Относительно данных слов следует уточнить: язык политики не является собственно языком управления (тогда бы это был язык управления), но подразумевает реализацию политики способом, понятным для большинства лиц, в той или иной степени подлежащим управлению. Язык должен содержать базовые термины, правила комбинирования ими, а также - цели, описания и объяснения действий. Все это должно быть понятно населению, с тем, чтобы создать среду из ощущений, с которыми должен жить гражданин. Язык должен обеспечивать реализацию государственной нормативности и стратегии в слоях социума, об этом вовсе не думающих (иначе это будет лишь язык политического сословия). Подобный подход безразличен к типу управления, требования настолько общие, что реализовываться они должны в любых системах.

Пример. Одним из самых сильных лингвистических впечатлений мая 2006 было выступление президента Путина на саммите в Сочи (с ЕС). Там, говоря о проблемах, связанных с подписанием Энергетической еврохартии, президент привел пример с мальчиком, который вышел во двор «с конфетой в потном кулачке» и не хочет эту конфетку так просто отдать: «а что мне?». Конечно, тут возникают некоторые побочные вопросы: сколько лет мальчику, например? А также - означает ли этот пример то, что внешнеполитическая деятельность РФ осуществляется лицами схожего умственного развития? Или же таковыми считаются граждане РФ, или - переговорщики с той стороны? Учтем, что переговоры по Еврохартии шли давно – что же, смысл тупика был осознан только через данное сравнение?

Да, все дело в отсутствии языка. До этого примера язык (конкретный политический язык) отсутствовал, а теперь он возник, и все сделалось наглядным. Но этот пример относится не только к частному случаю, он общесистемный. В государственной, бюджетно-рыночной и либеральной (по крайней мере – по части развлечений) средах употребляются разные языки. Есть язык гламура, есть – министра С.Иванова, был – генпрокурора Устинова, есть язык брокеров-трейдеров-дилеров, а еще - работников ЖКХ, мракобесов, деятелей искусства и других групп по интересам. Но все они в одном государственном флаконе. Значит, должен существовать некий общий знаменатель, внутрифедеральное эсперанто. Следует предположить, что искомый политический язык с этим эсперанто обязан, по крайней мере, соотноситься: быть на него переводимым.

Кроме того, должен существовать язык для внешних сношений, а также – языки для изложения проблемы, подготовки решений и их принятия. А также – языки реализации и контроля. Все они должны находиться в гармонии, отсутствие которой будет означать факт государственного рассогласования. Конечно, такие типы языков вовсе не обязаны быть общераспространенными.

В любом случае потребуется мета-язык, который опишет это разнообразие. Или, по крайней мере, установит рамку, в которую это разнообразие вмещается. Следует выстроить иерархию – тем более уместную, что речь идет о языке политики, порождающем и язык управления (точнее - языки управления, каждый их которых употребляется в своей отрасли). Именно это социально-ориентированное множество и образует политический язык как таковой.

 

В управлении главное не целеполагание, а язык, определяющий понятия, которые в нем участвуют. Выбранные слова и их конструкции, считающиеся какое-то время знаковыми, сформулируют и цели. Какой правильный, гибкий и конструктивный политический язык следовало бы разработать и как именно? Допустим, что в РФ существует гипотетическая группа лиц, которые занимаются сочинением своих Протоколов, имея в виду концепции для Державы. Главное в этом деле - постоянно ощущать наличие единой плеромы, объемлющей все властное и социальное пространство государства. Разумеется, тут могут быть и дырочки, но их вовсе не следует заштопать – возможности этих дырочек будут использоваться вовсе не в массовом порядке, а заодно и душно не будет.

В таком проекте важнее всего адресат политического языка. Понятно, что языков должно быть три, в зависимости от адресата. Один – птичий язык самих «протоколистов» или как еще назвать людей, которые производят концепцию: ведь концепция должна быть? Второй – внутренний язык власти, которая будет реализовывать схемы первого языка в рамках существующих государственных институций. Третий язык – общения с внешним миром, имея в виду заполнение государства озвученными оценками происходящего, а также – планов и т.п.

Такая схема предложена потому, что она более всего отвечает представлениям среднестатистического гражданина относительно устройства власти и представляет собой вполне естественную схему управления. В реальности каких-то уровней может и не быть или они могут стоять в другом порядке. Те же условные мудрецы, например, могут быть вытолкнуты на территорию между властью и массами – выполняя там функции толмачей. Но могут и вообще оказаться в стороне, если симфония властей и народа настолько сильна, что стороны понимают друг друга без посредников. Не сказать, что именно позиция протоколистов является главной в общей схеме, она интересна именно как точка, из которой хорошо видно взаимное расположение всех участников. Да и то, конспирологические представления всегда уместны при исследовании любой управляющей схемы.

