Гловели Георгий Джемалович –
д.э.н., профессор, руководитель Центра методологических
и историко-экономических исследований,
Институт экономики РАН

Университеты А. Богданова

В начале 90-х годов XIX века в архаически сословной, кондовой, но капитализирующейся Российской империи после контрреформенного десятилетия «тоски, скуки, цинизма и равнодушия» блеснула «идея пролетариата»- лучом «надежды на какое-то великое решение»^[1]. Она стала новой сплачивающей силой для революционного студенчества. В 1891 г. выходец с Кубани Михаил Бруснев, учившийся в Технологическом институте, организовал в Петербурге социал-демократическую организацию и первую маёвку, на которой выступил организатор рабочих кружков ткач Федор Афанасьев. Через несколько лет жандармы уже отмечали начавшееся «марксобесие» - множились кружки студентов и рабочих по изучению марксизма и «союзы борьбы за освобождение рабочего класса» в столицах и провинции.

Один из самых значительных кружков, созданный механиком Иваном Савельевым и объединивший рабочих Оружейного и Патронного заводов и самоварной фабрики, возник в Туле – «матери» русской фабричной металлообработки. Организатор привлёк для занятий с рабочими местных ссыльных «интеллигентов» - исключённых из Московского университета студентов Александра Малиновского и Владимира Руднева и учителя Ивана Скворцова.

Малиновский, сын учитель-инспектора из Белостокского уезда Гродненской губернии, и Руднев, коренной туляк, сын земского врача (лечившего Л. Н. Толстого), вместе учились в Тульской классической гимназии, проявив большие способности к математике и склонность к естествознанию. Оба поступили в Московский университет, где Малиновский специализировался по биологии, а Руднев – по химии. Включились в деятельность Союзного совета землячеств, устроившего осенью 1894 г. обструкцию маститому историку Ключевскому за восхваление почившего в бозе императора Александра III. Среди арестованных после этого инцидента был и А. Малиновский. Выдворенный в Тулу, он «на перепутьи между народовольчеством и марксизмом» встретился с Иваном Савельевым и был им введён как лектор в кружок юных рабочих, «набранных по личным связям и внешним признакам интеллигентности». Стремившиеся разобраться в общественном устройстве и своей роли в нем, рабочие «отнюдь не были просто пассивным материалом для педагогического воздействия». Они быстро дали понять своему «наставнику», что выбранные для занятий пособия - популярные «Экономические беседы» земского народника Н. А. Карышева и университетский учебник политэкономии катедер-социалиста И. И. Иванюкова - не подходят. «Объяснительное чтение быстро превратилось в скучное предисловие, за которым следовали живые беседы, уходившие очень далеко от затронутых чтением сюжетов. В этих беседах стихийно и упорно выступали определённые тенденции, само собою намечалось определённое направление для ищущей мысли молодого лектора: соединять, как звенья одной сложной цепи развития, явления технические и экономические с вытекающими из них формами духовной культуры»^[2].

Когда в кружок вошли В. Руднев и И. Скворцов, сложившийся оригинальный курс лекций был доведён до книги «Краткий курс экономической науки» (1897), вышедшей под псевдонимом «А. Богданов». Она снискала неожиданный успех и прославила автора. Это был первый русский марксистский экономический учебник, а породивший его кружок разросся в тульскую социал-демократическую организацию. Книгу высоко оценил В. Ульянов^[3], сообщавший сёстрам, что сам не возьмётся писать учебник политэкономии, поскольку «трудно конкурировать с Богдановым»^[4].

Сам же Богданов, продолжая из года в год занятия в кружке, поставил перед собой задачу дать ответ на широту и разнообразие запросов рабочих в области «общего мировоззрения». Не ограничиваясь переизданием востребованного учебника (1899), он книгой «Основные элементы исторического взгляда на природу» (1899) заявил о себе также как философ. Одновременно успел экстерном закончить медицинский факультет Харьковского университета. А затем - новый арест и новая ссылка – в Калугу, вместе со старыми друзьями Владимиром Рудневым и Иваном Скворцовым, теперь известными как «В. Базаров» и «И. Степанов», и новым другом – талантливым публицистом и оратором Анатолием Луначарским. Все они определились как последователи марксизма - «современной школы социологии»^[5]. Новый 1900 год встречали обсуждением докладов, подводивших итоги XIX века для естествознания (Богданов), искусства (Луначарский), международного рабочего движения (Степанов).

