Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » Альтернативы » №3, 2011

«ЕСТЬ ЛИ КРИЗИС ЛЕВОЙ ИДЕИ?» Круглый стол в Государственной Думе (11 марта 2011 г.)

Весной 2011 г. в Государственной Думе РФ прошел круглый стол, посвященный вынесенной в заголовок проблеме. На нем выступили известные ученые – философы, политологи, историки, экономисты, представляющие ведущие исследовательские центры Российской академии наук, МГУ им. М.В.Ломоносова и др. Основой для дискуссии послужили доклады В.Иноземцева и А.Бузгалина, которые мы публикуем ниже в виде отдельных статей. Обсуждение проблем, поднятых в этих текстах читатель найдет в стенограмме круглого стола, которая публикуется ниже.

 

Выступления участников дискуссии

 

Бузгалин Александр Владимирович (д.э.н., профессор)

Уважаемые коллеги, я хотел, во-первых, поблагодарить Владислава Леонидовича за точную формулировку ключевых критических замечаний, которые он адресовал левым в своем тексте и выступлении. Поэтому полемика у меня будет идти не только с теми, очень корректными размышлениями, которые сейчас сформулировал Владислав Леонидович, но и с теми жесткими тезисами, которые есть в тексте. Поэтому шесть ремарок, предваряющих нашу дискуссию и дополняющих тот текст, который был мной подготовлен в ответ на статью В. Л. Иноземцева.

Первая ремарка. Давайте проясним, кто такие «левые». В. Л. Иноземцевым и большинством исследователей подразумевается, что «левые» – это традиционные социал-демократические и бывшие коммунистические партии, преимущественно Западной Европы и третьего мира. Я хочу поспорить с этой постановкой, потому что, на мой взгляд, наиболее активными участниками оппозиционных действий и наиболее яркими мыслителями левого спектра в последнее десятилетие являются представители других общественных структур. Ими являются новые социальные движения и представляющие эту тенденцию теоретики. Эта практическая и теоретическая работа протекает в контексте различного рода социальных форумов: мировых, континентальных, тематических (например, образовательных), в рамках собственно интеллектуальных встреч (конференций и т. п.), которые организуются такого рода структурами плюс интеллектуальными сетями. Эти форумы и конференции собирают тысячи и десятки тысяч человек в США и Западной Европе, в Латинской Америке и Азии.

Поэтому для меня левые – это прежде всего эти социальные движения и интеллектуальные сети. «Старые» же коммунистические партии в большинстве либо действительно находятся в кризисе, и здесь я абсолютно согласен с Иноземцевым, либо они тесно связаны с этими новыми движениями и работают преимущественно в них и через них. Что касается социал-демократии, то, на мой взгляд, она, реализовав многие задачи из программы-минимум «Манифеста коммунистической партии», сейчас уходит вправо.

Отсюда еще один вопрос: что мы понимаем под кризисом? Если принципиальные изменения тех, кто является левыми (того, за что они выступают и того, как они выступают), то такие изменения есть, и они только начались. Но, на мой взгляд, это не столько кризис, сколько вызов и открытый вопрос, на который уже есть определенные ответы.

Вторая ремарка. Давайте поставим вопрос: является ли тупиковой «старая» модель левого движения, связанная преимущественно с перераспределением богатства? Я берусь утверждать, что эти задачи и в настоящее время остаются сугубо актуальными в их классическом смысле, причем особенно интенсивно они стоят для стран третьего мира, с чем согласился Владислав Леонидович, но не очень последовательно, перескочив на некоторый набор современных диктаторских режимов. Лишь несколько аргументов в подтверждение этого тезиса. Задача бесплатного образования, бесплатного качественного медицинского обслуживания – это актуальные задачи для Третьего мира? Ответ очевиден. Более того, для Первого мира, для Западной Европы, эти задачи вновь становятся актуальными, ибо в мире идет «откат» от социал-демократических стандартов.

Давайте задумаемся, как названные установки соотносятся с задачами продвижения к обществу, основанному на знаниях. Общедоступное образование (в том числе высшее) на протяжении всей жизни – это создание креативных способностей человека, т. е. сугубо постиндустриальная проблема. Вот это есть ключевая задача нового века для третьего мира, и задача разрешимая; но это другая тема, в которую я не хочу заходить.

Задача перераспределения богатства от богатых к бедным в странах, где доходы первых базируются не столько на их квалификации, сколько на присвоении природной, административной, инсайдерской и т.п. ренты, а бедность последних (в том числе большинства «рядовых» работников постиндустриальной сферы – учителей, врачей, инженеров, социальных работников, рекреаторов природы) – на чудовищной недооценке вклада заработной платы в создание общественного богатства – эта задача актуальна? Актуальна. И для России, и для других стран. Решается ли эта задача? Да. В том числе – в некоторых странах Третьего мира, выбирающих социал-демократическую траекторию. В этой связи я хотел бы оспорить тезисы В. Л. Иноземцева, касающиеся практики Венесуэлы. Там далеко не все так черно, как пишет и говорит Владислав Леонидович. Соответствующие цифры я приводил в ряде своих публикаций после четырех поездок в эту страну, где за последние 10–15 лет были осуществлены очень многие подвижки, в том числе в социальной сфере, в частности, в образовании, в медицине, в спорте и во многих других областях. Да и с «диктатурой» там не все так однозначно: такого количества оппозиционных высказываний в адрес президента я не встречал ни в одной цивилизованной стране мира, начиная с деревни и заканчивая правительственным отелем в центре Каракаса.

Посему, повторю, для Третьего мира классические задачи старой социал-демократии (развитые демократия и гражданское общество, бесплатные социальные блага, социальные гарантированные минимумы, прогрессивный подоходный налог и т. п.) остаются абсолютно актуальными, во всем их пакете. Они остаются актуальными и для Первого мира в той мере, в какой неолиберальная политика нового века сталкивает его на русло инволюции к капитализму эпохи Диккенса.

Третья ремарка о постиндустриальных тенденциях. Я хотел бы еще раз поспорить с Владиславом Леонидовичем о том, что касается природы доходов в постиндустриальном мире. Для начала, однако, замечу, что проблема доходов в данном случае далеко не самая главная. Новые левые ключевым вопросом в данном случае считают не распределение доходов, а нечто другое. И в этом смысле В. Л. Иноземцев прав, когда он критикует сосредоточение иных современных левых на старой парадигме. Но все дело в том, что современные левые уже давно не ограничиваются проблемой перераспределения доходов. При этом, однако, оговорюсь, что «старая» проблема остается актуальной, потому что в большинстве случаев сверхвысокие доходы «элиты» Первого мира, о которых здесь шла речь, – это доходы, созданные прежде всего капиталом и той системой отношений, которая создаёт капитал. Если бы это было иначе, то учитель провинциальной школы с его «индивидуализированным» трудом и в США, и в Западной Европе, и в России получал бы столько же, сколько топ-менеджер банка. Мы же сегодня живем в мире, где главные работники общества, основанного на знаниях (а я думаю, Владислав Леонидович согласится, что это не поп-звезда или спекулянт на фондовом рынке и даже не адвокат, а талантливый, отдающий себя обществу учитель, социальный работник, воспитатель), находятся внизу социальной лестницы, получая в сто, а то и в тысячу раз меньше, чем те, кого вознесла наверх гегемония корпоративного капитала, конъюнктура современного глобального рынка. И эта ситуация, на мой взгляд, несправедлива и неэффективна именно с точки зрения критериев, задаваемых процессом генезиса постиндустриального общества, это та поляризация, которая мешает, а не способствует генезису новой системы.

Но и это не главное. Главное же в том, что по своей природе знания и творческая деятельность – эти «столпы» постиндустриального мира – предполагают их бытие в качестве неотчужденных общественных благ, они базируются на принципах, которые противоречат принципам рынка и капитала, что, кстати, было показано в опиравшихся на классическое марксистское наследие работах «раннего» Иноземцева 1990-х гг. Вот почему для сегодняшних «постиндустриальных» левых главное – это относительно новые требования отказа от частной интеллектуальной собственности, поддержки стран третьего мира при помощи не подачек, а обеспечения возможности получения всеми их гражданами высококачественного общедоступного образования на протяжении всей жизни и освоения ими на этой основе безвозмездно переданных им современных технологий. Наиболее продвинутые сегодня левые – это сторонники копилефта, а не копирайта, сторонники отказа от частной собственности на программное обеспечение, сторонники развития открытых сетей и т. п. лозунгов, адекватных критериям даже не социализма, а «царства свободы» (коммунизма), где, по образному выражению В. М. Межуева, развивается «собственность каждого на все» (эту идею в последние годы «открыли» М. Хардт, С. Жижек и некоторые другие западные левые теоретики). И это первый «новый» лозунг современных левых.

Второй лозунг присутствует сегодня у экологов – это последовательное использование ренты от использования мировых природных богатств на цели мирового развития, на решение глобальных проблем развития на основе нерыночных механизмов, а не на подачки диктатору какой-либо нищей страны. Есть целый ряд других глобальных лозунгов, которые говорят о том, что международное движение ресурсов должно регулироваться прежде всего не правилами свободной торговли и «Вашингтонского консенсуса», а императивами, которые заложены «Хартией Порту-Алегри».

Третий лозунг связан с развитием демократии. Он сейчас приобретает совершенно новое звучание, потому что абстрактные размышления правых о демократии все чаще являются всего лишь прикрытием для системы отношений политического, идеологического, масс-медийного манипулирования и политического производства, когда из электората делают голоса политтехнологи на деньги тех, кто им платит. Альтернатива левых – «демократия корней травы» – это совершенно другая логика создания других политических и даже пост-политических отношений и институтов, которые позволяют «выращивать» действительное низовое самоуправление, трансформировать мещанина в социального творца, не объекта, а субъекта социально-политических и культурных процессов, т. е. Человека, адекватного вызовам постиндустриального общества. И это принципиальная проблема.

Четвертая ремарка. Несколько слов по поводу т.н. «паразитов» и «бездельников», которых формирует и воспроизводит социал-демократическая модель. Принято считать, что левые – это те, кто отнимает у тех, кто работает и отдает тем, кто не работает. Я хочу поставить проблему совершенно по-другому: ключевая задача левых сегодня – это сокращение (через систему селективного косвенного общественно-государственного регулирования или более радикальными методами) огромной паразитической сферы, где создается никому не нужное псевдо-богатство. В этот превратный сектор входит широкий круг феноменов – начиная с финансовых пузырей и военно-промышленного комплекса, включая сюда 90 процентов масс-культурной продукции и огромное количество всего, что с этим сопряжено, и заканчивая производством симулякров (имитирующих блага фиктивных ценностей «сбрэндившей» экономики). В этой сфере расходуется огромная часть общественного труда, в ней занята масса высоко оплачиваемых специалистов, которые создают «ничто». Типичный пример – феномен, когда десятки «креативщиков» с миллионными гонорарами создают «шедевр» в стиле «Ксюша, Ксюша, Ксюша – юбочка из плюша». Это растрата общественного богатства, которое должно присваиваться воспитателем детского сада, библиотекарем, врачом.

