Настоящее исследование является междисциплинарным, на стыке гуманитарной географии, экономики, социологии, политологии, международных исследований, социокультурной антропологии. В нём сделана попытка, отталкиваясь от идей институциональной экономики и используя по аналогии фундаментальное понятие трансакции, очертить контуры новой междисциплинарной научной области – геономики, рассматривающей и изучающей пространство как образ и трансакцию. На первой стадии работы пространство трактуется достаточно узко, как определенная экономическая трансакция в виде специализированных географических образов; на второй стадии пространство и его образы трактуются уже шире, как фундаментальные трансакции в большинстве сфер человеческой деятельности.

Географические образы и экономические трансакции

Эволюционная и институциональная экономика придает особое значение трансакциям, трансакционным издержкам и их специфике. Пространственное размещение экономических ресурсов, хорошо исследованное в традиционных классических и неоклассических построениях, начиная с И. фон Тюнена, А. Лаланна, В. Кристаллера и А. Лёша, до сих пор сравнительно слабо увязано теоретически с характером и структурой соответствующих трансакций[2]. Между тем, пространство, репрезентированное эндогенными и экзогенными образами, может выступать как своего рода трансакция, или ряд трансакций, что обуславливает учет образно-трансакционных издержек.

В образной и гуманитарной географии к настоящему времени доминирующее внимание уделено генезису и эволюции образов пространства/географических образов в геополитике и культуре, политической деятельности[3]. Традиционная экономическая география пока остается вне попыток системного рассмотрения институциональной специфики экономических пространств и их образов. В геоэкономических исследованиях пространство изучается в частности как пластическая среда для целевого формирования тех или иных экономических концептов, предписаний и действий[4]. Институциональная и эволюционная теории учитывают пространственный фактор в анализе экономического поведения и экономических институтов, тем не менее, сами образы пространства не воспринимаются как отдельные и существенные трансакции[5].

На наш взгляд, экономические агенты, вступая в отношения с другими экономическими агентами и принимая решения, явно или неявно оперируют сложившимися у них в контексте конкретной экономической деятельности образами пространства. Эти образы могут влиять в той или иной степени на экономические взаимоотношения и принятие экономических решений. Речь идет не только и не столько о случаях принятия решений по поводу определенного географического размещения каких-либо экономических ресурсов, сколько о "рамочных" условиях практически любой экономической деятельности или активности.

Образы пространства в экономической деятельности являются трансакцией, поскольку могут замедлять или ускорять принятие соответствующих решений, а иногда быть и основным фактором (условием) принятия решений в экономике. Следовательно, необходимо говорить и о специфических трансакционных издержках, связанных с восприятием, формированием и развитием образов пространства в экономике. Эти издержки необходимо исследовать и учитывать при анализе экономических процессов.

Предметную научную область, в которой изучаются пространственные/географические образы как экономические трансакции, можно назвать геономикой[6]. Эта область исследований является междисциплинарной, на стыке образной/гуманитарной географии и эволюционной и институциональной экономики. Переход от понятия пространства к понятию образа пространства и далее к географическому образу позволяет при увеличении количества мыслительных операций (ментальных трансакций), тем не менее, снизить общие трансакционные издержки изучения пространственного фактора в экономической деятельности.

Специфика геономики как предметной области

Понятие геономики может быть расширено за счет взаимодействия с более общей институциональной и эволюционной теорией социальных явлений и процессов[7]. Тогда возможно понимание генезиса и эволюции географических образов как, с одной стороны, формирования специфических общественных институтов, а, с другой стороны, как определенных политических, экономических, социальных и/или культурных трансакций. Наряду с этим, возможно и иное понимание географических образов – как политических и/или экономических активов, анализ структуры и оценка которых также предполагает изучение и учет соответствующих трансакций и трансакционных издержек.

Значительный пласт современных образно-геополитических исследований может быть напрямую использован в геономике, поскольку анализ геополитических образов является, по существу, трансакционным и институциональным[8]. Моделирование географических образов городов и территорий различного ранга (муниципальные образования, административные районы, субъекты РФ, историко-культурные регионы) в ходе полевых исследований и анализа различных текстов непосредственно сталкивается с необходимостью интерпретации самих образов как трансакций[9]. Между тем, подобного рода интерпретации возможны лишь в рамках хорошо разработанного ситуационного анализа. На наш взгляд, это требует как теоретического, так и прикладного развития геономики.

Понимание пространства в геономике имеет ряд особенностей. Хотя уже отмечено, что с точки зрения трансакционных издержек исследования удобнее пользоваться понятием географического образа, тем не менее, понятие пространства рассматривается как концептуальный background геономики. Эти особенности таковы: 1) наиболее явное физическое (или "реальное") пространство позиционируется как условный "склад" нечетко зафиксированных, "размытых" экономических ресурсов и активов; 2) в свою очередь, определенное экономическое пространство, "населенное" различного рода экономическими агентами и имеющее сопротивление, трение в виде разных трансакционных издержек, понимается как целостный образ, являющийся сам по себе трансакцией или рядом трансакций; 3) наконец, можно говорить об образном пространстве, которое подразумевает возможность синергии различных географических образов, относящихся к одному и тому же физическому или экономическому пространству.

Геономика предполагает включение в источники научных исследований художественных, публицистических и эссеистических текстов, в которых эффективность возможных реконструкций и интерпретаций географических образов прямо связана с рассмотрением этих образов как экономических трансакций. К такого рода текстам можно отнести, например, роман Ф. Кафки "Замок", романы А. Платонова "Чевенгур" и Котлован", ряд повестей и романов С. Беккета. Вместе с тем, для геономики остаются актуальными и традиционные источники эволюционного и институционального анализа, включая экономическую и юридическую документацию, материалы социологических опросов и глубинных интервью.

