Александр Иванович Герцен является одним из крупнейших российских мыслителей, основоположником оригинального социалистического течения, которое позднее получило наименование народничества. В то же время Герцен является одним из самых непонимаемых сегодня мыслителей. И виноват в этом не он сам и не народничество, а многочисленные исторические оппоненты народничества – консерваторы, либералы и марксисты. Все они пытаются подходить к Герцену со своими стандартами, расчленяя его учения на «правильные» и «неправильные» элементы, после чего довольно отворачиваются, повторяя нечто вроде легендарного изречения халифа Омара: если в этих книгах написано нечто, противоречащее Корану, то они вредны, а если то же самое, что в Коране, то они не нужны.

С точки зрения подобных подходов Герцен и народничество в целом – это путаное течение, которое говорит «правильные» вещи неправильным языком, путаясь под ногами победоносного шествия «правильных идей». И «путались» они в самый неподходящий момент, когда решалась судьба России, а через нее – и мира. И решилась как-то не так – кого ни спроси из утонченных теоретиков.

При этом и сторонники социализма признают Герцена своим (но если уж они марксисты – каким-то неправильным своим, не осознавшим глубины учения Маркса), и либералы готовы открыть ему объятия, несмотря на его «наивную веру» в общину. Второе основано, пожалуй, на большем недоразумении, чем первое. Здесь проблема в самом слове «либерал», которое употребляется в совершенно разных значениях. С одной стороны, речь идет о реформисте и умеренном демократе, стороннике постепенного продвижения к идеалам свободы. В этом смысле говорят, например, о «либеральных коммунистах», хотя коммунистическая и либеральная идеологии – совершенно разные вещи. С другой стороны, мы имеем эту самую идеологию либерализма, важнейшими постулатами которой являются частная собственность и партийно-парламентская система с генерируемым ею правом. И здесь сторонники социализма (не путать с нынешними правыми социал-демократами) явно должны проходить по другой категории. И Герцен с его общинным социализмом – в особенности.

Герцен в России – такая же корневая фигура социальной мысли и практики, как Оуэн в Западной Европе. Сочетая достижения европейской мысли и почву русской культуры, Герцен быстро встал вровень с сильнейшими мыслителями своего времени и открыл дорогу многочисленным последователям.

 

На пути к общинному социализму

Герцен, разумеется, не «родился» общинным социалистом, его становление проходило в условиях, когда и малейшее вольномыслие требовало гражданского мужества.

В 1826 г., после восстания декабристов, юные друзья А. Герцен и Н. Огарев поклялись бороться с самодержавием и крепостничеством. Позднее Огарев писал: «…мы – дети декабристов и мира нового ученики, ученики Фурье и Сен-Симона»[1]. В 1831–1832 гг. студенты Герцен и Огарев увлеклись идеями социалистов. Вокруг них сложился молодежный кружок. Герцен привлекал окружающих не только своими доктринальными воззрениями, которые еще едва складывались, но и яркостью личности, образностью языка и остроумием. Эти свойства он пронес через всю жизнь. И по сю пору иные ученые сухари пытаются разбирать его шутки и афоризмы как научные трактаты, находя в них логические нестыковки или следы незрелых идей. Они забывают, что это – разные жанры, и смешно видеть доктрину в цитате из иронического эссе.

Участники кружка обсуждали философские, литературные и социальные проблемы. В июле 1834 г. кружок был разгромлен, его лидеры были отправлены в ссылку до 1839 года. В 1842 г. Герцен смог поселиться в Москве, где стал одним из радикальных участников кружка «западников», то есть сторонников западного пути развития России. Герцен и Огарев уже не были сторонниками какой-то определенной социалистической доктрины, продолжая разделять и обдумывать ценности социализма. Как писал Огарев, «мысль ли Фурье или другое что осуществится – не знаю; но знаю то, что современный человек необходимо привязан к социальному вопросу… Социализм, который представляет разумную волю человека, это одна сторона духа; наука – разум – другая; искусство – творчество – любовь – третья»[2]. В этот период Герцен был предельно близок к либерализму.

В 1847 г. Герцен покинул Россию, чтобы дышать воздухом свободы. Но Запад встретил Герцена канонадой. Герцен своими глазами увидел, что западная «демократия» и экономическая свобода оборачиваются закабалением большинства населения и диктатурой узкой группы собственников. Он констатировал: «государственные формы Франции и других европейских держав не совместимы по внутреннему своему понятию ни со свободой, ни с равенством, ни с братством»[3].