И это ответ на вечный вопрос критиков социальных приоритетов: «Где взять деньги?», ибо это – тот самый источник ресурсов, которые можно пустить на решение социальных проблем, не урезая доходов «среднего класса», не увеличивая налогов на реинвестируемую прибыль, не увеличивая бюджетный дефицит, т.е. не «подрезая» тех источников развития, за атаку на которые вечно критикуют левых «рыночники».

Такова ключевая проблема, которую ставят перед собой современные левые: не перераспределение доходов от хорошо работающих к бездельникам (чего, впрочем, левые никогда и не требовали: мы всегда выступали за перераспределение прибыли, а не трудового дохода), а принципиальное изменение вектора развития. Вот почему наша задача – поддержка не люмпена, а человека, но Человека как родового существа.

Последнее есть задача противоположная и тому, что приписывают левым («подкармливать» бездельников), и тому, что делают правые (бросая обездоленных на произвол судьбы и оставляя им только три дороги: криминал, деградация, смерть). Наша задача это задача превращения люмпена в того, кто сможет превратиться сначала в помощника садовника, затем садовника, наконец, специалиста по экологии. Для этого современные левые и предлагают модель «социального возвышения».

Она противоположна политике правых, которые рассказывают о том, что рынок – это система, где много и хорошо работающий получает много, а бездельник мало, или о том, что стремящийся получить образование получает много, а тот, кто ленится учиться – мало, а на самом деле поддерживают систему, порождающую безудержный рост доходов армии посредников, бедность наиболее креативных и социально значимых членов общества («рядовой интеллигенции») и деградацию тех, кто не может или не хочет выигрывать, расталкивая локтями других.

Пятая ремарка об образовании и его роли в социальной дифференциации. Эта реплика будет краткой, ибо суть наших разногласий с Иноземцевым и западными авторами, позицию которых он в данном случае воспроизводит, здесь проста: для моих оппонентов аксиомой является то, что люди от рождения делятся на талантливых и бездарей. Первые могут получить и получают на основе своих собственных усилий хорошее образование и становятся богатыми. Вторые этого сделать не могут и остаются бедными. Эта связь воспроизводится и становится главной причиной социальной дифференциации в постиндустриальном обществе.

Для меня и моих учителей все обстоит принципиально иначе. Все люди от рождения способны к творческой деятельности того или иного рода (что доказывает советская школа психологии – Леонтьев, Ильенков), и если (1) для общества творчество рабочего-новатора не менее ценно, чем «творчество» догматика-«профессионала» с докторской степенью, финансового спекулянта или поп-дивы, а социально-экономические отношения устроены так, что (2) представитель любого социального слоя имеет равный доступ к высококачественному образованию, то такое образование для всех и на протяжении всей жизни становится важнейшим средством снятия социальной дифференциации, не обусловленной трудовым вкладом, оцениваемым обществом, а не рынком.

Шестая ремарка. Несколько слов в заключение о левых практиках и левых теориях. Начну с повторения хорошо известного в нашей среде тезиса о том, что социальный процесс идет не линейно, многосценарно, противоречиво, включая зигзаги и попятные, реверсивные исторические процессы инволюции, вплоть до контрреволюций и контрреформ. Это давно известный тезис. В этой связи будет уместно повторить и то, что сегодня мы вновь находимся в начальном пункте продвижения к новому обществу.

Здесь будет уместно напомнить ставшую общеизвестной аналогию генезиса царства свободы и рождения капитализма: новый мир рождается столь же не-прямо, сколь капитализм. Возникновение капиталистической рыночной системы с присущей ей политической демократией и либеральным типом общественного сознания шло даже в Европе крайне нелинейно. В Италии XV–XVII вв. первые попытки перехода к такому обществу закончились поражением. В Германии и Восточной Европе они вообще приняли уродливые формы гражданских (крестьянских) войн с гигантскими жертвами. В Англии генезис капитализма занял не одно столетие и сопровождался чередой войн и «кровавым законодательством». Капитализм возникал долго и мучительно. Во многих частях мира первые попытки продвижения к рынку и демократии оканчивались поражениями и реставрациями. Более того, значительная часть мира только в XXI веке окончательно переходит к рынку.

Мы, марксисты, уже давно поняли, что смотреть на социальные практики надо именно в этом контексте. Посему я хотел бы обратиться к критикам левых идей и практик, базирующихся на опыте конца прошлого – начала нынешнего века: не спешите делать выводы о том, что «социалистический эксперимент» не удался. Не уподобляйтесь в своей методологии Фукуяме, который, оказавшись в XVII веке, наверное, заявил бы, глядя на победоносное шествие Австрийской, Французской и иных позднефеодальных монархий: «Странный и кровавый эксперимент итальянцев по насаждению демократии и рынка закономерно провалился. История закончена. Будущее принадлежит монархиям и власти аристократии...».

Вот почему я хотел бы завершить эти вступительные ремарки на оптимистичной ноте: современные левые, действительно, находятся в кризисе. Но это кризис обновления и задача теоретиков – помогать этому обновлению, в том числе – критикой, за которую я еще раз хотел бы поблагодарить В. Л. Иноземцева.

 

Воейков Михаил Илларионович (д.э.н., профессор)

Чтобы говорить о левой идее и ее судьбе, надо понять, что это такое. Как вытекает из доклада В. Иноземцева, он под левой идеей понимает комплекс мировоззренческих представлений и политических действий, который был характерен для социалистических партий и социалистических идеологов в конце XIX – начале XX вв. Действительно, это можно назвать классическими представлениями о левой идее. Конкретно – это уничтожение (или снятие) частной собственности, равенство, демократия, ликвидация бедности и нищеты, трудовое (фабричное) законодательство и т. п. Все или почти все эти положения за 20 век благодаря усилиям социалистических и социал-демократических партий в той или иной степени были реализованы. За что бороться левым дальше? Вот этот вопрос не очень ясен, а для Иноземцева совсем не ясен. Действительно, тут есть проблемы.

В известном смысле на эти вопросы отвечает Бузгалин, перечисляя целый комплекс проблем и целей современных социальных и протестных движений во многих странах мира. И в этом отношении доклад Бузгалина указывает на современную трактовку левой идеи, показывает, что никакого кризиса левой идеи нет и, пока существует капитализм, быть не может. Но слабое место у Бузгалина состоит в попытке увязать классическое представление о левой идее с современными требованиями новых левых.

Думается, что главный изъян превосходных докладов Иноземцева и Бузгалина состоит в том, что у них в равной мере отсутствует исторический подход. Иноземцев не заметил, что левая идея существенно изменилась, Бузгалин это заметил, но почему-то все выводит из классических представлений 100-летней давности. Конечно, эти представления давно уже устарели, и тут Иноземцев прав. Но суть левой идеи осталась: это улучшение жизни и благополучие большинства населения общества. Хорошая жизнь не для единиц, не для руководящего слоя, не для элиты, а для всех. А пока существует элита, левая идея всегда будет выглядеть молодой и свежей. И за XX век, особенно его вторую половину, в разработке левой идеи мировая социальная наука проделала колоссальную работу. Можно называть множество имен и книг, где дается современная интерпретация левой идеи. Например, проблема постиндустриального общества (которое пока еще идея, а не практика), его устройства, социальной структуры и т. п. – это и есть одна из граней современной левой идеи. Пикантность здесь состоит в том, что сам Иноземцев, много и успешно писавший о постиндустриальном обществе и тем самым разрабатывавший левую идею, ныне выступает ее могильщиком.

Но что понимает Иноземцев под левым движением? Конечно, весьма оправдана обеспокоенность многих левых идеологов угасанием коммунистического движения после развала Советского Союза. Это неоспоримый факт, и с ним трудно спорить. Но в этой связи закономерно возникает вопрос об объективности этого движения и его угасания. Надо ли путать коммунистическое и левое движения в одну кучу? Не было ли коммунистическое движение искусственно инспирировано существованием СССР и КПСС? Есть ли какие-то объективные основы для существования этого движения наряду, параллельно с другими социалистическими движениями в современном мире? Видимо, чтобы ответить на вопросы перспективы, надо исследовать объективные основы движения. Есть ли у левого движения объективные основы в современном мире? Вот в чем вопрос.

Социалисты или социал-демократы выступали преимущественно за реформистский путь, коммунисты за революционный. Однако для этого были некоторые объективные основания. Европейские социал-демократы боролись за улучшение положения рабочего класса, как правило, уже после европейских буржуазных революций, боролись за реформирование уже существовавшего буржуазного общества. И во второй половине ХХ века многие из социал-демократических партий парламентским путем приходили к власти. Коммунистическое движение – в лице, скажем, русских большевиков – боролось за те же самые цели, но в принципиально иных условиях. Русские большевики боролись с царизмом, то есть против феодальной системы. Совершенствовать ее путем реформирования было невозможно. По необходимости пришлось перейти на радикальный путь революционной деятельности.

Радикализм или реформизм в политическом движении оказывается успешным в зависимости прежде всего не от субъективных причин, темперамента и начитанности вождей, а от наличия объективных условий. История и европейский опыт говорят, что революционный радикализм был успешным только в период буржуазных революций, реформизм был успешным только в послереволюционный период.

Другой вопрос – может ли возродиться или оживиться радикальное левое движение, например в развитых странах Запада? Это по сути дела означало бы, что европейские социалистические партии, которые занимают на континенте господствующее положение, превратились бы в радикальные революционные партии для разрушения буржуазного общества и строительства социализма. Однако последние десятилетия ХХ века показали, что эти партии теряют свой революционный пыл, который у них когда-то был.

Другая часть этого вопроса – возможно ли появление в этих странах новых массовых партий радикального, революционного свойства. И на него приходится отвечать отрицательно. Ибо у этих партий нет массовой социальной основы в виде сплоченного рабочего класса, существовавшего в начале ХХ века. Конечно, трудящиеся массы в европейских странах есть, и они составляют подавляющую часть населения. Но эти массы отнюдь не стремятся к радикальным преобразованиям общества. Им есть что терять. То есть они, конечно, хотят улучшать свое общество, снижать экономическую и социальную дифференциацию, а, следовательно, и социальное напряжение внутри общества. Трудящиеся массы стремятся к реформам своего общества, поэтапному его улучшению, его социализации и гуманизации.

Есть ли это движение от буржуазного общества к социалистическому? Да, безусловно. Лозунг немецких социал-демократов: «мы за рыночную экономику, но не за рыночное общество» говорит о направлении, куда они хотят развернуть свое общество. Ибо ликвидировать рыночную экономику одним махом невозможно. Надо учиться с нею жить и постепенно ее выдавливать из всех пор общества. Однако, главное в этом процессе – развитие соответствующей материально-технической базы для преодоления буржуазного общества. Если промышленная революция дала капитализм, то компьютерная революция должна дать социализм. Но социализм, кроме этого, должен еще включать нацеленность экономической политики государства на решение социальных и гуманитарных задач развития общества.