Переведённые на новое место ссылки в Вологду, Богданов и Луначарский возглавили литературную группу содействия газете «Искра» и партийному строительству в соответствии с организационным планом, изложенным в книге Н. Ленина «Что делать?», а выдвинувшийся из тульского кружка Богданова рабочий-организатор токарь Сергей Степанов присоединился к большевикам на Втором съезде РСДРП. Пребывая в Вологде, А. Богданов в качестве топографа участвовал вместе с другим ссыльным, будущим известным полярным исследователем Владимиром Русановым, в экспедиции по Коми-Зырянскому краю и начал эпистолярное общение с прославленным писателем Максимом Горьким. Первый издатель произведений Горького А. П. Чарушников стал и издателем философских сочинений Богданова. В одной из этих работ Богданов писал: «Товарищеский кружок людей, сознательно стремящихся к одной общей цели, которая глубоко проникает собою всю их жизнь, чувства и волю, налагает свой отпечаток на все их мысли и представления. Кто жил в такой группе, жил в ней реальной, а не призрачной жизнью - потому что бывают и призрачные объединения - для того эти отношения навсегда останутся лучшим, самым дорогим из всего, что дал ему жизненный опыт - конкретным образом практических идеалов нашего времени и в то же время зародышевой формой их осуществления»^[6].

Позже, в статье «Пролетарский университет», Богданов подчёркивал, что характер всей его последующей, научной и философской работы в сильнейшей степени предопределило кружковое впечатление, что «слушателей наших занимает и привлекает более всего не специализированный характер научных методов, а, напротив, их взаимная связь, то, что в них находится общего и сходного. Мы наталкивались на какое-то прирождённое стремление к монизму, от нас требовали монистических ответов на всевозможные проклятые и не проклятые вопросы»^[7].

Но до погружения в рабочую среду был Московский университет, где студент Малиновский лично познакомился с профессором Тимирязевым, книги которого запоем читал ещё гимназистом наряду с сочинениями Чернышевского, Писарева, Сеченова. А о Тульской классической гимназии казеннокоштный золотой медалист вспоминал с отвращением: «жил в условиях казарменно-тюремных»; «злостно-тупое начальство приучило меня бояться и ненавидеть властвующих и отрицать авторитеты»^[8]. Однако, по свидетельству младшего товарища Измаила Соболева, Малиновский пользовался дружеским уважением у соучеников; безотказно разъяснял трудные вопросы, знакомил с «совершенно новыми для нас взглядами на природу», а в старших классах – и со своими «учёными записками» о влиянии природы на человека, о значении научных открытий и изобретений для человечества^[9].

Из этих отрывочных воспоминаний можно заключить, что в рабочий кружок студент-бунтарь, отринувший авторитеты вплоть до государственного строя, пришёл с чувством коллективизма и «стремлением познающего ума к цельности»^[10]. Сотворчество с рабочими придало этим чувствам и стремлениям творческий импульс к систематизации всего научного познания на основе «исторического монизма» Маркса.

В истории философии велико значение кружков; в России, быть может, особенно. Но, пожалуй, только в одном случае исходный импульс к построению философской системы был дан рабочим кружком. И это был импульс от тульскогокружкак построению Богдановым философской системы эмпириомонизма.

Марксизм как исследовательская программа

«Марксизм стал для него научным откровением»^[11] - вспоминал о Богданове его друг Луначарский. Сам Богданов, выступая однажды в Комакадемии на тему «Гениальность и талант с социологической точки зрения» (январь 1923), высказал такое понимание гениальности Маркса в сравнении с талантом марксистского «ортодокса» К. Каутского. «Все время Маркс протаскивает через какие-то границы… за пределы того, что он сам сказал», и разрывает границы между философской учёностью и, казалось бы, совершенно отдалённой от неё областью материального производства, между наукой и рабочим классом^[12]. В сравнении с ним талант Каутского – это отлаженная работа на ограниченном поле. Материал тяжеловесной, туманной, труднопонятной 1-й главы 1-го тома «Капитала» Маркса изложен Каутским просто и доходчиво. Но, перечитывая эту главу у самого Маркса, «вы начнёте находить что-то новое, вы скажете: “А, этого я не видел, а это очень важно”. Читаете в третий раз – опять что-то новое. Прочитаете Каутского второй раз – тут получается то же самое, что и в первый раз»^[13].

В марксизме как социальной философии Богданов находил высшее выражение охвата разрозненного материала отдалённых друг от друга областей, определяемое задачей изменить мир, поняв его как человеческую деятельность, практику, а субъекта этой деятельности – как социального, коллективного субъекта. Марксистское решение «проклятых вопросов философии» Богданов находил в «Тезисах о Фейербахе»: только в коллективной практике человеческий опыт становится действительностью – «совокупностью практических и познавательных отношений человека к миру»^[14].