По «правилам» идеологической игры того времени Герцен должен был бы вернуться в лоно «патриотизма», воспеть преимущества российского общественного порядка, который может изменяться постепенно в рамках отечественных традиций (такую позицию в большей или меньшей степени отстаивали противники «западников» – «славянофилы»). Но Герцен был неутомимым критиком российского деспотизма и отсталости, он знал о пороках российского общественного устройства не хуже, чем о язвах западных стран. И либералом Герцен быть не мог. «Думали ли вы когда-нибудь, что значат слова «человек родился свободным»? Я вам их переведу, это значит: человек родится зверем – не больше»[4]. Герцен слишком любит человека, чтобы спокойно смотреть на его мучения в фабричной системе, на бесправие миллионов людей, которые не попали в элиту.

Несмотря на свою критику либерализма, Герцен постепенно превратился в зарубежного лидера освободительного движения в России. В 1853 г. он создал в Лондоне Вольную русскую типографию. Здесь печаталась нелегальная литература, которая затем направлялась в Россию. С 1855 г. Герцен издавал оппозиционный альманах «Полярная звезда», а в 1857–1867 гг. они с Огаревым выпускали первую российскую оппозиционную газету «Колокол», которая пользовалась большой популярностью в России, куда нелегально переправлялась.

Прогрессивно настроенные россияне, бывая за границей, считали своим долгом посетить Герцена и передать ему информацию о положении в России. «Кого только не пребывало при мне у Герцена!» – вспоминал его сотрудник В. Келсиев. – «Бывали губернаторы, купцы, литераторы, дамы, старики и старухи, бывали студенты, – словно панорама какая-то проходила перед глазами, словно водопад лился…»[5]. По словам Н. Белоголового, «в 1861 г. я видел его в зените славы; его имя и «Колокол» пользовались в России не только популярностью, но и представляли из себя высшую инстанцию, к которой апеллировали все искавшие правды, и даже правительство не оставалось совсем глухо и нечувствительно к тем внушениям и замечаниям, какими так щедро и в такой остроумной форме наделял его наш знаменитый публицист «с того берега»»[6]. Только в 1863 г. авторитет Герцена пошел на спад – русская элита не простила ему поддержки польского восстания, а демократы стали ценить более радикальных авторов.

Начиная с 1849 г., в работах «Россия», «Крещеная собственность», «Старый мир и Россия» и др. Герцен сумел синтезировать достижения «западничества» и «славянофильства», создав новую социальную идею, сочетавшую ценности свободы, гуманизма и солидарности, – общинный социализм или народничество. Подобные идеи высказывались и прежде, но Герцен не только сумел сформулировать целостную систему взглядов, но и распространить ее настолько, что течение общинного социализма, с 70-х гг. известное как народничество (движение в интересах народа), стало постоянным фактором идейной и общественной жизни России.

Герцен и Прудон

Идеи Герцена по своим принципам оказались близки прудонизму и во многом предвосхитили его. В то же время было и обратное влияние: Герцен считал «Систему экономических противоречий» Прудона самым серьезным экономическим произведением последнего времени, называл Прудона учителем[7]. Но Герцен, являясь последователем Прудона, не стал прудонистом. В 50-е годы он пишет об «отце анархии» с разочарованием: в работах Прудона конца 50-х гг. «видится уже не анархия, не уничтожение власти, государства, а строгий чин, с централизацией, с вмешательством в семейные дела, с наследством и с лишением его за наказание»[8]. Прудон пытается выстроить конструктивную модель общества будущего, в котором будут реализованы все полезные функции, которые худо-бедно обеспечивает государство. Новое общество должно поддерживать единство территории и экономики (Герцен увидел в этом опасную централизацию власти, которой в прудоновском проекте нет) и даже решать вопросы наследования (удачно или нет предлагает сделать это Прудон – другой вопрос).

Герцен, увидев конструктивное начало будущего в общине, выросшей из народной самоорганизации, готов признавать только то, что вырастает органически, а не по проекту. Герцен разделяет принципы Прудона, но настроен скептически к его «конституционным» проектам. Однако практика показала, что практичнее – Прудон. В начале 60-х гг. Герцен, как мы видим, сам будет вынужден искать «строгий чин» – конституционные формы применения прудоновского федерализма в условиях начавшихся в России реформ.

Подобно Прудону, Герцен не отрицает собственность и не считает ее абсолютным правом. В прудоновской терминологии следует искать и ключ к пониманию проблемы Герценом – отрицание собственности и поддержка владения, – по Герцену, неабсолютной, относительной собственности. Он мог представить живой пример системы, основанной на владении, – общину.

