Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » Альтернативы » №1, 2010

Луначарский А.В.
СТРАНИЧКА ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О ЛЕНИНЕ

Моя первая встреча с Владимиром Ильичей сопровождалась такими своеобразными обстоятельствами и имела такие неожиданные последствия, что хотя я, насколько помню, уже бегло излагал ее где-то в нашей прессе, но думаю, что неплохо будет привести эту часть моих воспоминаний в больший порядок и предложить ее вниманию читателей настоящего сборника.

Едва вернувшись из ссылки, я получил письмо от тов. Рядового (А.А. Богданова), в котором говорилось, что большевистский центр решил призвать меня в качестве соредактора в новом журнале, который должен был стать противовесом окончательно ушедшей в руки меньшевиков «Искры».

Я уже более или менее целиком стоял на точке зрения большевистской части нашей партии, но в ссылку литература доходила до меня жидко, да и в Киеве мне не удалось иметь ее в сколько-нибудь удовлетворительной мере. Поэтому, немедленно выехав за границу по вышеупомянутому письму, я не поехал прямо в Женеву, а заехал в Париж, где думал пробыть неделю или две, и среди других дел, вызывавших меня в Париж, воспользоваться этим временем и для более глубокого знакомства с вышедшей к тому времени большевистской и меньшевистской литературой, характеризовавшей возникшую распрю.

Я жил в маленькой гостинице «Lion d'or» на бульваре Сен-Жермен. В Париже я несколько задержался, не помню уже точно на сколько времени. Я получил два письма от самого Владимира Ильича. Письма были короткие. Они торопили меня поскорее приехать в Женеву. Я обещал, но все задерживался. Не помню уже точно числа того дня, когда очень рано утром, часов, пожалуй, в пять или шесть кто-то постучал в мою дверь.

Заспанный, открываю ее. Вижу человека в пальто и несколько бесформенной шляпе, надвинутой на рыжебородое и рыжеусое, на первый взгляд показавшееся мне ничем не замечательное лицо. В руках саквояж.

— Вы Луначарский? — спрашивает незнакомец, слегка картавя.

Я смутно соображаю, что, должно быть, из Женевы прислали человека, который поторопил бы меня и прекратил бы мое парижское сидение. Не очень дружелюбно я спрашиваю:

— Вы, может быть, ко мне от Ленина?

— Я сам — Ленин, — отвечает незнакомец.

Тут я несколько смутился и засуетился.

— Пожалуйста, входите. Что это вас так рано принесло?

— Если вы считаете, что я приехал за вами слишком рано, то я, наоборот, считаю, что приехал слишком поздно, потому что вы здесь зря теряете время, а у нас из-за вашего промедления застопорилось дело с выходом первого номера нашего «Вперед». А если намекаете на ранний час утра, то я действительно немножко не рассчитал с поездом и не думал, что приеду на рассвете.

Даже в отеле было не очень легко достать в такой час кофе. Поэтому я решил, что позавтракаем мы с Владимиром Ильичей несколько позже, а сейчас же отправимся к тем товарищам, которые определились в то время в Париже как первая большевистская группа.

Насколько я помню, я сейчас же направился с Владимиром Ильичей на квартиру Имбера, считавшегося тогда нашим секретарем. По дороге туда я говорил Владимиру Ильичу:

— Пройдем мы, вероятно, с полчаса, как раз к этому времени у Имбера или в каком-нибудь маленьком соседнем кафе мы найдем, чем попитаться.

Проходя мимо улицы Вожирар и оживленно беседуя с Владимиром Ильичем о всем бесконечном разнообразии всяких политических вопросов, которые сразу хлынули у меня при этой возможности непосредственной информации у самого вождя большевистской половины, я вдруг вспомнил, что тут находится мастерская уже тогда знаменитого русско-французского скульптора Аронсона; вспомнил и то, что Аронсон начинает работу ни свет ни заря. Тогда я сказал Владимиру Ильичу:

«А знаете что, Имбер еще, вероятно, спит как сурок, а тут у меня есть знакомый, который уже наверно не спит, а работает, засучив рукава, и притом кофе у него готов, и завтрак он нам сварганит в лучшем виде, хотя сейчас еще всего часов семь утра. Это скульптор Арон-сон, кстати, человек талантливый. У него есть много бюстов разных интересных людей — и французских и русских. Вы прекрасно проведете там часок, и наши товарищи, не принадлежащие к числу таких ранних птиц, уже встанут, и вся жизнь в Париже вообще начнет нормально развертываться.