Отсюда Богданов выводил «коперниканский» переворот Маркса в политэкономии: её обоснование с точки зрения производительного класса и соединение с рабочим движением - «идея пролетариата», сделанная «могучим орудием организации»^[15].

Но завет Маркса - «идите дальше». В том числе и в «монистическом» исследовании связи между производительными силами, производственными отношениями и духовной культурой (правовой и политической надстройкой и формами общественного сознания). Идти дальше Маркса – значит уточнять, в соответствии с изменениями техники крупного машинного производства, понятия производительных сил и экономической структуры. Выяснять необходимость (и в какой мере) идеологии для общества. Установить связь «исторического монизма» с учением о развитии в других областях жизни, с интегративными тенденциями в естествознании (энергетизмомиэволюционизмом).

Богданов расширял материалистическое понимание истории до социологии знания, стремившейся объяснить генезис всех форм духовной культуры из коллективно-трудовой практики. Обобщение: «мышление возникло из того, что не есть мышление, т. е. из бытия; идеология развилась из того, что не есть идеология – и марксисту легко понять, из чего именно: из социальногобытия, или производства»^[16]. Опору для применения этого социально-генетического» подхода Богданов находил в «Науке о мысли» филолога-ориенталиста Макса Мюллера; «лингвистической археологии» Л. Нуаре и Л. Гейгера (гипотезы о порождении речи коллективными трудовыми действиями); исследовании экономиста исторической школы К. Бюхера «Работа и ритм» (то же о музыке и танцах). Наконец, в «современной форме позитивизма, развившейся на почве новейших методов естествознания»^[17]. Она получила известность в философии как эмпириокритицизм. Богданов не преминул заметить, что философы, воздавая должное своему коллеге по «цеху» Р. Авенариусу, превзошедшему всех предшественников и современников по искусственной трудности изложения, игнорировали те же по существу, но изложенные общедоступным языком воззрения физика Э. Маха^[18]. А в трудах Маха Богданов видел во-первых, яркое выражение «грандиозной научно-технической революции, которая развертывается на наших глазах»: великие открытия в естествознании, разрывавшие границы между физикой и химией, между науками о неорганической природе и биологией. Во-вторых, «гносеологическийдемократизм» - принципиальное «признание равноценности “моего” опыта и опыта моих “сочеловеков”, насколько он мне доступен путём их высказываний»^[19]. В философии Маха индивидуумы эквивалентны в системе познавательного опыта, как в политэкономии Маркса они эквивалентны в системе трудового опыта. Наконец, в-третьих, понимание практического характера науки, связи ее теоретических обобщений с обыденным технически-трудовым опытом, показанной в трудах Маха по истории механики и теплофизики, которые «производят почти иллюзию, что они написаны марксистом»^[20].

Но при всем пиетете к Маху Богданов считал философию австрийского физика ограниченной тем, что она выражает идеологиютехнической интеллигенции^[21] (термин введен Богдановым). Социальной группы, растущей и динамичной как организующий элемент крупного промышленного производства, но нереволюционной, консервативной ввиду сравнительного экономического благополучия на службе у капитала и государства^[22]. Пролетариат же, будучи классом соработников, вовлечённых в применение наиболее общих методов воздействия человечества на природу, одновременно является классом, революционизируемым буржуазной и государственной эксплуатацией^[23]. Историческую миссию этого класса Богданов связывал с преодолением ветвей исторического «дробления человека»: отделением организаторов-повелителей от исполнителей и специализации.

В переломных 1890-х в России от марксизма ждали «откровения» экономического и политического: 1) обоснования роста национальных производительных сил по европейскому пути и 2) определения социальной силы, на которую можно опереться в борьбе с прогнившим самодержавием. Казалось, что марксизм как «экономический материализм» и учение об «исторической миссии» рабочего класса обещает дать решение обеих проблем.

Но это «историологическое учение»^[24], стремглав ударив по обветшалому народничеству, столь же быстро утратило единство, разошлось к двум полюсам - «ортодоксии» и «критики». В столпа социал-демократической «ортодоксии» превратился Плеханов, организовавший первую эмигрантскую русскую марксистскую группу с намерением «создать из «Капитала» Прокрустово ложе» и под псевдонимом Бельтов выпустивший в России книгу «О развитии монистического взгляда на историю». Неокантианский «критический марксизм» двинулся к «новому идеализму» с вниманием к оттенкам национальной и религиозной традиции, и волной ревизионизма полился в сторону не только от социал-демократическойортодоксии, но и вообще от рабочего движения («борьбы за пятикопеечные улучшения», как выразился Н. Бердяев) - к либерализму вплоть до «национальной идеи буржуазии» (веховство «Русской мысли»).