Вообще говоря, чтобы понять левую идею, надо знать, что такое правая идея. В чем она состоит и где она ныне? Когда-то во времена Великой французской революции был выдвинут лозунг: свобода, равенство, братство. Здесь оказались смешанными левая и правая идеи. От правой идеи здесь присутствовали демократия и свобода. От левой – демократия и равенство. В дальнейшем оказалось, что свобода и равенство как философские категории несовместимы. Свободное развитие человека приводит к тому, что одни развиваются быстрей и лучше, чем другие. И в мире материальной необходимости экономическое положение каждого человека складывается в жесткой зависимости от его развития (образования, квалификации, умелости, ловкости и т. п.). Свобода человека в этом мире опрокидывает равенство. Более того, эта свобода экономического успеха (свобода в делании денег) как неравенство превращается в мире экономической необходимости в одну из главных буржуазных ценностей общества. Даже демократия в этих условиях превращается в квазидемократию, когда господствует принцип «один доллар – один голос», а не принцип равенства «один человек – один голос». Вот это и есть правая идея.

Сторонники левой идеи протестуют против ранжирования всех людей в зависимости от их денежных накоплений, от их умения «делать деньги». А пока существуют такие порядки – левая идея будет жива. Более того, сторонники правой идеи, выдвинув лозунг «конца истории», указали нам на кризис правой идеи. Ибо, если движение по правому пути доехало до конца, т. е. пришло в тупик, то, значит, в тупике оказалась и сама правая идея. А левая идея, собственно говоря, только начинает свое движение. Доклад Бузгалина как раз показывает основные направления этого движения, а доклад Иноземцева, как это ни покажется на первый взгляд странным, как раз расчищает старые завалы на пути этого движения вперед. В этом содержится рациональное зерно и творческий потенциал обоих докладов, которые в основе своей дополняют друг друга и соответствуют друг другу. Ведь подлинная история человечества только начинается.

 

Славин Борис Федорович (д.ф.н., профессор)

Я не буду говорить обо всех вопросах, которые затронул в своей статье «Кризис великой идеи» наш уважаемый докладчик. Хочу сразу сказать, что со многим в его статье я согласен. Например, с его критикой идеи «державности» в программных документах КПРФ, отсутствия подлинного интернационализма у некоторых современных левых партий, отождествления социалистической идеи с христианской идеологией, потери современной социал-демократией своей классовой идентичности и т. д. Скажу лучше о том, в чем я не согласен с докладчиком, что у меня вызывало протест при чтении его статьи.

Если говорить о кризисе великой идеи социализма, о чем заявляет докладчик, надо, прежде всего, понять: на какой уровень критики он сам себя ставит? На мой взгляд, этот уровень, по крайней мере, не ниже того, на что претендовал в свое время Эдуард Бернштейн или автор книги «Либеральный социализм» Карло Росселли. Думаю, что, замахнувшись на такой уровень, В. Иноземцев должен был в своем докладе высказать, хотя бы в сжатой форме, свое отношение к этим историческим фигурам и их критике марксистского социализма. Однако он этого не сделал и тем самым вывел себя за скобки большого спора, ведущегося не одно десятилетие в социалистической среде.

Нет в докладе Владислава Леонидовича и вразумительного ответа на главный вопрос: что же он сам понимает под левой идеей, или идеей социализма? Докладчик много говорит о том, что левая идея связана с социальным неравенством и перераспределением богатства. На мой взгляд, левая идея в марксизме, или в научном социализме, состоит в ликвидации наемного труда, на котором базируется весь капиталистический способ производства. Любое распределение богатства есть величина, зависимая от способа производства. Измените последний – изменится и распределение богатства. Левая, или социалистическая, идея кратко выражена в известном призыве левых: «Освобождение труда!». Не случайно эти слова были поставлены Г. Плехановым (одним из первых критиков Э. Бернштейна) в название его группы, занимавшейся распространением марксизма в России. Левые, которые не понимают данной идеи, не могут считаться ни левыми, ни социалистами, ни марксистами.

На мой взгляд, не следует забывать, что социалистическая идея генетически вытекает из проблемы взаимоотношения труда и капитала, точнее, из противоречия и борьбы этих сторон друг с другом. Как известно, по Марксу капитал сам есть отчуждение живого труда рабочего. Пока сохраняется такое отчуждение, сохраняются эксплуатация и другие социальные антагонизмы, присущие капиталистическому обществу.

Некоторые крупные политики и ученые говорят, что пора перестать проводить дихотомическое деление на капитализм и социализм. Я им возражал, что тогда следует отменить противоположность труда и капитала, которая сегодня никуда не исчезла. Она лишь изменила свою форму проявления. Так, вместо тяжелого физического труда в производстве все больше используется квалифицированный или интеллектуальный труд, но сам наемный характер труда, его отчуждение и эксплуатация остаются. Мало того, современные формы его эксплуатации порой приобретают не менее варварские формы, чем в прошлом, выматывая наемного работника полностью. Как известно, после длительного сидения за компьютером у людей резко снижается их работоспособность. Программисты мне говорили, что в итоге такой работы возникает желание в конце рабочего дня расслабиться за рюмкой виски, уткнуться в телевизор, или заняться сексом. Эти слова мне напомнили то, что писал Маркс в своих ранних работах о природе наемного труда, утверждая, что она уродует человека, превращая его сугубо человеческие свойства в животные.

На мой взгляд, нельзя доказывать, как это делает автор статьи и докладчик, что сегодня якобы исчезает сам факт эксплуатации наемного труда благодаря повышению доли творческого труда в процессе производства. На самом деле современный капитал очень умело эксплуатирует носителей творческого труда, монополизируя в своих руках научные лаборатории, доступ к сложным техническим приборам, возможность научных публикаций и т. д.

Говорят, что принцип наемности не совпадает с принципом классовости. Думаю, это не совсем так. Дело в том, что вопрос о классовой принадлежности проясняется другим дополнительным параметром – величиной дохода или зарплаты наемного работника. Так, одна зарплата равна средней стоимости рабочей силы, другая намного ниже или выше ее. В последнем случае – мы имеем сверхвысокие оклады и бонусы топ-менеджеров и банковских служащих, значительные гонорары известных звезд кино и эстрады, телохранителей бизнесменов и т. д. Понятно, что оплата труда таких категорий работников зависит не столько от квалификации или творческого содержания их труда, сколько от величины прибыли собственника средств материального и духовного производства, т. е. с классовой точки зрения эти работники, конечно, буржуа, а не пролетарии. Этот вывод также подтверждается «гламурным» образом их жизни, соответствующим сознанием и поведением.

Никуда не исчезла и эксплуатация людей физического труда, занятых, например, в традиционном индустриальном производстве с его постоянно повышающейся скоростью движения конвейера, увеличением тяжелых погрузочно-разгрузочных работ, наличием вредных производств и т. д. Я уже не говорю о возрождении в ХХI веке полурабского труда миллионов гастарбайтеров в развитых странах.

На мой взгляд, левая идея Маркса говорит не только о конечной цели рабочего движения, но и отвечает на вопрос: как человечество будет двигаться к ней? Как будет на практике разрешаться основное антагонистическое противоречие между трудом и капиталом? Пока это противоречие сохраняется, левым силам есть, что делать. Прежде всего, они должны продолжать защищать интересы труда, а не капитала, показывать наиболее разумный путь движения к социализму, выступать за создание предприятий с собственностью работников, где фактически происходит, говоря словами Маркса, «преодоление капитала в рамках капитала», и т. д. Левые силы, конечно, должны организовывать и возглавлять различные протестные движения трудящихся, постоянно вести борьбу за реализацию их экономических и политических прав. Попытка уйти от этих задач на практике превращает левые оппозиционные партии в сугубо оппортунистические организации, отчуждает от них современный рабочий класс. Это отчуждение нередко и называют кризисом современной левой идеи.

В тексте обсуждаемого доклада много говорится о якобы уже существующем на Западе постиндустриальном или информационном обществе, снимающем многие социальные противоречия прошлого. Но так ли это на самом деле? Я знаю, что Владислав Леонидович неоднократно бывал в Европе и Америке, часто общался с известным теоретиком постиндустриального общества Д. Беллом. Наверное, под его влиянием он создал соответствующий центр по изучению постиндустриального общества в России. Считаю эту его деятельность во многом полезной, особенно исходя из того, что развитые страны показывают неразвитым их будущее. Тем не менее, и здесь я согласен с А. Бузгалиным: во многих категорических оценках уровня развитости западных стран у Иноземцева есть явные преувеличения.

Месяц назад я побывал в таком постиндустриальном обществе, как США. Половину месяца прожил в Нью-Йорке. Что же меня поразило в этом городе, помимо небоскребов и быстро меняющейся погоды? Как ни странно, большой удельный вес рабочих, занятых физическим трудом в строительстве, на ремонте дорог и офисов, в сфере обслуживания и быта. Кстати, в Нью-Йорке, оказывается, такие же плохие дороги и такие же пробки, как в Москве. Громадное количество жителей города (особенно черных, латинос, китайцев, представителей других рас и народностей) заняты в сфере обслуживания. Чем они занимаются? Точно так же, как на рынках в Китае, стоят по несколько человек за прилавком на вещевых рынках и в магазинах, ходят, рекламируя прохожим различные товары (одежду, обувь, косметику и т. д.), занимаются охраной или уборкой офисов, дворов и улиц.

По-прежнему в США много ручного физического труда в машиностроении, не говоря уже о металлургии и сельском хозяйстве. Когда я смотрел на все это, у меня невольно возникал вопрос: как будет функционировать экономика и информационное общество в США, если в одночасье исчезнет традиционный рабочий класс в материальном производстве и сфере обслуживания? Думаю, прекратится обслуживание и остановится производство. В этой связи – не завышаем ли мы в своих теоретических рассуждениях уровень вхождения современного мира в информационное общество? Не спешим ли мы, говоря сегодня, что традиционный пролетариат – это устаревшее понятие? Думаю, завышаем и спешим.

По мнению нашего докладчика, в материальном производстве уже сегодня почти исчез не только физический труд, но и труд вообще. В этой связи резонно задать ему вопрос: а какое содержание он вкладывает в понятие «труд»? Разве интеллектуальный труд не является трудом? Думаю, что Иноземцев просто отождествляет общее понятие труда с конкретным физическим трудом, а понятие «рабочий класс» только с людьми физического труда. Конечно, в мире происходит общее сокращение числа людей, занятых сугубо физическим трудом. Но этот процесс идет не так быстро, как об этом говорят теоретики постиндустриального общества. Не происходит сегодня и общего сокращения численности представителей наемного труда. Напротив, по данным статистики, класс наемных работников растет, достигая в отдельных странах 80% и даже 90% населения.