— Хотя я ровным счетом ничего не понимаю в искусстве, — отвечал на это Владимир Ильич, — и бюсты меня не так уж интересуют, но раз я имел неосторожность попасть в Париж чуть не ночью, то давайте проведем часок у вашего скульптора.

Сказано — сделано. Мы оба являемся к Аронсону и, как я и ожидал, находим его уже в разгаре работы. Отношения у меня с Аронсоном были короткие. Он нисколько не удивился ни моему раннему приходу, ни тому, что я привел с собой чужого человека. На мою шутливую просьбу обогреть и накормить странников он сейчас же распорядился подать нам кофе, а мы разделись, и Владимир Ильич, чувствовавший себя немножко не в своей тарелке, без пальто и шляпы вошел в мастерскую и сел за стол, оглядываясь немножко исподлобья на всяких мраморных женщин и бронзовых великих людей.

Аронсон, хлопотавший насчет кофе, в свою очередь все время разглядывал Владимира Ильича. Вдруг он подошел ко мне, потянул меня за рукав в отдаленный угол и спросил меня:

— Кто такой ваш приятель?

Я подумал, что художник нашел немножко бестактным с моей стороны привести человека и даже не назвать его фамилию.

Я сказал:

— Это один мой товарищ. Фамилия его — Ленин. В наших кругах он известный человек, но вы вряд ли что-нибудь о нем слышали.

На это Аронсон ответил мне:

— Ах, так он известный человек? Талантливый человек? Я так и думал. Вы знаете, у него совершенно необыкновенная голова. Я все время любуюсь его черепом. Думаете ли вы, что он на меня рассердится, если я предложу ему позволить мне слепить с него хотя бы медаль? Мне кажется, что он может быть великолепной моделью для большой статуи Сократа.

Я, в свою очередь, пристально взглянул на человека, которого я еще два часа тому назад знал только по имени, и па этот раз его наружность, показавшаяся мне в шляпе невзрачной, заставила меня внутренне согласиться с художником, пытливый взор которого открыл гениальные черты ленинской головы.

Смеясь, я подошел к столу, за которым задумчиво сидел Ленин, помешивая ложечкой свой кофе, и сказал ему:

— Представьте себе, Владимир Ильич, Аронсон влюбился в вашу голову и хочет лепить вас.

Владимир Ильич как будто испугался даже.

— Что такое? Что за вздор! — сказал он торопливо. Я продолжал, посмеиваясь:

— Говорит, что у вас необыкновенная голова, что он сразу распознал в вас гения и хочет лепить с вас Сократа.

Владимир Ильич рассмеялся добродушно и весело.

— Вот так штука! Никак не думал, что я окажусь чем-то вроде натурщика. Нет, товарищ, — продолжал он, обращаясь к Аронсону, — этим делом я не занимаюсь. Я думаю, вы найдете немало людей, головы которых поинтереснее моей.

Аронсон был несколько сбит с толку таким ответом и сказал ему своим сильно отзывающим французским акцентом .русским языком:

— Уверяю вас, что найти голову такой интересной формы очень трудно. Я бы был вам чрезвычайно благодарен, если бы вы позволили мне поработать над кусочком глины перед вами, хотя бы в течение нескольких минут.

Владимир Ильич на этот раз захохотал до упаду.

— Куда это вы завели меня, Анатолий Васильевич, — обратился он ко мне. — Ведь это просто курам на смех, я буду сидеть в мастерской скульптора, а с меня будут лепить. Нет, уж нам времени мало, — заторопился он, смотря на часы. — Наверное, все товарищи встали. Я останусь в Париже, да и вас, Анатолий Васильевич, оставлю здесь не больше двух дней. Нужно позаботиться о том, чтобы был подготовлен мой доклад. Терять времени нельзя.

Аронсон с сожалением смотрел, как бесформенная мягкая шляпа закрывала лоб, который сделался предметом его восхищения, и как неизвестный ему, но так сильно заинтересовавший его чужой человек, торопливо надевая пальто, уходил вместе со мной и спешно жал ему руку па прощание.

Прошли годы. Владимир Ильич стал великим вождем нашей партии, потом великим вождем пролетариата и всех трудящихся масс угнетенной страны и рядом с этим великим вождем трудящихся всех стран. Его имя оказалось вписанным в историю человечества самыми крупными буквами, какими только владеет природа для обозначения великих среди великих. На гигантской, неслыханной, всемирно-исторической работе сгорел наш гениальный и обожаемый руководитель.

А Аронсон там, в Париже, приобрел большую славу, сделался одним из первых европейских мастеров пластики, но не забывал Ленина.