Вопрос ровно в том, язык какого уровня является доминирующим политическим языком в данном государстве в данное время. Тут не все просто, поскольку язык никому навязать невозможно. Кстати, именно это объясняет и лексику данного сочинения: говоря о политическом языке, следует учитывать существенные для этого языка обстоятельства и параметры. В том числе и стиль, доминирующий в социуме.

 

Разумеется, первый в этой схеме язык является, как и положено, тайным и «птичьим» – иначе невозможно обобщить разнообразные лексики, которые он должен учитывать. В основе этого языка - полный пессимизм, совершенно естественный потому, что эти, гипотетически понимающие все люди, понимают и то, в какую муру превращаются их построения. Разумеется, надо разделять – такие люди могут вынужденно работать толмачами с языка власти на обиходный, но не это определяет язык первого уровня.

Второй язык, язык власти, допускает варианты и может несколько отличаться в различных государственных институциях, даже внутри институций и даже в различных командах, включающих в себя лиц из различных институций. Но уже по факту своего промежуточного положения между языками мудрецов и народа, он будет одновременно однородным и эклектичным. Эклектичность, в свою очередь, будет способствовать возникновению его тайной части, которая находит себе выражение в формате внутрицеховой фени и, разумеется, не является языком первого уровня, хотя и может прикинуться таковым.

Третий язык в этой схеме - это язык, на котором общество говорит на политические темы. Может показаться, что этот язык фактически делегируется в общество путем адаптации второго языка. В принципе, так и бывает, но опосредованно.

В таком случае должен существовать (и, разумеется, существует) класс лиц, которые осуществляют функции перевода месседжей языка второго уровня в конструкции третьего. Не всех разумеется, а предназначенных для передачи. То есть, лица, отнюдь не являющиеся ни тайными мудрецами, ни представителями власти, производят оценку, анализы и разъяснения деятельности государства. Спичрайтеры в этой позиции не отличаются от политологов и экспертов. И мудрецы, и толмачи в общении с обществом должны использовать один язык – он-то и будет политическим языком третьего уровня и, судя, по всему, искомым политическим языком страны.

Нельзя сказать, что лицам, находящимся в промежутке между вторым и третьим языками обязательно хочется перейти чисто на территорию второго, а при нормальной конспирологической ситуации представители второго языка и не догадываются о существовании первого языка. Более того, они склонны считать, что первым языком является именно их язык и свойственные ему ментальные схемы, что приводит к неожиданным возвышениям этого языка. Скажем, фраза А. Громова, объяснившего увольнение генпрокурора Устинова тем, что «президент Путин решил произвести кадровые перестановки», фактически соответствует фразе Секу Асахары о том, что «Самадхи - это состояние от момента до входа в самадхи до момента после выхода из самадхи». Месседж же состоял в упоминании кадровых перестановок во множественном числе, так что здесь присутствует и желание не учитывать иерархию языков вообще, поскольку в качестве третьего языка Громовым было выставлен внутривластный жаргон, претендующий на концептуальность.

Вся ситуация мая 2006-го вокруг никак не объясненной отставки Устинова состояла именно в языковом заторе: не было найдено третьего языка. Но он возник косвенно, когда обсуждение отставки перешло на частные мотивы: кто кому родственник (Сечин и Устинов), иначе говоря, весьма украинизируясь (на Украине все описывается через личные отношения политиков на любом из уровней политического языка). Иначе говоря, отсутствие языка третьего уровня приводит к тому, что он возникнет сам в рамках понимания граждан. Власть в отсутствии объяснений или с интерпретациями на своем языке будет просто выдавлена из социального пространства. Как в советские годы, власть на одном языке, население о власти – на другом и они не связаны никак.

 

В этой связи интересной была история Петербургского экономического форума. Лучше всего посмотреть на ее описание во «Взгляде» («Доллар угрожает России»), издании, ориентирующемся именно на третий тип языка:

« Российское правительство хочет отказаться от доллара как основной резервной валюты. Выступая на Петербургском экономическом форуме, первый вице-премьер Дмитрий Медведев предложил перейти от нынешней системы доминирования доллара как основной резервной валюты к системе нескольких валют тех стран, которые демонстрируют высокие темпы роста. Господин Медведев мотивировал свое предложение тем, что развитые страны - это потенциальный источник угрозы мировой финансовой стабильности. "Современному миру необходима более безопасная финансовая система, где нет доминирующей валюты", - заявил первый вице-премьер.

...Россия, по мнению первого вице-премьера, проводит сбалансированную финансовую и бюджетную политику, что позволяет ей ставить вопрос о необходимости разработки более сбалансированных правил игры без резких колебаний валютных курсов. «Должна формироваться система на основе нескольких резервных валют», - подчеркнул первый вице-премьер. В будущем, по мнению Дмитрия Медведева, роль резервной валюты может исполнять рубль».