Геономическая интерпретация экономики и экономической географии

В контексте классических экономических проблем в геономике возможно понимание образов пространства не только как собственно необходимых трансакций для заключения определенной сделки, но и как самих сделок – неких соглашений или компромиссов. Так, традиционная для экономики задача нахождения экономического оптимума при ограниченности имеющихся ресурсов может быть сформулирована иначе – как задача выявления или формирования наилучшего географического образа (нового предприятия, фирмы, инвестиций – любого инвестиционного или иного экономического проекта) при известных информационных ограничениях. При этом эмоциональная составляющая решения задачи, остающаяся, как правило, "за кадром" при традиционной постановке вопроса (что, естественно, затрудняет научное исследование проблемы), непосредственно фиксируется теми или иными элементами (знаками, символами, стереотипами) найденного или репрезентированного образа.

Возвращаясь к античному пониманию экономики как домашнего хозяйства, наиболее чётко изложенному Аристотелем, следует вспомнить, что современная экономика (в трудах наиболее авторитетных экономистов), так или иначе, сохранила ядро первоначальных представлений о собственном содержании[10]. В сущности, сквозь призму античных представлений, экономика в обобщённом виде есть образ пространства, рассматриваемого или даже чувствуемого как собственность или вещь, находящаяся в чьём-либо владении. Тогда геономику можно интерпретировать как новую научную область, в рамках которой исследуются процессы и процедуры "приватизации" земного пространства, его "доместикации" в формах различных географических образов.

 Характерно, что геономическая интерпретация экономики ориентирована на фрактальное вúдение земного пространства: всякий географический образ, вбирающий в себя и репрезентирующий собой экономическое решение, совокупность трансакций или какую-либо сделку, заранее неполон, частичен; он есть часть пространства, замещающая в какой-то момент времени всё пространство, попадающее в поле конкретного мышления и воображения. В этом смысле геономика наследует экономике и умножает, мультиплицирует её важную когнитивную особенность – стремление к тотальному трансформированию любого объекта или актива, осознанного как экономический (будь то предмет, человек или группа людей, какая-либо идея, территория и т.д.), в другой, непосредственно и как бы автоматически увеличивающий его стоимость или цену[11]. Однако, в отличие от классической и даже неклассической (институциональной) экономики, геономика меняет угол, точку зрения на предмет исследования: смыслом и целью исследования выступает не механизм увеличения, мультипликации исходного актива, а сами закономерности и причины появления подобных активов – постольку, поскольку они формируют автономные пространства и соответствующие им образы.

Одна из классических задач экономической географии – оптимальное размещение какого-либо нового экономического объекта с учётом различных факторов размещения – может быть сформулирована в контексте геономики иначе. Сам по себе любой мыслимый или воображаемый объект (завод, предприятие, город и т.д.) как бы назначает цену пространству, в котором его предполагается разместить. Говоря по-другому, именно первоначальный образ нового экономического объекта в известной степени "диктует" образ своего пространства, понимаемого одновременно и как трансакция, и как сделка.

Предполагаемый экономический объект становится экономико-географическим в тот момент, когда он воображается сам по себе как уже освоенное и осмысленное пространство, как "окультуренная среда". Это означает, что традиционные факторы размещения (сырьевой, топливный, трудовых ресурсов, потребления и т.д.) в геономическом смысле есть не что иное, как образные "суррогаты" уже приватизированного пространства, его внешние оболочки. Геономические варианты решения подобной задачи представляют собой ряд географических образов, оптимизируемых по количеству и структуре соответствующих оболочек-трансакций, фиксирующих собственно "пространственную сделку".

Разберём небольшой пример. Допустим, что транснациональной компании необходимо построить новый автомобильный завод в одном из регионов на выбор: Юго-Восточная Азия, Латинская Америка или Россия. Для решения этой задачи, понимаемой геономически, надо сначала разработать соответствующие образы данных регионов. Ядра таких образов будут определяться как некие воображаемые "автомобильные пространства", эмбрионально включающие в себя заранее все обычно учитываемые факторы размещения новых автомобильных заводов.

Сами эти "автомобильные пространства", естественно, будут воображаться как условные точки, имеющие несколько параметров или качеств. Так, "автомобильное пространство Юго-Восточной Азии" можно вообразить как густонаселённый огромный город с большой безработицей, с невысокими доходами большинства населения, со слабым четвертичным сектором экономики. В случае Южной Америки образ может приобрести черты некоторой непредсказуемости социально-экономической и политической среды: страна с достаточно авторитарным или левым политическим режимом, быстрые изменения массовых настроений, институциональная и инвестиционная среды с большими рисками. "Автомобильное пространство России", в свою очередь, может быть репрезентировано как полугородская или полусельская (слободская, пригородная) местность с часто плохими дорогами, редкими населёнными пунктами, с резко континентальным "северным" климатом.

Далее каждое из представленных "автомобильных пространств" должно наращивать свои образные оболочки-трансакции, определяя таким способом свою конечную "цену". Наилучшая "пространственная цена", по-видимому, состоит из сочетания многочисленных оболочек-трансакций и суммарной оценки "образной надёжности" этих оболочек, то есть их достаточной структурированности для принятия решения. Итоговое геономическое решение традиционной экономико-географической задачи может быть представлено как максимально возможное пространственное "растяжение" или расширение исходного географического образа, что влечёт за собой наиболее точное конкретное решение по выбору действительного географического места размещения.

В рамках геономики возможна переформулировка или трансформация и других традиционных задач и проблем экономической географии. В целом экономическая география, не исчезая сама по себе и не расплываясь в других научных дисциплинах, может с помощью геономической методологии существенно расширить свой объект и предмет исследования, повысить когнитивную эффективность своих теоретических и прикладных построений. С другой стороны, для геономики традиционные задачи и проблемы экономической географии являются удобным полигоном для апробирования и совершенствования её основной идеи, более точного ограничения её собственного предмета и объекта.

Геономика, социальные науки и процессы глобализации

В контексте социальных наук геономика может пониматься как изучение географических образов социальных систем и социальной связности, причём социальные связи могут быть представлены как пространственные трансакции. Первичные, элементарные социальные взаимодействия на вербальном и невербальном уровнях (разговор, жестикуляция, изменение направления движения встречных пешеходов, обмен электронными письмами и т.д.) могут восприниматься и воображаться пространственными трансакциями, благодаря которым достигаются, так или иначе, пространственные "сделки" (договорённости, компромиссы, взаимопонимание, оптимальные взаимные местоположения социальных акторов). Социальные пространственные "сделки" в таком случае – это синергетические географические образы, синтезирующие как можно большее количество удачных социальных взаимодействий.