А. Богданов наряду с ортодоксами принял активное участие в полемике с русскими ревизионистами первой волны или экс-марксистами, как он их называл. Но вскоре, однако, ортодоксы объявили ревизионистом его самого. Богдановская «редакция» марксистской философии посягала на буквы диалектического материализма. Для «плехановской ортодоксии» эти буквы оказались слишком прописными.

В 1910 г. обе крупнейшие российские энциклопедии - Новый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона (том 7, стб. 54-55) и Энциклопедический словарь «Гранат» (том 6, стб. 96-98) помещают статьи о «современном писателе-марксисте» и философе А. Богданове, причём «Гранат» отметил резко отрицательное отношение к философии Богданова «представителей ортодоксального марксизма, гл. обр., Плеханова».

За страницами старых энциклопедий, естественно, осталась активная политическая деятельность Богданова как видного большевика («Рядового», «Максимова», «Вернера») - члена ЦК РСДРП, фактического организатора III съезда РСДРП (1905), одного из руководителей Боевой технической группы ЦК во время первой русской революции. Оставим и мы за скобками зенит и закат Богданова-партийца, выведенного как раз в 1910 г. из ЦК. По настоянию В. Ульянова, в качестве «рядового марксиста в философии» Вл. Ильина навесившего на «махизм» ярлык «реакционной буржуазной философии», а в качестве тактика Н. Ленина утверждавшего о прямой связи этой философии с «ультиматизмом» и «отзовизмом» ^[25]. Отметим только, что организованная Богдановым вместе с Горьким и Луначарским заграничная партийная школа на в Италии на о. Капри рассматривалась позже самим Богдановым как новый прообраз Пролетарского университета.

Раскол и школа

Богданов и Луначарский лично познакомились с Горьким в революционном декабре 1905 г. в редакции первой легальной большевистской газеты «Новая жизнь», а в 1908 г. переехали жить на Капри и убедили писателя, увлёкшегося их философскими построениями, в целесообразности организации заграничной школы для подготовки новых партийных кадров из числа рабочих из российской глубинки. В ту пору интеллигенция занялась «переоценкой ценностей», отбрасывая прежнее «рабочелюбие» ради «богоискательства» и «проблемы пола»; в поредевших партийных ячейках РСДРП на местах как ветром посдувало разочарованных интеллигентов, и «без привычки солоно приходилось рабочему, когда он выводил корявые буквы нужной резолюции на собраниях. Ещё труднее было готовиться к солидным теоретическим докладам... Корявые резолюции и плохие доклады не удовлетворяли никого. Надо учиться - этот вывод напрашивался сам собой. Но где и как учиться? Было трудно найти руководителей, ещё труднее уберечься от полиции. Десятки кружков были раскрыты, участники высылались, руководители пропадали»^[26].

Горький, охваченный «облаком горячей, мучительной злобы» к разошедшейся «по кабакам и бардакам» русской «внеклассовой» интеллигенции, лелеял мечту о формировании новой интеллигенции из «сильных, здоровых, жадных до образования рабочих людей». Одного из таких людей он увидел в рабочем-уральце Никифоре Вилонове. Известный в партийных кругах как «Михаил Заводский», Вилонов приехал на Капри с «матовым румянцем» туберкулёза на щёках; во время одного из тюремных сроков он сделал попытку самосожжения, был облит тюремщиками холодной просоленной водой и брошен на 8 дней в карцер, что разрушило его могучее от природы здоровье. Однако Горький почувствовал в нем скрытую веру в «человечество героев, развившееся до степени космической силы»^[27]: «Какой, между прочим, великолепный парень этот рабочий, какую интеллигенцию обещает выдвинуть наша рабочая масса, если судить по этой фигуре!»^[28]

В свою очередь Богданов и Луначарский, взявшись помогать «Михаилу» в изучении философии и естественных наук, увлекли его идеями «монистической» организации опыта и пролетарского культурного движения. Вилонов загорелся мыслью, что заграничная школа может стать Рабочим университетом, прививающим стройное практически-ориентированное мировоззрение.

В феврале 1909 г. Вилонов и Горький обратились с открытым письмом к рабочим московской организации РСДРП, предлагая Московскому Комитету санкционировать устройство заграничной партшколы и выбрать для неё слушателей от местных ячеек в России. Московский Комитет отказался «взять на себя ответственность за подобное предприятие» - под давлением редакции ЦО РСДРП(б) «Пролетарий», которой Ленин навязал свой взгляд на затею школы как на попытку создать фракционную группу «сторонников отзовизма, ультиматизма и богостроительства». Но энергичную агитацию за партшколу повёл находившийся в Москве секретарь Бюро центрального промышленного района РСДРП Станислав Вольский. А Вилонов, разочарованный «элементами закулисной игры в столь простом и ясном деле», стал возлагать ещё большие надежды на школу как «на силу, которая может оздоровить наши организации».

