Журнальный клуб Интелрос » Неприкосновенный запас » №6, 2006
Федор Александрович Лукьянов (р. 1967) -- политолог, журналист-международник, главный редактор журнала «Россия в глобальной политике».
Большей части населения, похоже, хватает того, что путинская политика -- это противоположность «хаосу», который держава пережила в минувшем десятилетии. Тем более что вышеупомянутые пропагандисты не жалеют самых черных красок, живописуя кошмары ельцинского правления и благословляя небо за то, что Россия выжила в ужасное время господства олигархов, злокозненных американских горе-советников и международных финансовых организаций.
Можно спорить о том, насколько далеко Владимир Путин ушел от Бориса Ельцина во внутренней политике. В том же, что касается политики внешней, контраст между эпохами первого и второго президентов Российской Федерации на самом деле куда менее очевиден, чем кажется на первый взгляд и чем это пытаются представить лояльные Кремлю аналитики.
То, что, без сомнения, изменилось -- общая ситуация в мире. В остальном же, рискну утверждать, различия носят скорее стилистический характер. А алгоритм отношений России с Западом (западное направление остается доминирующим, несмотря на попытки внешнеполитической и внешнеэкономической диверсификации) в принципе мало меняется на протяжении пятнадцати лет российской независимости.
Анализ взаимоотношений Москвы и ведущих западных столиц, если убрать из него эмоциональную составляющую, демонстрирует любопытную закономерность. Базовый цикл, после которого основная канва в целом повторяется, составляет примерно четыре года. Во всяком случае, именно на такой период отстоят друг от друга знаковые события, фиксирующие определенный статус России в мире: 1994 -- 1998 -- 2002 -- 2006. Если исходить из этой цикличности, то очередной переломный момент предстоит в 2010-м. Что в принципе не противоречит политической логике, ибо новому лидеру, который придет весной 2008 года, понадобится как раз порядка двух лет, чтобы утвердиться в своем кресле и сформулировать собственное понимание международной ситуации.
Американские горки
Отсчет стоит вести с 1994-го, когда, собственно говоря, Россия и появилась на политической арене в качестве заметного действующего лица. Предшествующие два года отечественная элита была занята борьбой за власть, которая закончилась расстрелом Белого дома в октябре 1993-го, победой одной из сторон внутреннего противостояния и принятием новой Конституции. И хотя кровавые события в Москве смутили западных партнеров, те поддержали победителей. Ведь успех реформаторских сил давал надежду на то, что переходный период в России завершен.
Летом 1994 года Борис Ельцин впервые приехал на саммит «большой семерки» в Неаполе, тогда же на греческом острове Корфу было подписано Соглашение о партнерстве и сотрудничестве (СПС) между Россией и Европейским союзом. Этот документ является, пожалуй, самым ярким отражением того, каким на заре перемен обеим сторонам представлялось будущее России.
Не вдаваясь в подробности и несколько упрощая, можно сказать: идеология Соглашения исходила из того, что Российская Федерация -- это нечто вроде «очень большой Польши». То есть страна медленно, с огромными трудностями, откатами назад и виражами, но все же будет двигаться тем же путем, что и восточноевропейские государства -- кандидаты в члены ЕС. Иными словами, Россия будет меняться, трансформируя себя по европейской модели и постепенно принимая нормы и правила Евросоюза. О возможности вступления в Европейский союз не говорилось никогда, но подразумевалось, что по мере европеизации Россия каким-то образом займет свое место в западном мире.
Этот период подобных убеждений длился недолго. Российская элита азартно включилась в процесс раздела большой советской собственности, шокируя Запад нравами эпохи первоначального накопления. А вскоре, в конце 1994 года, началась первая чеченская война, надолго отравившая внешнеполитические отношения. Это, правда, не помешало предприимчивым спекулянтам ринуться в Россию -- молодая капиталистическая экономика открывала возможности для быстрого и легкого, хотя и весьма рискованного обогащения. Страна вступила в эпоху первого изобилия. Во многом она была похожа на сегодняшнюю, только роль нефтяных цен исполняли масштабные внутренние и внешние заимствования.
Между тем Запад приступил к освоению советского геополитического наследства (расширение НАТО и Европейского союза, запуск каспийских энергетических проектов), что вызывало растущее раздражение Москвы.
Вообще, распространенное сегодня мнение о том, будто при Ельцине Россия только и делала, что теряла свои позиции, уступая Западу, фактами не вполне подтверждается. То, чем Москва еще располагает сегодня на постсоветском пространстве (например, соглашение о Черноморском флоте, который остается в Крыму до 2017 года, как и целый ряд других международно-правовых актов), -- это плоды титанических усилий российской дипломатии 1990-х.
