними расставаться. Кирпичные особняки – второе жильё, в котором бóльшую часть года никто не живёт. Недвижимое имущество стало средством частичного сохранения капитала не только оттого, что его стоимость обещает возрастать, но прежде всего потому, что эти мощные постройки невозможно украсть и трудно уничтожить; даже если взорвут дом, то останется земельный участок.

Накопление неликвидных сокровищ из кирпича и бетона сигнализирует о невозможности более продуктивно использовать частную собственность в своём отечестве. Диктуемые мировой экономической системой изменения налогов, тарифов, цен, оплаты труда угрожают превратить загородные владения бедных и богатых дачников в пустыри и руины, хотя, как уже говорилось, угроза эта не фатальна: российский материал пока неплохо сопротивляется вестернизации. Но в случае полностью свободной купли-продажи земли большинство нынешних садовых участков, возможно, будут скуплены и соединены новыми владельцами в крупные массивы, и хорошо (с экологической точки зрения), если под обширные и благоустроенные усадьбы, сельскохозяйственные фермы, кемпинги. А если конъюнктура рынка окажется такой, что выгоднее будет занять землю, более дешёвую, чем в городе, под химические фабрики, технопарки, склады, свалки (что, собственно говоря, уже и наблюдается в Подмосковье)? Вчерашняя (советская) дачная политика и сегодняшнее (постсоветское) размещение коттеджей виновны в том, что вышеупомянутые вредные для окружающей среды объекты расположатся не на худших землях, а на месте ценных природных комплексов, где могли бы находиться публичные загородные парки, природные заповедники, детские лагеря, санатории.

В современной России заведомо несправедливое социальное и имущественное неравенство не стимулирует здоровую конкуренцию и созидательную деятельность, а подавляет её безнадёжностью перспектив для обойдённого удачей большинства. Если добиваться успеха в рамках закона и морали невозможно, то подрастающему поколению (тем, кто не эмигрировал) открывается более простой путь – отнимать у имущих. Роскошные дворцы рядом с убогими поселениями – дерзкий вызов, наглядная декларация о теневых и криминальных доходах; такая субурбия – аккумулятор, арена, мишень для социальных конфликтов, питательная почва для политического экстремизма.

Расплывающееся пятно

Московская агломерация росла в ХХ в. вдоль электрифицированных железных дорог. Благодаря плохой транспортной доступности сохранялись лесные массивы в межмагистральных пространствах и вдоль административных границ. Нынешняя застройка коттеджами ориентирована на личные автомобили, а это более рассеивающий людей транспорт, нежели рельсовый. Полноценные леса в таких условиях сохранить будет гораздо труднее, а малые реки обречены на исчезновение. «Коттеджизация» – это растворение ложки дёгтя в бочке мёда, расплывание города подобно масляному пятну на бумаге или нефтяному пятну по морю.

У пригородной зоны, как это видно на примере Москвы, одна из важнейших функций – проветривание города. Поступающий с ветрами воздух должен предварительно пройти над поверхностями, не дающими пыли и не раскалёнными летним солнцем – над лесами, полями, лугами, озёрами, водохранилищами. Если верховья рек, текущих к Москве, и прекрасные смешанные леса будут рассечены шрамами автодорог и электропроводных просек, нашпигованы многоэтажными домами, складами, стройплощадками, коттеджными и садово-дачными посёлками, то в одно отнюдь не прекрасное лето, когда загорятся леса и торфяники Мещёры, как это было в 1972 г. и неизбежно повторится рано или поздно[3], Москву постигнет экологическая катастрофа, по числу пострадавших сравнимая со средним землетрясением. В первую очередь погибнут от удушья многие больные, старики, дети. Если это хоть один из тысячи жителей (а такая добавочная смертность бывает, например, при чрезвычайном выбросе грязи из заводских труб зимой на морозном безветрии), то при 20 млн. жителей Москвы и её области получится 20 тыс. жертв (правда, не очень заметных, выявляемых и скрываемых только статистикой).