Конечно, из данного сообщения следует, что рубль станет резервной валютой и для РФ, не говоря уже о том, что в мире, значит, существуют не афишируемые правила, согласно которым и происходят колебания валютных курсов, - такое представление укладывается в естественную для восприятия конспирологическую схему. Разумеется, стабильные и устойчивые схемы всегда востребованы. Ситуация выглядит разумной и вовсе не вызывает удивления то, что человек, загруженный всеми национальными проектами сразу, теперь собирается еще и участвовать в перестройке мирового рынка валюты. Потому, что все это происходит на третьем уровне речи.

Что до второго уровня, то тут следует вспомнить предшествовавшее данному случаю интервью Кудрина «Итогам» («Издержки профессии»): « Я высказал беспокойство, что нынешняя ситуация будет оставаться стабильной до тех пор, пока доллар остается надежной резервной валютой... Мои слова были вырваны из контекста. Это вызвало некоторое беспокойство на валютных рынках».

Вот откуда возникла идея насчет резервной валюты. Только это еще тоже не язык второго уровня, а все того же третьего. «Итоги» тут Кудрина урезали, снабдили результат кавычками и сделали это врезкой. Кудрин-то говорил другое, и вот это уже язык второго уровня:

- После вашего заявления о том, что доллар не справляется с ролью абсолютной резервной валюты, он несколько упал. Что на самом деле произошло?

- Поясню: в дни, когда все кому не лень цитировали якобы эти мои слова, я участвовал в международной конференции по глобальным дисбалансам в столице США. А эти процессы связаны с тем, что быстрорастущие страны, производящие большой объем дешевой продукции, вбирают в себя, подобно пылесосу, огромное количество денег... Чем больше средств накапливается на одном полюсе, тем больше их занимают на другом. Складывается взаимный объем обязательств, который сейчас все больше начинает беспокоить экономистов. Поэтому я высказал беспокойство, что нынешняя ситуация будет оставаться стабильной до тех пор, пока доллар остается надежной резервной валютой. Но если он ослабнет - а только за последние 3-4 года он ослаб на 40 процентов, - то его качество как стабильной валюты будет серьезно подорвано. А значит, он все меньше будет использоваться как резервная валюта. К сожалению, мои слова были вырваны из контекста. Это вызвало некоторое беспокойство на валютных рынках.

Доллар после Кудрина отыграл потери, но идея, как это следует из слов Медведева, жива, хотя его высказывание рынки уже не пошатнуло. Но в кудринском интервью возникает и элемент языка первого уровня:

- Вижу у вас значок G7. Вам, наверное, хотелось бы эту семерку перечеркнуть и вписать цифру «восемь»? Вы удовлетворены тем, как идут дела в плане нашего председательства в «восьмерке»?

- В этом плане я удовлетворен полностью. Еще в ходе февральской встречи нам удалось финансовую «восьмерку» вывести на достойный уровень.

Это о том, что в формате «семерки» до сих пор работает финансовый блок, к участию в котором на постоянной основе Россию до сих пор не подключают. Так что цель явно задана: и в этой отрасли превратить G7 в G8. Возможно, это ожидалось на саммите в Петербурге. Вообще, язык первого уровня всегда отличается чрезвычайной лаконичностью – готовый продукт языка первого уровня, разумеется.

 

В этой связи положение первого языка особенно любопытно. В сущности, речь о том, чтобы регулярно создавать знаковую систему. Общее и наиболее стратегическое описание ситуации, целей и способов их реализации.

Разумеется, предположение о мудрецах и о наличии первого языка строится из желания установить логику связности политического языка. Как власть управляет? Называя слово. Например, «суверенитет». А раньше – «коммунизм», «социалистический образ жизни» и т.п. Очевидно, все эти словоформы и являются базовыми элементами управления. Но откуда власть узнает эти слова? Тут-то и требуются мудрецы, потому что между словами должна присутствовать логическая связь – во всяком случае, они должны быть в одном контексте. Например, любое действие и событие в СССР должно было существовать в контексте (и не только формально), порожденным конкретными мудрецами: тремя бородатыми и одним усатым.

Когда же слово произнесено, то все медитируют на этом слове, в том числе – на предмет политологических выводов. Например, «социальная ответственность бизнеса». Разумеется, мудрецы, называющие слова, могут быть реальными – как в случае СССР, так и фиктивными: – кто знает, какой книжкой принято зачитываться наверху вертикали власти. Солоневич, допустим, или Ильин – там некоторые слова произносятся с особенным нажимом, а больше ничего и не надо.

