"Régime nouveau. Россия в 1998 - 2006 годах" - так мы назвали специальный, юбилейный номер нашего журнала. "Неприкосновенному запасу" - восемь лет, и когда мы думали, чему посвятить пятидесятый выпуск, ответ возник сразу и как-то сам собой: вот эти восемь лет и должны стать темой. Период с 1998 по 2006 год - не только время существования "Неприкосновенного запаса", это важнейший период новейшей истории России. Предпосылками для смены исторических периодов стали дефолт августа 1998 года и сопровождающий его политический кризис; через год последовало назначение Владимира Путина премьер-министром, новая чеченская война, потом - новогоднее поздравление и отставка Ельцина, а затем - стремительная реализация операции "Преемник". Это нижняя хронологическая граница рассматриваемого нами исторического периода. Верхней, как представляется, может вполне оказаться рубеж 2006-2007 годов. Специальный номер "Неприкосновенного запаса", посвященный режиму нуво, готовился в то самое время, когда, по мнению многих экспертов, объект нашей коллективной рефлексии начал перемещаться в разряд феноменов, ожидающих перехода в историческую, завершенную стадию. Драматические события последней трети 2006 года и общественно-политическая реакция на них демонстрируют "усталость конструкции" режима нуво, высокую вероятность его перехода в иное качество. Но "Неприкосновенный запас" - не футурологическое и не публицистическое издание, потому обратимся к некоторым концептуальным условиям нашего исторического анализа.

Работая над этим номером, мы стремились очертить контуры существующих государственных и социальных институтов, а также проследить траекторию движения страны в последние восемь лет. Некоторые из попавших в сферу нашего внимания "знаков времени" можно отнести к феноменам (пользуясь терминологией Фернана Броделя) "процессов большой длительности", характерных для российской истории; другие представляют собой отдельные законченные сюжеты. Так или иначе, мы не претендуем на создание "энциклопедии новейшей России"; тексты, представленные в пятидесятом номере "НЗ", весьма разнообразны - и по жанру, и по подходам, и по предмету. Но мы надеемся, что, будучи собраны вместе, они послужат основой для дальнейшего, более последовательного и основательного изучения феномена режима нуво.

В чем мы точно претендуем на оригинальность - так это в названии специального номера "Неприкосновенного запаса" - нашем определении общественно-политического режима[1], сложившегося в последние восемь лет в России. Сначала мы хотели пойти по более простому и, казалось бы, очевидному пути, остановившись на варианте "новый режим". С этим определением вроде бы не поспоришь, он действительно "новый" - на первый взгляд. Но возникший в процессе обдумывания номера смысловой диссонанс между названием и предметом рефлексии, постепенно проступавшим сквозь наш повседневный и потому зачастую неподотчетный опыт, заставил нас пересмотреть изначально данное определение. По мере редакторской работы мы все больше ставили под сомнение "новизну" как характеристику режима. Не исключено, что в терминологическом заблуждении играют свою роль и переклички с рузвельтовским "Новым курсом" (New Deal). Поэтому мы решили уяснить (прежде всего для себя) само содержание этого определения "новый", степень и содержание его "новизны".

На этой стадии и возник эпитет "нуво". Не стоит усматривать в нем постмодернистскую игру, оперирующую шрифтами и алфавитами с целью привлечь внимание к глянцевой поверхности обложки. И, конечно, это не кунштюк публициста. Эпитет "нуво"[2] намекает на очень важное, на наш взгляд, обстоятельство - на "брендовый", если угодно "рекламный", характер как репрезентаций нынешнего режима, так и коллективной рефлексии над его спецификой. Политика и социальная жизнь говорят языком маркетинга - ничего удивительного для общества, которое, после десятилетий воздержания, с энтузиазмом предается Потреблению.

Есть и еще один социо-культурный ориентир, определяющий выбор названия номера и номинации самого политического режима. Это эпоха fin de siècle, а также причудливо и броско оформивший ее стиль art nouveau, с его приверженностью к эклектике, пренебрежением к различиям культурных традиций, совмещением элитарных претензий и коммерческих стратегий, этической атрофией и тягой к иррациональному. Не являясь сторонниками идеи о том, что история повторяется, мы тем не менее не можем быть глухи к определенным смысловым перекличкам, возникающим между эпохами рубежа веков.

Здесь же необходимо сказать несколько слов и о книжном приложении, сопровождающем юбилейный номер журнала. Это книга известного петербургского историка и социолога Дины Хапаевой "Готическое общество: морфология кошмара"[3]. Обращаясь к жанровым традициям политического памфлета, автор пытается выявить различные (эстетические, социо-культурные, эпистемологические) тенденции, которые пока - лишь по невнимательности наблюдающих - не складываются в единую картину, но по мнению Дины Хапаевой свидетельствуют о наступлении "Нового средневековья".

"Новость" новейшего периода российской истории, его "непохожесть" на предыдущие оказывается, пусть извинят нас читатели за неловкий каламбур, именно "нувостью"[4]. Различные измерения этой самой "нувости" России последних восьми лет и стали главным предметом анализа авторов пятидесятого номера "Неприкосновенного запаса".