Сравнивая взгляды Герцена и Прудона, современный исследователь В. Ф. Антонов, в частности, пишет: ««С чисто экономической точки зрения» Прудон не видел ничего лучшего, кроме нашей общины, но она не могла быть принята Западом как идеал развития... Прежде всего сохранение в России общины и утрата ее Западом рассматривалось им как результат стихийного развития. Вернуть Запад к общинному началу иначе, как путем социальных потрясений, нельзя, а этого Прудон, сторонник мирных преобразований, допустить не мог»[9]. На Западе модель самоорганизации, подобная усовершенствованной общине, должна была выращиваться из уже существующих социальных форм, например профсоюзов, производственных ассоциаций, кооперативов.

Община для Герцена – лишь одна из моделей самоуправления. Другой является артель работников, которая «устроена для себя, а не против кого-либо»[10].

Народникам немало доставалось от критиков за идеализацию общины. Мы увидим, что это – несправедливый упрек. Но важно понять, что община для них – вообще не идеал демократии, а лишь удобная стартовая точка, опора для развития общества к социализму. «Мы русским социализмом называем тот социализм», – писал Герцен, – «который идет от земли и крестьянского быта..., от общинного владения и общинного управления... навстречу той экономической справедливости, к которой стремится социализм вообще, и которую подтверждает наука»[11].

 

Община и социализм

Община – это самоуправление крестьян, имеющее в своем владении землю. Для Герцена особенно важно народное отношение к земле, которое «состоит в том, что будто бы всякий работающий на этой земле имеет на нее право, как на орудие работы»[12].

Что нам, современникам индустриальной эпохи, до этой крестьянской мечты о земле? (Пока поля снова не поделены частными собственниками, не огорожены колючей проволокой или не погибли под воздействием пагубных экологических изменений.) Но Герцен извлекает из крестьянской среды общий принцип, который приложим к любому работнику, не только сельскому. Работник имеет право на средства своей деятельности, и если он работает коллективно, то и право это коллективное. Таково решение проблемы, поставленной Прудоном, – никто не имеет собственности, понимаемой как суверенитет над вещами, с помощью которых работают другие люди. При таком подходе никто не может разориться окончательно, если он продолжает трудиться. Потерпев неудачу в одном деле и занявшись другим, включившись в другое сообщество, работник все равно сохраняет владение, право на распоряжение как средствами производства, так и продуктом своего труда, на участие в управлении производственным процессом. Работник остается равноправным участником общего дела. В этом – суть антиавторитарного социализма – прудонизма, народничества и близких им течений.

Община – это живая организация помощи слабым, ограничивающая своеволие сильных. Герцен пишет: «Ее экономический принцип – полная противоположность знаменитому положению Мальтуса: она предоставляет каждому место за своим столом»[13]. Община позволяет людям самостоятельно перераспределять ресурсы в зависимости от изменения ситуации, учитывать интересы новых поколений независимо от материального положения родителей. В середине ХХ в. мальтузианская проблема (нехватка ресурсов из-за роста населения) потеряла остроту. Люди не привязаны к земле, дефицит ресурсов ушел в прошлое – но ненадолго. В начале XXI века Мальтус снова актуален. Исчерпание ресурсов снова в повестке дня. А значит, актуален и социалистический принцип, по которому каждый человек имеет право на место за столом.

Герцен цитирует вышедшую в 1847 г. книгу А. Гакстгаузена о русской общине и солидаризируется с ней: «Каждая сельская община представляет собой в России маленькую республику, которая самостоятельно управляет своими внутренними делами, не знает ни личной земельной собственности, ни пролетариата и уже давно довела до степени совершившегося факта часть социалистических утопий; иначе жить здесь не умеют; иначе никогда даже здесь и не жили»[14]. Однако немецкий наблюдатель, с точки зрения Герцена, даже идеализирует общину. Сам Герцен более осторожен, он напоминает о поглощении личности общиной и о том, что именно община является базисом самодержавия.

В то же время Герцен защищает общину от неверной, с его точки зрения, критики Гакстгаузена. Так, немец считает старосту местным деспотом. Герцен возражает: «Староста и его помощники избираются миром». Он «обладает большой властью в отношении каждого члена в отдельности, но не над всей общиной; если община хоть сколько-нибудь единодушна, она может очень легко уравновесить власть старосты, принудить его даже отказаться от своей должности, если он не хочет подчиняться ее воле». Многие вопросы решаются по обычаю, советом стариков или мирским сходом[15]. По истечении срока службы староста вставал перед миром на колени и каялся, если причинил какое-либо зло[16].

