Комолов Олег Олегович –
м.н.с. Институт экономики РАН

Ещё в середине XIX-го века, в те времена, когда экономический «мейнстрим» рассматривал монополии в качестве девиации относительно нормального течения вещей, а свободная конкуренция казалась подавляющему большинству экономистов «законом природы», немецкий философ Карл Маркс отметил тенденцию к образованию капиталистических монополий.

По Марксу, они возникают как следствие высокого уровня концентрации и централизации капитала и благодаря своему весу в экономике получают возможность извлекать свехприбыль через установление монопольных цен. Такая прибыль отличается от прибыли производителя, извлекающего её благодаря техническому превосходству. Монопольная прибыль заключает в себе кроме прибавочной стоимости, полученной посредством эксплуатации рабочих, ещё и следующие элементы: часть прибавочной стоимости от немонополизированных предприятий, часть стоимости от мелких товаропроизводителей, часть стоимости, созданной в колониях.

Монополизация капитализма является преградой для развития родного для него способа производства. Капитализм тем самым породил своё собственное отрицание. Маркс сумел раскрыть противоречивое единство монополии и конкуренции: "В практической жизни мы находим не только конкуренцию, монополию и их антагонизм, но также и их синтез, который есть не формула, а движение. Монополия производит конкуренцию, конкуренция производит монополию. Монополисты конкурируют между собой, конкуренты становятся монополистами... Синтез заключается в том, что монополия может держаться лишь благодаря тому, что она постоянно вступает в конкурентную борьбу»^[1] Таким образом, монополизация экономики не отрицает конкуренцию, а существует рядом, параллельной с ней, искажая её и подрывая первоначальный смысл. Конкуренция переходит на иной качественный уровень.

История капитализма последних десятилетий обнажила важное противоречие в развитии этой системы, связанное с процессами монополизации рыночной экономики. Сегодня несколько сотен крупнейших корпораций США (из 6 млн.) концентрируют у себя без малого 90% активов всей отрасли^[2]. В финансовом секторе ситуация схожая. 4 крупнейших банка США увеличили свою долю в активах банковской системы за последние 20 лет с 10% до 42%^[3]. Такого рода явления не могли не сказаться на состоянии современной экономики.

С одной стороны, относительное укрупнение предприятий формирует условия для наращивания производительности труда и технологического прогресса. С другой – создаёт опасности для развития экономики в интересах общества в целом, а также подрывает главный двигатель рынка – свободную конкуренцию. В условиях современного капитализма это противоречие лишь только усилилось.

Диалектическое сочетание возможностей и рисков, связанных с монополизацией экономики, готовят предпосылки для её перехода на новую ступень эволюции. Появление монопольных гигантов, во всё большей степени подчиняющих себе рынок, является, очевидно, примером выхода производительных сил на более высокий уровень организационного, технологического развития. Производственные, организационные, социально-экономические отношения начинают отставать от них в своём развитии. Накопление этих противоречий приводит к кризисам системы.

Финансовый кризис 2008 г. ярко проиллюстрировал такое противоречие. Завоевание крупнейшими банками рыночного господства в условиях углубляющейся финансиализации современной экономики привело к формированию нового для современной экономики системного риска. Он заключается в угрозе обрушения финансового сектора, а за ним и всей экономики в случае банкротства одного или нескольких крупных банков.

Преодоление этой проблемы представляет собой неразрешимую задачу для капитализма. С одной стороны, укрупнение экономических единиц продиктовано естественными, имманентными законами рынка, с другой – результатом этого становится отрицание свободной конкуренции – главного двигателя рыночной экономики, и возникновение глубоких противоречий, вогнавших мировую экономику в состояние глубокого кризиса на много лет.

Представляется совершенно ясным тот факт, что преодоление такого противоречия невозможно в рамках самой рыночной системы, самоизлечение экономики от рисков, является для неё совершенно непосильной задачей. Следовательно, поиск эффективного инструмента их разрешения, лежит в плоскости общественного вмешательства в этот процесс в т. ч. через механизмы государственного управления, регулирования и планирования.

Эта объективно назревшая необходимость, по мнению некоторых исследователей, ставит перед государствами задачу поиска баланса «между рыночными законами, определяемыми экономической свободой, конкуренцией, и необходимостью ограничения этой свободы в социальных целях: …обеспечения максимально высокого уровня жизни населения, наличия эффективной системы его социальной защиты при разрешении проблем продовольственной, экологической безопасности, вопросов регулирования рынка труда, социального обеспечения, социальной помощи, социального страхования, социальных гарантий и т. д.».^[4] Одновременно, в научной литературе часто отмечается дрейф капитализма в сторону социальной экономики, обеспечивающей «свободное всестороннее развитие человека»^[5].