Что должна делать власть, испытывая постоянное давление со стороны потенциальных обладателей фундаментальных технологий? Последним лучше бы отвести другое место; самое очевидное – в той самой зоне переводов с языка власти на обиходный. В сущности, в последние лет пять позиции политологов и экспертов туда и сместились: ни о какой разработке концепций - со времен последней попытки «Клуба 4 ноября» - речи нет. В лучшем случае имеется «переводческая» деятельность в расчете на свое же сословие в формате выяснения «что они там, собственно, затевают?» Чисто платоническая деятельность.

Характерная история случилась 4 июня 2006 года, когда ведущий воскресного «Времени» П.Толстой произнес следующую тираду: «Имя нового генерального прокурора широко обсуждается политологами и экспертами. Не будучи ни тем, ни другим, могу предположить лишь, что новым генеральным прокурором никто из обсуждаемых персон не будет».

Наутро выяснилось, что Толстой вовсе не обладает эксклюзивным кадровым кремлевским чутьем, «Коммерсант» опубликовал совершенно ту же версию, вряд ли позаимствовав ее из «Времени», они бы к сдаче номера не успели: «Полпреды президента в Южном и Приволжском федеральных округах Дмитрий Козак и Александр Коновалов не рассматриваются в качестве кандидатов на пост генпрокурора, освободившийся в минувшую пятницу после отставки Владимира Устинова. Во всяком случае, так утверждает информированный источник в Кремле». Конечно, в этом факте присутствовало нечто ехидное: один и тот же эксклюзив и у Толстого, и в «Коммерсанте». Уж не Борис ли Абрамович по старой памяти проинформировал «Первый»?

Момент юмористический, но он демонстрирует те опасности, которые существуют для власти, если она хочет избавиться от условно «первого языка», даже если место его носителей предполагается строго в «переводческой» сфере. Очевидно же, что внятную историю без объяснений не выстроить. Вопрос в том, нужны ли вообще внятные истории.

Из слов Толстого следует, что все эти аналитики со своими рассуждениями гроша ломаного не стоят в сравнении с осведомленностью «Первого» и лично ведущего воскресного «Времени». Кто ж сомневается в этой осведомленности, но зачем это было подчеркивать Толстому? Или его заело, что он не эксперт и не политолог, отчего захотелось взять осведомленностью? В этом присутствовало бы несомненное человеческое чувство, но для кого, собственно, произносилась фраза про экспертов и политологов? Они сами о своем положении вполне осведомлены. Фраза адресовалась среднестатистическому телезрителю? Но тот, скорее всего, не в курсе особенностей данных профессий. Кто же адресат? Допустим, что он все же существует, так что именно в расчете на него и выстраивается государственный информационный климат. Тогда он странно выстраивается: зачем-то сообщается, что некие эксперты-политологи что-то думают, а на деле все будет совсем иначе. В этом присутствует даже ностальгия по Борису Николаевичу с его загогулинами, но что ж такого ужасного сделали П.Толстому политологи и эксперты?

Видимо, интенции состоят в желании минимизировать языковую структуру политики, убрав один из трех элементов. Тогда язык власти станет языком тайны, к которой, разумеется, со стороны никто допущен быть не может. А тогда языком политики третьего уровня может быть не переводной язык, а только декларативный и такой язык надо старательно выстраивать, - что отчасти происходит на телевидении. Скажем, попытки предъявить второй язык в качестве третьего – со всеми его намеками-полунамеками и отсутствием внятности предпринимаются в «Реальной политике». Но есть же и другие СМИ, так что вероятна ситуация, когда этот третий язык будет развиваться самостоятельно, своим умом. Значит, этот язык надо строить целенаправленно. Это возможно, но предполагает ответственность: заниматься этим надо постоянно. Имея, между прочим, и концепцию на сей счет. Или – заимствуя концепцию у социума, что, на самом-то деле, и происходит.

 

Базовые слова сейчас не имеют смыслового обеспечения. Скажем, «мигрант». Через год интенсивного обсуждения данной темы так и не стало понятным, кто именно имеется в виду: китайцы, вьетнамцы, люди с Кавказа или просто из российской провинции, то есть не москвичи (в московском варианте обсуждения). Это же относится к понятию «соотечественник» (русскоговорящий за рубежом, гражданин РФ там же, бывший гражданин СССР?). Можно сказать и так, что именно слова и словосочетания и являются концепциями, а предполагаемая реакция населения на них должна быть эмоциональной, все равно какой.