Но это – только основы демократии, архаичные и консервативные. В этом состоянии община еще далека от социалистического идеала, ей предстоит развитие.

Народники сходились на том, что общину нужно освободить от невежества, пресса налогов, от деспотизма самодержавия и помещиков. Поэтому общинный социализм – свободное самоуправление организованных в общины тружеников – невозможен без демократии, без освобождения крестьян от крепостничества и без передачи им всей земли.

Герцен и Огарев считали, что современная им община должна развиваться в сторону социализма. Итогом социалистического преобразования общины может стать коллективное производство, владение и распределение. Огарев считал, что переход к коллективному производству произойдет по мере использования машин[17]. В чем же различие между народническими идеями об общине и планами колхозного строительства в СССР? В демократии, добровольности и, главное, – в самоуправлении. Ничего не идет сверху, от государственного центра. Социалистический коллектив волен сам решать, как ему жить, а колхоз подчиняется вышестоящему руководству. Коллектив самостоятелен и принимает решения сам. Колхоз – основа тоталитарного подчинения сельского пролетариата бюрократическому классу.

Но зачем вообще нужна эта общественная обработка земли, о которой мечтали народники и к которой, хотя и варварскими средствами, пришли коммунисты? Почему было не поддерживать фермерский путь развития сельского хозяйства? Ответ – в аграрном перенаселении России, в нехватке земли. Фермерский путь оптимален, если существует избыток плодородной земли. Тогда фермер прокормит себя, получит дополнительные средства, необходимые для закупки техники. Но в России для прокормления всей массы крестьян (не говоря уже о дополнительных ресурсах, которые должен получить город) необходима была быстрая интенсификация аграрного производства – внедрение техники, которая могла бы развернуться только на объединенных крестьянских наделах. Технические тенденции второй половины XIX – начала ХХ вв. отдавали преимущество крупному аграрному хозяйству. Но если с точки зрения либеральной политэкономии это хозяйство должно обеспечивать интересы прежде всего собственника земли, то по Герцену – каждой работающей в коллективе личности, а по Сталину – государства.

От существующей общины до социализма – большой путь. Община должна избавиться от своих многочисленных недостатков, крестьяне – преодолеть культурную отсталость, бесправие, покорность чиновничеству. Герцен признавал, что принцип самоуправления в общине находится «в зачаточном состоянии», но быстро развивается в условиях реформ[18]. И революционеры должны помочь этому процессу: «Вся задача наша теперь состоит в том, чтобы развить полную свободу лица, не утрачивая общинного владения и самой общины»[19].

Член общины должен иметь «все права, принадлежащие ему как особе, не утрачивая при этом прав, которые он имеет как член общины»[20]. Формулой народничества становится синтез свободы и солидарности.

 

Герцен и анархизм

Герцен вослед Прудону выступил за анархическую республику: «В республике так, как в природе, все дух и все тело, все независимо и все в отношении, все само по себе и все соединено, анархия не значит беспорядок, а «безвластие», self-government, – дерзкая повелевающая рука правительства заменяется ясным сознанием необходимых уступок, законы вытекают из живых условий современности, народности, обстоятельств, они не токмо не вечны, но беспрерывно изменяемы, отвергаемы»[21]. Соответственно, сама идея правительственной власти – это утверждение умственной неполноценности человека: «Убедить людей, что они в такой степени слабоумны, что не могут заниматься своими собственными делами, – в этом суть всякого гувернментализма»[22].

Историк В. Ф. Антонов показывает, что власть как организованное насилие по Герцену должна уступить место «власти» как принятию решений на основе свободной воли самоуправляющихся общин и согласования их интересов. «Герцен не противоречил себе, когда говорил, что анархия – это безвластие и, с другой стороны, вел речь о социальной республике, в которой «народ управляет своими делами»», – считает В. Ф. Антонов. – «Следовательно, в его представлении «анархия» не означает абсолютного безвластия. «Власть» остается, но кардинально, как показано, меняется ее сущность, ее предназначение. Она структурна, но снизу вверх. Принцип новой «власти» – свобода. Начиная с человека, общины, самодержавной в своих внутренних делах, каждая последующая ступень управления сохраняет ту же самостоятельность в пределах волости, округа, области и центра. Общины, волости, округа и области, формируя свои федерации, таким образом, снизу вверх создают ступенчатую федеральную систему социальной республики. Самостоятельность нижестоящих ступеней управления разгружала от лишних для них дел вышестоящие. «Чем свободнее лицо, община, город, провинция, тем, – писал Герцен, – меньше дела государству; три четверти труда, обременяющие ныне правительства, будут делаться сами собой, без всякого участия и ведения центрального управления» (V. 181). По мнению Герцена, основные дела народного самоуправления будут сконцентрированы в волости. «Управление в республике, – писал он, – это волостное правление, народная контора, канцелярия общественных дел, регистратура народной воли, полицейский распорядок, исполнение...» (V. 182).