Повторю: на мой взгляд, не следует связывать понятие «рабочий класс» только с людьми физического труда, как это было в ХIХ веке. Маркс понимал под рабочим классом прежде всего наемных работников. С ними он связывал и историческую миссию рабочего класса, который должен рано или поздно покончить с наемным рабством.

Как известно, Маркс в отличие от социалистов-утопистов не считал наемных рабочих только страдающим классом. Он видел в них созидающий класс, который в лице лучших своих представителей тянется к просвещению и творческому труду. Он наблюдал, как отдельные рабочие в Германии и Франции в свободное время читают работы Леру, Прудона, Дицгена и других ученых и философов. По его мнению, именно такие рабочие могут и должны вести борьбу за свое освобождение. Значительные успехи рабочего движения в конце ХIХ и начале ХХ века в разных странах полностью оправдали эти надежды основателя научного социализма.

Да, сегодня нет мощного рабочего движения, аналогичного прошлым временам. Молчат и представители интеллектуальной части рабочего класса. Нередко рабочие голосуют за правых политиков, не проявляя былой революционности и интернационализма. С чем все это связано? Конечно, есть ряд объективных факторов, которые способствуют такой ситуации. Среди них – повышение общего уровня жизни трудящихся, особенно в современных развитых странах, крушение «реального социализма» в СССР и странах Восточной Европы, большое влияние современных официозных СМИ и т. д. Вместе с тем, я думаю, главной причиной здесь выступает такой фактор, как отсутствие действенных политических партий, способных объединить рабочих и возглавить их борьбу с капиталом. Распространенный оппортунизм, имеющийся у ряда левых партий, во многом снижает эффективность борьбы рабочих за свои права.

Исходя из этого факта, Ленин в своих последних работах делал вывод о том, что социализм в перспективе будет вызревать не столько в развитых странах Запада, сколько начнет свое движение с Востока, со стран, подвергающихся сверхэксплуатации. ХХ век и наше время во многом подтверждают это предвидение. Достаточно в этом плане обратиться к опыту революционных преобразований и реформ в Китае, к приходу к власти левых сил на Кубе и других стран Латинской Америки, наконец, к сегодняшнему пробуждению народов северной Африки и арабского мира. Все эти события говорят о том, что трудящиеся, рабочий класс в целом, в противоположность мнению Владислава Леонидовича, не перестает быть субъектом социально-исторических изменений. Я убежден, что он еще не сказал своего последнего слова, в том числе и в развитых странах Запада.

Никуда не исчезли социальные антагонизмы в современном мире, стало быть, не исчезла и потребность в левой социалистической идее. По моему мнению, мы столкнулись сегодня не столько с ее кризисом, сколько с кризисом социалистической практики и левой политики. Так, кризис современного левого движения исторически во многом связан со сталинской политикой. Как известно, сталинский «казарменный социализм» не только сохранял наемное рабство, но и довел его с помощью ГУЛАГа до «космических» масштабов (вспомним подневольный труд зэков на лесоповале или «творческий» труд в королёвской «шарашке»). Я уже не говорю о враждебном отношении Сталина к марксистской идее «реального гуманизма», которую Маркс связывал с коммунистическим переустройством мира и переходом от «царства необходимости» к «царству свободы». Одной из характерных черт социалистической идеи является постепенное отмирание государства. Сталин считал эту мысль классиков «гнилой», заменив ее на теорию «обострения классовой борьбы» по мере построения социализма. Сталинизм вообще есть отрицание научного или марксистского социализма. К сожалению, это мало кто сознает в современном левом движении.

Подчеркну еще раз, сегодня нет необходимого и должного политического оформления протестного движения людей наемного труда, нет подлинно сознательных и активных политических организаций левого толка, которые могут вести эффективную социальную борьбу с капиталом. Многие левые партии (коммунисты, социалисты, социал-демократы) в развитых странах страдают тривиальным приспособленчеством. В итоге происходит определенное сращивание левых партий с буржуазной властью. Это проявляется в идеологии и тактике, когда левые начинают отказываться от революционных методов борьбы. Достаточно напомнить, как Зюганов говорил в 1990-е гг. о том, что Россия исчерпала свой «лимит на революции». К сожалению, об устарелости революции говорит сегодня и такой специалист по Марксу, как В. Иноземцев.

На самом деле, как показывает практика, революционные методы борьбы далеко не устарели. Социальная борьба в мире продолжается. Мы видим это на примере деятельности альтерглобалистского движения, социальных протестов во Франции, когда миллионы трудящихся солидарно отстаивают свои права на труд и пенсионное обеспечение, когда греки и португальцы выходят на улицу с требованием остановить перекладывание негативных последствий мирового экономического кризиса на плечи трудящихся, остановить рост безработицы и т. д.

В обсуждаемой статье есть мысль о том, что социализм как общество будущего предполагает господство пролетариата. Эта мысль, на мой взгляд, не совсем точна: социализм, а тем более коммунизм предполагают постепенное исчезновение господства не только буржуазии, но и пролетариата. Если рассматривать социализм как переходный период, то, в нем, конечно, сохраняется господство пролетариата до тех пор, пока сохраняется возможность реставрации буржуазных отношений и пока не созданы передовые производительные силы, позволяющие резко повысить жизненный уровень трудящихся по сравнению с капиталистическими странами. С решением этих проблем отпадает всякая необходимость в существовании классов, тем более в необходимости господства пролетариата и его орудия – государства. На смену рабочему государству рано или поздно должно придти общественное самоуправление.

Говоря коротко, по мере прогрессивного развития социалистического общества и ликвидации социального отчуждения наступает время осуществления социального идеала Маркса, т. е. создание общества «реального гуманизма», в котором «свободное развитие каждого становится условием свободного развития всех». Такое общество Маркс называл «свободным человеческим обществом», где люди не противостоят, а дополняют друг друга, где на место наемного труда и рабочего времени приходит свободный творческий труд, осуществляющийся по законам свободного времени. Всеобщая автоматизация и информатизация производства – необходимая технологическая предпосылка такого явления.

Современная жизнь показывает, что в таком идеале нет ничего призрачного или утопичного, как кажется отдельным обывателям и буржуа. На его практическое осуществление сегодня работают развитие науки и новейших глобальных технологий, становление информационного общества, и, конечно, непрекращающаяся революционная борьба трудящихся за свои социальные и человеческие права.

Учитывая опыт последних лет, связанный с разрушительными последствиями глобального кризиса капитализма, можно предположить, что человечеству рано или поздно придется сделать свой исторический выбор: перейти к «социализму с человеческим лицом» или продолжить жить в условиях современного господства капитала, все чаще ставящего под вопрос существование самой человеческой цивилизации.

 

Волконский Виктор Александрович (д.э.н., профессор)

Я уже задавал вопрос: «Что мы обсуждаем? Кого называть левыми?» Нам были перечислены лозунги левых. Мне кажется, это действительно устарело. Но проблема-то не в том, что назвать «левым», а что «правым». Вопрос в том – что противопоставляется той же идее коммунизма и социализма? Вот на этот вопрос я не услышал ответа. Мне кажется, что сейчас в кризисе вся духовно-идеологическая сфера человечества. Может быть, Владислав Леонидович скажет, что идеологии и не нужны. Я-то думаю, что это не так. Но в том-то и смысл марксизма и социализма: это необходимо для человека – образ светлого будущего. И сейчас это все в упадке. Вот это дробление, прежде всего левых, но что этому противопоставляется – что такое глобализм? Ну действительно – это работающая идея. Но ее же никто не провозглашает как духовную идею. Глобализм капиталистический. Капитализм, конечно не похож на то, что было раньше. Я бы сказал, что сейчас фаза финансиализма. И что такое относительно равенства и справедливости – конечно, все это надо переосмысливать, чтобы это все стало работать как идея, движущая человечество. Конечно, идея справедливости другая нужна, потому что, если говорить просто о распределении по труду, что такое труд – мы не знаем. Распределение, когда банковские деятели и руководители корпораций становятся олигархами с немыслимыми доходами и тут же рядом нищета, – конечно, это несправедливо, но сказать, что альтернативой является распределение по труду, – ничего не дает. И вот в этом-то контексте и надо было бы обсуждать идею левых, для того чтобы это было содержательно. А не заниматься рассмотрением частностей. В связи с этим я не приемлю такие резкие высказывания в статье Владислава Леонидовича относительно объединения левых с религиозными тенденциями, националистическими тенденциями. Дело в том, что должен идти бой. И бой – он идет. В этом я очень поддерживаю Александра Владимировича. Идет бой новых идей, духовно-идеологических феноменов, которые будут продолжать двигать человечество. И этот поиск, на мой взгляд, пойдет в виде многополярного мира, который неизбежно сменит этот однополярный мир во главе с Западом и США, который сейчас является реальностью. И надо уже сейчас думать, как быть в этом однополярном мире с поиском разных сочетаний религии и идей левых, идей прогресса. Я думаю – без каких-либо оживлений религиозных и националистических идей дело обойтись не может. Потому что никакие другие толком-то не работают. А сейчас, на мой взгляд, созрели такие условия, когда, – хотя атеистическая идеология дала колоссальный взлет духовности и прогресса в 19 веке, – сейчас обязательно надо вернуться к тем идеям, к той духовности, которая была в традиционных обществах, и она национально как-то ограничена. Поэтому, я думаю, будет (и это я не с негативом говорю) период некой автаркии и вот этого самого отделения разных духовно-идеологических полюсов от мирового цунами. Хотя бы в экономической сфере, где я могу считать себя специалистом, – конечно, нужно, чтобы развиваться дальше третьему миру, защищаться от таких цунами, которые дают эти колебания нефтяных цен – от этого все колеблется. Нужна защита в этом смысле. Нужно сильное государство, которое держится на духовно-идеологической основе. Спасибо.

 

Колганов Андрей Иванович (д.э.н.)

Факт кризиса левой идеи не подлежит сомнению, и поэтому попытку В. Л. Иноземцева разобраться в истоках и причинах этого кризиса можно только приветствовать. Но вот что получилось из этой попытки – это уже другой вопрос.

С самого начала текста «Кризис великой идеи» начинаешь натыкаться на неточности и несообразности.

Например, вопреки мнению В. Л. Иноземцева, критика несправедливого неравенства – лишь один из истоков левой идеи, и не самый главный. Неравенство для левых – всего лишь следствие определенного общественного устройства. Гораздо важнее для становления левой идеи – критика любых форм устройства общества, основанных на социальном угнетении и социальном отчуждении.

Кризис левой идеи – опять-таки вопреки мнению В. Л. Иноземцева – связан не только с кризисом идеологии радикального (коммунистического) крыла левого движения, обусловленного крахом «реального социализма», но и с кризисом умеренного, социал-демократического крыла. Это крыло, хотя и добилось существенных успехов в реформировании капиталистического общества, не смогло покол эксплуататорские основы капитализма. В конечном итоге, социал-демократия в массе своей вообще отказалась от идеи замены капитализма иным общественным строем, то есть, по существу отказалась от левой идеи, сведя себя к более или менее радикальному буржуазному реформизму.