 Социальное время, как правило, может быть представлено образами определенных мест, стран или регионов. Сами представления о времени, имеющие безусловный пространственный генезис, являются, в известной степени, социальным компромиссом или социальной "сделкой", позволяющей осуществлять конкретные социальные взаимодействия. Всякая социализация – отдельного человека или определённой социальной группы в рамках более масштабных сообществ – протекает как процесс поиска синхронных географических образов, соответствующих доминирующим типам социальных взаимодействий и выражающихся в постоянно увеличивающемся (количественно или качественно) потоке пространственных трансакций.

Глобальное (мировое) развитие есть в известном смысле фикция, или спекуляция, имеющая в своем основании онтологическое представление о неких повседневных и повсеместных социальных структурах, или образах, разворачивающихся, саморепрезентирующихся, фактически, синхронно и симультанно в пределах ими же определяемых пространственно-временных границ[12]. Речь идет в данном случае не о произволе своего рода «мировой воли» (в гегелевском, или гегельянском контексте), проявляющей себя в действиях и действиями тех или иных политических, идеологических или экономических, сил, но, скорее, об отсутствии такой «воли», или, по крайней мере, ее знаково-символического выражения. Если глобализацию в широком смысле еще можно понять как процесс тотального (или почти тотального) перехода к автоматическим процедурам социальной регуляции и артикуляции, обуславливаемым возможностью и необходимостью постоянного редуцирования вновь возникающих разно-образий (поистине в чисто географическом смысле), то мировое развитие само по себе может интерпретироваться лишь как сугубо локальные, местные, региональные усилия по выработке фундаментальной ментальной страты, объединяющей «горизонтальные» и «вертикальные» движения различного рода политик и векторы подобных движений. По сути дела, мир в своем развитии (если таковое осмысляется) предполагает широкий спектр политик, направленный на оконтуривание, ограничение самого этого мира. Вот почему мир, взятый в своем онтологическом «срезе», мыслится предельно политично, однако эта мировая политичность (перманентная «политизированность») не обеспечивает, не гарантирует мирового (глобального) характера самих «мировых» политик. Проще говоря, мировые политики развития всякий раз, в момент своей саморепрезентации в качестве таковых, теряют, или перестают, в социальном плане, контролировать границы «заявленного» мира; мир практически сразу становится «больше», нежели претендующая на осмысление его развития очередная политика. Этот зазор между любой политикой, оперирующей понятием и образом (концептом) мира, и самим миром, понимаемым максимально широко, дает возможность проследить, исследовать истоки социальных турбулентностей, порождающих пограничную полосу асоциальных и аполитичных явлений и ментальных конструкций.

Понятие и образ глобального развития. Понятие глобального развития требует в своем определении развития самих понятий глобального и глобальности. Если глобальное понимать как пресловутое расширение и одновременное углубление пространства (пространств) всевозможных социальных связей, которые могут возникать и формироваться, по сути дела, «внутри» происходящих повсеместно актов коммуникации, то тогда глобальность может определяться как нарастание, «нагнетание» интенсивности самих актов коммуникации, направленных, собственно, на процедурное обеспечение контекста этих же актов. Всякая социальная (политическая, культурная, экономическая) коммуникация становится в таком случае условием стабилизации любой другой коммуникации, взятой в ее хорологическом «срезе». Социальные горизонты мира (миров) неслыханным образом раздвигаются – человек, гражданин, личность осознает себя, по сути, участником и создателем (производителем) постоянных целенаправленных трансакций, «перерабатывающих» онтологии частных (групповых) миров в своего рода «товарные» (в общественном смысле) знаково-символические структуры и сети, образующие рынки тотального социального предложения и спроса[13]. Бессилие отдельных политических, экономических и иных акторов в конкретных «стрессовых» ситуациях индицирует глобальность в процессе перехода от политик «навязывания» себя другому к политикам отстранения, дистанцирования любого другого (государства, политического или военного союза, транснациональной корпорации, международной неправительственной организации, террористической сети, этнической или локальной общности, и т.д.) для получения готового «отпечатка» образцового археологического «следа». Другими словами, необходимо отодвинуть всякое политическое событие в собственное «прошлое» или же отграничить его в условном, образном пространстве, создаваемом как бы под данное событие. Глобальность есть секуляризация конкретного опыта социальной коммуникации, переживаемого как сокровенное, сакральное, приватное, глубоко личное событие, открытое, тем не менее, всему миру.

Геономическая интерпретация социальной географии

Геономическая интерпретация социальной географии заключается в представлении пространства как множества различных пересекающихся и взаимодействующих систем географических образов, чьи конфигурации и траектории развития прямо определяются содержанием происходящих одновременно социальных трансакций[14]. Эти системы – назовём их социально-геономическими – постоянно накладываются друг на друга, не будучи часто связанными между собой какими-либо конкретными событиями; они как бы просвечивают сквозь друг друга, формируя взаимное пространство социально-географического воображения. Например, в плане социально-географического воображения разные страны и регионы могут трактоваться как результат совместных социальных трансакций – как между отдельными людьми и социальными группами внутри воображаемой страны или региона, так и между социальными акторами разных воображаемых территорий[15].

 В социально-геономическом смысле выражения "изобретать Сибирь" (Фернан Бродель) или "воображать Китай" означают, что в результате определённых социальных трансакций возникает дискурсивно хорошо разработанное и сформированное пространство региона/страны, тесно связанное геономически с "материнским", исходным пространством, где осуществлялись данные трансакции. В то же время следует понимать: в процессе социально-географического воображения меняются конфигурации и самих исходных социально-геономических систем – они расширяются и видоизменяются за счёт включения в себя внешних образов других территорий. Так, специфические образы Сибири или Дальнего Востока постоянно воспроизводится с помощью многих социальных трансакций столичными социальными группами и сообществами; без этих образов фактически не возможна полноценная репрезентация социально-геономической системы Москвы[16].

