Написав первые пять романов за десять лет, сорокин взял паузу почти той же продолжительности перед следующим («Голубое сало», 1999). вероятно, эта пауза связана и с тем, что изначальный дополнительный импульс к написанию серии романов, так или иначе вытекающих из первого («норма»), был исчерпан: сорокин опытным путем деконструировал письмо практически до «белого», или «нулевого» уровня и стал «писателем без литературы». тем самым он обеспечил себе безусловное первенство в постсоветской русской словесности, а заодно и возможность позиционировать себя вне литературы, осмысливая ее совершенно «объективно», взглядом со стороны

в современную постгуманитарную эпоху за право преподавать историю и особенно литературу в университетах исследователям приходится бороться с неолиберальной администрацией, коль скоро ни ей, ни значительной части общества не ясна практическая польза критического чтения текстов. еще несколько десятилетий назад гуманитарные предметы занимали почетное или даже главное место в университетском обучении джентльменов и позже благородных девиц — традиция, сохранившаяся в элитных колледжах свободных искусств. впрочем, и национальное государство ценило гуманитариев, которые обеспечивали национальное единство — культурное и политическое — при помощи правильного прочтения правильных книг и правильной трактовки правильно подобранных исторических фактов. но в современном, фактически постнациональном, обществе эти политические услуги гуманитариев не настолько востребованы, чтобы поддерживать из государственных средств старую машину производства и потребления текстов. количество читателей художественной литературы едва превышает количество ее профессиональных исследователей-филологов, текстуальная культура в принципе становится глубоко элитным и даже маргинальным феноменом, так что кому нужны толкователи книг — и сами книги? а без книг и книжников — как предотвратить разложение социальной ткани постнационального общества, защитить его политическую и культурную автономию от экспансии более энергичных соседей, к чему на практике часто сводится лишь номинально нейтральная глобализация?

Статья обращается к печально известному тру­ду Сталина о языкознании 1950 года, предлагая рассматривать его критику пресловутого «марризма» как «языковой поворот». Авторы доказывают, что речь идет буквально о смене языка описания социального разнообразия, а не просто об идеологической кампании. Анализ интеллектуального контекста формирования теории Марра в первой четверти ХХ века приводит авторов к выводу, что научные штудии Марра являлись лишь частным случаем осмысления и разработки научного языка гибридности. Новые науки о человеке в России сформировали отчетливый метаязык для описания и анализа многоуровневого разнообразия имперской ситуации. Центральной категорией этого метаязыка являлся троп «гибридности», точнее, такие его аналоги того времени, как «смешение» и «скрещивание»