Негативные черты «реального социализма» не могут быть списаны на «отдельные перегибы» – вот в этом своем утверждении В. Л. Иноземцев прав. Но когда он сам берется объяснять причины «авторитарных и тоталитарных практик», то остается только развести руками. Виновато, оказывается, «пренебрежение к собственности, заложенное в основы коммунистического учения», которое «естественным образом спровоцировало и пренебрежение к остальным правам человека, а зачастую и к самой его жизни».

Зададим себе вопросы: является ли характерным для «основ коммунистического учения» пренебрежение к общественной и кооперативной собственности? Нет. Является ли характерным для «авторитарных и тоталитарных практик» «реального социализма» пренебрежение к государственной собственности? Опять-таки нет.

Разумеется, в русском переводе «Манифеста Коммунистической партии» говорится об уничтожении частной собственности (хотя в оригинале употреблен другой термин, который точнее перевести как преодоление или снятие). Разумеется, в «Капитале» говорится об экспроприации экспроприаторов. Но это не означает пренебрежения к частной собственности, которая в марксизме рассматривается как необходимая ступень в естественно-историческом развитии человечества. Поэтому очень странно увидеть у автора, очень хорошо знакомого с марксизмом, такое повторение штампов праволиберальной пропаганды, отождествляющей собственность только с частной собственностью и любое покушение на последнюю приравнивающей к покушению на все прирожденные права человека разом.

Фактически ошибочным является утверждение В. Л. Иноземцева о том, что «уже во второй половине ХХ века социализм нигде не показывал экономические результаты, превосходившие те, которые достигались капиталистическими странами». Во-первых, именно в 50-е годы ХХ века СССР показал наивысшие темпы экономического и технологического развития, превосходящие темпы роста в подавляющем большинстве развитых капиталистических государств. Во-вторых, на протяжении 50-х – 70-х годов ХХ века СФРЮ демонстрировала самые высокие темпы экономического развития в Европе.

Крайне странно видеть рассуждения о «преимуществах капитализма, который мог развиваться практически на любой стадии материального прогресса». Почему же капитализм не продемонстрировал эти свои преимущества в странах Сахеля, в Экваториальной Африке, в Бангладеш, в Мьянме, в Эквадоре? И почему для демонстрации этих преимуществ над социализмом берется пример Вьетнама, почти тридцать лет бывшего полем неприкрытой колониальной агрессии? Почему для сравнения берутся страны с изначально неравным уровнем развития? Почему Куба сравнивается с Мексикой (стоящей на втором месте в Латинской Америке по производству ВВП на душу населения), а не с гораздо более близкими ей по исходным параметрам Сальвадором или Доминиканской республикой?

У В. Л. Иноземцева проскальзывает верная мысль (которой он почему-то пытается придать негативную эмоциональную окраску), что без успехов коммунистического движения вряд ли были возможны те уступки, которые получила у капиталистов социал-демократия. Без реальных попыток мировой революции не было бы и «мировой реформы». Но затем он приходит к крайне сомнительному выводу, что становление постиндустриального общества «поставило под сомнение практически все постулаты левых идеологов».

На чем основан этот вывод? На двух принципиальных ошибках: во-первых, на стремлении В. Л. Иноземцева выдать новые явления, связанные с «постиндустриальной революцией», за снятие имеющихся противоречий капитализма; во-вторых, на нежелании считаться с тем, что левая идея непрерывно развивается (иначе ее марксистская версия и не может существовать) и с XIX века претерпела значительную эволюцию.

«Оказалось неочевидной доминантная роль труда»? Но, во-первых, разве не в марксизме был уже давным-давно выдвинут тезис о превращении труда в свободную творческую деятельность? И, во-вторых, можно ли вывод о роли труда основывать только на том факте, что предложение «труда» (на самом деле – рабочей силы) обычно превышает спрос? Ну так капиталистический рынок всегда был и остается принципиально неравновесным «рынком покупателя», где вообще предложение обычно превышает спрос (что еще в 70-е годы прошлого века хорошо показал Я. Корнаи). Или В. Л. Иноземцев готов согласиться с утверждением, что новые информационные технологии не играют существенной роли в современной экономике, поскольку предложение компьютеров превышает спрос на них?

Размывание традиционной капиталистической собственности, разумеется, является фактом. Но, во-первых, этот факт не имеет отношения к постиндустриальным тенденциям, ибо такое размывание стало достаточно явным уже к концу XIX века. Во-вторых, групповой характер капиталистической собственности и распределение прав собственности на капитал между значительным числом людей не меняет принципиальной противоположности капитала и наемного труда, хотя и меняет формы взаимодействия между ними.

Падение удельного веса фабрично-заводского пролетариата также нельзя привязать к кризису левой идеологии как таковой. Хорошо известно, что ранее левое движение опиралось именно на фабрично-заводской пролетариат. Конечно, сужение прежней социальной базы левого движения принесло с собой значительные трудности – и было бы глупо это отрицать. Но фундаментальные постулаты социалистической идеи вовсе не диктуют опору именно на эту социально-профессиональную группу среди наемных работников.

Тезис о выходе интеллектуальных работников из капиталистической зависимости выглядит и вовсе смешно. Оказывается, для этого достаточно приобрести компьютер, программы, базы данных – и ты уже не эксплуатируемый. Это – байка примерно той же ценности, что на заре ХХ века рассказ о том, что покупка швейной машинки может каждого сделать самостоятельным предпринимателем. Да, кое-кто может самостоятельно производить интеллектуальный продукт. Но для большинства это невозможно вне круга интересов крупного капитала и вне доступа к каналам информации, предоставляемым крупным капиталом, и как следствие – без найма этим капиталом. Об этом свидетельствует сравнительно небольшой рост удельного веса так называемых самозанятых на рубеже XX и XXI веков, который к тому же уже прекратился.

Не соответствует действительности аргумент, объясняющий «справедливость» высоких доходов дизайнера или поп-звезды тем, что «люди сами платят за билеты на концерт или модную одежду». Да, платят сами – как и за любой капиталистически произведенный продукт. Но платят не поп-звезде или дизайнеру, а капиталисту-посреднику (продюсеру, владельцу сети магазинов…). Откуда же тогда такие высокие доходы? Логика простая: NN – великий актер, значит, продавая фильмы с его участием, я, капиталист-посредник, буду иметь большие сборы в прокате. А почему NN – великий актер? Потому, что я, капиталист, плачу ему столько-то миллионов долларов. Не заплатив эти миллионы, я не заставлю публику интересоваться фильмами с его участием. Высокие доходы актера – это маркетинговые расходы капиталиста-посредника. Та же логика работает для поп-звезд, дизайнеров, адвокатов (высокооплачиваемый – значит, авторитетный, способный склонить в нужную сторону суд или иные официальные инстанции), и даже профессоров («дорогой» профессор – больше студентов придет отдать деньги за обучение).

В. Л. Иноземцев прав в другом – в том, что миллиарды делаются не на продаже интеллектуальных продуктов, а на игре с капитализацией компаний на фондовых биржах. Но чтобы безапелляционно утверждать, что эти миллиарды получены безо всякой эксплуатации, надо было бы аргументировано пояснить, в чем источник этих миллиардов. Во всяком случае, из «неравенства способностей» миллиарды возникнуть не могут.

Какую дифференциацию доходов в действительности дает неравенство способностей – можно посмотреть на примере кооперативов, где фактор эксплуатации элиминирован. Это неравенство измеряется там отношением доходов самых низкооплачиваемых к доходам самых высокооплачиваемых в большинстве случаев примерно как 1:6. И это – объективная рыночная оценка, ибо никакого бегства работников в места с более высокой дифференциацией оплаты не наблюдается.

Весьма много справедливого в критике В. Л. Иноземцевым позиции современных левых по отношению к системе современного мирового капитализма. Однако и здесь он пытается выдать позицию некоторых левых групп и течений за позицию всех левых и, кроме того, сам запутывается в противоречиях, превратно толкуя мотивы некоторых решений, принимаемых левыми. То ли левые «выступают с инициативой смягчения законов об иммиграции», ибо это расширяет их электоральную базу, то ли левые «активно протестовали против быстрого распространения существующих в ЕС норм о свободе передвижения рабочей силы на трудящихся из новых восточноевропейских членов Европейского Союза». В первом случае он усматривает стремление опереться на бедняков, а не на трудящихся, во втором – местечковый антиглобализм. Но и то, и другое не соответствует действительности.

Во-первых, весьма далеко от истины отождествление бедняков «третьего мира» с «нетрудящимися». Во-вторых, защищая интересы этих людей, европейские левые защищают интересы и трудящихся своих стран, препятствуя тому, чтобы импорт рабочей силы из развивающихся стран шел по демпинговым ценам, сбивая тем самым уровень зарплаты местных рабочих. Что касается рабочей силы из Восточной Европы, то тут капитал получил в свои руки уникальную возможность нанимать относительно высококвалифицированных рабочих по относительно низким ценам. При общем избытке предложения на рынке рабочей силы это ведет лишь к давлению на заработную плату в «старых» членах ЕС, не ведя к выравниванию зарплаты во вновь принятых, но снижая общий уровень квалификации рабочей силы из-за оттока лучших специалистов на Запад. Почему же левые должны поддерживать такую политику?

Значительно более реалистичной и опирающейся на действительные факты, выглядит критика В. Л. Иноземцевым позиции Компартии Российской Федерации. Но в этой критике для нас, левых, нет ничего нового. Мы и сами критикуем КПРФ примерно по тем же направлениям. Наконец, следует отдать должное В. Л. Иноземцеву и в том, что он обратил внимание на глубокие изменения, происходящие сегодня в мире, и на не вполне адекватную реакцию некоторых левых течений на эти изменения. Это – действительно серьезные вопросы, хотя в их понимании мы во многом расходимся с В. Л. Иноземцевым.

 

Галкин Александр Абрамович (д.и.н., профессор)

В статье и в докладе много аксиоматических утверждений. Сошлюсь на три – самые главные, касающиеся положения в современных наиболее развитых странах.

Аксиома первая – в развитом капиталистическом обществе в основном решены главные социальные проблемы. Правда, есть еще отдельные недостатки, сохранились узкая прослойка маргиналов. Но в целом подобные недостатки решаемы. На этом утверждении возводится ряд последующих построений.

Аксиома вторая – перераспределение общественного продукта в нынешних условиях несправедливо и экономически вредно. Поэтому его надо не расширять, а сводить к минимуму.

Аксиома третья – такие перераспределение приемлемо лишь как некая форма благотворительности, рассчитанная на узкую категорию социально ущербных людей.

Все эти три аксиомы, как мне кажется, заслуживают содержательной критики, тем более что на них вроде бы держится вся логика той системы взглядов, которой придерживается докладчик.

Итак, аксиома первая.