Можно, конечно, сказать, что все это было достигнуто не благодаря, а вопреки политическому руководству, но, как бы то ни было, к окончанию эпохи Ельцина Москва оставалась общепризнанным центром бывшей советской территории и была способна влиять на внутреннюю ситуацию практически во всех экс-республиках СССР. Сегодня, обладая куда большими ресурсами, Россия центром не является, а ее влияние ограничивается пусть и очень мощным, но, по сути, единственным рычагом -- энергетическим. И если при Ельцине Кремль был способен приводить к власти в соседних странах своих фаворитов (Шеварднадзе в Грузии в 1992-м, Алиев в Азербайджане в 1993-м, Кучма в Украине в 1994-м), то сегодня попытки вмешиваться во внутриполитические процессы чреваты провалами вроде украинских выборов 2004 года. (Справедливости ради заметим, что к власти Россия своих ставленников приводила, но вот что с ними делать дальше -- не знала, так что этот потенциал использовался весьма неэффективно.)
Между тем с приходом на пост министра иностранных дел Евгения Примакова в январе 1996-го российский курс на мировой арене претерпел изменения. Примаков попытался его сбалансировать, обратив внимание на направления, которые до того мало интересовали Кремль, -- Азию и Ближний Восток. Борьба против первой волны расширения Североатлантического альянса завершилась поражением и подписанием в 1997-м Основополагающего акта Россия--НАТО. По мнению одних, этот документ открыл огромные и впоследствии не использованные возможности для прорыва в отношениях недавних противников. Другие уверены, что, подписав этот акт, Москва, по сути, капитулировала и согласилась на все дальнейшие расширения Альянса.
Как бы то ни было, в отношениях опять началось потепление. Одновременно Государственная дума РФ наконец-то ратифицировала СПС, вступившее в силу в ноябре 1997-го. На фоне оживления российской экономики и благосклонных отчетов МВФ казалось, что трудности роста преодолены, а отношения с Западом снова обещают интеграцию. Итоговое коммюнике денверской встречи «семерки» 1997 года констатировало, что Россия «завершает историческую трансформацию в демократическое государство с рыночной экономикой». В мае 1998-го Борис Ельцин впервые присутствовал на саммите промышленно развитых стран в Бирмингеме в качестве равноправного партнера -- Россия участвовала в подготовке встречи с самого начала, чего никогда не было раньше.
Однако три месяца спустя иллюзорная стабильность рухнула. Российский дефолт стал крайне неприятным сюрпризом не только для западных инвесторов и спекулянтов, потерявших большие деньги. В двусмысленное положение попали международные финансовые организации и правительства ведущих стран, прежде всего Соединенных Штатов, которые выступали кураторами российской трансформации.
После дефолта и последовавшего за ним политического кризиса Запад вдруг почувствовал ужасную усталость от России и крайнее раздражение от нее. Тут подоспел и очередной внешнеполитический конфликт -- югославская кампания НАТО зимой и весной 1999-го чуть не привела к полному разрыву отношений. Впрочем, как и в случае с расширением Альянса, Россия вновь пошла на компромисс, демонстрируя, что полномасштабной конфронтации не желает.
К осени 1999-го отношения опять резко ухудшилась. В европейских и американских СМИ началась масштабная кампания по разоблачению российской мафии и коррупции, ее мишенью стала и семья президента Ельцина. Борьба за власть в России резко обострилась, на Кавказе вспыхнула новая война, вызвавшая бурю возмущения на Западе. Назначение премьер-министром и преемником президента отставного офицера КГБ Владимира Путина добавило черных красок в западную картину российской действительности, а досрочная отставка Ельцина с передачей полномочий кандидату в президенты Путину только подтвердила, что никакой демократии в России нет.
На момент избрания Владимира Путина имидж нашей страны на Западе находился, наверное, в самой нижней точке. Почти никакие из тяжких коррупционных обвинений, выдвигавшихся против российских властей осенью 1999 года, не подтвердились. Дело «Bank of New York» закончилось малосущественными приговорами ряду технических сотрудников. Тем не менее образ России как государства неудавшейся трансформации, правящих клептократов и реванша КГБ уже сформировался.
Затем, однако, спираль совершила очередной вираж. Стоило только новому лидеру начать произносить правильные слова про модернизацию и демократию, а также заговорить о масштабном энергетическом сотрудничестве, как в западных столицах началось потепление. Лидеры ведущих держав торопились установить с Владимиром Путиным доверительные отношения. После 11 сентября 2001-го, благодаря безошибочной реакции российского президента на террористическую атаку против США, процесс сближения получил новый стимул.