В социальной географии использование геономических подходов может способствовать более чёткому структурированию её концептуального поля, поскольку в настоящее время отдельные отрасли и направления социальной географии (география населения, география городов, география сельской местности, география образа жизни, география уровня и качества жизни и т.д.) развиваются достаточно обособлено, не имея, по существу, общего методологического и теоретического "стержня". На наш взгляд, главная причина подобной методологической обособленности состоит в сознательном или бессознательном игнорировании в большинстве социально-географических исследований самого пространства, рассматриваемого чаще всего просто "геометрически" – как некие, вне положенные расстояние, площадь или точка, оцениваемые в различных социальных координатах (людность поселения, расстояние между городами, прирост или убыль населения в регионе, среднедушевые доходы социальных групп в разных странах и т.п.). Однако всякая социальная деятельность не только происходит в пространстве, но она движима и воспроизводится образами пространства, порождающими соответствующие социальные трансакции; эти трансакции, в свою очередь, могут быть представлены как определённые и необходимые географические образы.

Геономический анализ в политических науках

Политические науки предлагают свой спектр проблем, интересных для геономического анализа. Международные переговоры как когнитивные ситуации с очевидным пространственным компонентом,  становление особых политических режимов в разных странах и регионах мира, соотношение и взаимодействие различных типов и ветвей власти на одной территории, структуры принятия политических решений – все эти по преимуществу политологические проблемы могут быть эффективно осмыслены и как геономические. Именно в политических науках с помощью уже ставшего традиционным когнитивного картографирования международных ситуаций и процедур принятия политических решений[17] сформирована благоприятная институциональная среда для апробирования геономических подходов.

Политические акторы, взаимодействующие на международной арене, как правило, оперируют простыми географическими образами, помогающими разрешить те или иные политические конфликты и достичь политических компромиссов[18]. Тем не менее, используя геономические подходы, можно расширить сферу образно-географического анализа в рамках политических наук. Любое политическое решение или международный договор можно представить как пространственную сделку, а само политическое или политико-географическое пространство можно интерпретировать как процесс и одновременно результат политических трансакций.

Подобное расширение смысла политических процессов ведёт к их всеобъемлющему институционально-пространственному пониманию: всякий политический актор стремится к умножению, увеличению собственного политического пространства путём мультиплицирования составляющих его первоначальных географических образов. В то же время любой другой политический актор, вступающий с первым во взаимодействие, может быть репрезентирован системой внешних географических образов, часть которых интериоризируется, трансформируется и "доместицируется" первым актором в ходе политических переговоров. В таком случае политическое пространство в обобщённом виде является специфической институциональной средой, где значительная часть предполагаемых или планируемых трансакций уже как бы существует в форме чужих, инородных географических образов.

Применительно к проблемам, исследуемым геополитикой и политической географией, геономическая методология позволяет акцентировать внимание на содержательных аспектах структур и образов геополитических и политико-географических пространств. Например, такие известные геополитические концепты, как хартленд, римленд, или понятия геополитического буфера и зоны геополитического влияния можно рассматривать сквозь призму геономики как когнитивные сделки по поводу образного структурирования географического пространства. В политической географии проблема изучения политических границ, благодаря её геономическому вúдению, может быть представлена как проблема барьерных или мембранных пространственных трансакций, в результате которых изменяется генезис формирующихся географических образов "заграничного" пространства.

В целом геономические исследования политических (геополитических, политико-географических) пространств могут быть сведены к проблематике перевода и преобразования исходных пространственных и парапространственных характеристик (размеры территории страны или региона, длина и конфигурация границ, характеристики политико-географического положения, демографический и экономический потенциал государства и т.д.) в последовательности различного рода образных трансакций, которые способствуют наращиванию и увеличению географических образов, понимаемых как непосредственные политические активы. Специфика подобных исследований в том, что сами по себе политические или политико-географические пространства являются в определённой мере ментальной или когнитивной трансакцией, необходимой в условиях многообразия существующих одновременно политических дискурсов[19]. Поэтому использование геономических подходов в данных научных областях способствует наглядному структурированию базисного пространства-трансакции путём преобразования его в сеть более мелких и очевидных трансакций, формирующих в промежуточных итогах или фазах исследования представление о пространственно-политических сделках.

Геономика и управление образами

Общественное сознание в ту или иную историческую эпоху есть, по существу, гетерогенное ментальное поле, в котором происходит, как правило, одновременное взаимодействие различных по происхождению образов[20]. Эти образы представляют собой непрерывные и в то же время дискретные когнитивные трансакции в чистом виде, в форме общественных высказываний и выступлений, различного рода масс-медиа репрезентаций. Подобная методологическая ситуация означает, что можно говорить об управлении образами, поскольку всякая когнитивная трансакция предполагает – в открытой или латентной формах – непосредственное изменение (именно пространственное изменение) самого образа, как бы вливающегося тем самым в процесс следующей трансакции.

Управление образами – область стратегического анализа и прогнозирования, в которой исследуются структуры и траектории развития доминирующих в общественном мнении и сознании образов (включая структуры государственного управления, бизнес-структуры, общественные, профессиональные и политические организации). Основные задачи управления образами – 1) нахождение оптимальных структур и траекторий развития уже доминирующих образов, 2) идентификация и последующая разработка скрытых, неявных образов общественного мнения, введение их в активный политический, социальный и экономический дискурс; 3) конструирование новых образов, которые могут при определенных обстоятельствах вводиться в поле общественного мнения или втягиваться в него в ходе активного обсуждения уже доминирующих образов[21].

Проанализируем в первом приближении ситуацию управления образами политического климата и экономического роста в современной России.

В течение последних нескольких лет в России делаются попытки управления политическим климатом. Основные акторы, пытающиеся управлять политическим климатом в России – президент, администрация президента, крупнейшие российские бизнес-структуры, администрация президента США, верхние политические этажи Европейского Союза. Усилия этих акторов, как правило, не согласованы. Сами представления о политическом климате в России у отмеченных мной акторов чаще всего слабо согласованы, сильно расходятся между собой. Доминирует "узкий", или короткий образ политического климата, связанный с представлениями о необходимости демократического развития России с учетом особенностей ее исторического и цивилизационного развития.

