Всякая локальная история является элементом истории общей, глобальной, масштабной. Однако при этом локальные истории создают свои образные историко- и культурно-географические пространства, не сводимые к традиционным пространствам больших регионов, стран и цивилизаций. Такие небольшие и часто малоизвестные пространства-образы могут быть интровертными, не развернутыми к «большим» истории и географии, но их серьезная роль состоит в накапливании, переработке и глубокой интерпретации местных событий, как бы невидимых издалека и свысока, становящихся в результате значимыми гуманитарно-географическими образами.

Гуманитарно-географические образы, взятые «абстрактно», без тесной и сиюминутной привязки к конкретной территории, есть согласованные ансамбли знаков, символов, архетипов и стереотипов, описывающих, характеризующих и интерпретирующих географическое пространство с точки зрения его переживания, осмысления и встраивания в различные экзистенциальные стратегии. Наиболее сложные гуманитарно-географические образы формируются в пространствах с многочисленными и противоречивыми социокультурными контекстами. При этом не следует забывать о том, что и само понятие пространства является мощным образным «сгустком».

Одним из инвариантов сложных гуманитарно-географических образов являются гуманитарно-географические образы города – как в силу естественных налагающихся друг на друга историко-культурных слоев, обладающих «взрывной» образной энергией («вертикаль»), так и вследствие постоянных динамических сдвигов историко-культурных стратификаций, приводящих к рождению всё новых интерпретаций городских пространств («горизонталь»). Мифы и образы города стали с начала XX века ядром и концептуальной основой культурно-антропологического градоведения и гуманитарной географии. Городские мифологии рассматриваются как существенный элемент многих локальных историй и гуманитарно-географических образов.

 Методика моделирования гуманитарно-географического образа города включает в себя три основных блока: подготовку гуманитарно-географических контекстов моделирования образа города, разработку образно-географических карт и схем, характеризующих базовые репрезентации и интерпретации образа города, и, наконец, построение прикладных стратегий формирования имиджа и брэнда города. Подобная методика, по опыту полевых гуманитарно-географических исследований, может состоять не менее чем из 14 элементов. В целом выделяются три методических блока: идентификация (1), разработка (2) и продвижение (3) гуманитарно-географических образов города. Возможно также составление «образного паспорта» города, сосредоточивающего наиболее важные элементы из основных методических блоков.

Значение методики моделирования гуманитарно-географического образа города для фиксации и интерпретации локальных историй определяется структурированием местных, ландшафтных образов-событий посредством введения «пространственного ускорителя» – ментальной конструкции, позволяющей осмыслять и воображать локальные судьбы и исторические описания в масштабных и развернутых экзистенциальных пространствах.

Город как поле междисциплинарных исследований

Город – предмет и объект изучения множества социально-гуманитарных научных областей и дисциплин. Он крайне интересен и как сложный социальный организм, и как поле политических битв и манифестаций, и как средоточие культурных и цивилизационных достижений, и как пространство особого языка и особой речи. По существу, урбанистика является междисциплинарной областью знания, «впитывающей» методологии и методики смежных наук – социологии, психологии, семиотики, архитектуры, антропологии, культурологии, политологии, истории, экономики и т.д. (этот список постоянно разрастается). Между тем, значительный вклад в исследования города вносят и географические науки – в первую очередь, социальная, культурная и экономическая география. Существует и отдельная, интенсивно развивающаяся область географического знания – география городов, или геоурбанистика (среди специалистов до сих пор существуют различные мнения о соотношении этих двух названий) (Лаппо 1997). Образная география, опираясь на достижения, прежде всего, культурной географии, географии городов (Голд 1990, Вендина и Каринский 1997, Перцик 1997, Левинтов 1998, Лаппо 1998а, 1998б, Хадсон и Покок 1978, Гуманистическая география 1981, Маннерс 1998, Косгроув и Аткинсон 1998), аксиологической географии (Вешнинский 2001a, 2001б, 2001в), смыкается в ряде исследовательских аспектов с архитектурно-средовыми работами (Нийт 1980, Глазычев 1984, Линч 1986, Ефимов 1990, Каганов 2000), трудами по семиотике города (Топоров 1995, Лотмановский сборник 1997, Барабанов 1999, Игнатьева 1999, Буркхардт 1999, Клинг 2000), социальной психологии (когнитивное картографирование города) (Милграм 2000), когнитивной семантике, геокультурологии, культурной антропологии, искусствознанию (Город и искусство 1996, Хренов 1996, Художественный журнал 1999, Данилова 2000, Вязовкина 2000), литературоведению (Абашев 2000а, Клинг 2002). Заметим, однако, что образно-географический подход к проблеме города и городского пространства порождает специфический предмет исследования – гуманитарно-географические образы города, которые являются, несомненно, структурно сложными и неоднородными ментальными комплексами (Замятин 1999, 2003, 2004).

Гуманитарно-географические образы города: определение и классификации

Что такое гуманитарно-географические образы города? Попробуем дать определение. Итак, гуманитарно-географический образ города – это система упорядоченных взаимосвязанных представлений о пространстве и пространственных структурах какого-либо города, а также система знаков и символов, наиболее ярко и информативно представляющих и характеризующих определенный город. Любой город предлагает, как правило, множество разнородных по генезису, содержанию и структуре географических образов, формируемых как социальными и профессиональными группами, так и отдельными личностями в процессе их целенаправленной деятельности. Эти образы могут быть репрезентированы как простейшими когнитивными картами, так и сложными образно-географическими схемами (картами), опирающимися на реконструкцию или интерпретацию визуальных наблюдений, архитектурных обмеров и измерений, различных текстовых источников (в том числе и традиционных географических карт).

Основные элементы идентификации гуманитарно-географического образа города

Идентификация гуманитарно-географического образа города предполагает следующие основные элементы:

- предполевой сбор материалов по гуманитарно-географическим образам исследуемого города;

- выявление основных потенциальных образных узлов;

- построение протообразной карты города;

- создание текстовой «картинки» города;

- полевые образные исследования города;

- выявление образно-географических контекстов города;

- создание базовой модели гуманитарно-географического образа города.

Предполевой сбор материалов по гуманитарно-географическим образам города предполагает поиск текстов и информации по исследуемому городу, в которых в явном или скрытом виде есть какие-либо образно-географические маркеры. К таким маркерам можно относить фрагменты письменных текстов с определенной эмоциональной или аксиологической оценкой по поводу особенностей географического положения, истории развития, специализации города, обычаев горожан, примечательных событий, упоминаний города и/или его уроженцев в «большой истории» страны или региона, произведениях литературы и искусства. Кроме того, прямыми образно-географическими маркерами могут быть живописные и графические изображения города или городских/пригородных ландшафтов. К скрытым (латентным) образно-географическим маркерам относятся, как правило, тексты различного происхождения (научные, деловые, художественные, эпистолярные), в которых могут быть эпизодические упоминания города в более широких эмоционально-образных контекстах, а также визуальные и звуковые/музыкальные произведения (кино- или видеофильм, живописное, графическое или музыкальное произведение), в которых нет прямого упоминания города, однако есть сведения о связи сюжета и/или содержания произведений с изучаемым городом. В настоящее время бόльшую часть подобной информации можно собрать с помощью сети Интернет.

Выявление основных потенциальных образных узлов базируется на оценке значимости отдельных, выявленных в ходе предполевого сбора материалов фактов, событий, имен. Эти факты, имена и события должны быть значимы не только в рамках собственно локальной истории и географии города, они должны выводить их в более масштабные образно-географические контексты. Так, имена Тамерлана и Бунина, разрушение Ельца войсками Тамерлана, возведение Вознесенского собора по проекту архитектора Тона очевидно являются потенциальными образными узлами города Ельца, поскольку выходят уже за пределы истории и географии Ельца в узком смысле. Важно отметить, что выявление таких узлов возможно при наличии эмоциональной ауры, уже существующей вокруг маркированных фактов, имен и событий (городская мифология, жития святых, художественные произведения и т.д.).

Построение протообразной карты города опирается на выявление связей между выделенными потенциальными образными узлами города. Кроме того, может быть создана иерархия образных узлов, которую можно отобразить размерами соответствующих кружков, овалов или прямоугольников. Наконец, и сами связи между образными узлами могут быть иерархизированы в зависимости от их значимости и выделены разной толщиной линий.

Само по себе образно-географическое картографирование предполагает создание условных графических моделей, в которых частично сохраняется географическая ориентация традиционных (современных) карт и используются в качестве способов изображения и репрезентации способы изображения из математической (топологической) теории графов и так называемые диаграммы Венна (используемые, прежде всего, в логике). Образно-географическая карта есть графический инвариант обобщенной (базисной) модели определенного географического образа, при этом соответствующие этому географическому образу качества и параметры географического объекта с максимально возможной степенью плотности (интенсивности) «свертываются» в конкретные элементы такой карты (графически изображенные соотнесенные, связанные между собой архетипы, знаки и символы). Следовательно, образно-географическая карта в когнитивном отношении есть результат сгущения, концентрации знаний об определенном географическом пространстве в специфической знаково-символической форме.

Ниже показан пример протообразной карты города Нижнего Новгорода. Хотя при ее составлении использован и опыт эпизодических посещений этого города, однако целенаправленных полевых исследований пока проведено не было. Естественно, дальнейшая разработка гуманитарно-географического образа Нижнего Новгорода и его продвижение могут привести к значительной трансформации такой карты и построению уже более совершенных образно-географических карт города.

Рис. 1. Протообразная карта Нижнего Новгорода

Создание текстовой «картинки» территории предполагает подготовку небольшого текста (0,5—1 стр.) описательного характера, дающего четкое представление о наиболее важных образах изучаемого города. Внешне этот текст может напоминать традиционные рекламные тексты или типичные тексты из туристических буклетов и рекламок. Желательно, что такая «картинка» сама по себе также была образной, создавала впечатление целостности вúдения образа города. Ниже приводится пример текстовой «картинки» города Ельца.

КАРТИНКА ЕЛЬЦА

Собор высится над быстрой рекой – Быстрой Сосной, притоком Дона. Крутые берега реки разделяют живописные слободы. Старинный центр обещает немало встреч с уездной архитектурой уютного среднерусского города. Он расположен в Подстепье, а из степи на него неоднократно накатывались кочевые орды.

Земля Ельца богата – богата природой и культурой вместе. Чернозём и крутые овраги, многочисленные помещичьи усадьбы, из которых ведут свое происхождение Иван Бунин и Михаил Пришвин. Знаменитая усадьба Пальна, неподалеку от города стала родовым гнездом знаменитой дворянской семьи Стаховичей.

Мифы Елецкой земли обещают немало интересного: жестокий разбойник Кудеяр подстерегал путников на подступах к городу, кулачные бои собирали сильнейших бойцов из городских слобод и Пальны, а Нина Заречная из чеховской «Чайки» долго гастролировала в городском театре. Елец спас Москву от нашествия Тамерлана – грозный завоеватель, взяв город, повернул обратно в степи. В городском саду есть скамейка, на которой замыслил гимназист Михаил Пришвин свой побег в Азию, и есть там душистые цветы «табак» – символ первой любви героя романа Бунина «Жизнь Арсеньева».

Елец – незаменимое звено Серебряного кольца русских городов вокруг Москвы. Елецкий университет – уникальное культурное гнездо всего российского Черноземья. Городские музеи собирают и показывают образ Ельца, жизнь елецких уроженцев в истории страны, не представимой без этого города на границе леса и степи.

Полевые образные исследования города проводятся, как правило, при наличии ранее описанных нами элементов идентификации гуманитарно-географического образа города. Их смысл заключается в некотором «заземлении» ранее уже найденных образных узлов, в более содержательном их наполнении исходя из непосредственных визуальных впечатлений, общения с жителями города (преимущественно своего рода городскими экспертами – краеведами, работниками городских музеев, библиотек и вузов, представителями городских властей), знакомства с местной краеведческой литературой, недоступной или малодоступной вне самого города. Кроме того, в ходе полевых образных исследований города нарабатываются некие обобщенные рамки и способы образного моделирования изучаемого города, получающие дальнейшее развитие в разработке и продвижении гуманитарно-географического образа города.

Выявление образно-географических контекстов города позволяет расширить поле формирования гуманитарно-географического образа и увеличить его знаково-символическую насыщенность. Как правило, такие контексты состоят из топонимов, ассоциативно связанных по какому-то признаку (географическое положение, история, природные и культурные характеристики) с изучаемым городом. Количество и сами размеры (количество элементов в ассоциативном ряду) образно-географических контекстов зачастую зависят от событийной насыщенности истории города, ее значимости в «большой истории» страны и региона, специфики и в то же время типовых признаков географического положения.