После ареста Станислава в мае 1909 г., снедаемый нетерпением Михаил, несмотря на отговоры товарищей, с риском ареста и смерти ввиду тяжёлой формы туберкулёза, лично отправился в Россию для организации ускоренного выбора учеников для школы и за июнь 1909 г. добился решения Московской Окружной конференции РСДРП о поддержке школы, хотя с условием обязательного контроля за ее деятельностью со стороны Большевистского Центра. Таким образом, будущая школа априори ставилась в двусмысленное положение, поскольку Большевистский Центр во главе с Лениным, не сумев блокировать инициативу каприйцев, подчёркивал свою враждебность к ним как к «фракционерам» и «богостроителям», а, с другой стороны, фактический организатор школы Михаил Вилонов не желал усугубления раскола в партийных рядах.

Для учёбы в школе местные организации РСДРП выбрали 13 рабочих: 9 - из различных районов Москвы и Московской губернии, по одному - из Болхова (Орловская губерния), Сормова, Шуи и Гуся Хрустального. Субсидии школе организовал Горький, привлекая, кроме собственных, средства Шаляпина, писателя Амфитеатрова и своего нижегородского знакомого В. М. Каменского – инженера и мецената, сына одного из владельцев «Пароходства братьев Каменских на Волге и Каме». Для занятий был выделен нижний этаж виллы Горького; рабочих разместили в трёх домиках; жена Богданова Наталья(1865-1945) и его младшая сестра - жена Луначарского – Анна (1883-1959) - взяли на себя заведование столовой.

Педагогика сотрудничества

Остров-«камушек» с удивительным климатом и роскошной флорой (цветущие розы, олеандры, вечнозеленые лимонные рощи, огромные кактусы, кипарисы, пальмы) произвел на рабочих огромное впечатление; «все окружавшее казалось им сказкой»^[29]. Однако на первом организационном собрании школы 3 и 4 августа ученики показали, что приехали на Капри отнюдь не для того, чтобы широко раскрывать глаза. Они «знали, чего хотели от школы, и внесли со своей стороны в программу ряд изменений»^[30]. Таким образом, Каприйская школа, как 15 годами ранее богдановский тульский кружок, стала опытом педагогики сотрудничества.

Первоначальную лекторскую группу составили Богданов, Луначарский, Горький, литературовед Василий Десницкий-Строев, историограф РСДРП М. Лядов-Мандельштам и Г. Алексинский. Помимо учеников школы, на лекциях могли присутствовать в качестве вольнослушателей проживавшие на Капри партийцы-эмигранты. Михаил Вилонов почти не занимался в школе: после трудной поездки в Россию он слег, проживая отдельно вместе со своей женой Марией и маленькой дочкой. Однако на Пленуме Совета школы 16 августа он настоял на резолюции, подтверждавший согласие школы на идейный контроль со стороны Большевистского Центра. Его членам - Ленину, И. Дубровинскому и М. Владимирову - были посланы приглашения приехать в качестве лекторов. Аналогичные приглашения были направлены К. Каутскому, Розе Люксембург, Ю. Мартову, Г. Плеханову, М. Покровскому, Д. Рязанову, Л. Троцкому. Из всех приглашённых приехал лишь один Покровский; Плеханов не ответил вовсе, остальные в разной форме - от приветливой и любезно-извинительной, как Каутский и Люксембург, до вызывающей, как «ленинцы», отказались. Позднее, в конце октября, лекторскую группу пополнил освобождённый Станислав Вольский. В итоге были прочитаны следующие курсы лекций: Политическая экономия – Богдановым; Теория и история профессионального движения, история Интернационала и германской социал-демократии - Луначарским; История РСДРП - Лядовым; История России – Покровским; История русской литературы - Горьким; Церковь и государство в России – Десницким-Строевым; Аграрный вопрос - Стан. Вольским; О синдикализме и финансах - Г. Алексинским.

Программа была весьма напряжённой; школьное расписание таково: утром - самостоятельные домашние занятия учеников, проработка ранее прослушанных лекций; с полудня до 6 часов вечера - две лекции с двухчасовым перерывом на обед; с 6 до 8 вечера - практические занятия по ведению партработы. Кроме того - внеочередные собеседования, ознакомление с наиболее интересными материалами европейской социалистической печати. Отдыхать полагалось лишь по воскресеньям. С трудом привыкавшие к усиленным занятиям слушатели уставали. Видя это, лекторы сочли возможным несколько сократить продолжительность лекций, оставляя после каждой из них время на вопросы и ответы.