Обобщает вышесказанное энциклопедическое определение понятия социализации экономики, как «одного из ключевых со­ставляющих мирового процесса, проявляющегося в социальной пере­ориентации производства, гуманизации труда и жизни людей, смягчении социальной дифференциации и росте значения социальной сфе­ры, деперсонификации собственности и других явлениях и процессах»^[6].

Все эти и многие другие определения, несмотря на их многообразие, в целом сходятся к тому, что рыночная экономика, благодаря своим адаптивным свойствам, приобретает некие социальные свойства, изменяется и подстраивается под новые вызовы, которые ставит перед ней процесс социально-экономического развития.

Такая трактовка, на наш взгляд, сужает горизонт анализа, рассматривает лишь надстройку, не касаясь базиса и тем самым не позволяет системно рассмотреть данную проблему. Для того чтобы более точно описать особенности современной социально-экономической трансформации необходимо ввести новое понятие: социоальтерация рыночной экономики. Термин альтерация, позаимствованный из биологии, означает изменение структуры клеток, тканей и органов, сопровождающееся нарушением их жизнедеятельности.

Социоальтерация рыночной экономики представляет собой процесс самоотрицания рынка, проявляющийся развитии и повышения доли нерыночных элементов в рыночной экономике под воздействием монополизации. Явление это можно описать, основываясь на высказывании А.В. Бузгалина, который отмечает в развитии современной экономики «не просто некие новые «встроенные элементы» в здание классического капитализма, а ростки качественно новой социально-экономической реальности»^[7]. Стоит задаться вопросом: корректно ли говорить, о совершенствовании рыночной экономики, её адаптации к новым условиям и гуманизации, когда самого рынка, т. е. товарно-денежных отношений в современном мире становится всё меньше, когда на наших глазах происходит самоотрицание капитализма.

Одним из характерных свидетельств социоальтерации современной экономики является тот факт, что в государства нередко вынуждены прибегать к полной или частичной национализации «проблемных» банков в условиях глубокой монополизации банковского сектора. Такие меры становятся необходимыми для противодействия системному финансовому риску.

Западная литература описывает системный финансовый риск как опасность коллапса всей финансовой системы, обусловленного взаимоувязанностью её составных частей, и, во-вторых, формированием системно значимых финансовых учреждений — крупнейших банковских корпораций монопольного типа, фактически подчинивших себе финансовые системы многих стран мира.

Появление таких крупных финансовых компаний, получивших название too big to fail — стало возможно в результате последовательной монополизации банковского сектора экономики США. К примеру, нынешние 4 крупнейших банка страны – Citigroup, JPMorgan Chase, Bank of America и Wells Fargo в период с 1990 по 2009 гг. присоединили к себе совокупно 37 финансовых компаний^[8]. Сегодня они концентрируют без малого половину активов всего сектора.

В 2008 г., как известно, один из таких монстров с активами более 600 млрд долл. — Lehman brothers – обанкротился. В то же время фиаско потерпели и крупнейшие ипотечные компаний Fannie Mae, Freddie Mac и AIG. Не будем вдаваться в подробности причин их краха, но констатируем, что в результате перед американской, да и мировой экономикой нависла реальная угроза запуска цепной реакции банкротств компаний как финансового, так и нефинансового сектора.

Чтобы не допустить развития такого сценария американское государство в рамках различных программ помощи финансовому сектору выделило ему 16,1 трлн. долл., получив взамен акции компаний. Т. е. как показывает практика, в таких условиях разрастания системного риска, да и многих других противоречий современной экономики идеи рыночного фундаментализма давно пора сдать в утиль. Без государственного вмешательства в рыночный процесс обойтись никак нельзя. К тому же вмешательство это бывает весьма грубым – вплоть до принудительной национализации «проблемных» банков.

К такой практике в период последних трёх-четырёх десятилетий обращались во многих странах, в особенности в годы Великой рецессии.