Кроме этого, следует обратить внимание, что сами способы интерпретации фактов и событий исторической и культурной географии города могут влиять на количество и содержание формирующихся образно-географических контекстов. Можно сказать, что в большинстве случаев более крупный город имеет преимущества с точки зрения моделирования образно-географических контекстов, однако оно может нивелироваться за счет неожиданных интерпретаций локальных историй с внешне небогатой событийной канвой порой совсем небольших городов. Ниже приводятся два примера выявления образно-географических контекстов городов Касимова и Боровска; заметим, что по численности населения Касимов превосходит Боровск примерно в два раза.

Пример 1: Образно-географические контексты г. Касимова

Петербург, Ярославль, Нижний Новгород, Волга (город на большой реке, открытый большой воде)

Казань, Бахчисарай, Астрахань, Сибирь (столицы и территории татарских ханств в прошлом)

Валдай, Елец, Дымково (развитие народных промыслов)

Полесье, Заволжье (лесной, болотный, глухой край)

Пример 2: Образно-географические контексты г. Боровска

Нижний Новгород (река)

Сергиев Посад, Кириллов, Ферапонтов (монастыри)

Плёс, Таруса (художники)

Создание базовой модели гуманитарно-географического образа города связано с теоретической моделью, графический вариант которой представлен ниже. Данная модель состоит из следующих системных (функциональных) блоков:

1) Основной блок, включающий в себя качественные характеристики географических пространств, которые непосредственно, без дополнительной трансформации, могут служить в качестве элементов образных описаний – например, такие элементы, как бесконечность, теснота, бескрайность, пограничность, холодность, пустынность, цветущесть, безлюдность и т.д. Эти элементы представляют собой архетипы описания различных географических пространств.

2) Блок трансформаций, объединяющий механизмы географической метафоризации и метонимизации, а также базу ключевых географических метафор – например, «Петербург – голова, а Москва – сердце России», «Петербург – северная Пальмира», «Япония – Англия Азии» и т.д. Механизмы географической метафоризации и метонимизации представляют собой наиболее вероятные образные «цепочки», работающие на основании тех или иных элементов из основного блока.

3) В блоке инноваций представлены механизмы отбора каких-либо новых эффективных метафор и метонимий из внешней среды (как правило, из научных, художественных, политических и т.д.). Механизмы отбора новых метафор и метонимий основаны, прежде всего, на оценке когнитивной насыщенности и эффективности вновь возникающих образов, учитывающей при этом контексты (культурный, политический, экономический и т.д.) их порождения. Например, высказывание «Россия – это Азиопа» должно оцениваться в политическом и общественном контексте его употребления; данный контекст влияет на итоговое решение о введении или невведении высказывания в блок трансформаций.

4) Блок синтеза, включающий в себя процедуры создания или реконструкции географического образа. В эти процедуры входит: а) выбор центрального знака или символа, б) его уточнение с помощью данных из основного блока, в) выбор дополнительных (периферийных) знаков и символов, работающих на повышение когнитивной эффективности центрального символа – с помощью данных из блока трансформаций; г) метафоризация и метонимизация (при необходимости) выбранных периферийных знаков и символов с помощью механизмов из блока трансформаций; д) адаптация построенного географического образа, учитывающая цели его создания (или реконструкции), а также контексты его возможного функционирования. Адаптация образа осуществляется с помощью блока инноваций, обеспечивающего прямое обновление части используемых метафор и метонимий. Блок синтеза находится на границе модели с внешней средой, что закрепляет принцип открытости системы в целом.

Рис. 2. Структура базовой модели идеального географического образа

Описанная теоретическая модель была использована в ходе полевых исследований гуманитарно-географических образов городов Ельца, Касимова и Боровска. Здесь представлены две разработанные модели – гуманитарно-географических образов Ельца и Касимова. В целом в структурном отношении модель оказалась вполне практически пригодной. В процессе создания конкретных моделей блок инноваций был несколько трансформирован: в нем оказались сконцентрированны скорее типовые географические образы или клише, которые потенциально можно применять при образных характеристиках того или иного города. Блок синтеза на практике оказался довольно бедноват: и в случае Ельца, и в случае Касимова он содержит лишь один образ, хотя этот образ действительно выглядит синтетическим по отношению к соответствующему городу (Подстепье – Елец, Лесоводье – Касимов).

БАЗОВАЯ МОДЕЛЬ ГУМАНИТАРНО-ГЕОГРАФИЧЕСКОГО ОБРАЗА ЕЛЬЦА

Основной блок

Архетипы описания (образы-архетипы): цветущий (процветающий) город (процветание), Подстепье (город на границе леса и степи), пограничность, экологичность, живописность, судьбоносность, плодородность, черноземность, серединность, «пересеченная местность», переходность.

Трансформационный блок

Метафоры и метонимии: город на краю леса, сердце черноземной полосы, лесное сердце степи, лесное сердце Дикого Поля, мельничная столица России (Черноземья), Нобелевский город, город Бунина, столица русского мещанства, Сталинград Московской Руси, кружевная столица Черноземья, хвойное сердце Верхнедонья, главный «овраг» Черноземья, чернозем русской провинциальной культуры, душа Черноземья, Черноземная Швейцария, Верхнедонская Швейцария, житница русской литературы, хлебная столица Верхнедонья.

Инновационный блок

Богатый город, мещанский город, провинциальный город, типичный русский город, город слобод, город первой любви, город выбора, экзистенциальный город, речной город, овражный город.

Блок синтеза

Подстепье

БАЗОВАЯ МОДЕЛЬ ГУМАНИТАРНО-ГЕОГРАФИЧЕСКОГО ОБРАЗА КАСИМОВА

Основной блок

Архетипы описания (образы-архетипы): вода, река, простор; лес, глушь, темь.

Трансформационный блок

Метафоры и метонимии: столица Мещеры, глухой угол Центральной России, столица окских речников, столица Средней Оки, душа Мещеры, сердце Окского региона, Окская Татария, лакейская столица, лесная столица.

Инновационный блок

Речной город, купеческий город, мещанский город, столичный город, провинциальный город, живописный город, овражный город, мозаичный город, пестрый город.

Блок синтеза

Лесоводье

Классификации гуманитарно-географических образов города

Разработка гуманитарно-географического образа города связана с основами классификации таких образов. Поэтому первоначально мы изложим наиболее простые классификации гуманитарно-географических образов города.

Какие основания можно предложить для подобных классификаций? Первое возможное основание – это сложность и качества структуры гуманитарно-географического образа города. Такая структура характеризуется наличием или отсутствием образного ядра, каких-либо образных оболочек либо упаковок, взаимосвязями ядра и отдельных оболочек, а также плотностью, теснотой фиксируемых взаимосвязей. Какие классы образов в данном случае выделяются?

Первый класс – это простые гуманитарно-географические образы города с едва намеченным ядром и одной-двумя тонкими, непрочными образными упаковками; со слабо развитой знаково-символьной системой. Такая ситуация характерна, как правило, для молодых городов с небольшой историей развития. Подобные образы часто формируются на динамичных культурных и цивилизационных границах, классических фронтирах между цивилизацией и дикостью (wilderness) (Байкальская Сибирь 2002). Однако при ближайшем рассмотрении временнáя протяженность развития не является главным фактором, определяющим простоту или сложность образа. Значительно чаще простота гуманитарно-географического образа города зависит от самой историко- и культурно-географической ауры, в которой развивается город. В связи с этим кратко скажем о факторах, определяющих развитие и структуру образа. Среди этих факторов отметим следующие: динамичность развития города, пространственная изменчивость города, его территории и его функций, и, главное, контекст его восприятия в более масштабных образно-географических (метагеографических) системах (Митин 2002а). Наиболее важна здесь образная траектория развития города, позиционирование образа города в рамках более крупной образной системы. Например, развитие образа Петербурга крайне важно оценить в рамках образно-географических систем России, Северной Европы или Европы в целом (Каганов 1995, Матвеев 2000, Володин 2000).

Второй класс гуманитарно-географических образов города – сложные образы, имеющие хорошо сформированное ядро, состоящее из наиболее важных и значимых символов города. Например, ядро образа Праги, по преимуществу, культурно-географическое, состоит из таких символов, как город Кафки, эпизодическая столица империи Габсбургов, одна из культурных столиц Европы в эпоху императора Максимилиана, город классических гетто, память о которых активизируется «Големом» Майринка, столица Богемии и богемского стекла, и т.д. Далее, если рассмотреть упаковки образного ядра Праги, то здесь можно выделить следующие: Прага как сердце Европы, культурная столица Центральной Европы, туристическая столица; Прага как Третий Рим – эта идея имела свой потенциал, поскольку Прага представлялась как город, связывающий Западную, латинско-германскую и Восточную, славянскую, преимущественно православную Европу (Гудков 2003: 159-160, Мельников 1998: 76-77).

Перейдем к следующей классификации гуманитарно-географических образов города. Это классификация по динамике развития самого образа. Как первый класс, выделим здесь динамичные, быстро изменяющиеся образы. Подобные образы характерны, как правило, для динамичных современных нетрадиционных обществ в условиях нарастающей информатизации и улучшения коммуникаций – прежде всего, конечно, для западных обществ или анклавов западных образов жизни в восточных обществах (например, Гонконг в Китае в течение второй половины XIX – XX вв.). Кроме того, это может быть характерно и для быстро расширяющих свое политическое и культурное влияние государств и/или цивилизаций, непосредственно расширяющих свою территорию в течение достаточно коротких исторических периодов – например, США в течение XIX—XX вв. Так, многие крупные и наиболее значимые города США очень быстро меняли свой образ в силу изменения специализации, функций, экономического роста, политических границ, перемещений в образно-географической системе всего государства. Среди этих городов выделяются, конечно, Чикаго, Детройт, Хьюстон, Лос-Анджелес, Новый Орлеан и т.д.

Второй класс гуманитарно-географических образов города в рамках данной классификации включает города, обладающие довольно устойчивым, статичным, слабо меняющимся образом (в т.ч. и структурно) в течение достаточно длительных исторических периодов. Одна из возможных причин подобной статичности – культурная устойчивость более широких образно-географических систем, в которые входит рассматриваемый образ. Таков, например, географический образ Парижа как культурной и художественной столицы Европы и мира в течение XVIII—XX вв. (Жилище славных муз 1989).

В целом, возможно выделение еще нескольких более частных и специфических классификаций и типологий гуманитарно-географических образов города, однако в рамках настоящего исследования достаточно выделение именно этих двух фундаментальных классификаций.

Основные элементы разработки гуманитарно-географических образов города I

К основным элементам разработки гуманитарно-географического образа города относятся:

- составление городского лексикона (15-20 слов, наиболее ярко характеризующих территорию – имена людей, топонимы, исторические и культурные события, памятные места и пр.);

- выявление знаковых мест города;

- создание образно-средовой карты города;

- построение когнитивной схемы гуманитарно-географического образа города;

- создание мифологической схемы города;

- определение «образной формулы» города;

- составление образно-географической карты города.

Составление городского лексикона необходимо для более жесткого структурирования образно-географического поля, в рамках которого разрабатывается гуманитарно-географический образ города. Как правило, городской лексикон сгущает, концентрирует наиболее важные в потенциальном отношении образные точки, или локусы, могущие стать в дальнейшем существенными элементами мифологической схемы, «образной формулы» или образно-географической карты города. Сам лексикон в данном случае не должен «растекаться», превращаясь в обширную городскую энциклопедию, составление которой связано уже с другими социокультурными навыками и практиками.

Ниже представлены словники двух городских лексиконов – касимовского и боровского. Заметим, что эти словники могут быть структурированы как в алфавитном порядке, так и исходя из каких-либо социокультурных классификаций (различные классификации культуры и культурных явлений). Наконец, уже в городском лексиконе может быть проведено первичное структурирование образных локусов (слов) по их образной значимости (принадлежность к ядру образа или его периферии/упаковке).

Пример 1. Словник касимовского лексикона

Мещера, Ока, Касимовское царство, Касим, Оленин-Волгарь, Оленина-д’Альгейм, Гагин, Пастернак, Гусь-Железный, «поповка» (гармонь), вырковская игрушка, Уткины, Балакирев, колокольчики, Качков, дом Алянчиковых, Терпигорев, Матрена Анемнясевская, Вельяминов-Зернов, дом Баркова, старая мечеть, Успенский овраг, Добрыня Никитич, Куприн.

Пример 2. Словник боровского лексикона

Аввакум, Циолковский, Городище, Введенская церковь, бор, Пафнутий Боровский, Боровский Пафнутьев монастырь, Покровская церковь, Роща, Михаил Волконский, Красивый поворот, осада монастыря в 1610 г., настенная живопись Овчинникова, боярыня Морозова, Урусова, старообрядчество.

Метагеография города: особенности и закономерности

Для описания дальнейших элементов разработки гуманитарно-географического образа города необходимо ввести понятие метагеографии города и рассмотреть наиболее общие особенности и закономерности ее развития. Дадим определение метагеографии города. Под метагеографией города понимается конструирование, разработка специфических ментально-географических пространств, в структуре которых главенствующие роли принадлежат знакам и символам определенного города, а также пространственным представлениям о нем.