Вдумчивостью и основательностью обратил на себя внимание лекторов слушатель «Аркадий» (Фёдор Калинин) из Ивановского края. За плечами этого 27-летнего ткача была организация в 1905 г. в городе Александрове Владимирской губернии захвата власти рабочими – «Александровская республика». Когда Аркадий делал перед преподавателями доклад о своей революционной работе, Луначарский шепнул сидевшему рядом Богданову: «Вот тебе тип рабочего-организатора». Богданов ответил: «Можно порадоваться за русское рабочее движение»^[31].

На практических занятиях в школе рабочие учились приёмам агитационного воздействия на массу (постановка голоса, образный строй речи, умение полемизировать), навыкам лекционной работы, умению писать рефераты и составлять резолюции, ведению различных отделов местной рабочей газеты: корреспонденции, передовые статьи, фельетоны по программным вопросам. Для оживления занятий лектора предложили инсценировать «предвыборную кампанию»: Алексинскому досталась роль эсера, Лядову - октябриста, Горькому - черносотенца, двое слушателей взялись выступить «кадетами», а остальные - большевиками и меньшевиками. Опыт «предвыборной полемики» имел большой успех.

Некоторые рабочие на практических занятиях смущались, забывали, другие, напротив, обнаруживали смышлёность и толковость. 19-летний кузнец «Пахом» (Василий Люшвин) без робости делал доклады, бойко произносил речи, писал статьи. Самым способным из учеников считался наборщик «Яков» (Константин Алферов). Сам он почти полвека спустя вспоминал, что написал «бойкую агитку, разоблачающую контрреволюционный характер столыпинского правительства и пресмыкательство перед ним российской буржуазии»^[32].

Горький на практических занятиях по газетному делу просматривал, разбирал и правил написанные слушателями «передовые статьи» на злободневные темы российской политической жизни, отмечал недостатки стиля и давал советы по его исправлению. Одного из рабочих - своего земляка, сормовского слесаря «Арсения» (Михаила Яковлева), у которого выходили недурные рассказы, - Горький настойчиво уговаривал писать^[33].

Луначарский, которого Богданов считал лучшим оратором Европы после французского социалиста Жана Жореса, потряс слушателей ораторским искусством и, помимо основного курса, дополнительно прочёл в школе курс всеобщей истории искусства, который неожиданно возымел у рабочих наибольший успех. Кроме того, Луначарский вместе с учениками и Горьким выезжал на экскурсии в Неаполитанский музей, на развалины Помпей и Геркуланума, сопровождая эти поездки темпераментными рассказами. Об итальянских катакомбах, скрывавших первых христиан от преследований язычников, он поведал с таким эмоциональным подъёмом, что слушатели, потрясённые самоотверженностью первых христиан, прослезились; не плакал лишь здоровенный парень «Константин» (Федор Сятковский) - столяр из Гуся Хрустального, бывший матрос. Горький расчувствовался больше всех и расцеловал Луначарского со словами «Ох, как прекрасно! Спасибо! Спасибо!»^[34]

Заботясь о разнообразии отдыха рабочих после трудных занятий, Горький часто устраивал вечеринки, знакомил слушателей со своими гостями. Одним из гостей был легендарный «чародей сказочный» (по словам Горького) Герман Лопатин (1845-1918) - член Генерального Совета I Интернационала, первый переводчик «Капитала» на русский язык, народоволец, друг Маркса и Энгельса, Петра Лаврова и Ивана Тургенева, Веры Фигнер и Николая Морозова. Лопатин свыше 20 лет провёл в заточении в Шлиссельбургской тюрьме и был освобождён революцией 1905 года. Он рассказал слушателям о наиболее драматичных моментах своей жизни, о попытке вызволить из сибирской ссылки Чернышевского, о своих побегах из острога, о встречах с Марксом и русскими писателями.