2002 год стал своего рода повторением 1994-го, отношения достигли нового пика: совместные действия по противостоянию терроризму, создание постоянного совета Россия--НАТО, интенсивный энергодиалог между Россией и ЕС, наконец, объявление на саммите «восьмерки» в Каннанаскисе о том, что председателем «G8» в 2006 году впервые будет Россия.
С 2003-го -- опять спад. Москва разочарована тем, что партнерство с Вашингтоном не принесло конкретных дивидендов. Война в Ираке вызвала охлаждение к Соединенным Штатам, которое, впрочем, в очередной раз не привело к серьезному расколу. Российские попытки усилить свое влияние на постсоветском пространстве наталкиваются на противостояние стран-соседей, которые все больше ориентируются на другие центры силы.
Арест Ходорковского, провал демократических партий на выборах в Госдуму, практически безальтернативные президентские выборы. Политическая система становится все более централизованной, что тревожит Запад. Конец 2004 -- начало 2005 -- снова очень низкая точка: Беслан и реакция на него российских властей, жесткое столкновение в Украине, национализация «Юганскнефтегаза», приговор Ходорковскому…
Кажется, что отношения испорчены безнадежно. И вдруг с осени 2005-го -- новый подъем. Европейский союз увлеченно обсуждает масштабные перспективы газового сотрудничества с Россией, председательство в «восьмерке» несмотря ни на что проходит успешно. Саммит в Санкт-Петербурге в июне 2006 года превращается в настоящий внешнеполитический триумф президента Владимира Путина, фиксирующий его место в самом верхнем эшелоне мировой политической элиты.
И тут же как будто на американских горках: осенняя череда событий -- антигрузинская кампания, убийства Анны Политковской и Александра Литвиненко, -- которая низвергла российскую репутацию на Западе на уровень 1999-го, а возможно и ниже.
Великодержавная сущность
Подобная повторяемость свидетельствует об одном. Россия и Запад неразрывно связаны друг с другом, однако отношения лишены солидного фундамента и зависят исключительно от текущей политической конъюнктуры. Иными словами, никакой совместной ценностной, идейной основы, общего понимания происходящих в окружающем мире процессов, которые способны при всех разногласиях обеспечить стабильное и поступательное развитие отношений, не существовало во времена Бориса Ельцина, как не существует и в эпоху Владимира Путина.
Когда рушилась советская система, в среде интеллектуалов, вдохновленных перестройкой, кипели дебаты о будущем. Активно обсуждались экономика и возможное государственное устройство, но не внешнеполитическая ориентация. Последнее считалось само собой разумеющимся: за «железный занавес», на Запад, в евроатлантическую цивилизацию, туда, куда нас так долго не пускали коммунисты.
Российское демократическое движение 1980-х -- начала 1990-х годов, лидером которого был Борис Ельцин, переняло те же лозунги, что взяли на вооружение национально-демократические движения в Восточной Европе и советских республиках. То есть демократические ценности и освобождение от коммунистической империи. Но если там антиимперский пафос был целью, то у российских политиков -- средством. Ведь речь для них шла, в общем-то, не о ликвидации державы, а об избавлении от власти федерального центра. Когда же результат был достигнут, оказалось, что привычной и естественной страны больше не существует.
Казалось бы, на первом послереволюционном этапе никаких сомнений относительно ценностей не было -- победившая демократическая модель априори считалась единственно верной и возможной. И российское руководство неоднократно декларировало приверженность прозападному вектору развития.
При этом Россия 1990-х оказалась в уникальной ситуации. С одной стороны, она, несмотря на резкое ослабление, оставалась великой державой, обладавшей соответствующими атрибутами, а также возможностью (иногда и необходимостью) влиять на важные мировые события. С другой -- была объектом внешнего патроната, а в самое сложное время и гуманитарной помощи со стороны развитых стран.
Примирить две эти ипостаси можно было только в том случае, если бы и Россия, и ее западные партнеры действительно опирались на схожую идеологию, руководствовались одними ценностями и разделяли общее видение положения в мире. Тогда можно было бы сказать, что соратники и единомышленники просто временно поддерживают попавшего в сложную ситуацию партнера. Но поскольку Россия продолжала чувствовать себя самостоятельной силой, имеющей собственные, отличные от евроатлантических интересы, то получалось, что помощь Запада является платой за отказ Москвы от своей естественной внешнеполитической идентичности.