Социальные проблемы в должной мере не решены ни в отсталых и развивающихся, ни в развитых странах, Действительно, в зоне экономически наиболее продвинутых стран, благодаря специфике ситуации, о которой стоит поговорить особо, на протяжении истекших десятилетий возникла своего рода жировая прослойка, позволившая жить не по средствам и, в частности, смягчать отдельные формы социальных противоречий. Сейчас эта прослойка рассосалась. Возникла непомерная задолженность. Отсюда все более очевидный курс на экономию, которая должна помочь избавиться от долгов. Причем экономить пытаются главным образом за счет менее обеспеченной части населения, составляющей его большинство. Это, в свою очередь, обостряет социальные противоречия со всеми вытекающими последствиями.

Обратимся к аксиоме второй – социальному перераспределению.

Такое перераспределение представляет собой естественную форму организации общественных отношений. И экономическому развитию оно не мешает, а, наоборот, содействует. Важнейший элемент современного материального и духовного производства составляет сейчас живой труд (а, следовательно, рабочая сила). Но социальное перераспределение было и остается (в еще большей степени, чем раньше) определяющим условием ее воспроизводства. Вместе с тем оно является залогом социально-политической стабильности общественного организма. Попробуйте от него избавиться. Получите дефицит квалифицированной рабочей силы и социально-политические катаклизмы.

И, наконец, о третьей аксиоме.

Конечно, благотворительность нужна. Но благотворительность – это лишь незначительная часть объема социального перераспределения. Его основной массив идет на условия существования, образование, здравоохранение основной массы граждан.

Отсюда следуют крайне важные политические выводы. Можно, конечно, игнорировать данные обстоятельства и продолжать перегрызать глотку левым (кстати, они и так сейчас едва дышат). И что же получите? Поскольку социальные противоречия, социальные проблемы сохранились, а левые (одни – потому что слабы, другие – потому что сдвинулись вправо), не могут дать реального ответа на связанные с этим проблемы, основная масса населения окажется в объятьях не просто правых, но крайних, радикальных правых. А это очень серьезная опасность.

И последнее.

Речь сегодня шла и о кризисе левых. Конечно, кризис налицо. Но, как мне кажется, на этом нельзя ставить точки. Мы живем во время, когда кризис переживают все три мировых идеологии, которые определяли сознание человечества на протяжении двух, если не трех, столетий. У левых сейчас действительно кризис – они ищут и не всегда находят ответы. Ну, а разве либералы не находятся сейчас в кризисе? Да еще в каком!

Консерваторы пытаются использовать эту ситуацию и расширить свои позиции. Но у них тоже не очень-то получается. Невозможно отбросить человечество в его развитии в ХIХ век. А наши консерваторы, как известно, подумывают о ХVI–ХVII веках.

Иными славами, налицо повсеместная компрометация идеологических позиций во всех регионах.

Вот, по-моему, проблемы, которые нужно решать, пытаясь осмыслить причины кризиса социалистической идеи и пути его преодоления.

 

Пригарин Алексей Алексеевич (к.э.н.)

Я согласен с Владиславом Леонидовичем в главном: левая идеология переживает кризис, который проявляется в слабости реальных левых движений. Чем вызван кризис? На мой взгляд, тем, что многие идеи левых, выдвинутые 100 и более лет назад, на практике осуществлены, а новые задачи не выдвинуты.

Пора признать, что то движение, которое сегодня принято называть коммунистическим, на самом деле таким не является. Сегодня в нем смешаны идеи научного коммунизма и православия, признание реальностей постиндустриальной эпохи и патриархальная риторика, лозунги международной солидарности и казенный патриотизм, призывы к равенству народов и националистические установки, любовь к народовластию и к сталинским порядкам одновременно. Это превратило движение в аморфную, не способную к единым действиям и лишенную энергии массу.

Особенно разлагающее воздействие на «коммунистическое» движение оказывает на него изнутри течение, которое в «Коммунистическом манифесте» определено как «реакционный социализм». Разоблачая мерзость сегодняшнего криминального капитализма, оно ищет свой идеал в патриархальности добуржуазной России. Его ориентиры – слияние «белого» и «красного» идеалов, «общинность, соборность, народность», великодержавность, отказ от интернационализма, союз с церковью. Отсюда постоянная тяга к образам и символам дореволюционного периода. Отсюда идеологическая опора на славянофильство, русских религиозных и белоэмигрантских философов. Это направление играет на оскорбленных социальных и национальных чувствах русского народа и находит отклик прежде всего у самой отсталой части трудящихся. Оно полностью дискредитирует коммунистическое движение и создает питательную почву для заражения его национал-социализмом. Я называю это направление «реакционным коммунизмом».

Но и в левом спектре коммунистического движения (то есть в собственно коммунистическом движении) господствуют идейный разброд и шатания. Их диапазон – от маоистов и троцкистов до тех, кого следует именовать «коммунистическими консерваторами». Однако если первые представлены небольшими группами, не влияющими существенно на движение, то последние среди левых коммунистов сегодня преобладают. Непрестанно клянясь в верности марксизму-ленинизму, они полностью отказываются от марксистского анализа противоречивых процессов развертывающихся в мире, от ленинского бесстрашия при оценке реальной действительности, какой бы неприятной она ни была. Консерватизм подменяет такой анализ общими лозунгами, правильными на все времена, но от бесконечного повторения выглядящими как заклинания. Если реакционеры – «православные коммунисты» опираются на ценности «позавчерашнего» дня, то «консерваторы» – на образы недавнего прошлого, прежде всего сталинского периода. Они решительно отказываются от критического анализа советского, первоначального этапа социализма. Они не хотят и не могут извлечь уроков из поражения. Консерватизм отталкивает от коммунистического движения широкие массы, особенно молодежь, тормозит развитие современной марксистской теории.

Несколько упрощая, можно утверждать, что для «консерваторов» характерны:

1) Нежелание (неумение) признавать даже очевидные факты, если они не укладываются в рамки установившихся представлений о мире.

2) Вытекающее отсюда нежелание (неумение) видеть мир в развитии.

За последние сто лет мир в корне преобразился. XX век был веком революций и войн. Великая Октябрьская революция, создание социалистического лагеря, крах колониальной системы лежали в основе этих преобразований. А одновременно шли научно-техническая революция и взрывной рост производительных сил.

Колоссальный рост производства, включая продовольствие, сокращение рабочего времени, рост реальных доходов трудящихся, демократизация политической системы, достижение почти полного равенства женщин, развитие образования и медицины, значительные успехи в преодолении расовых и национальных барьеров и как результат увеличение продолжительности жизни практически во всех странах мира – вот далеко не полный перечень достижений человечества за последнюю сотню лет.

И вот, эти простые факты вызывают яростное неприятие у «консервативных» коммунистов. Одни из них просто заявляют, что «этого не может быть потому, что не может быть никогда», ибо Ленин еще 100 лет назад назвал капитализм загнивающим и умирающим. Другие сквозь зубы признают мировой прогресс, но убеждены, что за него трудящиеся платят чрезмерную цену, подвергаясь все более изощренной эксплуатации. Третьи полагают, будто само признание этого прогресса есть витрина для пропаганды капитализма и означает призыв к отказу от классовой борьбы. Они забывают, что кризисы предшествуют новым подъемам, что даже во время кризисов и войн, откатываясь назад на одних «фронтах», прогресс наступает, пусть не всегда заметно, на других. Четвертые говорят: «Да, Вы правы. Но даже если это так, то сейчас, когда левые и в нашей стране, и в мире, переживают тяжелые времена, не стоит говорить об этом».

Во всей этой аргументации много наивности или простого незнания. Недавно я получил письмо от одного убежденного коммуниста, одного из лидеров нашего движения в своем немаленьком городе, человека, как я понимаю с высшим образованием. И вот он, с одной стороны соглашается: «…В итоге мировой пролетариат победил, и его жизнь стала лучше. Так что рост благосостояния трудящихся – это заслуга пролетариата…». Конечно! Но это не мешает ему, одновременно демонстрировать поистине дикарские мифы: «Глобализм безжалостен. «Людоеды в галстуках», собираясь в Давосе, под аккомпанемент рассуждений об «оказании помощи» голодающим странам намечают планы их дальнейшего жесточайшего ограбления, вплоть до полного истребления голодом…В США из 300 млн.населения – 100 млн. бомжей; 100 млн. нищих; и, только 100 млн. – средний класс (пролетариат и мелкая буржуазия). Эти современные данные соответствуют советской статистике. В США ежегодно прибывает 15 млн. мигрантов: назад никто не уезжает, а население практически не растет или растет очень медленно. США – это гигантская мясорубка, в которой каждый год истребляется около 15 млн. человек». И вот с такими данными мы выходим агитировать народ. А в ответ нам показывают сообщение, что в штате Иллинойс власти решили выплачивать стипендию учащимся в школах и в ВУЗах детям (внимание!) нелегальных иммигрантов, а их родителей не высылать из страны.

И еще один пример. Напомню ставшую уже классической фразу одного моего товарища («Голос коммуниста» № 5, 2010) о капитализме: «Его звериного облика не могут очеловечить косметические румяна, в том числе в виде «шведских социализмов», «гражданских обществ», «социал-демократических революций» и прочая, прочая». Но в прессе почти одновременно публикуется обширное интервью посла Финляндии в России. Он убежден, что его страна вошла в лидирующую группу по уровню и качеству жизни только потому, что образование в ней (разумеется, бесплатное) стало государственным приоритетом, и подробно рассказывает, «как это делается».

Вообще говоря, не слишком «прилично» коммунистам называть «косметическими румянами» высокое качество жизни, достигнутое пролетариатом развитых стран. Достигнутое, между прочим, своим квалифицированным и напряженным трудом, плюс упорной двухвековой экономической (и политической тоже) борьбой, плюс исторической поддержкой Советского Союза. А мы все про «звериный оскал». Разумеется, так же по-дикарски было бы представлять жизнь даже в развитых странах как райские кущи. Тысячи статей и книг написаны о пороках буржуазного общества. Но в данном случае речь идет об исторической тенденции развития человечества.

В конечном счете, в основе этих прогрессивных изменений лежит развитие производительных сил. Их решающая роль в смене социально-экономических формаций хорошо изучена. Именно они взрывают устаревшие производственные отношения. Остановить их развитие невозможно. Это, можно сказать, арифметика марксизма. Но диалектика марксизма в том, что накапливая количественные изменения и приводя в итоге к революционному взрыву, производительные силы одновременно вносят изменения и в действующую систему общественных отношений. К сожалению, воздействие производительных сил на развитие общества внутри формаций почти не исследовано. Между тем, они развиваются постоянно, в разные периоды с разными темпами, но, повторяю, даже в кризисы и войны, откатываясь назад на одних «фронтах», они наступают, пусть не всегда заметно, на других.