Особенности метагеографии (метагеографий) города. Первая особенность – это известная автономия метагеографии города по отношению к его реальной географии, топографии и планировке; причем метагеография определенного города порой может диктовать и стратегии восприятия реальной городской среды. Такая ситуация характерна, как правило, для городов, имеющих свою богатую геокультурную мифологию – например, Петербурга, Венеции, Праги, Парижа, Лондона, Дублина, Буэнос-Айреса и т.д. (Пелипенко 1996, Желева-Мартинс Виана 1999, Синдаловский 1997, 2000, Одесский 1997, Дубин 1999, Косач 1999, Барсова 2000, Кураев 2000, Русская провинция 2000, Абашев 2000б, Сальмон 2001, Митин 2001, Гилберт 1998).

Старинная топонимика, остающаяся в современной топографии любого города, способствует сохранению и развитию геокультурных мифов. Старые географические названия, лишенные своих объектов (исчезнувшие деревни и слободы, высохшая или заключенная в подземную трубу речка), взаимодействуют с новыми, создавая необычайно мозаичную и фрагментарную карту города. Такая карта «обречена» быть полем или пространством метагеографии – пространством, в котором топонимы путешествуют, оставаясь в то же время в одной и той же точке физического пространства, конкретной территории.

Любопытно сравнить современную карту Москвы и реконструированную карту Москвы конца XVII века (Кусов 1998). Относительно небольшой текст, опубликованный в книге, играет вспомогательную, чисто служебную роль. Центр самой книги — это приложенная к ней карта. Взгляд на нее сразу говорит о разнородности и разнообразии земель, вошедших в черту современной Москвы. По существу, под современной, более или менее «выплощенной», выровненной Москвой, с ее скорее субкультурной географией скрывается настоящая, классическая историческая микрогеография целого региона. Ее можно уподобить целому небольшому европейскому государству: мы видим четкие реконструированные границы станов и дворцовых земель, «черную дыру» центральных московских слобод, «калейдоскопический» мир деревень, селец и монастырей. Современная топография Москвы сохранила множество этих старинных названий: Узкое (Уское) и Останкино (Останково), Бескудниково и Печатники (Печатниково), Дорогомилово и Жулебино. Другая часть названий уже безвозвратно поглощена наложившейся на исторический топопласт новой топонимической системой, имеющей совершенно другие законы своего формирования — исходящие, скорее, из политико- и культурно-географических оснований, причем часто не микро-, но мезо- и макроуровня. Впечатляющая «мелкость», ювелирная работа, тонкая вязь московской топонимики сменяется постепенно более «топорной» работой по созданию крупных, более «грубых» и в то же время более выпуклых топонимических образов. Москва становится крупнее, масштабнее даже не столько в силу своего очевидного территориального роста за три прошедших столетия, сколько за счет видимого укрупнения и усиления «рельефности» самых географических образов, ее отражающих и в то же время формирующих. Очевидно, что плотная гидрографическая сеть территории современной Москвы практически «съедена», даже «зарезана» ее образно-географической картой, а многочисленные деревеньки и села оказались устойчивыми точками роста неких новых, умещенных уже в новое пространство географических, москво-географических образов.

Но взглянем на проблему метагеографии и старинной топографии города шире. «Копание» с неясной, порой многосмысленной и нечеткой фактурой старинных источников и кропотливое перенесение добытого в современные географические координаты дает несколько больше, чем принято думать, для развития географии. Столкновение и взаимодействие двух разных систем географических координат, разных систем географических представлений об окружающем мире позволяет уловить скрытый, малодоступный «нерв» — модель перехода, смещения традиционных географических образов и понятий в новые географические пространства, «работающие» уже по другим законам. Историческая география, а с ней и историческая картография предстают теперь как исследования динамики, сдвигов, переходов различных систем географических представлений и географических образов. Одна и та же территория может выступать в разные исторические эпохи как источник и своего рода обычная физико-географическая «привязка» для сразу нескольких таких образно-географических систем, сменяющих друг друга последовательно и создающих ее устойчивую гео-логическую стратификацию.

Вторая особенность состоит в следующем: могут существовать метагеографии вымышленных городов с активно разрабатываемой символикой, которая во многом может заимствовать характерные черты и знаки реальных городов и их географических образов. Такие метагеографии могут восприниматься как вполне самостоятельные и самодостаточные – например, метагеография городов Лисс и Зурбаган у Александра Грина или же метагеография описываемых Марко Поло вымышленных городов в романе итальянского писателя Итало Кальвино «Невидимые города» (Иконников 1996, Мангуэль и Гуадалупи 1999).

Наконец, третья особенность заключается в том, что метагеография города развивается по своим собственным специфическим законам и может порождать образы, знаки и символы, не характерные для реального (материнского) городского пространства и/или же вообще не существующие в нем (Герасимова и Чуйкина 2000, Вдовин 2001). Например, такие принципиально важные локусы метагеографии Петербурга, как Васильевский остров, Каменный остров (Фейнберг 1991), Аптекарский остров (Топоров 1991), Коломна формируют свою небольшую, «карманную» метагеографию, практически целиком развивающуюся по своим собственным образным законам (Шубинский 2001). Здесь, как правило, большую роль могут играть литературные произведения, поистине творящие или поддерживающие ландшафты отдельных районов и локусов города.

Географический образ города – настолько сложное и тонкое дело, что судьба многих литературных произведений часто напрямую зависит от яркости и силы описываемых авторами реальных и мнимых урбанистических ландшафтов. Париж Жюля Ромэна и Генри Миллера, Венеция Марселя Пруста, Томаса Манна и Иосифа Бродского, Дублин Джеймса Джойса – примерам несть числа. Иногда даже образ города определяет сюжет произведения, его жанр, поведение главных героев, возможно и качество самого текста (Кривонос 2000). Случай романа Юрия Андруховича «Московиада» (Андрухович 2001) в этом смысле классический.

Главный герой романа, alter ego автора, запойный, любвеобильный и талантливый поэт Отто Вильгельмович фон Ф., злостный украинский «националист» (имеется в виду советская семантика) странствует по Москве рубежа 1990-х годов. Общежитие Литинститута, пивной бар на улице Фонвизина, квартира любовницы, «Детский мир» на Лубянке, площадь Киевского вокзала – вот основные образные локусы его московского путешествия. На первый взгляд, Отто фон Ф. откровенно повторяет путешествие Венички Ерофеева в незабвенных «Москве—Петушках»: те же пьяно-гениальные откровения, такие же заколдованные круги странствий, та же завязанность на политические реалии распада и гниения советской империи. Однако образ Москвы, постепенно формируемый странствующим поэтом, начинает диктовать свои условия, в отличие от Веничкиной поэмы.

Отто ненавидит Москву, он плюет и блюет на нее. Ужасающее описание пивного бара на Фонвизина – первый мощный образ столицы. Но поэтова ненависть поэтична, и путь в бар, по кругам Дантова ада, по сути, метафизичен: «…вы бредет под холодным майским дождем, облепленные пустыми банками, а мимо вас проплывают по лужам автомобили и троллейбусы, созданные не столько для того, чтобы кого-то возить, сколько чтобы обляпывать грязными струями из-под колес редких дождевых прохожих. Это не май, это какая-то вечная осень» (Андрухович 2001: 45-46). На протяжении большей части романа Отто фон Ф. подбирается к знаменитому с советских времен «Детскому миру», а затем пытается выбраться из него. Путь непрост, и здесь он опять явно напоминает сакраментальное Веничкино: «Говорят – Кремль, Кремль…». Пьяный поэт пытается сначала описать разные пути и способы достижения этой сакральной точки, соединяя их с образами возлюбленной Гали и собственных поэтических строк. В отличие от Венички, Отто фон Ф. ждут эпизодические успехи на этом пути, однако сам «Детский мир» оказался в итоге эфемерным и жестоким парафразом образа советской империи. Выбираясь из него, блуждая по подземельям столицы и попадая на фантасмагорические собрания национал-патриотически-кагэбэшных вождей и «серых кардиналов», герой стремится к третьему важнейшему локусу – площади Киевского вокзала и самому вокзалу. По ходу дела он еще успевает рассказать о действительно имевшихся в начале 1990-х годов легендах о гигантских крысах, завладевших  ночным московским метро, но эти зловещие сведения лишь усиливают тягу к медиативному образу вокзала и мотиву спасения, бегства из Москвы.

Киевский вокзал, третья полка сорок первого поезда, уносящая Отто фон Ф. прочь из «злодейской столицы». Тут герой, конечно, не оригинален: «Это город тысячи и одной камеры пыток. Высокий форпост Востока перед завоеванием Запада. Последний город Азии, от пьяных кошмаров которого панически убегали обескровленные и германизированные монахи. Город сифилиса и хулиганов, любимая сказка вооруженных голодранцев. Город большевистского ампира с высотными уродами наркоматов, с тайными подъездами, охраняемыми аллеями, город концлагерей, нацеленный в небо шпилями окаменевших гигантов… Нужно этой земле дать отдых от ее злодейской столицы» (Андрухович 2001: 103-104). Но взглянем внимательнее: расхожие образы из Есенина, Мандельштама, Булгакова, описаний иностранных путешественников соединились в нечто новое. Образ Москвы как сакральный заменитель, аналог образа зловещей советской империи обретает в романе Юрия Андруховича другой, более значимый уровень. Противостоя ангелоподобному образу Венеции как прообразу небесного города-сказки, города-мечты («…ты решил все-таки поспать и даже заказал себе в соответствующей небесной канцелярии сновидение про Венецию» (Андрухович 2001: 187), несбыточному образу пока несостоявшегося украинского государства, вечно давимого «москалями», имея жесткую негативную оценку, образ Москвы, тем не менее, а, возможно, благодаря этому становится расширяющимся, более емким, более масштабным и более пластичным. В конце концов именно образ Москвы «размещает», так или иначе, и сам образ чаемой пьяным настрадавшимся поэтом Украины.

Вот что в образной подоплеке: образно-географическая карта романа располагает в центре отнюдь даже не Москву, а Украину. Образ Москвы – фон, катализатор, проявляющий и закрепляющий убегающий и неуловимый образ «незалежной». Бегство героя из Москвы через затопленную площадь Киевского вокзала, когда беспощадный ливень превратил ее в озеро, окончательно, но не бесповоротно превращает образ Украины в образ пока московской, шире российско-советской, имперской провинции – неудачливой, мягкой-мягкой женственной страны, цепляющейся за Европу и Средиземноморье: «Иногда нам снится Европа. Мы приходим ночью на берег Дуная. Что-то такое припоминается: теплые моря, мраморные стены, горячие камни, ветви южных растений, одинокие башни. Но долго это не держится» (Андрухович 2001: 253).

В чем, в сущности, образно-географическая удача «Московиады»? Географический образ города, столицы оказался открытым, расползающимся, усложняющимся, активным. Фактически он заменяет и подменяет образ страны (стран): России, Украины, почившего в бозе СССР – и создает собственную среду, образный «бульон», в котором Европа, Азия, Средиземноморье, Запад и Восток, выступают как динамичные элементы сюжетной конструкции романа. Выясняется также, что образ советской Москвы периода распада империи весьма и весьма плодотворен, порождая текстовую и нарративную энергетику романа Юрия Андруховича.

Перейдем теперь к закономерностям метагеографии города. Первая закономерность: метагеография города безусловно и тесно связана с метафизикой города (Немчинов 1995, Железняк 2001) и поэтикой городского пространства (Стародубцева 1996). Она, несомненно, использует их образные достижения, формируя при этом свою собственную образно-географическую карту. Так, исследование метафизики Петербурга (Спивак 1998) позволяет говорить о создании основ для развития образно-географического краеведения и градоведения, являющихся, в известной степени, синонимами метагеографии города.

Метафизика Петербурга — тема, которая разрабатывается около 200 лет; тема, которая дала шедевры русской литературы — Пушкина, Достоевского, Блока и других. Известная книга Н.П. Анциферова (Анциферов 1991), казалось бы, подвела временную черту под последующими попытками осмыслить этот феномен в историософском или культурософском плане. В 1990-х годах был составлен новый сборник «Метафизика Петербурга» (Метафизика Петербурга 1993). Петербург, осмысляемый прежде всего в геософском и образно-географическом планах, по-прежнему выступает катализатором новых географических (геокультурных) образов. Так, геокультурные и геоисторические образы Петербурга увязаны Д.Л. Спиваком в три метафизических «узла» — «Финская почва», «Шведские корни» и «Греческая вера» (Спивак 1998). Автор движется по исторической и историософской спирали, анализируя, как множатся, расширяются, обогащаются все новыми и новыми мифологиями образы Петербурга. Языческая финская почва первоначальной территории Петербурга пропитывается шведской топонимикой, а уже на нее накладываются и локализуются православные и российско-имперские образы. В этой связи и сама смена названий великого города выглядит обоснованной и вполне логичной.

