В перерывах между написанием этих заметок я перечитывал письма П.А. Флоренского своим близким с Дальнего Востока и с Соловков (в старости отдаешь все большее предпочтение документам и письмам) [1]. В этих письмах меня поразили и та любовь к своим родным, которой пронизаны каждая весточка, и те многостраничные письма, редко доходившие из Соловецкого лагеря особого назначения, и то, что в письмах, сохранив ясный ум, он рассказывает детям о своих занятиях и своих размышлениях о дисперсном состоянии вещества, о пространстве-времени, о методологии задуманной им морфометрии, о методах вариационной статистики, основанной на теории вероятности.

У термина «метафизика» – трудная судьба, особенно в ХХ в. Так, в советской марксистской философии, принявшей эстафету трактовки метафизики от Гегеля, она понимается в смысле «антидиалектики», синонима всего методологически негибкого и чуждого идее развития. В философских течениях Запада ее ассоциируют с абстрактным схемотворчеством, которое чуждо и позитивному научному знанию, и человеческому «жизненному миру».

Часто можно столкнуться с утверждением, что Церковь не интересуется устроением мироздания, ее интересуют лишь вопросы спасения человеческой души, – а потому она и безразлична к достижениям естественных наук. Однако такая точка зрения является чрезмерно упрощенной. В докладе на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви 2000 г. председателя Синодальной Богословской комиссии митрополита Минского и Слуцкого Филарета, патриаршего экзарха всея Беларуси, было отмечено, что задача «богословского осмысления методов и пределов фундаментальных наук, претендующих на обладание “объективным” знанием о мире», является одной из актуальных задач православного богословия на рубеже третьего тысячелетия [1, c. 89].