Приезд отчасти скрасил омрачившие работу Каприйской школы раздоры, спровоцированные нападками Ленина на лекторов-каприйцев со страниц большевистской газеты «Пролетарий». Возмущённый Богданов на третьем месяце занятий (октябрь 1909 года) прочёл слушателям свою антиленинскую статью «Не надо затемнятъ!» В развернувшихся прениях слушатели Аркадий (Ф. Калинин), Яков (К. Алферов) и Борис (В. Косарев) заявили, что вполне солидарны с Богдановым и предлагают положить его статью в основу платформы, но этому воспротивились другие рабочие во главе с Михаилом Вилоновым, направившие в редакцию «Пролетария» письмо-протест с осуждением нарушения лекторами-каприйцами обещания внефракционности. В ноябре, после публикации письма, «ленинцы» были исключены из школы. Они направились в Париж, где прослушали ряд лекций Ленина и его ближайшего окружения того времени – И. Дубровинского, Г. Зиновьева, Л. Каменева и др. Через месяц в Париж, где редакция газеты «Пролетарий» во главе с Лениным затеяла свою «партийную школу», отправились и другие рабочие-«каприйцы». Характерно, что им сразу было заявлено, что никакого самоуправления учеников, как в Каприйской школе, не будет ^[35].

Уроки Каприйской школы

Попытка обиженного Богданова создать на основе «Первой Высшей социал-демократической пропагандистско-агитаторской школы для рабочих» новую фракцию РСДРП завершилась неудачей. По возвращении в Россию один из уехавших в Париж в группе отколовшихся «ленинцев» - «Иван» (Романов) из Подмосковья - был схвачен царской охранкой и «засыпал» большинство выпускников Каприйской школы, за которыми Департамент полиции устроил настоящую охоту^[36]. Романов стал осведомителем охранки и вместе с другим провокатором Романом Малиновским был в числе делегатов Пражской конференции РСДРП (1912), с которой начался новый этап истории большевизма – без Богданова, но во главе с Лениным, Зиновьевым и Сталиным. В 1918 г. Романов и Роман Малиновский были расстреляны Советской властью.

Охранка преуспела в срыве плана организаторов Каприйской школы подготовить кадры руководителей-рабочих для местных партийных организаций в России. Во вторую организованную группой Богданова партийную школу – в Болонье (ноябрь 1910 - март 1911) - были засланы уже два полицейских агента. Неудача «кадрового проекта» Богданова и его соратников напомнила судьбу знаменитой партии соратников Германа Лопатина - «Народной Воли», тратившей огромные усилия на выявление провокаторов, но в 1883 г. дезорганизованной предателем.

Организационным результатом деятельности каприйских фракционеров стала лишь литературная группа «Вперёд», но из-за «дегенеративного честолюбия»^[37] Алексинского и иных причин из неё вскоре вышел сам Богданов, уже не вернувшийся к руководящей партийной работе, несмотря на предложения значительных постов^[38] после Октябрьской революции 1917 г.

Но в период организации Каприйской школы Богданов укрепился в мысли о необходимости создания новой Рабочей энциклопедии, призванной сыграть для подготовки социалистической революции роль, аналогичную роли Энциклопедии французских просветителей в подготовке Великой Французской революции. Новую энциклопедию Богданов предполагал сделать идеологической основой пролетарских университетов. В свою очередь принципы построения энциклопедии Богданов рассчитывал разработать в рамках главного проекта своей жизни – «всеобщей организационной науки» тектологии (от греч. «тектон»- «строитель»). Труд «Всеобщая организационная наука: тектология» был завершен Богдановым в 1922 г. В том же году ученик Богданова по тульскому кружку токарь С. Степанов (1876-1935), ставший директором Тульского патронного завода, был признан лучшим "красным" директором Советской России, а ученик-«каприец» В. Косарев («Борис») , ставший председателем губисполкома в Новониколаевске, в только что созданном журнале «Сибирские огни» опубликовал статью «Партийная школа на острове Капри». В. Косарев (1881-1945), один из руководителей борьбы за Советскую власть в Сибири, писал, что каприйская школа «не пропала даром», и почти все её ученики занимают ответственные посты с начала Февральской революции.

Другой видный рабочий-каприец - «Аркадий» (Ф. Калинин) - вместе с Луначарским и уже своим учеником Павлом Бессалько (1887-1920), а также поэтами-металлистами Алексеем Гастевым (1881-1938) и Михаилом Герасимовым (1889-1937) организовал в 1911 г. в Париже Лигу пролетарской культуры, а после Октябрьской резолюции вошёл в руководство Пролеткульта и Наркомпроса. Умер от сыпного тифа 5 февраля 1920 г. Для Богданова его ученик олицетворял новый тип работника – «организатора вещей, организатора людей, организатора идей»: «рабочий разных технических областей, прошедший через столярную мастерскую, ткацкую фабрику, аэропланный завод; партийный, культурный работник, практик-администратор, он был в то же время мыслителем и публицистом»^[39].