Метафизическое краеведение не может быть «приземленным». Оно требует активного создания и мелких, дробных, фрагментарных географических образов, опирающихся на физико- и культурно-географические реалии (Марков 1993). Уместнее говорить даже о топографических образах. Петербургские реалии, их мифологическая аура формируют плотное образно-географическое поле северной столицы, но и оно, в свою очередь, воздействует на восприятие этих реалий, а иногда и на их изменения. Образно-географическое положение Петербурга втягивает в себя и Стокгольм, и Новгород, и Москву. Характерные для «призрачного города» символы: его туманы и белые ночи, освященные литературными реминисценциями, отнюдь не только и не столько свидетельство его физико-географического положения. Образ изменяет географию. Географический образ Петербурга является, вполне очевидно, ядерным для понимания образно-географического поля России.

Северная столица — крайне удачный и ёмкий географический образ. Ведь Петербург на самом деле есть средоточие, созвездие, пересечение многих и многих образов — Венеции, Константинополя, Рима, Киева, Лондона — не говоря уж о «завязшем в зубах» метафизическом противостоянии с Москвой (Каганов 1995, 1996). Как северная столица, образ Петербурга стягивает более южные, но также плотно метафизически насыщенные образы, и сам он, по сути, становится более южным, более «теплым». Метафизика Петербурга коренится в «физике» Черного моря и Средиземноморья (недаром ведь Петр I двинулся сначала к Черному морю, и не добившись серьезного успеха, повернул к Балтике). Это теплый и уютный мир Средиземноморья (по Фернану Броделю) в конкретной точке Балтики. Пример метафизики Петербурга показывает методологический характер взаимосвязей городской метафизики и метагеографии, проявляющийся в формировании образного пространства, имеющего физические и традиционно географические приметы, и в то же время ориентированного на использование образов других, зачастую очень далеких в реальности, географических пространств. В контексте метагеографии метафизика и поэтика города (будучи, конечно, самостоятельными исследовательскими областями) выступают как серьезные концептуальные «инструменты» образной активизации территории города.

Вторая, весьма важная, закономерность состоит в том, что метагеография города во многом обеспечивает образные возможности культурного ландшафтоведения, в рамках изучения прежде всего географических образов культурных ландшафтов. Исследования культурных ландшафтов с образно-географической точки зрения наиболее плодотворны именно в рамках городских пространств, обеспечивающих, с одной стороны, максимальную «толерантность» многочисленных сосуществующих локусов и топосов, а, с другой стороны, постоянные столкновения и интенсивные взаимодействия различных знаков и символов, выражающих, репрезентирующих и, одновременно, формирующих сам город. Рассматривая данный вопрос шире, отметим, что исследования метагеографии города способствуют ускоренному развитию методологии и теории образной (гуманитарной) географии в целом, являющейся ментальным эквивалентом метагеографии как таковой.

Основные элементы разработки гуманитарно-географических образов города. II

Выявление знаковых мест города ведется в ходе полевых исследований. Они могут быть описаны и после экспедиции, однако именно непосредственное пребывание исследователя в городе, его попытка уловить в городской топографии метауровень, возможности ее образной трансформации в метагеографию. Знаковые места города – это определенные/выделенные исследователем локусы городского пространства, обладающие с его точки зрения особыми значениями и смыслами, формирующими «тело» города.

Здесь дается два примера выявления знаковых мест – Ельца и Касимова. Описания знаковых мест достаточно лапидарны и на первых порах могут быть понятны только хорошо знающему описываемый город человеку. Смыслы, улавливаемые исследователем в знаковых местах, могут быть тонкими, «субъективными», однако их понимание зависит от их дальнейшего развертывания, связывания их между собой, а также соотнесения с подготавливаемыми параллельно когнитивными схемами гуманитарно-географического образа, мифологическими схемами города и образно-географическими картами города.

Пример 1.

ЗНАКОВЫЕ МЕСТА ЕЛЬЦА

1) Связка Введенская церковь – Вознесенский собор. Смысл: исток, родник Елецкого пространства, его энергетика.

2) Аргамачья слобода. Смысл: движение в город, его собирание, порождение, создание.

3) Знаменский Каменногорский монастырь. Смысл: оправдание, обоснование Ельца в православном контексте, культуре.

4) Церковь Елецкой Божьей матери. Смысл: растяжение и одновременное упрочнение Елецкого пространства, его ткани (священный покров над городом, его нити).

5) Дом-музей Бунина. Смысл: создание мещанского, обыденного пространства Ельца, его «национального характера», души и уюта.

6) Часовня ельчанам, погибшим в 1395 г. во время нашествия Тамерлана, на Старом кладбище. Смысл: выход во внеелецкое пространство Родины, в онтологическое пространство Руси или России.

7) Торговая улица. Смысл: проход, просвет во время Ельца, жизнь Елецкого времени как растяжение топографии («топографическое время» города).

8) Башня с часами и пожарная каланча. Смысл: напоминание о вертикальных структурах образа Ельца, суррогат сакральных вертикалей города, попытка «дотронуться» до покрова Богоматери, охраняющей Елец.

9) Городской сад. Смысл: жизнь без Собора, уход в пространство провинции и уезда, нахождение городской идентичности, ее размещение.

Пример 2.

ЗНАКОВЫЕ МЕСТА КАСИМОВА

1) Дом с ротондой (Алянчиковых), краеведческий музей. Смысл: создание простора, обзора, кругозора в пространстве Касимова.

2) Старая мечеть, минарет. Смысл: сакральная вертикаль востока, Азии; вторжение Азии.

3) Дом Барковых на набережной. Смысл: декорация касимовского пространства; купеческий ампир создает иллюзию «окского Петербурга».

4) Успенский овраг. Смысл: одомашнивание пространства Касимова, построение уюта внутри города.

5) Ильинская церковь на Старом Посаде. Смысл: расширение касимовского пространства видом на Оку, превращение Оки в городскую собственность (напротив Советской площади Ока просто течет равнодушно мимо)

6) Татарское кладбище. Смысл: ощущение раскрытости, степной беззащитности пространства города.

7) Текие (мавзолей) Авган-Мухаммеда. Смысл: нарастание границы города, уход Касимова из Мещёры (за пределы Мещёры), появление образа страны в контексте города.

Создание образно-средовой карты города связано с необходимостью построения механизмов визуального моделирования гуманитарно-географических образов. Иначе говоря, топография изучаемого города, осмысляемая посредством конкретных маршрутов в ходе полевых исследований, должна быть представлена с помощью образных «трансакций», когда внешний вид домов, особенности городской планировки, рельеф различных районов города, общение с городскими жителями способствуют образному маркированию определенных, зафиксированных на топографической карте районов города. Такая карта может повторять в общих чертах топографическую, однако ее содержательное наполнение будет принципиально другим: на выделяемые лишь приблизительно районы города (причем их выделение может быть прерогативой исследователя) налагаются специфические образные характеристики, связанные со «средовым» вúдением этих районов. Подобные образные характеристики могут частично использовать данные неформальной, ментальной топографии города, фиксируемой записями городского фольклора (Клубков и Лурье 2003, Подюков 2003, Дубровина 2003).

Построение когнитивной схемы гуманитарно-географического образа города опирается, с одной стороны, на уже описанную базовую модель идеального гуманитарно-географического образа, а, с другой стороны, на выборочные элементы идентификации, разработки и даже продвижения гуманитарно-географических образов города. Сама базовая модель гуманитарно-географического образа города вписывается в более широкий круг значимых репрезентаций и интерпретаций города, которые приобретают интертекстуальный характер. Именно в когнитивной схеме делается попытка выявления сквозных связей различных элементов образного осмысления, продуктивного воображения города, причем упор сделан на первоначальное выделение ведущих брендов, которые позволяют развить и связать в одно целое различные потенциально образные элементы.

Ниже приводится в качестве примера когнитивная схема гуманитарно-географического образа Касимова. Следует отметить, что не во всех случаях возможно создание такой проработанной во всех ее частях схемы: иногда из-за недостатка собственно самих элементов, встраиваемых в данную ментальную конструкцию, а иногда из-за невозможности представить саму схему со всеми ее внутренними связями в случае изучения какого-либо специфического образа города.

Создание мифогеографической схемы города коррелирует с выделением и осмыслением потенциальных образных брендов города (ср.: Митин 2004). По существу, на основании отдельных образных элементов – чаще всего это исторические факты и события, биографии выдающихся людей, связанных с городом – создаются простые нарративы, в рамках которых наращиваются экстравертные городские мифологии, не завязанные только на топографию города, но ориентированные на встраивание в «большие истории» и «большие мифологии» (на уровне страны и региона, иногда и всего мира) (Цивьян 1997). Другое дело, что такие разрабатываемые и культивируемые на местном уровне мифы должны иметь точки опоры в виде памятных мест самого города (например, музей-квартира, памятник, бюст, памятная доска на стене дома, культовый объект, памятная могила и т.д.) (Равинский 2003, Лурье 2003).

Поддержка городских мифов может также вестись на уровне различных общегородских и локальных мероприятий (театрализованные действа, «перформансы», какие-либо знаковые действия в рамках Дня города, отмечание памятных дат и т.д.). Заметим, что этот элемент разработки гуманитарно-географических образов города пересекается с их целенаправленным продвижением. Так, мифогеографическая схема Боровска предполагает развитие трех базовых мифов: патриотического (участие боровско-серпуховского князя Владимира Андреевича Храброго в Куликовской битве, оборона Боровско-Пафнутьева монастыря от поляков в эпоху Смутного времени, пребывание Наполеона в Боровске во время отступления из Москвы), ноосферного (в Боровске жили Николай Федоров и Константин Циолковский, развивавшие «философию космизма»; в настоящее время существует ноосферный лицей); города художников (в 1970-1980-х гг. начинается художественное освоение пейзажей Боровска и его окрестностей в основном московскими художниками, создается своего рода дачно-художественная колония в самом Боровске и неподалеку от него). В качестве «запасного» можно рассматривать и миф старообрядчества. Такие мифы могут связываться в единую схему, имеющую топографическую основу; в случае Боровска это живописная долина прихотливо меандрирующей реки Протвы, которая способствует воображению города как органичного элемента «большой» русской истории и  эталонной среднерусской природы, как бы сливающихся друг с другом.

Определение «образной формулы» города необходимо для «выжимки» уже набранного и проанализированного материала. Сама формула, по сути, представляет собой два-три объекта города (архитектурный, культовый, музейный объекты, видовая панорама города), имеющих наиболее выигрышные с точки зрения условного внешнего посетителя визуальные и памятные репрезентации. Подобная формула близка по содержанию традиционным туристским аттракторам, несомненно, отслеживаемым и фиксируемым туристскими фирмами. Так, в случае Ельца, определенная нами формула фактически совпадает с традиционно наиболее часто посещаемыми туристскими объектами этого города (по данным интервью с заведующим Елецким туристическим бюро).

Далее даны два примера подобных «образных формул»: Ельца и Касимова. Обе формулы структурно оказались похожими: они содержат «видовую открытку» (Вознесенский собор, панорама Касимова из-за Оки) и памятный/архитектурный объект, репрезентирующий историю города (музей Бунина, дом Алянчиковых). Тем не менее, стоит обратить внимание, что в случае профессионально-туристского выделения городских аттракторов сами объекты-аттракторы оказываются практически – вне какого-либо сознательного умысла – без содержательных контекстов, своего рода «голыми» репрезентантами посещаемого туристами города. Хотя организаторам туристических экскурсий и понятны общие механизмы построения таких аттракторов, однако эти механизмы остаются вне каких-либо масштабных попыток создания диверсифицированного образа города. В нашем случае, определение «образной формулы» города завязано на более широкие контексты разработки и продвижения гуманитарно-географических образов города; вне этих контекстов оно теряет свой содержательный смысл.  

Пример 1.

«Формула Ельца»: Вознесенский собор + музей Бунина

Пример 2.

«Формула Касимова»: панорама города из-за Оки + дом Алянчиковых

Составление образно-географической карты города призвано максимально систематизировать собранные материалы и уже идентифицированные и разработанные элементы образа. В то же время это отдельный, автономный и очень существенный элемент самого образа. Графическое представление с помощью теории графов различных исторических фактов, событий, имен, топонимов, художественных ассоциаций, топографических маркеров, масштабных историко-географических понятий, осмысленных иерархически и связанных между собой позволяет наиболее простым и наглядным способом моделировать гуманитарно-географические образы города.

Здесь представлены образно-географические карты Ельца и Касимова. Размер овалов или характер их обводки дает представление о значимости элементов карты. Сами связи между элементами карты также могут быть иерархизированы, значимость их может быть представлена толщиной линий. Сравнение образно-географических карт Ельца и Касимова может дать немало интересных выводов. В качестве лишь небольшого наблюдения отметим, что в карте Касимова в большей степени оказались задействованны различные метонимии и метафоры, что объясняется использованием при ее построении когнитивной схемы гуманитарно-географического образа Касимова (в случае Ельца такая схема отсутствовала).