Одной из самых интересных составляющих этого предмета является специфическое состояние общественного сознания, быть может, даже его специфический тип. Предположим - это такой тип сознания, который целиком и без остатка формируется из разрозненных фрагментов окружающего его контекста. При отсутствии целостного религиозного сознания, при отсутствии так называемого "исторического сознания" (как в "старых" европейский странах и некоторых американских штатах) единственным строительным материалом этого сознания стал сегодняшний и недавно-вчерашний контекст. Сначала это был советский контекст. До 1998 года с "советскостью" боролись арматурой, выдранной из советского же прошлого; это была - по форме, да и по сути своей - шизофреническая драма ("строили капитализм", проводили неолиберальную "шоковую терапию", опираясь на риторику, продолжающую буксовать на марксистских формулах "базиса" и "надстройки"). Особенностью той драмы было наличие у общественного сознания некой перспективы - впереди маячил заветный Запад и жизнь "как у них". После 1998 года строительным материалом общественного сознания стал контекст перестроечного и ельцинского времени, воспринятый опять-таки негативно. "Запад как цель и предел мечтаний" испарился, осталось вечное настоящее, которое состоит из действий, опирающихся на отрицание того, что было в период 1985-1998 годов ("что угодно, но лишь бы не так, как тогда"). Зато, будто ученически следуя закону гегелевской диалектики, общественное сознание резко сменило отношение к "советскому" - с резко отрицательного на положительное. "Советское" (даже, пожалуй, "позднесоветское") стало историческим синонимом "стабильности" и "порядка".

Ситуация во многом объясняется тем, что ключевые места в различных областях жизни, по большей части, занимают сейчас люди, чья юность и молодость пришлись на период горбачевского и ельцинского "хаоса". Оттого "порядок" - одна из двух ключевых позитивных установок их сознания. Вторая установка - идея незыблемости социального неравенства: надо помнить, что люди этого поколения уже не застали эпохи хотя бы декларативного "равенства". Отсюда позитивное в целом восприятие социального неравенства и - исходя из первой посылки, "порядка", - подспудное стремление узаконить, закрепить это неравенство, в котором они, конечно, находятся явно не снизу. Но в пространство, где эти люди чувствуют уверенность в наличии порядка, закрепляющего существующее положение вещей, не попадает значительная часть страны - как географически, так и социально. Здесь нам видится один из главных источников непрочности режима нуво, что, в свою очередь, дает нам возможность, описывая его как "современность", анализировать уже как феномен истории.

Но если уж начинать дискуссию о том, принадлежит ли режим нуво истории или современности, то следует высказать сомнение в самой применимости к нему таких "модернистских" понятий, как "история" и "современность". Ускользающую специфику режима нуво (специфика которого состоит как раз в том, что он ускользает от определений, то есть от спецификации) можно обозначить, перефразировав название известной теории "догоняющей модернизации", как "догоняющую постмодернизацию". И здесь следует сказать несколько слов о ловушках мышления тех, кто сейчас "ответственен" за рефлексию на общественно значимые темы и представление публике результатов такого рода рефлексии. Тех, кого в известном романе Кэндзабуро Оэ называют "специалистами по словам".

В последние годы мы стали свидетелями создания и работы устройства, изымающего из слов и вещей присущее им содержание, запускающего в язык и мышление вирус "как бы". В результате перед нами: "как бы "новый" режим", "как бы политика", "как бы общество", "как бы "индустриальная" экономика", которая как бы стремится стать "как бы "постиндустриальной"". Печально то, что эти кавычки позволяют относительно комфортно ощущать себя и "государству", и "обществу" и отдельным людям (еще печальнее будет, когда всем наконец станет ясно, что даже этот относительный комфорт - иллюзия). Но сейчас кавычки дают своеобразное алиби, позволяя укрыться от ответственности за стенами языка. И смотрит "специалист по словам" хитрым глазком: при чем здесь мы - это все языковая игра, в худшем случае - война языков. А что с языка возьмешь? Печально, что при нынешней "догоняющей постмодернизации" и остаточной моде на "французских философов" Барта с Фуко толком не прочли, а то стало бы ясно, до какого Киева может довести язык.

Вышеизложенное не может служить оправданием рефлексивного бессилия и мыслительной лени. Мы считаем, что у режима нуво есть некие постоянные характеристики, находящиеся по эту сторону кавычек, характеристики, которые можно установить, несмотря на сопротивление самого объекта (как уже было сказано, свою устойчивость режим нуво и видит в подвижности своих определений). Именно эту процедуру раскавычивания и пытаются совершить авторы нашего специального номера. [НЗ]

--------------------------------------------------------------------------------

[1] В котором конфигурация и интенции власти занимает важное, но не определяющее значение. В словосочетании "общественно-политический" слово "общественный" значимо предшествует слову "политический". вернуться

[2] Nouveau - по-французски "новый", но в последние пятнадцать-двадцать лет это слово для многих нефранкоязычных людей связано с одним из самых успешных международных рекламных брендов "Божоле Нуво". Обычный для любого винодельческого региона праздник молодого вина превратился в престижный международный ритуал, участник которого приобщается к так называемым "истории" и "культурной традиции". При этом мало кого смущает, что в случае "Божоле" весь этот "праздник истории" изобретен относительно недавно умными промоутерами. вернуться

[3] Подробнее о книге и предшествовавшей ей дискуссии читайте в нашей рубрике Вокруг "НЗ" . С. 314-315. вернуться

[4] Наше противопоставление "нового" и "нуво" в новом русском языке можно сравнить с тем, как в свое время Ролан Барт эмоционально противопоставлял "новое" и "новенькое" (nouveau и neuf), ассоциируя с первым некие сущностные изменения, меняющие само положение вещей, а со вторым - лишь появление новых вещей, например "новенькой" одежды, новизна которой привлекает внимание встречных, но причиняет неудобства самому владельцу. Предельный случай такой новизны - "новенькая" обувь. См.: Барт Р. Ролан Барт о Ролане Барте. М., 2002. С. 148-149. вернуться


Размещено в Журнальном зале Интелрос по согласованию с редакцией журнала "Неприкосновенный запас".

Вернуться к "Содержанию" журнала "Неприкосновенный запас" № 6 (50) 2006 г.