Кроме того, практически с самого начала проведение Москвой прозападного курса (а будем считать, что тогдашние руководители искренне в него верили) натолкнулось на проблему постимперской трансформации. И беда была не в том, что с распадом империи не могло примириться российское общество, -- как раз тогда граждане были настолько сконцентрированы на проблеме элементарного выживания, что им было не до державного величия.
Но та же элита, которая совсем недавно вместе с элитами других республик активно раскачивала СССР, теперь оказалась под бременем имперской ответственности. Среди российских политиков, военных, дипломатов, конечно, существовали реваншистские настроения, но, оглядываясь назад, можно сказать, что их-то как раз было на удивление мало. Быстро оказалось, что просто взять и отгородиться от окружающих территорий Москва не может, поскольку всякая дестабилизация там немедленно откликается и в России. Запад же в ту пору очень мало интересовался тем, что творилось на территории бывшего СССР.
Во-первых, на повестке дня стояли куда более актуальные задачи (югославская война, переустройство Европы, ситуация на Ближнем Востоке). Во-вторых, постсоветская политика представлялась настолько хаотической и непонятной, что вмешиваться в нее особого желания никто не испытывал. Россия же -- и по привычке, и из прагматических соображений, и из желания восстановления влияния (хотя последнее присутствовало в наименьшей степени) -- во всем этом участвовала. Запад же всерьез пришел на территорию бывшего СССР тогда, когда ситуация там в основном уже стабилизировалось. Иными словами, получается, что бывшая метрополия выполнила черновую работу, подготовив почву для прихода настоящих «специалистов».
Пожалуй, самым ярким примером такого рода является Таджикистан, страна, в которой усилиями Москвы воплощен в жизнь едва ли не самый успешный за последние полтора десятилетия опыт национального строительства. Желающих вмешиваться в таджикскую гражданскую войну в первой половине 1990-х на Западе не наблюдалось. Зато в начале следующего десятилетия в бесконечно далеком от демократии, но уже вполне стабильном Душанбе появились и серьезные западные политики. Кстати, даже «замороженные конфликты» (Южная Осетия, Абхазия, Приднестровье), ставшие сейчас чуть ли не главным камнем преткновения в отношениях с Западом, в свое время были залогом стабильности соответствующих стран. Потому что альтернативой «замораживанию» были войны.
При этом в глазах Запада Россия была и остается страной, которая поддерживает в соседних государствах исключительно антидемократические тенденции, а также стремится подчинить их своему влиянию. О положительной роли Москвы говорить просто не принято. Одновременно западное присутствие и влияние считаются априори позитивными, поскольку они несут стабильность и демократию.
Запад автоматически исходил из того, что демократическая и трансформирующаяся Россия будет, как и трансформирующаяся Центральная и Восточная Европа, например, смотреть на разрешение различных международных проблем исключительно глазами Запада. Москва, однако, просто не могла перечеркнуть все свое прошлое культурно-политическое наследство. Частью из соображений великодержавного престижа, а частью -- интуитивно понимая, что справиться со многими трудностями нового мира при помощи рецептов, которые предлагали победители холодной войны, просто не удастся. Дальнейшее развитие событий показало, что, по крайней мере в определенной степени, Россия была права.
Неизменная Россия в меняющемся мире
Во время правления Владимира Путина изменился не столько внешнеполитический подход России, сколько общая обстановка вокруг нее. Ведущие мировые центры влияния увязли в собственных проблемах: США на Ближнем Востоке, Европейский союз -- в попытках «переварить» расширение и придать новый импульс интеграции. Соседние страны сталкиваются с массой трудностей в развитии, при этом неудачи прозападных преобразований, например в Украине, сам Запад раздражают. Наконец, очевидное падение управляемости глобальных изменений превращает международные отношения в намного более импульсивный и хаотический процесс.
Благодаря всему этому, а прежде всего из-за беспрецедентно благоприятной сырьевой конъюнктуры российская элита обрела чувство невероятной уверенности в себе. И теперь у России появилась возможность не подавлять те чувства, которые она испытывала в прошлом десятилетии, а демонстрировать их. Иллюзия могущества, основанная на низвергающемся с неба изобилии, очень сильно деформировала российское политическое мышление. Однако в принципе оно не изменилось.
По большинству международных проблем позиции России и Запада как теперь, так и тогда не совпадают. Просто десять лет назад у Москвы было совсем мало ресурсов для отстаивания своего мнения, а сегодня их стало довольно много. При этом несовпадение не означает конфронтации -- при Путине, как и при Ельцине, Москва обычно идет на компромисс. Правда, условия этого компромисса сегодня определяются иначе, поскольку изменился баланс сил.