Пример 1.

Образно-географическая карта Ельца

Пример 2.

Образно-географическая карта Касимова

Составление «образного паспорта» города

«Образный паспорт» города составляется на основании проведенных идентификации и разработки гуманитарно-географического образа и включает в себя наиболее важные элементы данных этапов работы и компактно представляющий город с образной точки зрения. По сути, он ориентирован на внешних потребителей гуманитарно-географических образов города и должен быть своего рода «вершиной айсберга». В зависимости от потребительской ориентации возможны различные модификации «образного паспорта», однако во всех случаях, по нашему мнению, в него должны входить «картинка города», базовая модель гуманитарно-географического образа и образно-географическая карта города.

Сами результаты первых двух этапов работы предоставляются в форме текстового отчета с графическими схемами и рисунками.

Основные элементы продвижения гуманитарно-географических образов города

Продвижение гуманитарно-географических образов города включает в себя следующие элементы:

- разработка стратегий интерпретации образа города;

- построение модели презентации образа города;

- моделирование «путей» на образно-географической карте города для создания его прикладного имиджа (включая  рекомендации по созданию слоганов, рекламного креатива и пр.);

- рекомендации по «брендированию» города в специализированных сегментах (культурная деятельность и образование, социальная деятельность, экономика и привлечение инвестиций, политическая деятельность) в целях рекламы и развития связей с общественностью.

Стратегии интерпретации гуманитарно-географических образов города

Для понимания особенностей практической разработки стратегий интерпретации гуманитарно-географических образов города попытаемся кратко сформулировать фундаментальные стратегии формирования подобных образов.

Первая стратегия – это стратегия наращивания многочисленных упаковок ядра гуманитарно-географических образа города. Иначе говоря, такую стратегию можно назвать экстенсивной: максимально расширяется зона влияния образа, иногда при этом не обращается внимание на проработку образной структуры и взаимосвязей ядра образа и образных упаковок. Например, тот же образ Петербурга можно постоянно наращивать, используя особенности и достопримечательности его архитектуры и планировки и находя связи и метафоры на уровне концептуально важных событий всемирной истории, локализуемых и осмысляемых через различные культурные ландшафты и/или другие города (Лебедев 1993, Барзах 1993, Каганов 1995, Агеева 1999, Рахматуллин 2001, 2002, Бусева-Давыдова 2000, Фоняков 2000).

Одно из важнейших средств наращивания многочисленных упаковок образного ядра – городской фольклор. Фольклор — это естественная и плодороднейшая "почва" метафизического краеведения и образной географии; их, по сути, "чернозем". Народные речения, поговорки, афоризмы, анекдоты создают обширное и весьма расплывчатое образно-географическое поле, которое тем не менее (а может быть, поэтому) продуцирует резкие и яркие географические образы места (Веселова 1998). Так, например, в Петербурге фольклор особенно топографичен и географичен; любой его выпуклый образ несет в себе фольклорную основу (Синдаловский 1999, 2002).

Реальная географическая карта Петербурга расцвечена фольклорными названиями отдельных его районов, даже само название города стало предметом фольклорных óбыгрышей, связанных с его происхождением, зигзагами истории и именами его властителей. «Коломна всегда голодна», а «Вошь да крыса до самого Елагина мыса» (Синдаловский 1999: 328). Фольклорно-географические образы Петербурга не зацикливаются внутри его территориальных границ — они, скорее, расширяют образную географию Питера, по хорошему «спекулируя» на традиционном противостоянии Москве и макрогеографическом положении северной столицы. В народном сознании именно в Питере «сходятся Голландия с Сибирью» (Синдаловский 1999: 20) (парадокс неожиданной смычки почти азиатской державы с просвещением и наукой Западной Европы), а привычные бинарные оппозиции (Питер — город, Москва — деревня; «мокрость» Питера — сухопутность и «лапотность» Москвы и т.д.) находят порой едкое анекдотическое воплощение:

— Вы слышали, что вчера девушка бросилась в Неву?

— Она была в меланхолии?

— Нет, она была в Москве (Синдаловский 1999: 183).

Петербургский фольклор естественным образом стремится расширить свою географию, и при этом фольклорно-географическое пространство его становится все более экстерриториальным, все менее явно связанным с плотно «прижатыми» топографически фольклорно-географическими образами прошлого. Даже названия бандитских и воровских шаек и «группировок» сменяются — становясь не локально-петербуржскими («Пряжкинскими» и «Лиговскими»), но регионально-российскими: тамбовскими, казанскими, воркутинскими (Синдаловский 1999: 342).

Топос Петербурга обнаруживает весьма любопытную образно-географическую устойчивость, транслирующуюся посредством городского фольклора, и им же закрепляющуюся. Фольклор здесь — как своего рода образно-географический «цемент», твердеющий простейшими и понятными метафорами, разговорными байками, напрашивающимися сравнениями. «Петербургский климат» и «Петербургская погода» (Синдаловский 1999: 343-354), анекдоты вокруг клодтовских коней фиксируют образ на местности, делают его архетипом, многократно воспроизводящимся впоследствии, хотя, порой, и по принципу «испорченного телефона». Но связь топоса и фольклора прослеживается и глубже, на уровне каких-то поначалу бессознательных образно-географических механизмов.

Нет сомнения в том, что ведущие географические символы и образы Петербурга (Нева, Медный всадник, Невский проспект, стрелка Васильевского острова и т.д.) фиксируются и закрепляются сознанием через более общие, глубинные образы воды и земли, простора, свободного пространства и стесненности, государственности и анархии, богатства и бедности. И вот локальный городской (а в случае Питера, пожалуй, «супергородской», сверхурбанистический) фольклор выполняет роль «моста», строгой и притязательной формы, обеспечивающей эффективную связь топических символов и их бессознательной основы. Метафизическое краеведение находит в городском фольклоре явные и обнаженные механизмы, «нервы», моментально реагирующие на изменения топографической и топологической «плоти» города.

Рассмотрим вторую стратегию. Вторая стратегия – по преимуществу, интенсивная; направленная, в основном, на проработку, структурирование и позиционирование уже имеющихся, накопленных и зафиксированных элементов гуманитарно-географических образов города. Например, образ Венеции можно постоянно структурировать и переструктурировать за счет образа-архетипа воды и, шире, за счет образа города-моря, города-воды, города-среди-воды; города, состоящего из каналов, живущего в воде и водой. Характерно, что при этом миф и образ города становятся в значительной мере все более плотными и насыщенными, хотя большинство подобных интерпретаций географического образа Венеции, казалось бы, повторяют и «перепевают» друг друга (Венецианские тетради 2002). Такая стратегия дает дополнительные возможности для установления связей гуманитарно-географических образов в более широком образно-географическом (метагеографическом) пространстве.

Плотность, структура гуманитарно-географических образов города может прорабатываться за счет, прежде всего, образов известных в прошлом и настоящем городских улиц. Улица, тем более городская улица, есть самый, пожалуй, загадочный географический (топографический) образ. Это, в действительности, образ на краю, образ ad marginem, ибо на ней и посредством нее сталкиваются, борются, взаимодействуют совершенно различные географические представления, образы жизни, локализованным случаем в одном урочище (Кожевникова 1999). Поэтому-то всякий нетривиальный путеводитель, не увязающий в обычной бытовой фактуре, а стремящийся дать геокультурную ауру места, является, безусловно, культурным событием (Александров 1993; Шлёнский и Браславец 1998).

В рамках российских городских пространств уже очень хорошо представлены  образы Арбата и Тверской улицы в Москве, Невского (Попов 2001, Прогулки по Невскому 2002) и Литейного проспектов в Петербурге и т.д. Образ Андреевского спуска в Киеве, типизируемый поначалу в рамках вполне работоспособного «арбатского образа» (вспомним недавно опубликованную, наконец, работу С.О. Шмидта в книге «Москва и «московский текст» русской культуры» (Кнабе 1998)), безусловно, является неповторимо-киевским (Шлёнский и Браславец 1998). И дело даже не в том, что по московско-петербургским меркам он становится сравнительно поздно «культовой» улицей Киева, обретает свой четко осознаваемый genius loci. Сама геокультурная динамика образа Андреевского спуска имеет весьма неожиданную траекторию.

Географическое положение Андреевского спуска, его локус между низменным, торгово-ремесленным Подолом и нагорной, более аристократической частью правобережного Киева (а рядом ведь древнейший центр города-столицы Киевской Руси, фундаменты Десятинной церкви и великокняжеских палат) всегда способствовал наращиванию, сосредоточению культурно-мифологического, очень разнородного слоя, который и создает прочную образно-географическую базу улицы. Здесь и знаменитые киевские ведьмы, избравшие для своих шабашей рядом стоящую Замковую гору, и миф о нахождении креста, принадлежавшего Андрею Первозванному, и таинственные истории, связанные с Замком Ричарда — одной из двух архитектурных доминант спуска — наряду с Андреевской церковью. И здесь-то происходит продуктивное и созидательное столкновение образов.

Воздушно-барочный стиль творения Растрелли борется с модернистски-стандартным Замком Ричарда, но в их борьбу вмешивается внешне ничем не примечательный дом Булгакова. На наших глазах, благодаря сначала Виктору Некрасову, а затем усилиям киевской интеллигенции в 1980—1990 гг. место действия романа «Белая гвардия» обрело свой настоящий географический образ (Шлёнский и Браславец 1998: 208-235), и дом-музей Булгакова, вместе с музеем одной улицы, расположенным уже в самом конце спуска, выступает как геолитературный топос, формирующий образную топографию Андреевского спуска.

Интеллектуальная география Андреевского спуска (если понимать под ней места, связанные с жизнью здесь известных людей — писателей, ученых, духовных лиц) выглядит очень достойно. Звезда Булгакова не затмевает многообразную деятельность писателя и духовного деятеля Андрея Муравьева, нашедшего свой покой в опекавшейся им Андреевской церкви, а художественная элита, облюбовавшая в начале XX века Замок Ричарда, соседствует с востоковедом-арабистом Т. Кезмой и «народным» врачом Ф. Яновским (Шлёнский и Браславец 1998). Она уживается и накладывается на причудливый естественный рельеф, в котором обосновался Андреевский спуск, образуя в итоге один из наиболее важных метафизических центров Киева.

Фактически, Андреевский спуск — это не только одна из самых коротких улиц Киева протяженностью 750 метров и с перепадом высот 70 метров, как указано на его схеме. Андреевский спуск — это метагеографический вектор Киева, «открывающий» ему по-настоящему Днепр посредством «репрезентации» Подола, но и Днепр возвращающий нагорному, слегка «зазнавшемуся» Киеву.

Наконец, третья стратегия – это стратегия сквозного действия и проникновения, или осевая, стержневая – направленная на позиционирование (размещение) избранного для интерпретации гуманитарно-географических образов города в ряду нескольких других, принципиально важных для понимания данного. Этот ряд выделяется на основании какого-либо фундаментального образного сходства; сам подобный ряд можно назвать регионально-образным сегментом или кластером (Митин 2002а, 2002б, 2002в). Обнаруженное образное сходство, варьирующее от одного образа к другому, ведет к возникновению образной цепочки, или бриколажа (по Леви-Стросу) (Краутхаймер 2000). Например, образная цепочка Барселона—Венеция—Прага—Петербург  создается за счет общего сходства, завязанного на переживании и осмыслении феномена морской стихии. Правда, тогда из этого ряда выпадает Прага. При использовании другого сходства – вторичной столичности этих городов в крупных странах и регионах (данные города либо немного уступают своим городам-соперникам, либо борются за культурное, политическое и/или экономическое первенство). Для Барселоны это Мадрид (в Испании), для Венеции – Флоренция и Милан (в Северной Италии), для Праги – Вена (в Центральной Европе) и для Петербурга – Москва (в России) (Русские столицы 1993, Ванчугов 1997, Москва – Петербург 2000, Бачинин 2001). Отсюда мы получаем очень важный образ-архетип борющейся, не совсем убедительной, «зацикленной» часто на море или воде вообще, провинциально-региональной столичности, устремленной в длительной ретро- и перспективе скорее к культурному, нежели к политическому лидерству. Иногда политическое лидерство этих городов «опрокидывается» в прошлое – особенно у Венеции и Петербурга, тогда как их культурное значение и лидерство успешно проецируется на перспективу (Малякин 1998, Гайдуков и Осипов 1999). Следовательно, осевая стратегия позволяет находить новые смысловые конфигурации гуманитарно-географических образов города, создавать новые образно-географические системы как бы из воздуха.