Управление образом экономического роста в России практически не ведется. Одна из причин – одномерные, плоскостные представления об экономическом росте, доминирующие в общественном мнении (преимущественно рост ВВП, выраженный статистическими показателями). Сам образ экономического роста не рассматривается в России как экономический актив. Исходя из того, что пока это слабый, неперспективный образный актив, следует перейти к идентификации и разработке образов экономической среды и экономического пространства.

В современной России пока не возможно говорить о согласованном управлении образами политического климата и экономического роста – в силу уже указанных выше причин. Системно это очень различные образы, практически "не подключающиеся" друг к другу. Рекомендации здесь могут быть такими: 1) следует разработать более совершенную структуру и траекторию образа политического климата в России, 2) начать конструирование образов экономической среды и экономического пространства современной России, 3) параллельно с этим создавать базовый каталог образных ресурсов общественного мнения и общественных дискурсов России, включающий стандартные технические описания образных ресурсов и экспертную оценку возможностей их управления.

Применение геономических подходов к проблеме управления образами позволяет трактовать любой образ, репрезентированный в общественном сознании, как пространственную трансакцию, призванную расширить само поле общественного сознания. Кроме того, всякий образ, интерпретированный географически, может рассматриваться как наиболее управляемый, поскольку его пространственные характеристики заранее учитываются как определенный экономический, политический, социальный или культурный актив. В когнитивной перспективе проблема управления образами может быть частично редуцирована к исследованиям проблематики оптимальных трансакционных параметров динамичных географических образов.

Геономика в изучении трансакций социокультурного мышления

Восприятие и воображение географического пространства в разных сферах человеческой деятельности связано с возникновением пространственных издержек, которые необходимо учитывать, чтобы формировать, а затем и целенаправленно использовать специализированные географические образы. По сути дела, и сами географические образы можно воспринимать как когнитивные издержки или ментальные трансакции, позволяющие своевременно репрезентировать и интерпретировать пространства человеческой деятельности. Иначе говоря, какие-либо представления земного, географического пространства фактически не возможны без учёта пространственного характера самих этих представлений; это своего рода "сделка" человеческого сознания с пространством, "требующим" предварительной ментальной фиксации в виде специфических продуктов и результатов познания – образов, являющихся в содержательном смысле трансакциями геосоциокультурного мышления.

Так, историческая география России, понимаемая, как научная дисциплина, изучающая специфику формирования и становления образов различных российских регионов и страны в целом, представляет очень интересную область для геономического анализа. В этом контексте особенно привлекает внимание проблематика колонизации обширных российских территорий и специфика историко-географического воображения российских пространств. Например, наличие сложившейся к началу XXI века довольно богатой историографической базы позволяет предварительно наметить пути подобного анализа применительно к исторической эпохе 1930-1950-х гг. (эпоха сталинизма).

Огромные лагерные комплексы ГУЛАГа на северных и восточных окраинах Советского Союза не могли быть ни чем иным, как попыткой вторичной колонизации этих территорий в жестких условиях вынужденной индустриализации и модернизации СССР. Использование принудительного труда в столь значительных масштабах на фоне политических репрессий в Сибири, на Дальнем Востоке, Европейском Севере, Казахстане способствовало формированию новых амбивалентных образов этих территорий. Существенно, что образы лагерей ассоциировались с образами неосвоенных, диких, безлюдных и холодных районов, ставших источниками промышленного могущества Советского Союза[22]. Формирование подобных образов окраинных территорий СССР стало своего рода пространственной трансакцией, призванной усилить образ страны в целом, диверсифицируя его за счет ранее почти не использовавшихся или слабо использовавшихся образов богатых различными природными ресурсами фронтирных окраин. Поэтому и сам ГУЛАГ, его порой вынужденные территориальные стратегии представляются нам попыткой как политического руководства СССР, так и лагерного руководства создать, разработать не только слабо освоенные месторождения окраин потом и кровью миллионов заключенных, но и фундаментальные основы массового образа гигантской и могущественной страны, богатой, прежде всего образами своих малоизвестных и отдаленных регионов.

Вполне очевидно, что гулаговская колонизация не могла быть достаточно эффективной с точки зрения традиционных экономических показателей и в силу этого обстоятельства – окончательной. Однако бросается в глаза следующее: очередное образное наращивание смысла и значения огромных государственных пространств России/СССР, ставшее традиционным для российской государственности по крайней мере с XV века[23]. В рамках подобного политического дискурса государственное пространство предстает не столько потенциальным экономическим полем возможного успеха, но самим по себе и по преимуществу – образом экономики как таковой. Фактически, пространство становится не только экономическим ресурсом и вследствие этого – политическим ресурсом, но уже готовой к "употреблению" экономической формой, продуктом, предназначенным для своего рода символических обменов и трансакций.

Российские пространства являются синтетическим и весьма совершенным кластером экономико-географических образов. Это обстоятельство порождает и определенные дискурсивные и методологические проблемы. Дискурс огромности, неисчерпаемости и богатства российских пространств, так или иначе, постоянно разворачиваемый или наблюдаемый в отечественной истории, означает на деле не столько неизбывную экстенсивность российской экономики и её низкую экономическую эффективность, сколько периодическое воспроизводство экономико-географических образов, являющихся, по сути, одним из важных инвестиционных факторов – как для внутренних инвесторов (к ним в российских условиях относятся чаще всего государственные и парагосударственные акторы), так и для внешних инвесторов – для которых образы российских пространств практически синонимичны образам неисчерпаемых природных ресурсов.

 Представленная нами интерпретация позволяет сделать и несколько предположений о роли принудительного труда в экономике России/СССР в длительной исторической ретроспективе. В ставших классическими концепциях российской истории хорошо проанализировано значение крепостного права и различных форм принуждения в расширении и освоении территории России. Однако это значение, как правило, может рассматриваться в контексте либо жёсткого государственного освоения, подающего себя как известная политическая и экономическая необходимость, либо вольного, по существу, внегосударственного освоения, рассматриваемого как неизбежное следствие ужесточения государственных форм принуждения на уже достаточно освоенных территориях. Однако возможен и более объемный, более широкий взгляд, опирающийся на представление о непосредственной значимости образов пространств в российской/советской экономике.