К примеру, 80-е – 90-е гг. прошлого столетия ознаменовались банковским кризисом, поразившим страны скандинавского региона – Норвегию, Швецию и Финляндию. Государства этих стран проводили активную антикризисную политику: предоставляли кредиты на увеличение капитала и гарантии по обязательствам банков; поддерживали процесс поглощения мелких банков крупными. Кроме того, они осуществляли насильственную смену менеджмента, навязывали принятие определённых решений по использованию оставшегося капитала. И конечно прибегали к национализации крупнейших, системно значимых банков, чтобы не допустить их полного разорения.

В ходе финансового кризиса в Юго-Восточной Азии 1996-1997 гг. происходило почти то же самое. Государства также активно вмешивались в процесс спасения банковской системы под угрозой реализации системного финансового риска. В таких странах как Япония, Индонезия, Южная Корея осуществлялась масштабная национализация крупнейших банков наряду с объявлением всеобщей гарантией по депозитам и рекапитализацией банков, а также массовой ликвидацией и насильственным слиянием слабых игроков.

В годы «Великой рецессии» 2008-2009 гг. государства активно прибегали к практике национализации банков. В таких странах, как Австрия, Бельгия, Дания, Германия, Исландия, Ирландия, Латвия, Люксембург, Монголия, Нидерланды, Великобритания и США национализация применялась столь же активно, как и поддержка ликвидности, рекапитализация банков, госгарантии по банковским обязательствам.

В таких странах, как Франция, Греция, Венгрия, Казахстан, Португалия, Россия, Словения, Испания, Швеция и Швейцария регуляторы ограничились более мягкими мерами – представлением ликвидности и гарантий по обязательствам банковского сектора.

Однако государственная антикризисная политика, активно применяемая сегодня, на деле не способствует разрешению фундаментальных противоречий современного экономического развития, в т. ч. в разрезе монополизации экономики и системного финансового риска. Государство играет роль «пожарной команды», страховой компании, ликвидируя последствия кризиса и спасая крупнейшие корпорации. После этого национализированные предприятия вновь передаются в частную собственность, чем восстанавливается статус-кво.

Т. е. в конечном счёте, последствия кризисов взваливаются на плечи трудящегося населения — налогоплательщиков. Это сопровождается существенным урезанием бюджетных расходов, что сказывается на качестве социального обеспечения населения, ведёт к углублению неравенства и тормозит процесс экономического роста. Т. е. имеет место приватизация доходов и социализация убытков.

Эта проблема получила большой резонанс, став темой широкого обсуждения. Наибольшей критике подвергался такой инструмент государственного воздействия на рынок, как bail-out (экстренная финансовая помощь компаниям со стороны государства). «Если налогоплательщики вносят вклад в спасение кампаний от банкротства, они должны быть вознаграждены за счёт будущей прибыли за то, что принимают на себя такой риск», - считает американский сенатор Б. Сандерс^[9].

Кроме того, политика спасения банков со стороны государства в ещё большей степени порождает т.н. моральный риск, т. е. подрыв рыночной дисциплины. Теперь банки получили возможность покупать любые активы. Если они принесут прибыль – банк повысит свою долю на рынке, если приведут к убыткам – он будет спасён регуляторами. Такое развитие ситуации, очевидно, будет иметь негативные последствия в виде бизнес-циклов с большей амплитудой с растущим ущербом и учащением кризисных явлений. Чувство собственной безнаказанности владельцев системообразующих банков породило новое явление в современном обществе, которое бывший сенатор США Т. Кауфман охарактеризовал как «too big to jail»^[10] - слишком большие, чтобы попасть в тюрьму. Он отметил, что за последние годы ни один крупный банкир, чья сомнительная финансовая деятельность привела к тяжёлому финансовому кризису, не понёс наказания. Банковский монополистический капитал сегодня, фактически, наделён политической властью. Органы государственной власти зачастую не могут инициировать преследование крупных банкиров по закону, поскольку это может повлечь за собой существенные потрясения на рынке.

В годы Великой рецессии у регуляторов имелось всего два варианта действий в отношении терпящих бедствие корпораций: экстренное финансирование за счёт налогоплательщиков или бездействие, ведущее с высокой вероятностью к краху банковской системы и, как следствие, всей экономии страны. В последние годы всё чаще идут разговоры о внедрении ещё одного инструмента стабилизации финансовой системы в условиях кризиса. Он получил название bail-in и уже неоднократно обсуждался на самом высоком уровне, в т. ч. на заседаниях G20 и специально созданного Совета по финансовой стабильности. Суть его заключается в принудительной конвертации требований кредиторов в субординированные займы или уставный капитал банка. Такая практика была впервые применена в ходе банковского кризиса на Кипре в 2012 г, когда держатели облигаций банков и депозитов на сумму более 100 тыс. евро были вынуждены списать часть долгов и тем самым были включены в процесс спасения банков.^[11] Европейский центральный банк планирует внедрить этот механизм до 2018 г. Характерно, что поиск правящим классом путей преодоления противоречий капитализма лежит в области ограничения священных для системы частнособственнических свобод.