Освободив таким образом все последующие ступени управления страной от канцелярских дел, Герцен в то же время указал, что их депутаты съезжаются «с такой или другой целью, – но совокупность их не может представлять верховной власти, народ выбирает не господ, а поверенных, они не выше народа, – над головой свободных людей ничего нет, ни даже неизменного уложения и окаменелого кодекса, республика смотрит на правительство вниз, оно не цель – а необходимость, не святыня права, охраняемая левитами, а контора и канцелярия народных дел» (V. 182, 364)».

«В принципе, очевидно», – продолжает В. Ф. Антонов, – «можно распространить это объяснение Герценом деятельности съезда делегатов на все ступени федерации. Но при этом ясно одно, – что съезды не представляют собой директивные органы управления, они скорее всего созываются для консультаций, согласования необходимых мер общего характера, затрагивающих интересы волости, округа, области и всей республики. В принятии решений они руководствуются только обстоятельствами возникшего дела, а не заранее сформулированным кодексом законов. На съездах, таким образом, царит дух свободного правотворчества, имеющего, так сказать, разовое применение. Или, как говорил Герцен, эти законы «не токмо не вечны, но беспрерывно изменяемы, отвергаемы» сообразно с «живыми условиями современности» (V. 364). Несколько позже, о чем будет сказано ниже, Герцен изменит свой взгляд на законотворческую деятельность Земского собора»[23]. Речь идет о предложениях Герцена и Огарева в период реформ Александра II, когда они соглашались на придание собору парламентских функций, причем даже в условиях конституционной монархии: «Царь должен стать земским. «Народ под земским царем представляет себе какую-то социальную республику, накрытою Мономаховой шапкой...»  И Герцен, и Бакунин в 1862 г. допускали, что, стань такой царь во главе народного дела, никакая иная сила не могла бы противодействовать ему», – комментирует В. Ф. Антонов. И далее: «Будет ли эта народная республика прикрыта шапкой Мономаха или нет – не имело принципиального значения. Земский царь – старшина, исполняющий волю Земского собора, не отпугивал редакторов «Колокола»»[24].

Уже в 1863 г. наступит пауза в реформах Александра II, и демократы оставят свои тактические игры. Герцен стремился к федерализму и социализму, и ему было безразлично, кто станет формальным главой новой России. Лишь бы она была новой, и лишь бы власть главы государства была формальной.

Предложения Герцена начала 60-х гг., таким образом, – это не изменение взгляда на государственность и законотворчество, а тактический поиск пути преодоления самодержавия.

По представлению Герцена, должна возникнуть тесная связь самоуправления общин и самоуправления регионов, когда вышестоящий уровень политической организации получает столько полномочий, сколько ему дает соглашение нижестоящих организаций, а сами вышестоящие органы формируются из делегатов нижестоящих. В результате не может возникнуть социальный слой бюрократии, связанный собственными интересами, – решения диктуются снизу. В этом заключаются сформулированные еще Прудоном принципы социалистического федерализма (делегирования). Политическая демократия проводится не сверху вниз, а снизу вверх, распространяясь на все уровни общества вплоть до предприятия и местной общины. В этом Герцен видит последовательный демократизм (республиканизм), который связывает с социализмом: «мы республиканцы, и республиканцы последовательные, то есть социалисты»[25].

Все это дает В. Ф. Антонову основание утверждать: «…Герцен выступил в роли архитектора-анархиста, антигосударственника. Следовательно, создаваемое им народническое направление общественно-политической мысли и освободительного движения России появлялось на свет в пеленках анархизма. Да и сам Герцен едва ли не с пеленок был верен этому идеалу. «С 13 до 38 лет я, – писал он 13 сентября 1850 г. Д. Маццини, – служил одной идее, был под одним знаменем: война против всякой власти, против всякой неволи, во имя безусловной независимости лица. Я буду продолжать эту маленькую партизанскую войну как настоящий казак...» (XXVII. 142)»[26]. Но это – длительный партизанский поход.