Автомобильный тупик

Если большинство коттеджей и дач сделаются повседневными, круглогодичными жилищами выселенцев из Москвы, то обнаружится неподготовленность всей их инфраструктуры, которая создавалась под кратковременные визиты хозяев, а не для постоянного расселения самих домовладельцев и не меньшего числа прочих людей, занятых в их обслуживании, со своими потребностями в жилье, автомобилях, гаражах, в условиях для устройства детей и приёма гостей и родственников, поскольку понятно, что бóльшая часть обслуги будет формироваться из иммигрантов. Обитателям коттеджей нужна повседневная транспортная связь с Москвой, какие-то личные и конфиденциальные контакты, иначе бы они со своими компьютерами и телефонами селились где-нибудь на озёрах Валдая или в горах Алтая. Коттеджная застройка усиливает автомобилизацию и её разрушительный напор на городскую и загородную среду. Нетрудно представить, сколько автомобилей жителей субурбии будет в часы пик скапливаться в центре столицы; существующие улицы и площади их не вместят. Половину зданий внутри Садового кольца, а то и во всём Центральном административном округе Москвы придётся снести, чтобы подъезжать к оставшимся. Подземная и многоэтажная парковка и автодорожные развязки старую, историческую застройку не спасут, так как для них потребуются те же нарушения городской среды. Подземное пространство Москвы и так слишком полое, слишком занято секретными объектами. Пострадают и окраины города, будут рассечены автодорогами замечательные лесопарки. Конечно, выход известен и технически легко осуществим – приоритет общественного транспорта перед индивидуальным, но это неприемлемо для знатных «автолюбителей». Москва «развивается» в интересах привилегированного меньшинства, и всё упирается в его менталитет. Если чиновник и бизнесмен не желают пройти более чем десять шагов от дверей автомобиля до дверей офиса, то с архитектурным наследием и традиционной планировкой центра Москвы придётся распрощаться. Но если вышеупомянутые деятели не побрезгуют идти пешком хотя бы сто-двести метров в толпе таких же «белых воротничков», спешащих в свои конторы, то старая Москва может уцелеть. По-существу, все москвичи стали заложниками престижного, демонстративного потребления малочисленной, глубоко невежественной и не интеллигентной, но очень влиятельной группы людей, без тени юмора назвавших себя скотоводческим термином «элита». Всё сказанное относится и к Петербургу, но в меньшей степени. И в городе на Неве тихой сапой начали разрушать историческую среду, пока что за парадными фасадами и в глубине кварталов, но над ними уже торчат постсоветские шпили и башни. Подумывают в Питере и о развязках автодорог в центре города, а трамвай оттуда уже изгнали.

Во что обойдётся (не только в деньгах, но и в бесценных моральных потерях для культуры) навязанная автотранспортом новая перестройка старой Москвы, не менее радикальная, чем при И.В.Сталине и Л.М.Кагановиче, необходимая для того, чтобы гипотетический бизнесмен или чиновник, живущий в вилле под Волоколамском, мог якобы за сорок минут попасть на Пушкинскую площадь, пользуясь своим автомобилем? Такая затея ляжет новым бременем на бюджет страны, заставит её ещё больше продавать ископаемое сырьё и лес, быть может, взяться за экспорт чистой воды Байкала и Алтая. Ухудшится и без того нехорошая репутация Москвы как процветающего паразита на теле больной страны.

«Что делать?» и «чего не делать?»

Экологические рецепты территориального развития пригородных зон хорошо известны специалистам – это линейно-узловое расселение неширокими полосами и пятнами, нанизанными на транспортную сеть. В промежутках между застроенными массивами сохраняются зелёные клинья и коридоры лесов и парков. В остальном размещение новостроек должно зависеть от местоположения водоёмов, от рельефа местности, от наличия подлежащих сохранению объектов природного и культурного наследия. Нельзя распахивать, застраивать, перегораживать болота, поймы, овраги, берега малых рек и озёр. Интенсивно преобразовывать можно только промежуточные земли, прилично отстоящие и от водоразделов, и от берегов, разделяя и окаймляя поля лесополосами, а жилые кварталы широкими бульварами.

Новые дачные посёлки и коттеджи должны не расползаться по лесам и не залезать в их середину, а размещаться в составе существующих городов и посёлков, продолжая и улучшая имеющиеся улицы и дороги. Природный ландшафт по оврагам и вдоль ручьёв должен проникать в глубь жилых массивов. Овраги надо не засыпать и не заваливать мусором, а превращать в красивые природные парки. Земли под сады, дачи, коттеджи должны не отбираться у фактических пользователей, а в той или иной мере выкупаться, но не за спиной у населения, не у государства вообще, не у назначенных сверху администраторов, а у объединённых местных жителей и заинтересованных посетителей данных мест. В муниципальной демократии должен действовать ценз оседлости и стаж завсегдатая – посетителя и фактического пользователя. Права аборигенов должны уважаться повсеместно, а не только в применении к экзотическим исчезающим малочисленным народам (этносам). Старожилы должны принимать новосёлов и новых владельцев в свои общины на определённых условиях, а все ущемлённые меньшинства – получать достойную компенсацию. Распределяя землю между новыми собственниками, надо предварительно исследовать, выявить, признать и узаконить фактически сложившееся полезное общественное землепользование, обычное право прохода, проезда, осмотра. Приоритет публичного пользования перед частным владением должен быть незыблем.

Бесцеремонной экспансии застройщиков и незаконному захвату земель должен быть положен предел. Хозяйственную самодеятельность надо экологизировать при помощи местных законов и налогов, отнюдь не единых для всей страны, а наоборот, очень разных, соответствующих природоохранному районированию и земельному кадастру – универсальному, учитывающему не только сельскохозяйственные, но и рекреационные и экологические свойства земель. Необходимых для такой работы специалистов или хотя бы их труды, сохранившиеся в библиотеках и архивах, ещё можно найти; накопленной информации в наших научных и проектных институтах предостаточно, был бы только стимул этим богатством воспользоваться. Но я понимаю, что сегодня эти пожелания кажутся утопией, пережитком эпохи, когда к территориальным планировкам относились серьёзно, а наивные учёные верили в осуществимость своих рекомендаций.

Опубликовано: Родоман Б.Б. Великое приземление (парадоксы российской субурбанизации) // Отечественные записки. 2002. № 6 (7). С. 404–416; тираж 1500.

Подготовлено для Интелрос 8 января 2012.