Сила любой конспирологической схемы в том, что она естественна и стабильна, а оттого как бы и разумна. Мудрецы сейчас действовали бы ровно так, из чего следует, что они, в общем, и не нужны. Их можно изъять из картины, достаточно считать, что откуда-то берутся нужные слова и все идет своим чередом. Сами эти «новые слова» уже выступают как новость и событие. Например, «Общественная палата», - без какого-либо ее оформления в качестве некоторого инструмента. Ее функция именно в том, чтобы обеспечивать существование словосочетанию. «Стабильность», «суверенитет» – то же самое. Лучшим примером тут будет опять «Реальная политика», всякий раз пестрящая какими-то словами, явно знаковыми на данной неделе.

И это именно та особенность политики, которая представляется наиболее интересной и даже актуальной, имея в виду политический язык третьего уровня. Любопытно, что эта особенность уже отрефлексирована в журналах, позиционирующих себя по ведомству лайфстайлинга, причем - куда более конструктивно, чем в политике. Журнал «Эсквайр», например, в июне привел список гипотетических имен (в духе всяких Вилоров и Даздраперм раннего советского времени). Речевые формулы отображены весьма точно.

Свопр: свобода прессы. Бостер: борьба с терроризмом. Фрадор: Фрадков - орел реформ. Сосельви: Собчак - светская львица. Оревнет: "оранжевой революции" - нет. Пепс: политическое единство - политическая стабильность. Овиз: олигархи в изгнании. Ропренео: рост преступности необходимо остановить. Рубек: Рублевка, Бентли, Куршавель. Какасил: Касьянов, Каспаров, Илларионов. Мисизана: министры-силовики думают о нас. Элинед: элитная недвижимость. Боско: борьба с контрафактом. Вертивлас: вертикаль власти. Билюр: бизнес любит Россию. Неокап: необходимые кадровые перестановки. Превжинап: претворим в жизнь национальные проекты. Ромностра: Россия - многонациональная страна. Усон: устраним социальное неравенство.

Ну, аббревиатуры выглядят диковато, зато их расшифровка представляет вполне естественные словосочетания, лежащие в основе политического языка современной России. Вообще, все, что связано с бытованием языка в конкретном социуме, друг с другом связано. Нельзя выделить какой-то отдельный язык и в его рамках исследовать интересующую сферу. Слишком много социальных слоев уже участвует в этом процессе. Именно поэтому в приведенном выше списке «Эксвайра» элементы чисто политического языка естественно соседствуют со словами из других сфер жизни. Поэтому разговор о политическом языке обязан соотноситься с, казалось бы, побочными делами, будто то язык гламура или неопределенных социальных слоев. Все это об одном. По крайней мере, почему-то именно так дела обстоят сейчас. И политика, коль скоро она управляет обществом, в данной ситуации вынуждена соответствовать структурам языка, распространенным в социуме. Потому вынуждена, что свой язык она не продвигала, второй – в третий. Она предпочла выстраивать сразу третий, ну а тогда – придется соответствовать и конкурировать, да не на лучших начальных позициях.

 

Все просто и похоже: введение нового бренда (услуги, опции, продукта) начинается с внедрения слогана. Разницы между политическим языком и обиходным в таком варианте практически нет. При этом такая схема совершенно привычна для публики в потребительском варианте (что, кстати, задает вопрос: что есть границы политики и не располагаются ли они несколько дальше предполагаемого?). Еще один бытовой пример, это приложение к журналу «Афиша» («Воздух. Лето – 2006»), где сообщено следующее: «Летом город пустеет, свободного пространства становится больше - тем проще в нем заводятся новые слова, идеи и явления. Десять таких новых понятий – невиданных и неслыханных ранее – собраны на следующих страницах». Список: ретросексуалы, дертсерфер, граведиа, рефинансирование и проч. Любопытен, конечно, формат предъявления новых понятий. Точнее - однозначно ощущаемая им собственная сила.

В принципе, объявление новой фамилии генпрокурора теперь процесс того же рода, поскольку никаких предварительных предпосылок к этому имени нет. Здесь же уместно отметить, что переход к новым понятиям путем их – всего лишь! – называния, приводит к весьма конкретным, хотя и несколько вычурным результатам. Ровно также вводились и нацпроекты – именно, списком из четырех названий. Есть даже конкуренция за то, чтобы стать пятым нацпроектом – в этом качестве называли то экспансию «Газпрома», то решение демографической проблемы, то борьбу с коррупцией, то что-то еще. При этом нацпроекты вполне вытесняют из мозга обывателей идею исполнительной власти как таковой, и, заодно, прагматику экономической деятельности – разбираться в которой, в самом деле, непросто. Нацпроекты же - хотя и не вполне понятно, что это такое - покрывают всю территорию, которая относится к хозяйственной деятельности. Являясь, по сути, вариантом комикса «про государство».

Следует отметить и крайнюю авторитарность маркетинга (но разве авторитаризм в политике не есть доминирование маркетинга?). Все эти распространенные в «глянце» заголовки – «десять вещей, которые нужно сделать», списки того, что где-то надо непременно увидеть. Не говоря уже об императивности мнений в разделах фэшна и развлечений. Разумеется, все это вполне стыкуется с императивностью действий власти, пусть даже под действиями и понимаются предъявленные слова.