Думаю, что в связи с этим коммунистам нужно отказаться от двух пропагандистских догм. Первая из них – что при капитализме невозможно возникновение и последовательное накопление элементов социализма. И вторая – что улучшение жизни трудящихся в последние десятилетия есть результат их подкупа со стороны буржуазии, в лучшем случае ее уступок. Развернем свое сознание на 180 градусов! Говорить об уступках – это все равно, что говорить: «Фашисты нам уступили Смоленск, или Минск, или даже Варшаву». Нет! Это мы взяли, мы наступаем, отвоевывая метр за метром у врага. Пусть медленнее, чем хотелось бы, пусть до «Берлина» еще не близко, пусть сейчас мы отбиваем попытки контрнаступления противника, но неизбежно, со временем, и наше «генеральное наступление».

Жизнь показала, что развитие производительных сил позволит даже в условиях капитализма обеспечить основные материальные потребности человечества, а в ближайшие десятилетия – удовлетворить их практически полностью. В связи с этим следует отказаться от привычных слов, будто буржуазное общество уже настолько тормозит рост производства, что дальнейшее его развитие невозможно.

Но есть человеческие потребности, которые в условиях частной собственности не могут быть удовлетворены никогда и ни при каких условиях. Это социальные и духовные потребности. Это жажда реальной свободы, включая свободу личности независимо от имущественного положения. Это социальное равенство и вытекающая из этого справедливость. Это возможность для каждого раскрыть свои творческие способности, это свобода от власти денег и освобожденная тем самым от материальных соображений (и в личных, и в общественных отношениях) новая нравственность. Именно эти проблемы станут причиной массовых выступлений и социалистических революций в будущем, даже в самых развитых странах. Отдадим ему должное, именно об этом писал А. Сахаров еще в 1968 году, в известных «Размышлениях о прогрессе…». Это Сахаров утверждал в той же работе: «…мы приходим к нашему основному выводу о нравственном, морально-этическом характере преимущества социалистического пути развития человеческого общества… Ведь без социализма буржуазный практицизм и эгоистический принцип частной собственности рождал «людей бездны», описанных в известных очерках Дж. Лондона, а ранее – Энгельсом. Только конкуренция с социализмом, давление рабочего класса сделали возможным социальный прогресс XX века… Только социализм поднял значение труда до вершин нравственного подвига».

Однако развитие идет неравномерно. Классовые конфликты ближайших десятилетий будут протекать в различных, в том числе новых формах, в зависимости от экономических, социальных и национальных особенностей каждой страны или региона. Революционные движения в капиталистических странах третьего мира будут бороться за необходимые средства к существованию, против голода, нищеты, угнетения. Заметную роль в них будут играть национально-освободительные задачи. Социальные революции будут во многом походить на социалистические революции начала и середины ХХ века в Европе, принимая зачастую еще более острые формы. В развитых странах, с учетом сложившихся политических традиций, более вероятны относительно мирные формы социалистических революций.

И, наконец: политический успех левых во многом зависит от того, удастся ли преодолеть консервативную тенденцию внутри коммунистического движения.

 

Межуев Вадим Михайлович (д.ф.н., профессор)

Мне кажется, в России мало кто понимает суть и смысл левой идеи, как она трактуется и практикуется у себя на родине – на Западе. Людей, называющих себя левыми, в России много, а вот теоретическая и политическая культура подлинной левизны у нас отсутствует. Как только наши левые открывают рот, трудно отделаться от впечатления, что они – более консерваторы и охранители, чем самые крайние правые. И откуда взяться левым в стране, так и не ставшей буржуазно-демократической? Революционное движение, вдохновляемое левой идеей, существовало, конечно, и в России, но почему-то здесь оно приводило не к торжеству, а к дискредитации этой идеи. Как объяснить, что за пределами Запада левая идея вопреки своему огромному гуманистическому потенциалу облекалась, как правило, в форму тоталитарной и человеконенавистнической идеологии типа сталинизма, маоизма и пр.? Да и нынешние коммунисты в России в лице КПРФ есть все, что угодно, но только не левые.

В докладе левой называется социалистическая идея. Это не совсем точно – социализм более широкое явление, чем левая идея. Он включает в себя и реакционный (феодальный) социализм, и мелкобуржуазный социализм, и национал-социализм. В ХIХ веке было много разновидностей социализма: достаточно вспомнить соответствующую главу «Манифеста коммунистической партии», где все они перечислены. Маркс, кстати, не считал себя социалистом. Большинство его книг, начиная с «Святого семейства», «Нищеты философии», «Немецкой идеологии» и вплоть до «Критики Готской программы», посвящены критике основных направлений социалистической мысли того времени. Маркс, как известно, считал себя не социалистом, а коммунистом, что далеко не одно и то же. Революционная риторика, апелляция к народным массам, призывы к радикальному слому существующей системы сами по себе еще не являются признаками левизны, тем более в эпоху «консервативных революций» и фундаменталистских движений. Выход масс на улицу – далеко не всегда показатель социального прогресса.

В ХХ веке, как мне представляется, стало ясно, что левая идея в своей основе – не экономическая и даже не политическая, а культурная идея. В области хозяйственно-экономической деятельности и государственного управления она не содержит в себе ничего нового по сравнению с либеральной идеей свободной рыночной экономики и правового государства. В лучшем случае она может побудить партии правого толка расширить масштабы государственной защиты и поддержки бедных слоев населения, более активно проводить социальную политику, но никакой иной экономической и государственной системы она предложить не может. И не в этом состоит ее действительное предназначение. Не случайно левая идея с момента своего зарождения исходила не из задачи создания никому не ведомой и принципиально новой экономики и государства, а из задачи выхода человека за пределы того и другого в совершенно другое социальное пространство, которое Маркс называл «царством свободы», но которое можно также назвать и пространством культуры. Данное пространство не является ни чисто экономическим, ни государственным, под ним понимается не свободная экономика или свободное государство (что в принципе невозможно), а свобода человека от экономики и государства. В первом случае такая задача решается путем замены рабочего времени свободным в качестве главного времени человеческой жизни и основного мерила общественного богатства, во втором – посредством перехода от государственного управления к общественному самоуправлению.

В странах, не достигших стадии капитализма, левые, если они побеждают в революционной борьбе за власть (как это было в России), вынуждены в первую очередь решать задачи экономической и политической модернизации страны, осуществлять разного рода реформы и преобразования, направленные на подъем производства и развитие более современных форм государственной жизни, Короче, они вынуждены заниматься тем, что в более развитых странах является уделом либералов и буржуазных партий и что противоречит самой сути левой идеи. Но как сочетать свойственную левой идее критику экономики и государства в качестве базовых основ общественной жизни с необходимостью создания этих основ в условиях слаборазвитой страны? Пытаясь как-то совместить задачу модернизации с собственной левизной, российские левые и пришли в итоге к отождествлению левой идеи с этатизмом и плановой экономикой, выдав то и другое за социализм. Крах так понятого социализма и был представлен потом как кризис левой идеи, хотя ничего общего с таким социализмом она не имеет.

Левая идея в своем истоке, как я ее понимаю, является протестом культуры, впитавшей в себя идеалы гуманизма, против буржуазной цивилизации с ее системой частнособственнических отношений и властью финансовых и прочих монополий, ограничивающих до предела индивидуальную свободу отдельного лица. В конечном счете, она заключает в себе лишь требование максимально возможного на данный момент расширения границ человеческой свободы. Тот, кто думает, что не личная свобода, а что-то другое (например, материальный достаток или могущество государства) является целью человека и всего общественного прогресса, никогда не постигнет смысла левой идеи. Разумеется, свобода нуждается и в эффективно работающем производстве, и в эффективном управлении им, но не тогда, когда они осуществляются за счет человека, его свободы. Как можно достигнуть такого состояния – это и составляет главный поиск левой идеи.

Для меня современное левое движение представлено не только партиями левого толка, защищающими права трудящихся (например, социал-демократами, которых сегодня уже трудно отличить от либералов), но прежде всего интеллектуалами в разных областях деятельности, отстаивающими свое право на свободную мысль, на свободу собственного выбора и принятия решения. Левые для меня – это не только объединенные в партии массовые движения, но и каждый отдельный человек, коль скоро он отстаивает – пусть и в индивидуальном порядке – свое право на свободное развитие и самореализацию. Человек, выше всего ценящий свободу – свою и других, – не может не быть левым. Поэтому левое движение в наше время, как я его понимаю, – это борьба не столько масс, сколько каждого отдельного индивида за право быть самим собой, свободной индивидуальностью. Не случайно вся культура, базирующаяся на принципе индивидуального авторства, свободного в своем замысле и исполнении, была, как правило, левой. Когда докладчик говорит, что перераспределение доходов в современной Европе осуществляется по принципу владения не богатством, а способностями, что самыми богатыми становятся те, кто выдвигает новые идеи, то тем самым он утверждает, что здесь достигнута та ступень общественного развития, на которой стало возможным реализовать основной принцип социализма, как он был сформулирован Марксом, – от каждого по способностям, каждому по труду. В такой ситуации левым не остается ничего другого, как предложить переход к новой ступени (как бы ее ни называть), на которой главным временем человеческой жизни и труда станет уже не рабочее, а свободное время. Такой переход все больше обсуждается и дискутируется в современной литературе, посвященной левой идее, и именно он в наибольшей степени соответствует ее смыслу и значению.

 

Шубин Александр Владленович (д.и.н.)

Если говорить о том, какая идея сейчас находится в наибольшем кризисе, то это – либерализм. Потому что либеральная идея взяла на себя ответственность за то безобразие, которое мы сейчас наблюдаем. И это несет либерализму перспективу краха. Эта неприятная перспектива может ждать и нынешних переродившихся в социал-либералов социал-демократов, потому что они тоже берут на себя адвокатскую роль в отношении нынешнего капитализма. В эту ловушку уже попал советский марксизм, который сказал: вот то, что мы имеем, – это социализм. И в этот момент он пошел к своему краху.

В этом отношении наилучшее положение складывается у консервативных фундаменталистов, потому что они готовы поднимать массы против этого миропорядка. А затем уже движемся мы, то есть левые, различные социалисты.

Конечно, марксисты, анархисты и народники иногда резко противостоят друг другу. И поэтому свое выступление я хотел бы посвятить юбилею Парижской Коммуны, в канун которого мы здесь и собрались. 18 марта 1871 года было положено начало истории широкого левого фронта, где вместе действуют левые демократы, анархисты и коммунисты – представители разных, но принципиально сочетаемых идейных течений. У нашей идеи хорошие долгосрочные перспективы. Нынешний миропорядок может просуществовать и годы, и века, как Римская империя. Но исторически он конечен, и дальше альтернатива простая: или новое издание Парижской Коммуны, или этнократия. Это – принципиальная альтернатива, Гитлер никогда не был левым. Смысл завтрашнего дня кроется в двух принципиально разных проектах: первый – этнократический, второй – уход от индустриальной глобальной фабрики к обществу самоуправления, а в дальнейшем и к ликвидации всякого управления людьми.