Как тогда, так и теперь Россия считала ближнее зарубежье зоной своих эксклюзивных интересов. Но в ту пору Москва не испытывала там особой конкуренции, а теперь испытывает.
Наконец, и в 1990-е годы идейной близости между Россией и Западом, в общем-то, не было. Москва скорее по инерции следовала алгоритму, заданному при распаде СССР, хотя великодержавный подход постоянно напоминал о себе. Кстати, неизменным остается стремление быть членом всех возможных престижных клубов: Владимир Путин столь же убежденно и последовательно стремится привести Россию в ВТО и ОЭСР, как Борис Ельцин добивался участия в Совете Европы и «Большой семерке». Но если при Ельцине Россия считала для этого необходимым хотя бы делать вид, что она следует ценностным установкам этих политических клубов, то сегодня считается, будто возросшее могущество позволяет вести себя «органично».
Ход международных событий, а также изменение внутреннего политико-экономического климата привели к тому, что российская элита середины 2000-х придерживается предельно циничного взгляда на мировое устройство. Если раньше апеллирование к ценностям Москву раздражало, то теперь вызывает недобрый смех: в «ценностной» риторике партнеров усматривают исключительно средство достижения тех или иных целей. Это, конечно, результат прежде всего внутренней эволюции, но свою роль сыграли и внешние тенденции.
Односторонняя политика США, которые все чаще руководствуются не нормами международного права, а собственными интересами. Проявление двойных стандартов в международных отношениях, когда силовой перевес становится решающим фактором легитимации. Инструментализация демократических механизмов и самого понятия демократии. Явный геополитический и не соответствующий интересам России подтекст многих процессов, разворачивающихся вблизи ее границ. Все это не укрепляет и без того слабое стремление российской элиты следовать «цивилизованным» нормам. А в условиях, когда мир очевидно вступает в эру энергетической геополитики, соблазн использовать имеющееся достояние для восстановления уровня политической позиции очень велик.
Так что разница между Путиным и Ельциным скорее в том, что при первом президенте у России не было возможности эффективно проводить политику, которую она считала правильной, а теперь такая возможность появилась.
Экстремальные перспективы
Если исходить из предположения, что курс России в целом предопределен объективными параметрами и корректируется в зависимости от текущих условий, то в обозримом будущем нас ждет повторение описанных витков спирали. Фактором, который может существенно повлиять на ход событий, является возможное изменение сырьевой конъюнктуры. Резкое падение цен сразу умерит внешнеполитические амбиции России и заставит Москву действовать осторожнее и в большей степени ориентироваться на интересы западных партнеров.
Но и помимо этого можно ожидать нового подъема -- в 2007 году начнется интенсивная работа по подготовке нового договора между Россией и ЕС, взамен того самого Соглашения о партнерстве и сотрудничестве, подписанного в 1994-м. Обе стороны в нем очень заинтересованы. Вполне возможно, что этот документ вновь станет знаковым. Но зафиксирует он теперь не радужные иллюзии начала 1990-х, а прагматическую реальность, в которой сторонам на самом деле важны не ценностные установки, а предельно конкретные вещи, прежде всего в энергетической области. Причем по установившейся традиции Россия будет долго поднимать ставки, но в последний момент, дабы не обострять отношения с Западом, пойдет на серьезные уступки.
Правда, есть и экстремальный сценарий. Продолжение хаотического и неуправляемого развития событий в мире будет означать ослабление позиций нынешнего лидера -- США -- и, соответственно, укрепление позиций России как независимого центра влияния. Провал Вашингтона в Ираке, стремительный уход американцев с Ближнего Востока и серьезная дестабилизация в этом регионе вообще могут создать ситуацию, когда Москве придется реализовать свои гарантии безопасности, например, странам Центральной Азии или Армении. Ведь хаос на Ближнем и Среднем Востоке с неизбежностью будет оказывать негативное влияние на прилегающие регионы.
К возвращению в зону прежнего влияния в качестве силового гаранта Россия явно не готова, однако соблазн заняться возрождением по-настоящему великой державы может оказаться непреодолимым. И тогда в отношениях с Западом может действительно начаться новый этап, скорее напоминающий эпоху, которая, как казалось, осталась в прошлом вместе с падением «железного занавеса». Кстати, идея великодержавного реванша теоретически вполне способна оказаться той самой субстанцией, которая заполнит пространство нынешней безыдейной российской политики, ориентированной исключительно на извлечение ренты.
Размещено в Журнальном зале Интелрос по согласованию с редакцией журнала "Неприкосновенный запас".
Вернуться к "Содержанию" журнала "Неприкосновенный запас" № 6 (50) 2006 г.
