Нельзя не отметить, что авторский замысел этой книги (точнее серии книг) своеобразен и для американцев: возникает что-то типа театрального представления, где в роли персонажей Достоевского выступают классические персонажи «вселенной DC-комикс» (графическое решение книги явно отсылает нас в «золотой век» комиксов). Джокер выступает в роли старушки-процентщицы, Робин – Соня Мармеладова, и, конечно же, в главной роли Raskol’а – Бэтмен, всенародно любимый супергерой, известный абсолютно всем и обладающий неограниченным кредитом культурного доверия. Следовательно, если уж такой замечательный персонаж «берется за Достоевского», значит, этот русский писатель чего-то да стоит (не будем забывать, что в американских школах произведения Достоевского не проходят, и следовательно, они более свободны для интерпретаций). Таким образом, Бэтмен действительно может «открыть» кому-то Достоевского.

Моменты схождения политики и искусства открывают нам нечто важное, что находится за этими понятиями, смысл которых стерся от слишком частого и небережного употребления. Но в политике и искусстве – хотя они давно уже стали профессиями среди других профессий, сферами деятельности среди других сфер деятельности, – все еще брезжит картина другого мира: по-настоящему прекрасного, разумного и более справедливого, насыщенного более сильными желаниями, более яркими умениями и интеллектуальными свершениями. К сожалению, о реалиях сегодняшней политической жизни и говорить не хочется. А что касается искусства, то многочисленные выставки, биеннале, музейные и галерейные экспозиции, а также культурные акции в джентрифицированных центрах дизайна и современного искусства являются лишь средствами социализации для художников, кураторов и артменеджеров, местами престижного и бессмысленного досуга для подрастающей буржуазии и среднего класса и своего рода специями для бизнеса девелоперов

В постмодернистской культуре слово «текст» приобрело расширенное истолкование – если в традиционных гуманитарных науках, сегментированных и привязанных к конкретным институциям, текстом называлась замкнутая структура, подвластная узкому и ограниченному кругу интерпретаций, то в постмодернистской гуманитарной культуре «текст» уже не нуждается в контексте, он сам создает свои контексты. Произошел переход от истолкования к программированию текста