Постоянно воссоздаваемые и трансформируемые образы пространств, работающие как один из мощных двигателей, "моторов" внешне экстенсивной экономики, могут быть связаны и с характером и формами принудительного труда. Пространство, репрезентируемое образами огромности, широты, богатства, неисчерпаемости, как бы принуждает постоянно и бесконечно осваивать самоё себя; принуждение и принудительный труд встраиваются в пучок подобных образов вполне органично – они сами становятся неотъемлемой и естественной частью этой образной системы. Другими словами, экономика, ориентированная на пространство и оперирующая пространственными образами, вызывает к жизни и различные формы принудительного труда, становясь чаще всего экономикой принудительного труда (в прямых и косвенных формах); принудительный труд оказывается здесь существенной частью "экономики пространства", каковой в течение нескольких последних столетий и была отечественная экономика.

«Экономика пространства», глобализация и этнокультурные ландшафты

Однако, "экономикой пространства" (используя данный образ более широко) можно назвать и интенсивно развивающиеся в настоящее время процессы глобализации. По сути дела, глобализация означает, помимо всех прочих смыслов, представление о земном пространстве как тотальной, всеобщей трансакции – когда сами акты социокультурной коммуникации оказываются одновременно и пространственными "сделками", образно-географическими "контрактами". Глобализация как бы сжимает понятия трансакции и сделки в один целостный образ, позволяя тем самым реализовать недостижимую ранее топику всеобъемлющих, глобальных в своих репрезентациях ландшафтов.

Как известно, эпоха глобализации, амбивалентная по содержательному характеру своих процессов, порождает не только обширные пространственные поля межцивилизационных и межкультурных взаимодействий, но и обособление чётко маркированных этнически мест и территорий, фиксирующих себя новыми этнокультурными ландшафтами. Чаще всего это происходит в рамках процесса, за которым институционально закреплено название мультикультурализма[24]. Невиданная ранее, до эпохи глобализации, популярность этнической музыки, этнических фильмов, этнотуризма связана не только с экстенсивным увеличением возможностей межэтнических и межкультурных контактов, но и с принципиально иным пониманием характера и содержания самих этнокультурных ландшафтов.

Такое понимание этнокультурных ландшафтов основано на образной, расширяющей интерпретации традиционных этнических территорий. Этнокультурный ландшафт как географический образ может достаточно свободно передвигаться, перемещаться, репрезентироваться в зависимости как от потребностей его носителей/производителей и наблюдателей/зрителей, так и от способов самой репрезентации. Например, концерт исполнительницы тувинского горлового пения в Вене или Брюсселе или воспроизведение ненецких шаманских обрядов и ритуалов в Мадриде или Нью-Йорке в соответствующем оформлении и подаче, в присутствии подготовленных зрителей может оказаться вполне полноценным и жизнеспособным этнокультурным ландшафтом, существующим не только во время концерта или воспроизведения, но и после них – в форме так или иначе артикулируемых образов, формируемых как участниками, так и зрителями или интерпретаторами увиденного и услышанного зрелища. В свою очередь, географический образ места, где формируется "пришлый", инородный поначалу этнокультурный ландшафт, может сильно измениться в результате его насыщения экзотическими элементами. По сути дела, рост многочисленных этнических диаспор в крупнейших городах Европы и Америки, а теперь и России, ведет к сосуществованию, со-бытийности множества этнокультурных ландшафтов, расширяющих и трансформирующих привычные автохтонные географические образы.

  В рамках геономического вúдения этнокультурных ландшафтов можно говорить о том, что пространство выступает здесь как самоорганизующаяся система взаимосвязанных коммуникативных трансакций, причём данные трансакции формируют поле образно-географических репрезентаций этнокультурных ландшафтов. В методологическом плане это означает постоянное нарастание, наращивание всё новых образных слоёв, представляющих, казалось бы, один и тот же первоначально репрезентированный ландшафт; формирующийся образно-ландшафтный массив всё время "дрейфует", создавая и расширяя пространство принципиально уже других ландшафтов, не имеющих в своей основе автохтонных географических образов. Наложение и "просвечивание" сквозь друг друга таких "корневых" и "лишенных корней" этнокультурных ландшафтов порождает специфические пространственные активы, способные содержательно изменять как характер и сам смысл культурных коммуникативных актов (важно "застолбить" любую точку или площадь земного пространства как новый, другой этнокультурный ландшафт посредством именно пространственной трансакции), так и структуру и конфигурацию исходных географических образов, как бы лишающихся отныне, в момент любой из ландшафтных репрезентаций своей "почвы", своей, зафиксированной ранее объективизированными определённой культурой описаниями, территории.

Заключение

Подведём предварительные итоги. Геономика как попытка междисциплинарного синтеза идей институциональной экономики и гуманитарной географии может быть позиционирована и как область методологического и теоретического анализа, и как сфера развития разнообразных прикладных исследований и проектов, ориентированных на разработку практических стратегий в культуре, политике, экономике, социальной жизни. Сильная и важная сторона геономики, позволяющая говорить о возможности и необходимости её концептуального оформления – это введение в гуманитарные и общественные дискурсы представления о когнитивной эффективности понимания пространства как образа и трансакции. Если подобное представление сможет укорениться, стать естественным для хотя бы нескольких гуманитарных и общественных наук, то вполне возможно со временем формирование комплекса проблемных научных междисциплинарных областей знания, специализирующихся на изучении пространственных трансакций, контрактов и активов в различных теоретических и прикладных контекстах.