По мнению Герцена, «государство, как рабство, «идет к самоуничтожению», хотя его и «нельзя сбросить с себя, как грязное рубище, до известного возраста»»[27]. Свободный выбор конструктивных, продуманных решений – результат знаний. Эта связь так формулируется Герценом: «Логика – это анархия мысли, – нет необходимости применять власть, чтобы убедить меня, что 2+2=4»[28] (добавим, что иногда приходится применять принуждение к подростку, чтобы он научился арифметике и тем более логике). Из этих высказываний Герцена видно, что он непосредственно увязывает продвижение к безгосударственному обществу и способность личности воспользоваться свободой. Это может быть обеспечено культурным уровнем человека и коллективом как его экономической опорой в эпоху разделения труда.

Анархо-федерализм гарантирует подлинное самоуправление, а подлинное самоуправление – свободу культурной личности в общине – основу социальной философии народничества.

Герцен и реформизм

Герцен избрал прудоновскую стратегию движения к будущему обществу. Анархизм сочетается у Герцена с реформизмом, критическим отношением к насилию и защитой постепенности, эволюционности продвижения к анархическому обществу. Такими же были и взгляды «отца анархизма» Прудона. «Я и теперь еще убежден», – писал Герцен в 1865 г., – «что мы можем идти далее по пути социального развития без общих потрясений, без экспроприации, без колонизации, без всех тех страшных вещей, которыми в Европе останавливают, как медузиной головой, естественный ход дел»[29]. Движение к свободе невозможно путем революционных скачков в обратную сторону – к диктатуре. Революция закрепляет тот общественный строй, который побеждает в результате ее. Но немедленный переход от авторитарного строя к абсолютной свободе невозможен. Поэтому стратегия освободительного движения также может иметь два основных варианта: либо революционная диктатура, которая меняет социально-экономический строй, но отдаляет свободу (и тем качественно искажает сам характер нового строя, удаляя его от социалистических идеалов), либо постепенное эволюционное движение, когда каждая новая социально-политическая система предоставляет человеку больше личной и социальной свободы, чем предыдущая. Эту вторую стратегию избрали прудонисты и основатели народничества.

Герцену враждебен любой централизм власти, даже если он осуществляется под социалистическим знаменем. В. Ф. Антонов так реконструирует ход рассуждений Герцена: «Социализм без «политической свободы, без равенства в правах быстро выродится в авторитарный коммунизм» (ХХ. Кн. 1. 88–89). А это несовместимо с идеалами свободы. Надо ликвидировать централизацию, которая убивает все индивидуальное, характерное, местное; она «всегда будет качаться между Николаем и Бонапартом»». Революционное «правительство «чрезвычайно управляет... во все вмешивается, все регламентирует, обо всем беспокоится» (ХIV. 22; ХII. 53). Но Герцен не допускал и абсолютной децентрализации, как в Германии, которая, писал он, «лежит в своем расчленении» (ХIV. 22). Есть среднее между этими крайностями – федерация по американскому и швейцарскому образцу. Он утверждал, что централизация «противна славянскому духу; федерализация гораздо свойственнее его характеру» и может осуществиться при социализме (VII. 315, 316)»[30]. Неудивительно, пишет В. Ф. Антонов, что «в советской литературе анархизм справедливо представлялся врагом марксизма, в данном случае централизации управления при диктатуре «пролетариата». Но она видела в нем и отрицание всякого порядка, дисциплины во имя абсолютного своеволия. Однако герценовское понимание анархизма совсем иное. Поясняя его, он писал: «...если «анархия» значит беспорядок, произвол, разрыв круговой поруки, несоответствие разуму, – то социализм борется с ней еще более упорно, чем монархия» (XXV. 257). Это новый, непохожий ни на одну из его западных ветвей, народнический анархизм...»[31].

Все же «непохожесть» народничества не стоит преувеличивать. Между взглядами Герцена и Прудона нет принципиальных различий. Герцен и Чернышевский признавали Прудона своим учителем и с большим пиететом относились к Оуэну, Блану и другим западным социалистам. Но Герцен не был эпигоном прудонизма, он был вполне оригинален в своих ключевых идеях, и в конце жизни уже учитель шел вослед ученику. Прудонизм и народничество – два варианта по сути одного течения социализма – федеративного, антиавторитарного, реформистского и анархического по своим стратегическим целям.

Проанализировав взгляды Герцена и Чернышевского, В. Ф. Антонов заключает: «народничество возникло как мирное, реформистское анархо-социалистическое движение»[32]. Этот вывод, по крайней мере – применительно к Герцену, подтверждается и другим авторитетным исследователем народничества Н. М. Пирумовой: «Федерализм Герцен имел в виду не государственный»[33]. Под социализмом Герцен понимал «общество без правительства»[34].