Разработка стратегий интерпретации гуманитарно-географических образов города

Разработка стратегий интерпретации гуманитарно-географических образов города связана, как правило, с попыткой построения позитивного, «возвышенного» с аксиологической точки зрения и в то же время весьма вариативного образа. Такой «возвышенный» образ, несомненно, должен базироваться на историко-культурном и природном наследии города и его региона; при этом сам образ заранее может носить проспективный (перспективный) характер. Особенно важно подобное вúдение интерпретации для малых, небольших и средних городов с депрессивной социально-экономической средой, а также для монофункциональных по специализации городов различных демографических размеров. Наконец, аналогичный подход применим для фронтирных городов (в условиях России – города Крайнего Севера, Сибири и Дальнего Востока), чье население чаще всего нуждается в целенаправленном культивировании и взращивании собственной городской и региональной идентичности.

Пример 1.

СТРАТЕГИИ

интерпретации гуманитарно-географического образа г. Ельца

1. Осевая (стержневая) стратегия. Иначе можно назвать контекстной. Ключевой образ: «Страж Руси». Вписывание, называние в одном ряду с такими городами, как Смоленск и Псков. Хотя каменные крепости этих городов были несравнимы с деревянной крепостью Ельца, однако функциональные роли пограничных защитников Руси (запад, северо-запад, юг) сходны. Такая стратегия явно «приподнимает» Елец, дает ему «имя». Стратегия странового (государственного) уровня.

2. Интенсивная стратегия. Использование историко-культурного наследия Ельца и Верхнедонского региона (Задонск, Ливны, Лебедянь, бунинские и пришвинские места). Ключевой образ: «Духовный центр Верхнедонья». Елецкие ориентиры (знаковые места): Вознесенский собор – Введенская церковь (о. Нектарий – дом Бутягиных-Розановых – дом Бунина – дом Пришвина – гимназии – Елецкое землячество и др.). Стратегия локального уровня.

3. Экстенсивная стратегия. Направлена на развитие образа (бренда) города вовне. Может быть использовано имя И.А. Бунина (мировая известность); возможно, также имя Тамерлана (широко известно, определенный символ). Стратегия международного уровня.

Пример 2:

СТРАТЕГИИ

интерпретации гуманитарно-географического образа г. Боровска

1. Осевая (стержневая) стратегия. «Монастырский центр», внутренняя колонизация. Помещение в ряд монастырских центров: Боровск – Сергиев Посад – Кириллов – Ферапонтово.

2. Интенсивная стратегия. «Сердце Протвы», главный город Протвы, глубинный центр Поочья. Центр Верхнеокского историко-культурного гнезда.

3. Экстенсивная стратегия. Бренды: Циолковский на международном уровне (но конкурент – Калуга), Пафнутий Боровский – на российском уровне. Пока не задействован бренд старообрядчества (старообрядческий центр).

Построение модели презентации гуманитарно-географических образов города

Построение модели презентации гуманитарно-географического образа города тесно связано с базовой моделью и когнитивной схемой образа, а также с образно-географической картой. Такая модель разрабатывается для дальнейшего построения программы «брендирования» образа города, подробного описания возможных мероприятий и действий для продвижения образа. Сама модель представляет собой структурное описание наиболее важных с позиций формирования бренда образных элементов, частично заимствованных из других, ранее охарактеризованных схем и моделей.

Тем не менее эта модель вполне автономна, поскольку в ней заранее расставляются важные для достижения ее эффективности акценты: «центрирование образа», «наиболее важные визуальные символы», «внешние образы и символы, собирающие образ». Кроме того, два элемента модели – мотивы презентации образа и эффективность образа – являются уникальными и определяющими для понимания ее целостности. Заметим, что эти уникальные элементы способствуют, в свою очередь, формированию городских и региональных мифологий.

Пример 1. Модель презентации образа Ельца

Гуманитарно-географический образ Ельца (далее – ГГО Ельца) центрирован образом Подстепья. Он промежуточен по отношению к ГГО южных (казачьих) территорий и к ГГО центрально-российских территорий (оппозиция «лес – степь»).

Ключевые тексты ГГО Ельца – роман Ивана Бунина «Жизнь Арсеньева» и роман Михаила Пришвина «Кащеева цепь». Это источники основных знаков и символов Ельца и его окрестностей.

Наиболее важные визуальные символы Ельца – Вознесенский собор, городской сад, слободы Черная и Аргамачи, театр.

Внешние образы и символы, собирающие ГГО Ельца: Серебряное кольцо, Тамерлан, Засечная черта, овраги, Азия, чернозём.

Мотивы презентации образа: Нина Заречная, мещанин Ростовцев, кулачные бои, елецкое кружево и мода, скамейка Пришвина и цветы «табак» Бунина в городском саду, нашествие Тамерлана и восстановление города, татарский князь в слободе Аргамачи, домик марксиста Ефима Несговорова в Черной слободе, Вознесенский собор и Храм Христа Спасителя в Москве; желтая опасность, враг с Востока и овраги.

Эффективность образа: музейные экспозиции, установка небольших памятников и памятных знаков, массовые народные гуляния и действа (кулачные бои), общегородской хэппенинг (нашествие Тамерлана), маршрут городской экскурсии, использование брендов «Бунин», «Пришвин», «Арсеньев», «Тамерлан», «Аргамачи», «Нина Заречная», «Несговоров», «Серебряное кольцо».

Пример 2. Модель презентации образа Касимова

Центрирован образом Мещёры.

Ключевые тексты: Вс. Соловьев. «Касимовская невеста»; М. Горький. «Дело Артамоновых»; С. Терпигорев. «Лакейская столица»; Б. Пастернак. Письмо родителям из Касимова; А. Куприн. Мещёрские рассказы.

Визуальные символы: дом с ротондой (Алянчиковых), минарет, панорама города из-за Оки, Вознесенский собор, Петровские заставы.

Внешние образы и символы, собирающие образ: степь, кочевые государства, Евразия, Азия, лесная глушь.

Мотивы презентации образа: чай и самовары, легенда о Суюм-Бике, город на семи оврагах, развитие пароходства и товарищество Качкова, касимовская невеста, шут Балакирев.

Эффективность образа: установка памятников Гагину, развитию пароходства на Оке, театральные действа «Касимовская невеста» и «Легенда о Суюм-Бике», музейные экспозиции по пароходству на Оке, Баташевским железоделательным заводам и их быту; создание музеев Оки и Мещёры.

Заключение

Заключительные этапы продвижения гуманитарно-географических образов города (моделирование «путей» на образно-географической карте города для создания его прикладного имиджа; рекомендации по «брендированию» города в специализированных сегментах) связаны с непосредственным выполнением тех или иных прикладных заказов; с ориентацией самих заказчиков на определенное вúдение тематических вариантов образа. Суть данных этапов – в тонком структурировании (образ-архетип – нарезка тонких долек лимона или сыра) наработанных материалов и моделей и их насыщенной интерпретации в предлагаемых ситуациях и контекстах.

Стоит отметить, что возможных для моделирования гуманитарно-географических образов города много; это множество может постоянно возрастать в зависимости от частоты обращения к подобной тематике и деятельности. Кроме того, растет и количество художественных произведений, в рамках которых можно моделировать, репрезентировать и интерпретировать совершенно различные и по-своему интересные образы города. Однажды разработанные элементы моделирования гуманитарно-географических образов города, без сомнения, могут устаревать – вследствие как изменения общих интеллектуальных ситуаций и совершенствования методологического и теоретического инструментария, так и благодаря весьма разнонаправленным социокультурным изменениям самих городских пространств и сред.

Нетрудно понять, что предлагаемая методика моделирования гуманитарно-географических образов города не только вариативна сама по себе – в зависимости от специфики города, исполнителей проекта и характера возможного прикладного заказа – но и весьма условна с точки зрения ее линейно-последовательного характера. Скорее (и это показывает накопленный нами опыт) она носит симультанный, одновременный характер, когда проблемная ситуация диктует параллельное вычленение и содержательное наполнение методических элементов из различных описанных нами методических этапов. Тем не менее всякий раз необходимо post factum пытаться осмыслять, узаконивать происходящие перестановки в наиболее вероятных логических последовательностях, что необходимо для технологической воспроизводимости методики в целом.

Локальные истории содержательно «пропитывают» гуманитарно-географические образы города, придают им объемный, панорамный вид. Зачастую такие истории – взятые в их отдельности и уникальности (история человека, дома, улицы, городского урочища и т.д.) – могут быть своего рода ментальным «стержнем» городского образа. В наиболее явном варианте в качестве подобной несущей конструкции может выступать хорошо известный «гений места». В данном случае мы понимаем под гением места человека-творца, либо родившегося и жившего какое-то время в интересующем нас городе, либо давшим образ города в своих произведениях, либо, в конце концов, творивший в этом месте и тем самым создавший его творческую ауру. Например, гениями места для Боровска могут быть как Константин Циолковский, так и святой Пафнутий Боровский; для Ельца – это Бунин или Пришвин; для Норильска – Николай Урванцев или Авраамий Завенягин.

Выбор «гения места» во многом зависит от исследователя, интуитивно чувствующего, ощущающего, образно творящего сам город через биографию и творчество определенного, замеченного ранее человека. Так локальные истории становятся многочисленными геокультурными антропологиями, сводом образно-географических нарративов. Сами тексты, порождаемые локальными историями, могут носить совершенно различный характер – от фундаментальных научных штудий, подобных трудам В.Н. Топорова, до краеведческой публицистики и геопоэтической эссеистики. Примеры здесь многочисленны – от Вернон Ли и Николая Анциферова до Петра Вайля, и главное: все они показывают плодотворность творческого переплетения и слияния локальных историй и гуманитарно-географических образов.

Литература

Абашев 2000а – Абашев В.В. Пермь как текст: Пермь в русской культуре и литературе XX века. Пермь.

Абашев 2000б – Абашев В.В. Пермь как центр мира. Из очерков локальной мифологии. – Новое литературное обозрение. № 6(46).

Агеева 1999 – Агеева О.Г. «Величайший и славнейший более всех градов в свете – град Святого Петра» (Петербург в русском общественном сознании начала XVIII века). СПб.

Александров 1993 – Александров Р. Прогулки по литературной Одессе. Одесса.

Андрухович 2001 – Андрухович Ю. Московиада. М.

Анциферов 1991 – Анциферов Н.П. Душа Петербурга. Петербург Достоевского. Быль и миф Петербурга: Репринтное изд. М.

Байкальская Сибирь 2002 – Байкальская Сибирь: Фрагменты социокультурной карты: Альманах-исследование. Отв. ред. и рук. творч. коллектива М.Я. Рожанский. Иркутск.

Барабанов 1999 – Барабанов А.А. Чтение города. – Семиотика пространства. Под. ред. А.А. Барабанова. Екатеринбург.

Барзах 1993 – Барзах А.Е. Изгнание знака (Египетские мотивы в образе Петербурга у О.Э. Мандельштама. – Метафизика Петербурга (Петербургские чтения по теории, истории и философии культуры. Вып. 1). СПб.

Барсова 2000 – Барсова И.А. Миф о Москве-столице (1920-е – 1930-е годы). – Россия – Германия: Культурные связи, искусство, литература в первой половине двадцатого века. М.

Бачинин 2001 – Бачинин В.А. Петербург – Москва – Петушки, или Записки из метафизического подполья петербургско-московской цивилизации. – Феномен Петербурга. Труды Второй Международной конференции / Отв. ред. Ю.Н. Беспятых. СПб.

Буркхарт 1999 – Буркхарт Д. К семиотике пространства: «московский текст» во «Второй (драматической) симфонии» Андрея Белого. – Москва и «Москва» Андрея Белого. Отв. ред. М.Л. Гаспаров. М.

Бусева-Давыдова 2000 – Бусева-Давыдова И. Москва – Второй Иерусалим: два лика одной идеи. – Мир искусств: Альманах. Вып. 4. СПб.

Ванчугов 1997 – Ванчугов В.В. Московософия & Петербургология. Философия города. М.

Вдовин 2001 – Вдовин Г. Памяти платформы «Шереметьевская» (О метафизике одного локуса на востоке Москвы). – Вестник Ассоциации «Открытый музей». № 3.

Вендина и Каринский 1997 – Вендина О., Каринский С. Москва: образ города и его восприятие. – Проблемы расселения: история и современность. М.

Венецианские тетради 2002 – Венецианские тетради. Иосиф Бродский и другие. Сост. Е. Марголис. М.

Веселова 1998 – Веселова И.С. Логика московской путаницы (на материале московской «несказочной» прозы конца XVIII – начала XX в.). – Москва и «московский текст» русской культуры: Сб. ст. Отв. ред. Г.С. Кнабе. М.

Вешнинский 2001а – Вешнинский Ю.Г. Аксиологическая география (аксиогеография) городов и регионов современной России. – Картография XXI века: теория, методы, практика. Доклады II Всероссийской научной конференции по картографии, посвященной памяти Александра Алексеевича Лютого (Москва, 2-5 октября 2001 г.). Т. II. М.

Вешнинский 2001б – Вешнинский Ю.Г. Побег из «зоны визуального бедствия». Или о том, что может аксиологическая география. – Муниципальная власть. Январь—февраль.