Наоборот, все, что он слышал об огромном перевороте на родине, переполняло его симпатией и восторгом. Однажды на докладе так называемой «бабушки» (Брешко-Брешковской), где она поносила революционную Россию, он с такой горячностью стал высказываться противнее, что его вывели из зала. По тогдашним временам для этого требовалось немало гражданского мужества.

Смерть Ленина глубоко потрясла Аронсона, и он принялся тогда за его бюст, для которого пользовался фотографиями, а больше всего, как он мне потом лично говорил, брал первым огромным впечатлением, которое произвел на него Ленин, появившись в семь часов утра в его мастерской в качестве неведомого ему человека.

Бюст Аронсону удался блистательно. Это существо с чертами глубокого сходства с живым Владимиром Ильичей, какое мы знали, которое изображено Аронсоном в его творении, существо великого напряженного ума, большой и несколько грустной любви к людям, на судьбы которых смотрят эти задумчивые глаза, и неимоверной внутренней энергии. Аронсон говорил мне, что одна очень выдающаяся французская политическая дама, посетившая его мастерскую и долго смотревшая на бюст, сказала сначала:

— Если он был такой, то ему все можно простить.

А потом добавила:

— В нем много любви, но все-таки это Люцифер.

Действительно, Аронсон придал что-то до такой степени явным образом бунтарское на первый взгляд спокойному бюсту и выразил этим такое упорное сопротивление в великолепно обработанном им лбе, что получается какой-то символ громадного и победоносного протеста.

Аронсон привез этот бюст к нам в Москву. Им восхищались все. Я не знаю ни одного товарища, знавшего действительно Ленина, который не понимал бы, что здесь мы имеем если не точное воспроизведение живого Владимира Ильича, то первый достойный его легендарный образ Ленина, как мирового вождя революции.

Правда, наши скульпторы, работы которых в области иконографии Ленина, на мой взгляд, померкли перед бюстом работы Аронсона, как звезды при восходе солнца, пытались произносить какие-то критические суждения. Я, однако, нахожу их легковесными.

Появилась также и одна раздраженная и неприятная статья, в которой тоже сказывалась большая неприязнь отечественных мастеров перед внезапно прикатившим иностранцем, который претендует на роль неоспоримо сильнейшего конкурента.

Самым важным для моего собственного суждения о бюсте Аронсона было отношение к нему Надежды Константиновны. Надежда Константиновна легко могла отвернуться от бюста за те или другие чисто внешние несходства. В конце концов Аронсон видел Ленина в течение 20 минут, а в остальном имел только более или менее бледный отраженный материал. Но Надежда Константиновна великолепно и чутко поняла, что все эти внешние несходства делают только подчеркнутым внутреннее сходство образа с тем вековым, долговечным, тысячелетним, что будет жить после нас в мире как великий след нашего вождя.

К сожалению, когда дело дошло до приобретения бюста, чтобы поставить его на красном мраморе, как это предполагалось, в Институте Ленина, размножить его в бронзах и распространить его вместо далеко не удовлетворительного, с маски сделанного бюста Меркурова, по нашей стране, то встретились всякого рода препятствия. Аронсон, а больше того какое-то его доверенное лицо, менял свои условия, запутывался сам и нас запутывал, (я в то время не был в Москве, и дело это вела Варвара Николаевна Яковлева в разных сложных условиях), так что в конце концов, к моему великому сожалению, сделка не состоялась. Самый замечательный бюст Ленина, какой до сих пор сделан, остался в Париже, на улице Вожирара, и мог бы служить иллюстрацией нашей скупости или нашего непонимания художественных достижений, даже когда они касаются самого дорогого для нас человека. На самом деле это не так. Мне был дан потом отчет о всех переговорах о покупке, и действительно трудно было сделать что-нибудь тогда. Но мне сейчас часто снова и снова приходит в голову: не следовало ли бы все-таки возобновить эти переговоры. Для меня первые два часа знакомства с Владимиром Ильичей связывались неразрывно с этим замечательным художественным плодом, который созрел из того летучего семени этих беглых разговоров, которое случайно попало в творческий мозг крупного художника.

<1930>

Архив журнала
№3, 2016№2, 2016№3, 2015№2, 2015№4, 2014№3, 2014№2, 2014№1, 2014№4, 2013№3, 2013№2, 2013№1, 2013№4, 2012№3, 2012№2, 2012№1, 2012№4, 2011№3, 2011№2, 2011№1, 2011№4, 2010№3, 2010№2, 2010№1, 2010
Поддержите нас
Журналы клуба