Самоотрицание рыночной экономики и, как следствие, капитализма наглядно иллюстрируется к тому же глобальными процессами монополизации. Крупные промышленные корпорации являются двигателем прогресса современной экономики, основой его технологического роста, повышения производительности труда и играют в современной экономике главенствующую роль. Одновременно, они являются одним из основных двигателей отрицания рыночных отношений.

Совокупная выручка пятисот мировых лидеров, входящих в рейтинг журнала Fortune, в 2013 г. составила более 12 трлн. долл., что соответствует 15,8% от мирового ВВП^[12]. На транснациональные корпорации (ТНК) приходится около 80% мировой торговли^[13]; 1/2 мирового промышленного производства. В ТНК сконцентрировано 10% рабочей силы в несельскохозяйственном производстве (из них почти 60% работают в материнских компаниях, 40% - в дочерних); 4/5 всех существующих в мире патентов, лицензий и ноу-хау принадлежат крупнейшим мировым корпорациям^[14].

Транснациональные корпорации функционируют в рамках рыночной модели, когда речь идёт о покупке сырья и сбыте готовой продукции^[15]. Однако такой порядок вещей иллюстрирует лишь малую часть современной экономики. Большая доля транзакций, связанных с деятельностью ТНК, имеют внутрифирменный характер. Крупнейшие корпорации используют механизмы планирования для наиболее эффективного распределения ресурсов между своими подразделениями и дочерними структурами. Многие современные компании применяют методы регрессионного анализа для оценки рыночного спроса для корректировки цен и определения оптимального объёма производства.^[16]

Более того, существенная доля экономической деятельности корпораций основана на принципах централизованного планирования как процессов производства, так и сбыта, куда включается анализ, оценка и планирование потребительского спроса. ТНК вырабатывают ключевые индикаторы своей деятельности (объём продаж, производства, прибыли) в ходе внутрикорпоративного планирования. Плановый горизонт во многих транснациональных компаниях составляет не менее трёх лет^[17].  Корпорации тщательно планируют свои инвестиционные проекты на годы вперёд, анализируют, предугадывают риски и во многом формируют сценарии развития, постоянно борются за повышение производительности труда, за чёткость и скрупулёзность в выполнении операций и соблюдении плана. Так рынок всё дальше уходит от свойственной его первоначальной природе анархии, во всё большей степени стремится к планомерности и, следовательно, к самоотрицанию.

Кроме того, внутрифирменные транзакции носят нерыночный характер в силу несимметричности отношений между подразделениями корпорации. Во-первых, структурные элементы корпорации не являются экономическими субъектами как таковыми. Они играют подчинённую роль в составе единой технологической цепочки. Во-вторых, они не обладают свободой действий, поскольку их производственный процесс напрямую зависит от задач, поставленных головным предприятием. В-третьих, производство структурных подразделений корпорации в основном носит нетоварный характер, поскольку продукт (если это не заключительная стадия производства) создаётся не для непосредственного обмена. Таким образом нельзя говорить о рыночной цене такого продукта. Значит, в-четвёртых, цель работы структурного подразделения не лежит в области максимизации собственной прибыли, а оказывается подчинена общекорпоративным целям. В-пятых, во внутрифирменной среде отсутствует такое понятие, как рыночная конкуренция, а структура фирмы основана на принципах централизма и единоначалия.

На внутрифирменные потоки приходится около 42% торговли, связанных с деятельностью ТНК. Ещё 42% составляют традиционные рыночные сделки с участием ТНК. Оставшиеся 16% - т. н. «несимметричные» торговые отношения, включающие в себя контрактное производство, франчайзинг, лицензирование и т. д^[18]. Размеры производственно-сбытовых сетей транснациональных корпораций растут со стремительной скоростью.  В период с 1990 по 2014 гг. количество ТНК в мире выросло 2,8 раза (с 35 тыс. до 100 тыс. ед.). Одновременно количество дочерних предприятий увеличилось в 5,6 раза (со 160 тыс. до 890 тыс. ед.)^[19]. Таким образом среднее количество дочерних предприятиях, входящий в одну ТНК, выросло с 4,5 ед. до 8,9 ед.