А вот мудрецы со своим птичьим языком, - если о них вспомнить – тут, конечно, в сторонке, обсуждая события и находя в этом удовольствие в своих анализах: потому что все происходит примерно так, как они и предполагали. То есть, пристроены и они.

Возникает полностью сбалансированная языковая система. Роль языка политики состоит в назывании... В назывании чего именно? Просто в назывании какого-то слова, которое может далее отыгрываться, разыгрываться и пиариться чуть ли не формате мультфильма. Это весьма полезная особенность, поскольку в мультфильмах ничто не имеет последствий, и это именно то, что требуется для искусственного языка политики третьего уровня.

 

Коль скоро обнаруживается схожесть языка маркетинга с политическим языком третьего уровня, то следует вернуться к истории о том, как Путин приводил пример с мальчиком и конфетой, которую просто так не отдают. Это ведь не статическая, а вполне динамическая структура. Вот «Коммерсант», приложение «Стиль» - подобные издания крайне полезны для установления социальных закономерностей. Там про летний отдых в различных вариантах. Например, про драгоценности: «Elsa Peretti for Tiffany & Co. - вот одна из самых значительных, по-настоящему правильных и ценных летних историй». В чем нюанс: множество историй. Нет какой-то одной, даже на лето; их много, они выглядят почти как пирожки или - вот именно! - как конфеты в потной ладошке, пока что в чужой. Это тот же вопрос, но с другой стороны: что тут за историю мне дадут? Это не протестантская этика деловой буржуазии, а наоборот, но тоже весьма прагматичная: а что за конфетку такую вы мне собираетесь дать? Правильная ли она, ценная ли, достойна ли меня? Конечно, это девочкам конфетки дают, мальчики ее могут только на что-то выменять: такова гендерная несправедливость, зато этот язык понятен всем. Понятно, что у нас тут не натуральные девочки и мальчики, а нечто на них похожее, то есть - осознанное. Как это сказала С. Конеген на «Эхе Москвы»: «Я пускаюсь на кучу ухищрений для того, чтобы заработать себе репутацию плохой девочки». Налицо желание жить в правильном тренде.

Что это за тренд и что за знакомый формат? Да это все персонажи из эпоса г-на Носова про коротышек. Незнайки и Знайки, Винтики-Шпунтики и др. Именно из коротышек складывают разные проектные поп-группы, их голосами озвучивают рекламу, они же и ее сочиняют. Речь не о персоналиях, - об обиходном языке, на котором достигается согласие (по крайней мере - понимание) внутри социума. Конечно, годятся и советские мультфильмы. Тем более, что мультфильмы допускают большее разнообразие - есть мягкие хорошие игрушки, есть игрушки такие твердые и плохие, хотя и плохие уже переродились в наших позитивных условиях в хороших любителей экстремальных видов спорта. Скажем, Путин со своим «товарищем волком» наглядно гуманизировал и, тем самым, обезвредил американский глобализм, проведя ассоциацию с известным всем фильмом – все же знают, каковы были успехи данного Товарища Волка.

Еще раз: не так, что все в РФ превращаются или уже превратились в коротышек. Это социум такой, что взаимно общаться принято именно в этом формате. Для успехов в социуме требуется вырастить в себе коротышку, который и социализируется без проблем. Представляется, что это вполне конструктивный язык. Фактическое требование времени состоит в том, чтобы в социальном варианте существования быть немного коротышкой. Что из этого следует? Например, для коротышек время ограничено двумя-тремя днями - не потому что умрут, они бессмертны - они дольше не помнят, потому что и конфетка, и память о ней за это время забудутся. Вообще, это очень гуманное общество, потому что а) конфетка имеется б) ее можно как-то получить и в) если не получишь, то, в общем, конфетка и конфетка - будет другая. Это целый пакет: лексика, длительность отношений, прагматичность и т.п., а конфетка рулит всем, ликвидируя и намек на негатив. Потому что даже те, кому сегодня не досталось, знают - она существует. Да и редко, когда не достаются. Потому что конфетка, небольшая.

 

Подобная структура политического языка – а речь идет именно о нем – выглядит весьма привлекательной. Сообщения генерируются, своей стилистикой они близки к доминирующей в социуме маркетинговой лексике, отчего усваиваются стандартными способом и, в целом, легко заменяемы, не вызывая вопросов о судьбе предыдущих сообщений. Кроме того, они неплохо помогают проблемам, возникающим на втором уровне политического языка (он-то никуда не делся).