Реформистская стратегия антиавторитарного (либертарного) социализма роднит идеи Оуэна, Прудона и Герцена.

В отличие от чисто коммунитарного, аполитичного движения, народники всегда думали о политических условиях, обеспечивающих социальные преобразования. Без них производственные и территориальные общины, качественно отличающиеся от среды, будут раздавлены системой. В этом – угроза, связанная с реформизмом. Неторопливые темпы движения могут привести к его растворению в среде, поглощению окружающим обществом. Такая угроза, если она начинает преобладать, оправдывает радикализм, форсирование перемен.

Для понимания герценовской стратегии реформизма очень важен его спор со старым товарищем М. Бакуниным. Первоначально Герцен полагал, что Бакунин сознательно преувеличивает свой радикализм, работая с молодежью[35]. «Великий бунтарь» то обещает быстрое пришествие анархии, то разрабатывает модели коллективистского социалистического общества. Убедившись, что лидер анархистов увлекся радикальными правилами игры, которые диктует открытое провозглашение столь высокой цели, как анархия, Герцен вступил с ним в дружескую полемику, остающуюся актуальной для любых сторонников преобразования общества.

Герцен выступал против бакунинского разжигания революции, за путь к социализму «без кровавых потрясений»[36]. При этом он прямо говорит, обращаясь к Бакунину: «Дело между нами вовсе не в разных началах и теориях, а в разных методах и практиках»[37]. Цели теоретиков народничества – Герцена, Бакунина, Лаврова – одинаково радикальны, все они в это время выступали за безгосударственный социализм и общинный коллективизм.

Герцен напоминает Бакунину, что «в истории можно забегать – но уж тогда отвыкни жалеть погибающих, жалеть личности. И действительно, ни Пугачев, ни Марат их не жалели»[38]. Если человеческая личность – высшая ценность, дозволительно ли ее «не жалеть»?

Спор Герцена и Бакунина по вопросам тактики предвосхищает споры меньшевиков и большевиков в марксизме. Некоторые меньшевики даже восприняли Ленина как историческую реинкарнацию Бакунина. Но это мнение несправедливо в отношении как Ленина, так и Бакунина. Ленинский радикализм вполне соответствует революционно-государственным идеям Маркса, в то время как бакунинский радикализм исключает организованное насилие, принуждение к свободе: «Социализм не жесток, он в тысячу раз человечней якобинства, я хочу сказать, политической революции. Он нисколько не помышляет против личностей, даже самых зверских, прекрасно зная, что все люди, дурные или хорошие – лишь неизбежный продукт того социального положения, какое создали им общество или история. Социалисты, правда, не могут, конечно, помешать, чтобы в первые дни революции в порыве гнева народ не истребил нескольких сотен лиц среди наиболее гнусных, наиболее яростных и наиболее опасных; но когда этот ураган пройдет, они со всей своей энергией будут противиться хладнокровно организованной политической и юридической лицемерной резне»[39].

Да, сам Бакунин против систематического террора, но народная стихия может вынести на авансцену самых мрачных убийц. Герцен понимает, что избавиться от существующего античеловеческого строя нельзя без революции, но нужно понимать, что революция лишь разрушает, а не созидает: «акушер должен ускорять, облегчать, устранять препятствия»[40]. «Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри»[41], – возражает Герцен, оппонируя таким образом и Марксу, и Бакунину, и радикальным либералам.

Дело ведь не только в том, чтобы свергнуть режим силой. «Старый прядок вещей крепче признанием его, чем материальной силой, его поддерживающей»[42]. За этим словами Герцена стояли фундаментальные разногласия если не в целях, то в исходной точке – в понимании народа, которые Н. М. Пирумова характеризовала так: «Бакунин считал, что «народ – социалист по положению и инстинкту», а Герцен – что «народ – консерватор по инстинкту»»[43]. Герцен даже предложил выявить волю народа с помощью Учредительного собрания. Эта идея позднее приобрела большую популярность, но ее воплощение так и не разрешило спора двух мыслителей.

 

Разные дороги истории

Суммируя свою программу, Герцен пишет: «Итак, элементы, вносимые русским крестьянским миром, элементы стародавние, но теперь приходящие к сознанию и встречающиеся с западным стремлением экономического переворота, состоят из трех начал, из:

1) права каждого на землю,

2) общинного владения ею,

3) мирского управления.