Стремительное развитие транснациональных корпораций как очередная ступень концентрации и централизации капитала, является одной из ключевых составляющих процесса социоальтерации рыночной экономики. Естественный ход развития производительных сил создаёт предпосылки и самые благоприятные предпосылки для дальнейшего отрицания рынка, придания планомерности, стабильному развитию экономики в интересах всего общества и, главное, разрешения многих противоречий экономического развития, связанного с рыночной нестабильностью.

Однако продолжая находится в частных руках и управляемая в конечном счёте в целях извлечения прибыли частного собственника, монополизированная мировая экономика не демонстрирует уверенных шагов в этом направлении. Многие имманентные противоречия рынка сохраняют свою актуальность и в условиях монополизированного и транснационализированного капитализма: периодичность экономических кризисов, углубление дисбалансов в социально-экономическом развитии передовых и отсталых стран.

Во-первых, это проявляется в сохранении цикличности кризисов. С одной стороны, растущая производительность труда даёт возможность наращивать объём производства. С другой – стремление владельцев средств производства к максимизации прибыли толкает их к безграничному расширению производства, которое, одновременно с ограниченный ими же потребительской силой общества, ведут к существенному превосходству предложения над спросом.

Несмотря на значительные перемены, через которые прошла современная экономика, цикличность и природа экономических кризисов в целом сохранилась неизменной, становясь следствием дисбалансов в капиталистическом производстве.

Взять, к примеру, последний глобальный кризис 2008 г. Его принято называть финансовым, поскольку он сопровождался невиданным ранее падением крупнейших финансовых институтов и колоссальными потрясениями на фондовых биржах. Тем не менее, и этот кризис также имеет источники в классической проблеме перепроизводства.

Так, в период экономического подъёма 2002-2007 гг. уровень использования производственных мощностей США вырос с 72% до 80%^[20]. Одновременно за межкризисный цикл (2000-2007) реальные доходы домохозяйств трудоспособного возраста упали с 60,8 тыс. долл. до 58,7 тыс. долл. (по всем домохозяйствам этот показатель остался практически на том же уровне: 52,5 тыс. долл. в 2000 г. против 52,1 тыс. долл. в 2007 г.)^[21]. В этих условиях потребительские расходы поддерживались с помощью кредитования.

Поскольку стоимость жилой недвижимости за предшествующие кризису 10 лет выросла с 10 млрд долл.^[22] до 24 млрд. долл.^[23], люди получили возможность использовать её для рефинансирования кредитов. Активно развивающееся жилищное строительство, стимулируемое лёгким доступом к кредиту, в ещё большей степени ускорило рост цен, который, в свою очередь, стал основанием для дальнейших заимствований на покупку домов и потребительских товаров. Закручивание этой во многом спекулятивной спирали завершилось в 2007 г., когда для большой части простых американцев взлетевшие до заоблачных высот цены на новое жильё стали абсолютно недостижимыми.

Должники с высокорискованными займами - в основном люди с низкими доходами - первыми попали под удар, поскольку оказались вовлечены в ипотечные схемы с неподъёмными ежемесячными выплатами. Последовавшая за кризисом безработица только усилила этот эффект. Миллионы семей были выселены на улицу за долги. В разгар кризиса, в 2011 г., в США насчитывалось 3,5 млн. бездомных, в то время как 18,5 млн. домов стояли пустыми^[24]. Как это похоже на годы Великой депрессии, когда в условиях падения уровня жизни населения американские производители умышленно уничтожали товары, в т. ч. продукты питания ради сохранения высоких рыночных цен^[25].

За последствия кризисов всегда расплачивается трудовой народ. В первую очередь это проявляется в растущей безработице. Так, в годы последнего кризиса 2008 г., только по официальным данным, уровень безработицы в США достигал 10% в 2009 г. против 3,9 в 2000 г.  В Великобритании безработица выросла с 4,9% в годы предкризисного бума до 8,1% в 2011 г. В странах ЕС, в наибольшей степени пострадавших от долгового кризиса (страны PIIGS), безработица била все рекорды: Греция – 27,5% в 2013 г., Португалия – 16,2%, Испания – 26,1%, Ирландия – 14,7% в 2012 г.^[26]. Всего же с начала кризиса в мире из-за сокращения производства было потеряно 280 млн. рабочих мест. По данным Международной организации труда, с точки зрения восстановления занятости мир сумеет преодолеть последствия Великой рецессии лишь к 2019 г^[27].

