ОТВЕЧАЯ на критику Борисом Межуевым моей написанной несколько лет назад статьи о понятии революции, я отнюдь не собираюсь ее защищать. Я едва ли в состоянии существенно усилить приведенные в ней аргументы, и если кому-то они представляются слабыми настолько, что приводят к мысли, цитируя Межуева, об «очевидной уязвимости взгляда на революцию как на событие», то мне остается с этим только смириться. Гораздо более интересным делом, чем защита моей статьи, представляется выявление истоков фундаментальных теоретических разногласий, обнаруживающихся в наших подходах к понятию революции. Речь идет об исходных методологических посылках3, не эксплицированных достаточным образом ни в моей статье о революции, ни в адресованном ей полемическом тексте Межуева, но определяющих сам способ рассмотрения предмета нашего спора и, соответственно, содержательные результаты такого рассмотрения

ЦЕЛЬ данного материала — способствовать прояснению того, почему современная российская демократия, являющаяся таковой по формальным процедурным и институциональным признакам1, оказалась дефектной и дисфункциональной. Под «дефектностью» я имею в виду очевидные и массивные нарушения тех процедур и принципов, которые демократия провозглашает в качестве собственной «несущей конструкции». Речь идет о таких нарушениях, как фальсификация итогов выборов, срежиссированные властями отстранения от них отдельных кандидатов и целых партий, незаконные способы давления на оппозицию, вытеснение ее из медийного пространства и т. д.2 Дефекты российской демократии очевидны и общепризнаны (для всех и всеми, за исключением апологетов существующего режима)