Вешнинский 2001в – Вешнинский Ю.Г. В Киеве +231, в Чернобыле: -26. Аксиологическая география городов и регионов современной Украины. – Муниципальная власть. Ноябрь—декабрь.

Володин 2000 – Володин Б.Ф. Санкт-Петербург как Pietari. – Феномен Петербурга. Труды Межд. конференции. Отв. ред. Ю.Н. Беспятых. СПб.

Вязовкина 2000 – Вязовкина В.А. Белый лебедь как петербургский миф. – Феномен Петербурга. Труды Межд. конференции. Отв. ред. Ю.Н. Беспятых. СПб.

Гайдуков и Осипов 1999 – Гайдуков В.Н., Осипов В.Г. Региональный этос и «москвоборчество»: феноменология политической культуры современной России. – Региональное самосознание как фактор формирования политической культуры в России (материалы семинара). М.

Герасимова и Чуйкина 2000 – Герасимова Е., Чуйкина С.А. Символические границы и «потребление» городского пространства (Ленинград, 1930-е годы). – Российское городское пространство: попытка осмысления. М.

Гилберт 1998 – Gilbert D. Heart of Empire? Landscape, space and performance in imperial London. – Environment and Planning D: Society and Space. № 16.

Глазычев 1984 – Глазычев В.Л. Социально-экологическая интерпретация городской среды. М.

Голд 1990 – Голд Дж. Психология и география: основы поведенческой географии. М.

Город и искусство 1996 – Город и искусство: субъекты социокультурного диалога. Сост. Т.В. Степугина. М.

Гудков 2003 – Гудков Д. Теория и практика межкультурной коммуникации М.

Гуманистическая география 1981 – Humanistic geography and literature: Essays on the experience of place. Ed. by D.C.D. Pocock. London, Totowa (N.J.).

Данилова 2000 – Данилова И.Е. Итальянский город XV века: реальность, миф, образ. М.

Дубин 1999 – Дубин Б. На окраине письма: Борхес и его город. – Ex libris НГ. Книжное приложение к «Независимой газете». № 33 (105). 26 сентября.

Дубровина 2003 – Дубровина С.Ю. Микротопонимика Тамбова. – Современный городской фольклор. М.

Ефимов 1990 – Ефимов А.В. Колористика города. М.

Желева-Мартинс Виана 1999 – Желева-Мартинс Виана Д. Топогенезис города: семантика мифа о происхождении. – Семиотика пространства. Под. ред. А.А. Барабанова. Екатеринбург.

Железняк 2001 – Железняк О. «Метафизика» города. – Искусствознание. № 2.

Жилище славных муз 1989 – Жилище славных муз: Париж в литературных произведениях XIV—XX веков: Сборник. Сост. О.В. Смолицкая и С.А. Бунтман. М.

Замятин 1999 – Замятин Д.Н. Моделирование географических образов: Пространство гуманитарной географии. Смоленск.

Замятин 2003 – Замятин Д.Н. Гуманитарная география: Пространство и язык географических образов. СПб.

Замятин 2004 – Замятин Д.Н. Метагеография: Пространство образов и образы пространства. М.

Игнатьева 1999 – Игнатьева И.А. Образный каркас исторического города – Семиотика пространства. Под. ред. А.А. Барабанова. Екатеринбург.

Иконников 1996 – Иконников А.В. Город – утопии и реальное развитие. – Город и искусство: субъекты социокультурного диалога. М.

Каганов 1995 – Каганов Г.З. Санкт-Петербург: образы пространства. М.

Каганов 1996 – Каганов Г.З. Санкт-Петербург как образ Всемирной истории (к проблеме псевдонимов города). – Город как социокультурное явление исторического процесса. М.

Каганов 2000 – Каганов Г.З. Городская среда: преемство и наследование. – Человек. № 4.

Клинг 2000 – Клинг О.А. «Берлинский текст» Андрея Белого (В сопоставлении со «Степным волком» Германа Гессе в конце статьи). – Россия – Германия: Культурные связи, искусство, литература в первой половине двадцатого века. М.

Клинг 2002 – Клинг О. Топоэкфрасис: место действия как герой литературного произведения (возможности термина). – Экфрасис в русской литературе. Сб. трудов Лозаннского симпозиума. М.

Клубков и Лурье 2003 – Клубков П.А., Лурье В.Ф. Разговорные топонимы как явление фольклора. – Современный городской фольклор. М.

Кнабе 1998 – Кнабе Г.С. Арбатская цивилизация и арбатский миф. – Москва и «московский текст» русской культуры: Сб. ст. Отв. ред. Г.С. Кнабе. М.

Кожевникова 1999 – Кожевникова Н.А. Улицы, переулки, кривули, дома в романе Андрея Белого «Москва». – Москва и «Москва» Андрея Белого: Сб. статей. Отв. ред. М.Л. Гаспаров. М.

Косач 1999 – Косач Г. Оренбург: региональная мифология как фактор взаимоотношения с соседями. – Что хотят регионы России? Под ред. А. Малашенко. М.

Косгроув и Аткинсон 1998 – Cosgrove D., Atkinson D. Urban rhetoric and embodied identities: city, nation and empire at the Vittorio Emanuele II monument in Rome, 1870-1945. – Annals of the Association of American Geographers. 1998. Vol. 88.

Краутхаймер 2000 – Краутхаймер Р. Три христианские столицы. Топография и политика. СПб.

Кривонос 2000 – Кривонос В.Ш. К проблеме пространства у Гоголя: петербургская окраина. – Известия АН. Серия литературы и языка. Т. 59. № 2.

Кураев 2000 – Кураев М.Н. Петербург – Ленинград: столкновение мифов. – Феномен Петербурга. Труды Межд. конференции. Отв. ред. Ю.Н. Беспятых. СПб.

Кусов 1998 – Кусов В.С. Земли современной Москвы при государях Иоанне и Петре, 1682—1696. М.

Лаппо 1997 – Лаппо Г.М. География городов: Учебное пособие для геогр. ф-тов вузов. М.

Лаппо 1998а – Лаппо Г.М. Город в изобразительном искусстве. – Проблемное страноведение и мировое развитие. Смоленск.

Лаппо 1998б – Лаппо Г.М. Литература и город. – География искусства. Вып .II. Отв. ред Ю.А. Веденин.  М.

Лебедев 1993 – Лебедев Г.С. Рим и Петербург: археология урбанизма и субстанция вечного города. – Метафизика Петербурга (Петербургские чтения по теории, истории и философии культуры. Вып. 1). СПб.

Левинтов 1998 – Левинтов А.Е. «Гений места» как градо- и регионообразующий фактор (неоклассический очерк). – Полюса и центры роста в региональном развитии. Под ред. Ю.Г. Липеца. М.

Линч 1982 – Линч К. Образ города. М.

Линч 1986 – Линч. К. Совершенная форма в градостроительстве. М.

Лотмановский сборник 1997 – Лотмановский сборник. Т. 2. Сост. Е.В. Пермяков. М.

Лурье 2003 – Лурье В.Ф. Памятник в городе: Ритуально-мифологический контекст. – Современный городской фольклор. М.

Малякин 1998 – Малякин И. Саратовская региональная идеология: поиск в мифологическом поле. – Перестройка и после: общество и государство в СССР, России и новых независимых государствах, 1988—1998. М.

Мангуэль и Гуадалупи 1999 – Manguel A. & Guadalupi G. The Dictionary of Imaginary Places. The newly updated and expanded classic. London.

Маннерс 1998 – Manners I.R. Constructing the Image of a City: The Representation of Constantinople in Christopher Buondelmonti's Liber Insularum Archipelagi. – Annals of the Association of American Geographers. 1998. Vol. 87.

Марков 1993 – Марков Б.В. «Сайгон» и «Слоны» – институты эмансипации. – Метафизика Петербурга (Петербургские чтения по теории, истории и философии культуры. Вып. 1). СПб.

Матвеев 2000 – Матвеев Б.М. «Северная Пальмира» как опыт целесообразного конструирования реальности. – Феномен Петербурга. Труды Межд. конференции. Отв. ред. Ю.Н. Беспятых. СПб.

Мельников 1998 – Мельников Г.П. «Эллинославизм» в культурно-политической концепции императора Карла IV. – Славяне и их соседи. Вып. 8. Имперская идея в странах Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы. М.

Метафизика Петербурга 1993 – Метафизика Петербурга (Петербургские чтения по теории, истории и философии культуры. Вып. 1). СПб.

Милграм 2000 – Милграм С. Эксперимент в социальной психологии. СПб.

Митин 2001 – Митин И.И. Череповец. Города в городе. – География. Еженедельная газета Изд. дома «Первое сентября». №36.

Митин 2002а – Митин И. Взгляд на восточноевропейские столицы. – География. Еженедельная газета Изд. дома «Первое сентября». №6.

Митин 2002б – Митин И. Город Олонец: опыт комплексной географической характеристики. – Вестник Евразии. №3(18).

Митин 2002в – Митин И. Норов города. – Слово. №3.

Митин 2004 – Митин И. На пути к мифогеографии России: "игры с пространством". – Вестник Евразии. №3(26).

Москва – Петербург 2000 – Москва—Петербург: pro et contra. Сост., вступ. ст., коммент., библиогр. К.Г. Исупова. СПб.

Немчинов 1995 – Немчинов В.М. Метафизика города. – Город как социокультурное явление исторического процесса. М.

Нийт 1980 – Нийт Т. Общие тенденции развития теорий о взаимоотношении человека и среды. – Человек. Среда. Общение. Таллин.

Одесский 1998 – Одесский М.П. Москва – град святого Петра. Столичный миф в русской литературе XIV—XVII вв. – Москва и «московский текст» русской культуры: Сб. ст. Отв. ред. Г.С. Кнабе. М.

Пелипенко 1996 – Пелипенко А.А. Городской миф о городе (в эволюции художественного сознания и городского бытия). – Город и искусство: субъекты социокультурного диалога. М.

Перцик 1997 – Перцик Е.Н. География и искусство. – Экономическая и социальная география на пороге XXI в.  Смоленск.

Подюков 2003 – Подюков И.А. Современное городское топонимическое творчество. – Современный городской фольклор. М.

Попов 2001 – Попов В.Г. Литературный Невский. – Феномен Петербурга. Труды Второй Международной конференции. Отв. ред. Ю.Н. Беспятых. СПб.

Прогулки по Невскому 2002 – Прогулки по Невскому проспекту в первой половине XIX века. Сост., вступ. статья и коммент. А.М. Конечного. СПб.

Равинский 2003 – Равинский Д.К. Городская мифология. – Современный городской фольклор. М.

Рахматуллин 2001 – Рахматуллин Р. Небо над Москвой. Второй Иерусалим Михаила Булгакова. – Ex libris НГ. Книжное обозрение к «Независимой газете». 24 мая.

Рахматуллин 2002 – Рахматуллин Р. Москва – Рим. Новый счёт семихолмия. – Ex libris НГ. Книжное обозрение к «Независимой газете». 10 октября.

Русская провинция 2000 – Русская провинция: Миф – текст—реальность. Сост. А.Ф. Белоусов и Т.В. Цивьян. М.; СПб.

Русские столицы 1993 – Русские столицы. Москва и Петербург: Хрестоматия по географии России. Авт.-сост. А.Н. Замятин, Д.Н. Замятин. М.

Сальмон 2001 – Сальмон Л. Петербург, или das Unheimliche: у истоков отрицательного мифа города. – Феномен Петербурга. Труды Второй международной конференции. Отв. Ред. Ю.Н. Беспятых. СПб.

Синдаловский 1997 – Синдаловский Н.А. Легенды и мифы Санкт-Петербурга. СПб.

Синдаловский 1999 – Синдаловский Н.А. Петербург в фольклоре. СПб.

Синдаловский 2000 – Синдаловский Н.А. Мифология Петербурга. Очерки. СПб.

Синдаловский 2002 – Синдаловский Н.А. Словарь петербуржца. СПб.

Спивак 1998 – Спивак Д.Л. Северная столица: Метафизика Петербурга. СПб.

Стародубцева 1996 – Стародубцева Л.В. Поэтика воображаемого города в реальном мире духовных поисков (как цели в историческом действии человека). – Город и искусство: субъекты социокультурного диалога. М.

Топоров 1991 – Топоров В.Н. Аптекарский остров как городское урочище. – Ноосфера и художественное творчество. М.

Топоров 1995 – Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.

Фейнберг 1991 – Фейнберг А. Каменноостровский миф. – Литературное обозрение. № 1.

Фоняков 2000 – Фоняков И.О. Санкт-Петербург (Россия) – Санкт-Петербург (Флорида, США): экспорт имени. – Феномен Петербурга. Труды Межд. конференции. Отв. ред. Ю.Н. Беспятых. СПб.

Хадсон и Покок 1978 – Hudson R., Pocock D. Images of the urban environment.  New York.