Уже сейчас можно говорить о ряде перспективных фундаментальных тем, которые можно исследовать с помощью геономического подхода. Среди них: геономика и пограничные институциональные ситуации в обществах (пространственные трансакции «вне закона»; возможные case-study на примерах воцарения династии Романовых в России после Смуты начала XVII века, мешочников и мешочничества во время гражданской войны в России в 1918—1921 гг., крестьянской войны на Украине в 1918—1921 гг.); геономика и исследования в теоретической биологии (проблематика морфогенеза и эволюции, проблема «удвоения пространства» и образно-географические модели становления жизни и эволюции); геономика и алгоритмы разрешения политических и военных конфликтов (проблематика географических образов разума на примерах Карибского кризиса 1962 г., войны США во Вьетнаме). По сути дела, геономика может быть одной из предметных научных областей, объединяющей различные гуманитарные и естественные науки (в том числе когнитивные исследования, нейроинформатику и нейробиологию, исследования искусственного интеллекта, стратегический анализ и принятие решений).

---

[1] Замятин Дмитрий Николаевич – доктор культурологии, кандидат географических наук, заведующий сектором гуманитарной географии Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия им. Д.С. Лихачева, ведущий научный сотрудник Центра глобалистики и компаративистики Российского государственного гуманитарного университета.

[2] Smith D.M. Human Geography: A Wealfare Approach. London: Edvard Arnold, 1979.

[3] Замятин Д.Н. Моделирование географических образов: Пространство гуманитарной географии. Смоленск: Ойкумена, 1999; Он же. Гуманитарная география: Пространство и язык географических образов. СПб.: Алетейя, 2003; Он же. Метагеография: Пространство образов и образы пространства. М.: Аграф, 2004; Он же. Власть пространства и пространство власти: Географические образы в политике и международных отношениях. М.: РОССПЭН, 2004; Замятина Н.Ю. Зона освоения (фронтир) и ее образ в американской и русской культурах // Общественные науки и современность. 1998. № 5. С. 75—89; Замятина Н.Ю. Взаимосвязи географических образов в страноведении / Дисс. на соискание уч. степ. канд. геогр. наук. М.: Географический факультет МГУ, 2001; Митин И.И. Комплексные географические характеристики. Множественные реальности мест и семиозис пространственных мифов. Смоленск: Ойкумена, 2004; Гуманитарная география. Научный и культурно-просветительский альманах. Вып. 2. М.: Институт наследия, 2005; Cosgrove D.E. Models, descriptions and imagination in geography // Remodelling geography / Ed. by B. MacMillan. Oxford: Blackwell, 1989. P. 230—244; Daniels S. Place and Geographical Imagination // Geography. 1992. # 4 (337). P. 310—322; Castree N. Commodity fetishism, geographical imaginations & imaginative geographies // Environment and Planning A. 2001. Vol. 33. P. 1519—1525 и др.

[4] См., например: Кочетов Э.Г. Геоэкономика (Освоение мирового экономического пространства). М.: Изд-во БЕК, 1999; Неклесса А.И. Конец эпохи Большого Модерна. М.: Институт экономических стратегий, 1999; Замятин Д.Н. Разрыв между богатством и бедностью как глобальный геоэкономический образ // Диалог и взаимодействие цивилизаций Востока и Запада: Альтернативы на XXI век. Материалы к IV Международной Кондратьевской конференции, Москва, 15-16 мая 2001 г. М.: МФК, 2001. С. 453-456; Он же. Геоэкономические образы регионов России // Мировая экономика и международные отношения. 2002. № 6. С. 15—24; Он же. Стратегия представления и отображения геоэкономических образов России // НАВИГУТ (Научный Альманах Высоких Гуманитарных Технологий). Приложение к журналу «Безопасность Евразии». 2002. № 3(10). С. 53—82.

[5] См., например: Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М. : Фонд экономической книги "Начала", 1997; Эггертссон Т. Экономическое поведение и институты. М.: Дело, 2001; Ходжсон Дж. Экономика и институты. М.: Дело, 2003.

[6] В настоящее время этот термин употребляется в геологическом моделировании для решения актуальных задач по повышению эффективности эксплуатации месторождений нефти и газа. В частности, под геономикой резервуаров понимается объединение данных по протяженности залежи, её неоднородности, геометрии, значениям давления в пласте и других параметров (см., например: Corbett P.W.M. Reservoir Geonomics – focusing of essentials of reservoir of geological modeling // First Break. 2002. Vol. 20. № 5). Кроме того, термин "геономика" используется российским учёным, специалистом в области геодезии М.М. Машимовым для методологического анализа специфики астрономо-геодезических знаний (см.: Машимов М.М. Современная геодезия в системе научных знаний, организованной по канону натуральной философии // Изв. Вузов. Геодезия и аэрофотосъёмка. 2000. № 6. С. 2—58; он же. Методология исследования проблемно-содержательной теории, наилучшим образом воспроизводящей теоретические и практические знания в астрономо-геодезии // Там же. 2001. № 2. С. 39—56). В данной работе предлагается иное, более широкое толкование этого термина, учитывающее пространственные контексты его введения в различных прикладных областях исследований.

[7] См.: Луман Н. Общество как социальная система. М.: Логос, 2004; Он же. Медиа коммуникации. М.: Логос, 2005; Он же. Эволюция. М.: Логос, 2005; Он же. Дифференциации. М.: Логос, 2006; Скотт Дж. Благими намерениями государства. Почему и как проваливались проекты улучшения человеческой жизни. М.: Университетская книга, 2005.

[8] Цымбурский В.Л. Остров Россия (перспективы российской геополитики) // Политические исследования. 1993. № 5. С. 6—24; он же. «От великого острова Русии…» (К прасимволу российской цивилизации) // Политические исследования. 1997. № 6. С. 34—57; он же. Две Евразии: омонимия как ключ к идеологии раннего евразийства // Вестник Евразии (Acta Eurasica). 1998. № 1-2. С. 6—32; он же Геополитика как мировидение и род занятий // Политические исследования. 1999. № 4. С. 7—29; он же. Россия – Земля за Великим Лимитрофом: цивилизация и ее геополитика. М.: Эдиториал УРСС, 2000; Замятин Д.Н. Политико-географические образы и геополитические картины мира (Представление географических знаний в моделях политического мышления) // Политические исследования. 1998. № 6. С. 80—92; он же. Дискурсные стратегии в поле внутренней и внешней политики // Космополис. 2003. № 3 (5). Осень. С. 41—49; он же. Политико-географические образы российского пространства // Вестник Евразии. (Acta Eurasica). 2003. № 4(23). С. 34—46; он же. Власть пространства и пространство власти: Географические образы в политике и международных отношениях. М.: РОССПЭН, 2004.