Для языка третьего уровня все это подходит: никаких реальных взаимоотношений политических субъектов передавать не требуется, так что мультипликация на тему будет весьма уместной. Вообще, когда требуется язык, на котором удобнее всего не разговаривать, то мультипликационный вариант всегда уместен. Но этот язык, в самом деле, позволяет решать проблемы.

Такая задача: что делать с молодыми и амбициозными людьми? Очевидно, их нужно чем-то занять - по крайней мере, на время нахождения во власти лиц, ныне там находящихся. Ну, чтобы не было излишнего перегрева амбиций вокруг управляющий должностей. Карьерный лифт надо разгрузить, чтобы у его подножья не было бы толчеи, чреватой давкой и потасовками с непредсказуемым вариантов (а ну как, вдобавок, еще и выяснят, где в здании лестница). Учитывая, что нынешним лицам во власти примерно 40-55 лет, подрастающие кадры требуется обеспечить досугом лет на двадцать.

Соответственно, стилистика досуга, развлечений и потребления является непременным языком такой политики, которая позволяет сделать отвлечь потенциальных претендентов от проблем личной карьеры. Потому что язык, в принципе, один и тот же, ну а во власти явно скучнее. Массовость там не требуется, необходимых для обслуживания работников можно рекрутировать индивидуально. Гламур здесь чуть ли не единственное решение.

 

Всему этому удачно способствует и другая российская особенность - тип журналистики. В отличие от западного варианта журналистики фактов и анализов, это - журналистка мнений. Как следствие, один и тот же журналист может работать на разных территориях, одни и те же авторы могут писать тексты на политические темы и рекламные, чисто представительские опусы. Причем разницы стиля и метода не будет. Скажем, Н. Геворкян в одном из приложений к «Коммерсанту» тем же языком написала вовсе не публицистику про изъяны российской власти, а целый женский рассказ о том, что иной раз случается с дамами на летнем отдыхе. (« Она давно уже сидела одна на широченном пляже, поеживаясь от легкого озноба. Уходить ей не хотелось. Солнцу тоже. Оно как-то зависло на грани неба и моря – как картинка на рабочем столе ее компьютера...») Или Панюшкин, но он уже известный литератор. Казалось бы, данные лица находятся строго в политическом дискурсе, по мере сил противостоя издержкам власти. Однако языки гламура и политики для них не разнятся - раз, а два - они продолжают числиться журналистами. Этот пример еще раз демонстрирует очевидное: границы политического языка вовсе не сводятся к собственно политическим терминам и обстоятельствам. Соответственно, в этом и одна из причин взаимонепонимания с Западом - разница журнализмов.

При таких особенностях российских СМИ можно констатировать, что совокупный политический язык образуется из суммы слов из различных областей. Последние выступления Путина касаются именно словаря – он называет слова, которыми должно владеть государство. Те же «суверенитет», «национальные интересы». Но когда сами национальные интересы не обосновываются на основе некоторого целеполагания, то речь идет просто о праве на данное словосочетание, а «суверенитет» оказывается просто описанием ситуации, когда все, что говорится, не учитывает возможность существования другой точки зрения. Как следствие, ни о каком компромиссе как базовой цели любых взаимодействий речи не идет никогда. В таком формате слова об отстаивании собственных интересов автоматически предполагает, что интересы другой стороны категорически им противоречат. Хотя это просто следствия принятой языковой схемы. Для компромиссов требуется многовариантный язык, который невозможен без наличия нескольких источников языка, в данном случае - языка политического. Если же таким источником будет единственная точка, то и журналистика, и сам политический язык ничем не отличаются от языка постоянного медиа-планирования.

Но как можно отличить реальность от результата имплементации медиа-планирования? Следствие из этой ситуации состоит в том, что авторы языка медиа-планирования (а это все тот же, третий - мультипликационный язык) берут на себя изрядную ответственность. Как иначе, когда без них на свете не происходит уже вообще ничего?

 

Что бывает, когда управление сконструированным языком тормозит? То есть, когда нет ожидаемого месседжа? Тут интересна ситуация с выбором преемника. Ясно, что в этом деле участвуют какие-то группы лиц - невнятные для посторонних, со своими быстро меняющимися взаимодействиями, но с ясной целью. При этом необратимой привязки участников той или иной властной группы к определенному проекту все же нет. Что это могут быть за группы, имея в виду структуру такой группы? Как их описать, хотя бы метафорически?

Описать не метафорически - невозможно. Партии и идеологии тут явно ни при чем. Землячества - тоже, все происходит внутри единственного землячества. Корпоративная близость тоже не определяет, поскольку те же люди из ФСБ распределены по всем группам. Недавно был реанимирован термин «чеболь» - имея в виду, что у каждой группы должен быть свой мощный материально-производственный ресурс. Но понятно, что данное южнокорейское слово употреблено исключительно на безрыбье - общего с оригиналом тут мало, просто хочется все это как-то назвать.