Рост безработицы происходит на фоне падения реальных зарплат. В развитых странах рост реальных зарплат снизился с 0,9 до 0,2%^[28], в странах ЦВЕ – с 11,8% до 0,8%, в странах Африки – с 3,1% до 0,9%. В целом по миру рост реальных зарплат снизился с 2,8% до 2%. Характерно, что этот показатель значительно отстаёт от роста производительности труда. С 1999 по 2014 гг. производительность выросла на 17%, в то время как зарплаты - лишь на 6%^[29].

Называя социальное неравенство одним из ключевых факторов, тормозящих экономический рост и восстановление экономики, американский экономист Дж. Стиглиц напоминает о последствиях усугубления этой проблемы в истории XX-го века: «Неравенство напрямую связано с учащением и усилением циклических кризисов, которые повышают неустойчивость и уязвимость нашей экономики. Несмотря на то, что неравенство не стало прямой причиной кризиса [имеется в виду кризис 2008 г. – прим. автора], нет случайности в том, что 1920-е годы, когда в последний раз неравенство в доходах и богатстве в США было столь высоким, завершились Великим крахом и Великой депрессией. Международный валютный фонд уже отмечал системную связь между экономической нестабильностью и экономическим неравенством, однако американское руководство не учло этого»^[30].

Уровень неравенства, выраженный в доле доходов 1% наиболее богатых домохозяйств в США стабильно, растёт с конца 70-х. К 2014 г. он увеличился в 2,5 раза – до 22,5%. За годы кризиса (с 2009 по 2014) богатейшие люди мира повысили своё совокупное состояние в 2,6 раза (2,4 трлн. долл. до 6,4 трлн. долл.). Доля 1% самых богатых жителей планеты, в общемировом богатстве в 2014 г. составляла 48,1%, а остальных – 51,9%.

Использование плановых инструментов частным капиталом приводит к тому, что до сих пор в современном обществе 800 млн. человек испытывает состояние хронического голода, в то время как до 50% произведённых продуктов питания (в основном в наиболее развитых странах мира) не доходят до потребителя и утилизируются^[31]. Планирование сбыта корпорациями приводит к тому, что, к примеру, в Великобритании около трети выращенных и пригодных к употреблению овощей не попадают даже в хранилища лишь потому, что не достигли определённых параметров, делающими их привлекательными для потребителя на прилавках.  Такая политика ведёт не только к бесцельной растрате продовольствия в условиях стремительно растущего населения планеты, но и к неоправданному с точки зрения здравого смысла завышению цен на отпускаемые товары. На производство выброшенных продуктов тратятся огромные ресурсы, в т. ч. пресной воды – до 550 кубометров в год.^[32] Эта ситуация выглядит настоящим абсурдом на фоне заявлений ООН о большой опасности, связанной с нехваткой питьевой воды населению планеты. Сегодня сотни миллионов человек живут на пороге «водного стресса», а к 2025 пересыхание и загрязнение рек, обмеление озёр и опустошение подземных запасов может привести к тому, что этот показатель вырастет до трёх миллиардов человек^[33].

Подводя итог вышесказанному ещё раз акцентируем внимание читателя на объективно происходящую социоальтерацию современной рыночной экономики. Она проявляется в том, что на современном этапе экономического развития в её недрах вызревают элементы качественно иной модели, отрицающей фундаментальные принципы рынка. Стремительное разрастание транснациональных корпораций монопольного типа приводит ко всё большей планомерности, нерыночности экономических отношений. Одновременно, риски, созданные монополизацией экономики, вынуждают государства применять нерыночные меры для их преодоления.

Как отмечал М. И. Туган-Барановский, «процесс концентрации средств производства одновременно создаёт почву для будущего социалистического производства, ибо благодаря ему производство становится все более крупным, все более общественным, каждое отдельное предприятие захватывает все большую долю общественного производства и, в то же время, этот процесс усиливает общественные элементы, заинтересованные в социалистическом перевороте, а также численно ослабляет элементы, враждебные такому перевороту»^[34].

В современной экономике созрели объективные условия к подчинению экономических процессов интересам всего общества, что поможет преодолеть многие противоречия капиталистического развития. Будут ли они использованы для преодоления ключевых противоречий современной экономики во благо человечества зависит от субъективного фактора, т. е. от реального соотношения классовых сил в обществе.