[9] Замятин Д.Н. Гуманитарная география: Пространство и язык географических образов. СПб.: Алетейя, 2003; Он же. Культура и пространство: Моделирование географических образов. М.: Знак, 2006; Замятина Н.Ю. Когнитивно-пространственные сочетания как предмет географических исследований // Известия РАН. Серия географическая. 2002. № 5; Она же. Вариации региональных образов: когнитивно-географические контексты. Политические исследования (ПОЛИС). 2004. № 5. С. 85—97; Она же. Форпост в центре окраины: Социально-политическая контекстность географической информации (на примере официальных сайтов субъектов РФ). Логос. 2005. № 1. С. 245—256; Замятина Н.Ю., К.М. Арутюнян. Взаимосвязи образов стран Европы (по материалам газет "Таймс" и "Нью-Йорк Таймс" // Вестник Московского университета. Серия 5. География. 2005. № 5; Замятина Н.Ю. Когнитивно-географический контекст как модель соотношений географических образов (на примере анализа текстов официальных сайтов субъектов РФ). Известия РАН. Серия географическая. 2006. № 5.

[10] См. в связи с этим: Поланьи К. Аристотель открывает экономику // Истоки. Экономика в контексте истории и культуры. М.: ГУ-ВШЭ, 2004. С. 9—51.

[11] См. очень важные в контексте нашей темы работы: Поланьи К. О вере в экономический детерминизм // Неформальная экономика. Россия и мир / Под ред. Т. Шанина. М.: Логос, 1999. С. 505—513; Он же. Два значения термина «экономический» // Там же. С. 498—504; Он же. Экономика как институционально оформленный процесс // Экономическая социология. 2001. Т. 3. № 2; Он же. Семантика использования денег // Историко-экономический альманах. М.: Академический проект, 2004. С. 415—448.

[12] См.: Замятин Д.Н. Географические образы мирового развития // Общественные науки и современность. 2001. № 1. С. 125—138; Он же.Многоликость современного мира // Мегатренды мирового развития. М.: Экономика, 2001. С. 175-183; Он же. Гуманитарно-географические информационные технологии и информационное общество XXI века // Территориальная дифференциация и регионализация в современном мире / Сб. научных статей. Смоленск: Универсум, 2001. С. 135—140; Он же. Геополитические образы современного мирового развития // Мировая экономика и международные отношения. 2001. № 11; Он же. Геополитика образов и структурирование метапространства // Политические исследования. 2003. № 1. С. 82—103; Он же. Российские политики мирового развития // Политические исследования. 2004. № 4. С. 103-116.

[13] См.: Appadurai A. Modernity at Large. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1996; Abu-Lughod J. Going Beyond Global Babble // Culture, Globalization and the World-System. Contemporary Conditions for the Representation of Identity / Ed. by A.D. King. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1997. P. 131—139; Экономическая социология: Новые подходы к институциональному и сетевому анализу. М.: РОССПЭН, 2002; особенно: Флигстин Н. Поля, власть и социальные навыки: критический анализ новых институциональных течений // Там же. С. 119—157.

[14] Ср.: Верлен Б. Общество, действие и пространство. Альтернативная социальная география // Социологическое обозрение. 2001. Т. 1. № 2. С. 25—46.

[15] Шенк Ф.Б. Ментальные карты: Конструирование географического пространства в Европе // Регионализация посткоммунистической Европы. М.: ИНИОН РАН, 2001.

[16] См. также: Замятина Н.Ю. Когнитивно-географический контекст как модель соотношений географических образов (на примере анализа текстов официальных сайтов субъектов РФ) // Гуманитарная география. Научный и культурно-просветительский альманах. Вып. 3. М.: Институт наследия, 2006. С. 45—64.

[17] Structure of Decision. The cognitive Maps of Political Elites / Ed. R. Axelrod. N.Y.: Princeton, 1976; Axelrod R. The Evolution of Cooperation. N.Y.: Basic Books, 1984; Eden C. Cognitive mapping // Eur. J. of Operational Res.. 1988. Vol. 36. # 1. P. 1—13.

[18] Замятин Д.Н. Власть пространства и пространство власти: Географические образы в политике и международных отношениях. М.: РОССПЭН, 2004.

[19] См. также: Замятин Д.Н. Дискурсные стратегии в поле внутренней и внешней политики // Космополис. 2003. № 3 (5). Осень. С. 41—49.

[20] См. основополагающую и до сих пор не утратившую своё значение работу: Липпман У. Общественное мнение. М.: Институт Фонда «Общественное мнение», 2004.

[21] См. также: Замятин Д.Н., Замятина Н.Ю. Управление образами: географические образы региональной власти, антитеррористические стратегии и внутренняя политика России // Социологические исследования. 2006. № 2. С. 64—69.

[22] Hill F. and Gaddy C. The Siberian Curse: How Communist Planners Left Russia Out in the Cold. Washington, D.C.: Brookings Institution Press, 2003; ГУЛАГ: экономика принудительного труда. М.: "Российская политическая энциклопедия" (РОССПЭН), 2005.

[23] См.: Хрестоматия по географии России. Образ страны: Пространства России / Авт.-сост. Замятин А.Н., Замятин Д.Н. М.: МИРОС, 1994. Хрестоматия по географии России. Образ страны: Империя пространства. Геополитика и геокультура России / Сост. Замятин Д.Н., Замятин А.Н. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2003.

[24] См.: Малахов В. Культурный плюрализм versus мультикультурализм // Логос. 2000. № 6. С. 4—8; Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ / Под ред. В.С. Малахова и В.А. Тишкова. М., 2002; Mapping Multiculturalism / Ed. Avery F.Gordon and Christopher Neufield. Minneapolis, London: University of Minnesota Press, 1996. P. 1—18.