Хренов 1996 – Хренов Н.А. Картины мира и образы города (психологические аспекты образования субкультур и их воздействие на художественную культуру города) – Город и искусство: субъекты социокультурного диалога. М.

Художественный журнал 1999 – Художественный журнал. Май. № 24. Город. М.

Цивьян 1997 – Цивьян Т.В. «Рассказали страшное, дали точный адрес…» (к мифологической топографии Москвы). – Лотмановский сборник. Т. 2. Сост. Е.В. Пермяков. М.

Шленский и Браславец 1998 – Шленский Д., Браславец А. Андреевский спуск: Культурологический путеводитель. Киев.

Шубинский 2001 – Шубинский В. Автогеография. – Знамя. № 12.

Приложение

Дмитрий Замятин

ПЕРВОПРИЧИНА БОРОВСКА

Боровск – тихий неприметный городок на притоке Оки Протве. История его не так уж богата значительными событиями, хотя есть что вспомнить: боровско-серпуховской князь Владимир Андреевич Храбрый, соратник Дмитрия Донского в Куликовской битве; протопоп Аввакум и боярыня Морозова, чьи горестные судьбы привели в старообрядчество почти все население дореволюционного Боровска; отступление Наполеона из Москвы, дважды задевшее город; наконец, Николай Федоров и Константин Циолковский, столпы «русского космизма», работавшие скромными учителями в Боровске. Истинное богатство Боровска – его живописный, «эталонный» среднерусский ландшафт, разворачивающийся наглядно благодаря прихотливым меандрам Протвы, задающим образный ритм всему кругозору. Неподалеку от города, за селом Роща, в лощине скрывается широко известный православной Руси Боровско-Пафнутьевский монастырь, обязанный своим возникновением и славой основателю – святому Пафнутию Боровскому. Вот так и получается некая рамка, в которой можно искать смысл этого места, его первопричину.

Старое Боровское городище, где ныне размещаются городские и районные административные учреждения, позволяет любопытствующему путешественнику бросить первый испытующий взгляд, очертить первичное пространство визуальных возможностей. Уступ коренного правого берега Протвы, где всё это происходит, типичная видовая точка, каких далее по тому же берегу реки еще несколько. Взгляд ловит купола церквей, «монтирующих» боровский горизонт. Протвинское заречье, где кучкуется по низменным местам большая и полудеревенская, одноэтажно-деревянная часть Боровска, выглядит древнерусским полем бесконечно заносимых снегами, заливаемых дождями серых домиков, разрушающихся и возрождающихся благодаря упорству однообразных и монотонных в веках насельников. Крутой изгиб реки в этом месте позволяет взглянуть с городища в разные стороны – поймав северное направление, можно обнаружить исторический бор, давший название городу, чуть к востоку от него – слобода Казаки, заселенная казаками еще в XVII веке.

Сакральность городищенского локуса Боровска подчеркивается захоронением на его территории боярыни Морозовой и её сестры Урусовой – мучениц за старую веру. Дореволюционная могила была уничтожена в советское время и сейчас здесь воздвигнута памятная часовня. Нестройность самих построек, газонов и отдельных деревьев, покрывающих городищенский холм, обнаруживает странное свойство Боровска: он обладает внутренним, как бы неживописным пространством на «изнанке» самых выигрышных видовых точек и панорам. Его бесспорные круговые виды зиждятся на  серых промежуточных прозорах, в которых глазу не за что зацепиться, однако «шестое чувство» подсказывает: видимая обыденность уездно-провинциальной жизни глубинки коренится в перепадах приречных косогоров и спусков-подъемов. На самом деле, тут надо решить одну важную вещь – как смотреть на Боровск и в Боровске, ибо этот город предлагает нешуточный выбор: либо ограничиться типичными ракурсами классического пленэра, «сдобренного» метафизическими сентенциями, либо прорваться во внутренние области боровского пространства и попробовать описать «сцепки» и «схватки» отдельных образов. Отсюда: полный, незашоренный взгляд на Боровск означает наработку чисто боровских местоположений и месторазвитий, в которых суть города становится одновременным становищем разнохарактерных эмоций и ассоциаций, уравновешенных статью и статусом Верхнепротвинского культурно-географического «гнезда».

Продолжим игры с боровским пространством. Пройдем с городища вниз по Советской улице, излюбленному художниками живописному спуску к пешеходному мосту через Протву. Не следует сразу переходить реку, ловясь на символические приманки Бора и Казаков. Лучше пройтись тополиной аллеей по правому берегу, где Протва наконец, не извиваясь беспрестанно, вдруг оборачивается каким-то голландским прямым каналом XVII века с сидящими на полуталом льду согбенными рыбачкáми. Пожалуй, Брейгель Старший тут уже всё описал. Чуть поднимемся вверх, глянем на церковь на Взгорье, на выезде из Боровска в сторону села Красного и деревни Сатино. Эта церковь видится ландшафтно ёмкой лишь снизу, как бы исподлобья, замыкая перспективу. Взгляд же со стороны центральной площади города только подчеркивает её пейзажную «убыточность», пристальное смотрение здесь просто «убирает» эту ненужную визуальную доминанту в попытке прозреть протвинские дали и колокольню церкви в селе Красном.

Вернемся к Протве, перейдем её по пешеходному мосту и поднимемся вверх по липовой аллее. Предварительно можно пройтись немного вверх по Протве, под нависающим над рекой Бором, еще раз осязая «староголландский пейзаж» с другой точки зрения. Липовая аллея ведет опять-таки в Бор, но сам Бор интересен только издали, как откровенный символ-архетип боровского ландшафта. Основной вход и въезд в Бор «запирает» районная больница, заметно профанируя сакральность самого места. Но мы туда не пойдем. Остановимся, не доходя самой высокой точки речного склона. «Материковый» Боровск с его учреждениями, площадью, центральными улицами екатерининской планировки-закваски, спускающимися к урезу воды домишками весь как на ладони. Тут-то он и становится игрушечным, «прянишным», сказочно-старорусским, городом-крепостью возле старого векового Бора.

Было бы неправильно забыть в этом топосе настенные и назаборные фрески современного боровского художника Владимира Овчинникова. Ими украшены уже многие дома, стены и заборы в городе, но именно в липовой аллее заборная живопись Овчинникова, сопровождаемая стихами его жены-любви, обнинского поэта Эльвиры Частиковой (но и не только, есть тут и отрывки из Пастернака и Цветаевой), находит свое идеальное ландшафтное воплощение, в виду голой онтологической модели среднерусского городка, пока еще окончательно не раскрашенной. Книжка с картинками – вот что это такое – Боровск. Чтобы это понять, надо озаботиться достижением стрекозиного зрения, размножить собственные хрусталики в количестве, достаточном для всех страничек боровской книжки-раскраски.

Спустимся обратно к Протве и пойдем неспешно левым берегом вдоль Казаков, огибая медленно, по услужливо «подставленному» речному изгибу формальный центр города. Видя его боковым зрением, лучше впитывать север Боровска – бывшую слободу Казаки. Слободские улички чисто по-деревенски теряются в заречных пустотах, имея небесной границей кромку леса. Домики как домики, только кто герб Боровска вырежет и раскрасит на воротах в еще не достроенную усадьбу, а кто пораскрасит один и тот же приземисто-купеческий двухэтажный дом аж в четыре цвета – по числу хозяев квартир в нем – да так, что дом просто играет от радости проникающих друг в друга дружелюбных красок.

Достигнув с севера главной въездной дороги в Боровск со стороны Балабаново, оставив позади Казаки и держа взглядом на запад притаившуюся в зарослях дуплистых ветел Протву, следует подумать, куда идти дальше. Путь на восток при удалении от центра города ведет в монастырь, очевидный друг-соперник Боровска, ибо он и в городе и вне его, он «привратник» Боровска и одновременно его хранитель. Пафнутьевский монастырь фактически «колонизировал» Боровск, придав ему статус «примонастырского поселения», он медленно, но верно как бы стирает город как самостоятельное место, имеющее право на автономную и неповторимую нигде более, как здесь, ландшафтную власть. А в таком случае мы лучше уклонимся пока от «нашествия» изменивших городу сакральных смыслов и просто перейдем дорогу, очутившись в обширной пойме очередного протвинского меандра – тут-то мы и застрянем надолго, обретая ощущение дающейся в руки первопричины Боровска.

Пойма эта, весьма обычная, усеянная обычными избами, а кое-где уже и дачными коттеджами, находится как бы в чаше, чьи верхние края держатся сакральными вертикалями Благовещенского собора с запада, Покровского собора и церкви Бориса и Глеба с севера, церкви Рождества Пресвятой Богородицы в селе Роща с востока и, главное, церкви Покрова Пресвятой Богородицы в Высоком на юге. Большую ее часть занимает Бардаковский луг – приречная заливаемая вешней водой часть поймы, а собственно застроенная часть еще в XVII веке составляла слободы Коншина и Мякишевскую. Именно здесь начинаешь ощущать себя в некоей первоточке, в своего рода энергетическом, или экзистенциальном локусе, благодаря которому Боровск живет, существует и образуется.

Укажем сразу, что внутри этого пространства есть два места, которые могут служить, хотя и не исчерпывающе, пониманию боровской первопричины: это дом-музей Циолковского и старообрядческая церковь Введения во Храм Пресвятой Богородицы (или Введенская). Хотя Циолковский на протяжении своей учительской карьеры в Боровске жил на нескольких квартирах, именно на пойме, как кажется, произошло становление этого человека как «гения места» – гения Боровска. Сам музей не представляет чего-то особенного, вещей ученого практически не сохранилось. Но стоя рядом с его домом, чувствуешь энергетику боровского неба; тут Циолковский начал писать свои основополагающие труды по теории воздухоплавания, космической философии и полетам в космос. Грубо говоря, он «сверлил» тут небо, создал невидимую ось, соединяющую боровский ландшафт с подпитывающим его и находящимся буквально рядом «дружелюбным» космосом. Всё пространство этой протвинской поймы можно условно назвать боровской ноосферой. Воспоминания Циолковского, небогатые описанием его чувств, тем не менее дают основания почувствовать это место Боровска как образно-географический узел-архетип всего города.

Но пойдем от дома Циолковского на запад к Введенской церкви. Построенная в начале XX века, она не представляется особо оригинальной в архитектурном отношении. Важнее другое: церковь захватила кусок боровского пространства и оформила его как поистине первопричину города. Нельзя сказать, что, подходя к самой церкви, или заходя внутрь, можно почувствовать пульс Боровска. Гораздо лучше обойти ее с запада, остановиться на Бардаковском лугу, близко к Протве, в виду нависающего близко центра города на противоположном берегу реки. Тут можно походить неспешно, то приближаясь, то отдаляясь от церкви, пытаясь понять суть притяжения этого места. Наверное, первопричина Боровска и состоит из со-стояния рядом с Введенской церковью, из со-существования с ней на разных расстояний – то ближе, то дальше, из со-определения себя внутри Боровска. Такое внутри, как бы внутри некоего шара, который можно условно назвать Боровском, и есть приблизительно очерчиваемая на стандартной картосхеме маленькая область к западу и юго-западу от Введенской церкви, граничащая с поистине детским миром маленькой среднерусской речки упорных рыболовов, случайных лыжников, сиюминутных игр детворы. Но тут же к востоку – растущие ограды и заборы новорусских коттеджей, зады полуразваливающихся деревенских усадебок.

Путешествие не окончено. Пройдя берегом Протвы от Введенской церкви к автомобильному мосту, поднявшись на него, идя к центральной площади Боровска, надо постоянно оглядываться, имея в виду по-прежнему её – Введенскую церковь. Её ракурсы неистощимы, разнообразны, однако целостны; она причастна городу как его жизненная и одновременно глубоко природная сила, хотя в ней самой эту силу найти невозможно. Поднимаясь по улице Коммунистической в центр, можно еще свернуть налево, на улочку под Благовещенским собором, идущую параллельно реке на её правобережье. Ничего особенного, узенькая ниточка проезжей части, обставленная слева и справа ютящимися по склону домиками-избушками; внизу – серебристые ветлы, небольшой речной островок и быстро текущая здесь, даже бурливая на повороте Протва.

Поймаем еще раз на горизонте, за Введенской церковью, высокий южный берег с доминирующей на нем, как-то по-северному уединенно и одновременно властно деревянной церковью Покрова в Высоком. Можно сходить и в Высокое, замкнуть боровский окоем. Но главное сделано: первопричина Боровска открыта и найдена. Именно так – она открыта как экзистенциальное «сердце» города, и найдена как средоточие, животворный «сгусток» Земли и Неба, соединивших все возможные боровские смыслы в образную вязь реки, бора, нагорного бережка. Она есть морфоизографа, «линия нулевой кривизны» на образной карте пластики боровского рельефа. Сам же Боровск – земной поток из бора в речку и за речку, замыкающий сам себя в земноводную сферу Среднерусской возвышенности.