Луначарский, вспоминая в 1919 г. об «очень оригинальной, по своему красочной школе» на Капри писал, что приёмы сторонников Ленина в борьбе с нею были довольно грубы и вероломны^[40]. Но позднее нарком просвещения оценивал эти нападки уже как «глубочайшую ленинскую мудрость» (!)^[41]. А ведь столь выпукло проявившееся в каприйской истории стремление Ленина изничтожить оппозицию недавних ближайших товарищей свидетельствует о неслучайности того пути самоотсечения, по которому пошла после смерти Ленина созданная им партия, в итоге превращенная в «орден меченосцев» диктатором Сталиным.

«Литераторский центр богостроительства»?

Тенденциозность Ленина во фракционной борьбе с Каприйской школой оставила в литературе миф, или, лучше сказать, примысел о «богостроительском» характере школы, облепленный комом всякого рода спекуляций как в советской, так и в антисоветской и «постсоветской» историографии, и смакуемый доныне.

Поводом стали книга Луначарского «Религия и социализм» (2 тома, 1908-1911) с претензией на раскрытие «идеальных сокровищ в марксизме» в духе «религиозных и художественных воплощений сердечной жизни человечества» и расхваленная тем же Луначарским повесть Горького «Исповедь», в которой герой называет «богостроительством» коллективную борьбу за социализм. Ленин объявил «богостроительство» следствием «махизма» и упорно называл Каприйскую школу «литераторским центром богостроительства», а ее организаторов – «фракцией сторонников отзовизма, ультиматизма и богостроительства». Несмотря на то, что на совещании расширенной редакции газеты «Пролетарий» Богданов отмежевался от «глупостей» Луначарского, да и сам Луначарский не скрывал, что «тов. Богданов» отрицательно относится к его религиозной терминологии^[42].

Если «богостроительство» Богданова, как писал он сам, «прямая неправда» (хоть и растиражированная во многих поколениях), то фактом является «философия коллективизма» - сугубо рационалистическая у Богданова («научный монизм») и окрашенная в религиозные оттенки у Луначарского и Горького. Почему же там, где один останавливался на «рациональной вере в силу метода и труда»^[43], двое других апеллировали к «богостроительству» и «социалистическому религиозному сознанию»? Здесь - парадокс просветительского сознания, отмеченный итальянским философом-марксистом Антонио Банфи (1886-1957): разрушение под воздействием разума традиционных устоев в культуре ведёт к высвобождению новой энергии, рождающей иррациональность. «Декартовской истине чистого разума сопутствуют паскалевские истины сердца и пробуждение религиозного экстаза»^[44].

Более того: сопоставление^[45] взглядов просветителей-каприйцев позволяет увидеть противоположность типов контекстуальной связи, характерных для рационально-логического «левополушарного» (Богданов) и образно-эмоционального «правополушарного» (Луначарский и Горький) типов мышления и постижения мира. Богданов, шедший от историко-материалистического монизма к тектологии, был классическим примером «левополушарного» типа мышления в противоположность «правополушарному» складу Луначарского и Горького с их эклектизмом и крайностями в оценках, упоением красотой и беспокойством о недостаточности науки для обретения человечеством «духовномировой уверенности».

Любопытно сравнить трактовки Богдановым и Луначарским вечных образов Гамлета и Фауста. Для Луначарского Гамлет - это «страдалец разума», обречённый гипертрофированным интеллектуальным развитием на нерешительность и пассивность. Напротив, для Богданова Гамлет - страдалец чувства, тонкая артистическая душа, разрываемая противоречием между эстетической жаждой любви и гармонии и суровым реализмом необходимости борьбы и отмщения^[46].

Фауст для Богданова - мятущаяся душа, после долгих исканий нашедшая гармонию существования в труде на благо коллектива. Но изображение Фауста героем-благодетелем человечества Богданова не удовлетворяет - ибо нет «идеала товарищеской связи», есть «индивидуалистическое решение»^[47] Наоборот, Луначарский восторгается именно таким решением, восхваляет Фауста как сверхчеловека, неутомимого «колонизатора» (!) и реформатора жизни, для которого народ, общество – «глыба мрамора, из которого творит он прекрасное человечество, согласно своему идеалу... Такой человек имеет право и должен быть жестоким - когда нужно, он должен быть эгоистом, потому что его победа есть победа высших форм жизни: пусть он дерзает!»^[48] Не воспринимал ли Луначарский после Октябрьской революции В. Ульянова-Ленина и Л. Троцкого как такого рода жестоких Фаустов, гениев-сверхчеловеков?

«Расщепление» же рационального и эмоционального начал в «философии коллективизма» просветителей-каприйцев – поучительный урок для судеб социалистического идеала, который надо воспринимать без филистерских искажений.