На этих началах, и только на них, может развиться будущая Русь»^[44]. Это – программа для аграрного общества. Переформулируем эти принципы более универсально:

1) право каждой личности на доступ к ресурсам и средствам труда;

2) коллективное владение ими;

3) самоуправление в рамках коллектива и общины, их федеративное объединение снизу вверх.

Добавим и четвертое ключевое положение взглядов Герцена: свобода личности, понимаемая как ненасильственное самовыражение культурного человека.

Сам Герцен не считает свой социализм венцом человеческой истории: «Социализм разовьется во всех фазах своих до крайних последствий, до нелепостей. Тогда снова вырвется из титанической груди революционного меньшинства крик отрицания, и снова начнется смертная борьба, в которой социализм займет место нынешнего консерватизма и будет побежден грядущею, неизвестною нам революцией»[45]. Позиция народничества в этом отношении диалектичнее марксистской, для которой после коммунизма никакого нового социального строя не будет.

При всем своем эволюционизме и реформизме Герцен чрезвычайно радикален. Но это – радикализм мысли. Он заглядывает очень далеко в будущее и в то же время ищет пути из отсталого настоящего в это будущее. Согласимся с Н. М. Пирумовой в том, что «плодотворность поиска Герценом решения социальных проблем аграрной страны доказана полувековым господством народнической идеологии в России и близкими социальными моделями, возникшими в ряде развивающихся стан»[46]. Но значение идей Герцена далеко выходит за рамки аграрных стран, и эти идеи вполне созвучны нашему времени. Так что слова «развивающиеся страны» следует трактовать расширительно. Герцен актуален для тех стран, которые действительно развиваются. Вослед ему пошли и те марксисты, которые не желали прозябать в ожидании, когда «вызреет» последняя предпосылка социализма, и революционеры Третьего мира, изменившие своими действиями лицо планеты.

Герцен показал, что история не одномерна, она не является паровозом с европейским локомотивом и прицепными вагонами, обязанными ехать по тем же рельсам. Объемное, не однолинейное представление об историческом процессе развивали затем в полемике с марксизмом и либеральным западничеством другие народники, такие, как Н. Михайловский и В. Чернов. Даже не будучи социалистом, сегодня уже нельзя не признавать важности национальных путей от одной фазы развития человечества к другой, роль национальных особенностей и традиционных институтов, скажем, в модернизации Японии.

Россия, сохранившая общину, оказалась своего рода экологическим резервом Европы, где выжили ростки отношений, необходимых, по мнению народников, для спасения цивилизации. «Германская община пала, встретившись с двумя социальными идеями, совершенно противоположными общинной жизни: феодализмом и римским правом. Мы же, к счастью, являемся со своей общиной в эпоху, когда противообщинная цивилизация гибнет вследствие полной невозможности отделаться, в силу своих основных начал, от противоречия между правом личным и правом общественным»[47] – пишет Герцен. «Противообщинная цивилизация» тогда не погибла, хотя и пережила тяжелейший кризис. Сегодня, в XXI веке, когда цивилизация вновь стоит перед лицом тяжелейших кризисов, идея возрождения низового производственного и территориального самоуправления опять оказывается актуальной. Община не сумела пережить сталинских «великих потрясений». Но общинная психология, вероятно, оказалась более живучей. Герцен надеется, что «в шатких и неустоявшихся экономических и юридических понятиях, в смутном праве собственности, в отсутствии мещанства (имеется в виду класс мелких и средних собственников) и в необычайной усвояемости чужого мы имеем шаг перед народами, вполне сложившимися и усталыми»[48].

Но и «усталые» народы получили второе дыхание благодаря вызову социализма и советского рывка в будущее, в котором были не только марксистские, но и народнические черты. Сегодня к этому импульсу добавляются новые – постиндустриальные – тенденции. В мире развиваются новые общественные отношения, основанные не на узкой специализации и управлении человека человеком, а на горизонтальных, равноправных общественных отношениях, самоорганизации и самоуправлении. Производственное самоуправление, формирование корневых низовых гражданских структур, новый всплеск коммунитаризма в пространстве Интернета с его многочисленными группами-«общинами» – все это говорит о том, что самоуправленческий социализм, наиболее последовательно представленный анархизмом и народничеством, имеет в XXI веке новые перспективы для развития. Коммунистическая попытка заменить капитализм централизованной ассоциацией трудящихся, работающих по единому плану, провалилась. Но капитализм не вечен. Его кризис очевиден. На смену капиталистической цивилизации может прийти одичание, социальная дегенерация, либо принципиально новое общество, основанное на самоуправлении, новой, постиндустриальной общинности, которая каждому даст место за своим столом – как мечтал об этом Герцен.