«Кланы» не подходят, они предполагают некоторую долговременность, не может быть новеньких кланов, до этого термина надо еще дорасти. К тому же, главу клана должно отличать определенное авторитарное очарование, а с этим в нынешнем языковом раскладе имеются явные неувязки. Такие персонажи должны быть хотя бы публичными, но соответствующие имиджи в социуме не укоренены. Так что и «кланы» не более чем метафора. Как же назвать замкнутую группу, имеющую известную цель, но с весьма запутанным принципом членства и конкурентным отношением к ресурсам; с системой членства и взаимоотношений, явно непрозрачной даже для ее участников? «Семья»? Но нынешний размах этих групп и покрытие оными федерального пространства превосходит возможности объединений семейного типа – понимаемых сколь угодно широко.

Следует констатировать, что данная структура просто не похожа на что-либо известное. Ну а поскольку лица, составляющие эту новую сущность, сами не очень понимают, во что именно они вовлечены, то остается воспринимать ее просто как некоторую абстрактную структуру, не нагулявшую себе ясный облик и видовые признаки. Некая объемная форма с проницаемыми мембранами. При этом группы, о которых идет речь, питаются одним и тем же (идеологией, православием, монетарной политикой, социальной ответственностью бизнеса, вертикалью власти и т.п.) и нет ничего такого, что подходило бы одной из них и не подходило бы другой.

Структуры как-то живут и взаимодействуют, но они не осознали себя как структуру определенного сорта. Нет слова, которое бы их определило. Каждая из них - применительно к политическому процессу - выглядит, как полость, внутри которой накапливается некая власть. Их проблема ровно в том, что они не осознают своей структуры. Или Путин представляет себе, что это за структуры, в которых вызревают его преемники? Сомнительно. При этом проблема своей представленности хоть в каком-то узнаваемом обществом виде средствами третьего языка - их общая проблема. Тишины тут не бывает.

 

Что будет, если ничего не будет?

Выше уже говорилось, что если естественной иерархии языков нет и, к тому же, в отсутствии иерархии третий язык не моделируется целенаправленно, то он будет самозарождаться. Вот пример того, как в это происходит. Это цитата из «Коммерсантъ-Власть» («На засуженный отдых»), все про того же Устинова:

« Источники «Власти» говорят о непосредственном участии главы ФСБ Патрушева в подготовке и проведении спецоперации против Устинова. Какая от прокурора Устинова могла исходить опасность? Рассердиться Владимиру Путину генпрокурор Устинов предоставил не один повод. Последовательное усиление аппаратной связки Сечин-Устинов, боровшейся с фаворитами Путина Дмитрием Медведевым и Сергеем Ивановым, очевидно, перестало отвечать его картине расклада сил накануне выборов 2008 года. Михаил Фрадков, креатура Игоря Сечина, только что усилил свое влияние в правительстве за счет таможни, переданной в его ведение из-под Минэкономразвития. До президента не могли не дойти слухи о наладившихся регулярных контактах Сечина и Устинова с мэром Москвы Лужковым. С начала мая информация о преследовании прокуратурой бизнес-оппонентов своих союзников бьет через край. По данным «Власти», президенту пришлось лично выводить из-под удара главу «Транснефти» Семена Вайнштока в конфликте вокруг создания на базе «Транснефти» новой транспортной монополии, причем на стадии, когда Генпрокуратура уже арестовала 25% привилегированных акций компании. Идея заключалась в том, чтобы новую госкомпанию, объединяющую всю транспортировку нефти и сжиженного газа, возглавил уже не Вайншток. Уголовное преследование выходца из ЛУКОЙЛа ненецкого губернатора Баринова связывают с бизнес-интересами «Роснефти». Ходили даже почти фантастические слухи о подготовке ареста главы ЛУКОЙЛа Алекперова и об исходящей от прокуратуры угрозе главе Минсвязи Рейману, недавно признанному цюрихским арбитражным судом совладельцем (через офшорную компанию) оператора сотовой связи МегаФон».

Вопрос: кто адресат данного сообщения? Второй вопрос: что с этим делать вертикали власти? Процесс выходит из-под контроля: даже при всем желании, объясни кому-нибудь, как на самом деле обстоят дела. Скажем, что в данной цитате действительно актуально, а что - совершенно не имело ни значения, ни соответствия хотя бы чему-то.

Так что социальный политический язык в отсутствии внятных объяснений власти демонстрирует способность к саморазвитию, со своими гипотезам и химерами – тем более активными, чем меньшей реальной информацией обладает. Ну а если концепция отсутствует, то по любому поводу требуется мультфильм, а это нереализуемо физически.