Выработать конструктивный социалистический проект можно только путем синтеза. И в этом отношении кризис марксизма даже полезен, потому что заставляет его отказаться от претензии на монополию в левом движении, открывает путь к синтезу его идей с постпрудонизмом разных направлений.

В Парижской Коммуне как в зерне заложен наш идейный генотип: самоуправление, превращение работника во владельца производства, сетевое общество – оно же федерация советов, союз союзов. Все эти идеи сейчас соединяются с постиндустриальными наработками, и это будет реальная перспектива для будущего мира. Конечно, лукавят те, кто говорит о том, что в нынешнем мире уже возникло постиндустриальное общество, к которому должны стремиться и развивающиеся страны. В действительности, современный миропорядок сохраняет индустриальный характер с полуиндустриальной и доиндустриальной периферией, куда сбрасываются «лишние страны» из бывшего «соцлагеря». Офисный Запад – это КБ глобальной фабрики. В КБ возникают другие отношения, чем в цеху, но фабрика-то остается фабрикой.  Поэтому я, как большой сторонник постиндустриальной перспективы, вношу по этому поводу очень четкое и жесткое условие – постиндустриальное общество должно качественно отличаться от индустриального. Иначе оно не постиндустриальное. А если оно будет качественно отличаться от индустриального – оно будет качественно отличаться и от капитализма с его защитой частной собственности. В этом отношении мы за постиндустриальное общество, и мы против того, что есть сейчас.

У социализма хорошие перспективы, если нас не съедят этнократы, националисты. Волна волнений на Востоке, к которой приковано внимание, открывает прямо противоположные перспективы – от исламизма до насеризма. Периферия уже не раз удивляла развитый центр мира в ХХ веке, может быть, будут сюрпризы и в XXI. Поэтому я бы не стал кидаться камнями в Чавеса. В Венесуэле до Чавеса тоже не сладко жилось, а в 1989 году там вообще были бунты. Поэтому давайте оценивать динамику благосостояния населения, включая низы, и смотреть на то, есть ли попытки вовлечь население в процесс самоуправления, распределения ресурсов, формирование институтов социального государства, которых раньше не было.

Однако Чавес, Ортега и прочие товарищи работают над задачами, которые наша страна проходила в середине ХХ века. В них нет реального социализма, это важная работа, но по созданию социального государства, а не социализма. Социальное государство – важная стартовая площадка для движения к социализму. Но сама по себе она этого движения не гарантирует.

Проблема в том, что сейчас нет распространенной синтетической социалистической идеи, Чавес и ему подобные питаются обломками идей прошлого. В этом заключается важнейшая проблема кризиса левых – мы новый синтез не создали. Но как бы мы ни спорили между собой, новые процессы, связанные с чем-то вроде «Facebook-революций», толкают нас к осознанию важности постиндустриальных сетевых задач. Как только мы их осознаем, мы переходим к синтезу типа Парижской Коммуны, где самоуправление, горизонтальные отношения гораздо важнее, чем индустрия, дисциплина, вертикаль и т.д.

Все, что было воплощено в реальность благодаря социалистам, сейчас демонтируется.  Восьмичасовой рабочий день уезжает из третьего мира в обмен на периферийную индустриализацию и т.д. Но этим капитализм работает на революцию. Революция возникает  вынужденно, революционеры никогда не создают революцию, ее создают контрреволюционеры. Я исхожу из того, что, скорее всего, это удовольствие нам обеспечат. И вот тут принципиально важен вопрос, очень практический: что нам делать в этой революционной ситуации?

Если  Майдан меняет просто руководителей  государства, то революции нет, т.е. пар выпускается в свисток (можно и через Facebook). Но если нам удастся добиться того, что Майдан не разойдется, пока он не создаст органы самоуправления, которые претендуют на свою часть полномочий, которые хотят рулить с улицы, если улица организуется – нам удастся запустить революционный процесс, полезный для большинства трудящихся. Это и есть модель Парижской Коммуны, реального практического социализма. Если мы это сделаем, то пар не уйдет в свисток, а станет делать полезную работу по осуществлению программы социализма. Если она не реализуется, в следующий раз улица соберется под зелеными или коричневыми знаменами.

 

Кудюкин Павел Михайлович (доцент)

Есть ли кризис левой идеи? С моей точки зрения – есть. Вопрос – какой?

В китайском языке это слово изображается двумя иероглифами: один – опасность, другой – возможность. Это как с кризисом в ходе болезни: можно либо умереть, либо начнется процесс выздоровления. Так какой кризис переживает левая идея? Помрет она в результате? – И такое может быть. Этнократический вариант развития событий – один из самых реальных и опасных.

Либо начнет выздоровление – поиск новых ответов как на старые, но до сих пор не решенные вопросы, так и на новые.

В какой-то мере текущий кризис состоит именно в том, что дали ответы на некоторые вопросы ровно в той мере, в которой их можно было дать, не меняя существа капитализма, не ломая коренным образом его логики. Именно в этом состоит кризис традиционной социал-демократии. Она уперлась в тупик именно потому, что предложенные решения частичны, не кардинальны. Даже в развитой части современного мира социальные проблемы далеко не решены, очень часто это попытка «залить» их деньгами социальных выплат вместо устранения корней. Согласен я с Владиславом Леонидовичем и в том, что существует проблема новых вызовов.

А вот дальше я хотел бы по многим вопросам с ним поспорить.

Тезис: одна из причин кризиса – изменение характера труда. Да, это так, но… Нельзя рассматривать, взяв ее изолированно, только развитую часть современного капиталистического мира – это единая система, которую возможно понять только в целостности центра и периферии. А выдрать один кусочек и сказать: «А вот здесь все замечательно и хорошо», – значит давать ложный ответ. На периферии же мы видим очень многое из тех форм труда и его отношений с капиталом, которые хорошо нам знакомы из истории Европы позапрошлого и начала прошлого века в сочетании с проблемами, которых в развитой части мира не было.

Но и в развитой части не все так гладко, как описано у Владислава Леонидовича. Вот он говорит: если человека что-то не устраивает в отношениях с работодателем, он может создать собственное предприятие. Средства производства стали такие дешевые (взять хоть тот же персональный компьютер), что барьеры входа на рынок в качестве независимого производителя резко понизились. Только новый интеллектуальный характер труда тут далеко не всегда при чем. К примеру, российский сантехник дядя Вася, совершенно не постиндустриальный, – его не устроил один ДЭЗ, другой ДЭЗ, и решил он стать частным предпринимателем. И какая принципиальная разница? Завел человек собственное дело – прекрасно! Но он же все равно продолжает делать свою работу в рамках той же самой капиталистической системы. И сплошь и рядом эта «независимость» – просто превращенная форма того же самого наемного труда, только с меньшей ответственностью работодателя и с перекладыванием большей части рисков на «самостоятельного» работника. Я это не только теоретически знаю, но и по личному опыту. Как индивидуальный предприниматель, занимающийся консалтингом, я плачу 6% налогов, а не 13%, работодатель не платит за меня отчисления в социальные фонды и не несет ответственности за то, что делается после того, как я закончил на него работать. Но работаю-то я, как правило, на достаточно крупные структуры. И труд не перестает быть наемным по своей природе.

Значительная часть наемного труда как в развитой, так и в развивающейся части мира приобретает иные правовые формы, но не меняет при этом своей социально-экономической природы. Даже если интеллектуальный производитель действительно независим от конкретного работодателя, он все равно зависим от общей системы. Которая сплошь и рядом выделяет не того, кто действительно талантлив, а того, кто лучше сумеет себя пропиарить. Вот, например, Пикассо, с моей точки зрения, скорее гениальный пиарщик, чем великий художник (в отличие от своего соотечественника Дали, который был гениален в обеих сферах). Как художник он, в общем-то, средненький, и даже техникой владеет посредственно.

По поводу революций и «социализма с человеческим лицом» (плеоназм с моей точки зрения, поскольку то, у чего нет человеческого лица, вряд ли заслуживает определения «социализм») – ну, здесь Александр Шубин сказал все, что я хотел бы сказать. Откуда ж мы знаем, как жизнь повернется? Ведь, действительно, настоящие революции не готовятся – они совершаются стихийно и неожиданно. Вопрос в ином: в какой мере мы будем готовы организационно, интеллектуально, политически и так далее принять в них участие и сделать их максимально конструктивными?

Понимание социального государства. Да, мы прекрасно знаем, что, именно поскольку оно не затрагивает основ капитализма, ограничивается сферой распределения, оно порождает то, о чем совершенно справедливо пишет Владислав Леонидович: иждивенчество, ловушки бедности и т. д. Но – повторю – это именно социальное государство в условиях незатронутых основ капитализма. Проблема как раз в том, что эти основы надо ставить под вопрос.

И в завершение: у меня такое впечатление, что Владислав Леонидович – большой оптимист в том, что касается будущего левой идеи. Потому что он пишет: «Я уверен, что в новом столетии возникнут новые гуманистические идеи и новые социальные движения». Абсолютно с этим согласен. Но я при этом абсолютно убежден, что они не смогут не быть именно левыми. Потому что, если говорить о коренном различии между «левым» и «правым», то оно состоит, как писал, например, Норберто Боббио, именно в ориентации на освобождение человека или на консервацию его несвободы. И поскольку эти новые гуманистические идеи и новые социально-освободительные движения будут направлены на освобождение человека, они продолжат именно левую традицию. Хотя, вероятнее всего, в не предвиденных нами сейчас формах.

 

Шевченко Владимир Николаевич (д.ф.н., профессор)

Уважаемые коллеги! Не могу не прокомментировать главную идею сегодняшнего выступления Вадима Михайловича Межуева, который утверждал, что «левые идеи становятся правыми во всех незападных странах», в том числе и в России. Смысл этой идеи я понимаю так. Поскольку в России, с моей точки зрения, никогда не было и не будет капиталистической экономики, более того, капитализма как общественной системы, то левое движение, даже если оно и возникает, обречено в стране на перерождение и поражение, как это и произошло, например, с компартией в нашей стране. Что можно здесь противопоставить этому европейскому высокомерию? Но если левые превращаются в правых, а сами эти левые демонстрируют сегодня во всем мире свои реальные и нередко эффективные политические практики, тогда мы просто пользуемся чисто европейскими представлениями о том, что такое левое движение и потому видим кризисы там, где их нет. Вот в чем я вижу сегодня главную проблему.

Первое. В связи с нашим обсуждением будет уместно привести цитату из книги «Еврокоммунизм: итальянский случай» («Eurocommunism: the Italian case». Washington, 1978), изданной в США, в которой опубликованы материалы конференции, проведенной в Вашингтоне в июне 1977 года с участием Г. Киссинджера, бывшего (с 1973 до января 1977 г.) государственного секретаря США. Вот что он заявил: «Правительства Европы должны знать, что они могут полагаться на нашу моральную и политическую поддержку в их противостоянии попыткам коммунизма захватить государственную власть» (p. 194). Они, коммунисты, уверены, говорится в другом месте доклада Киссинджера, что поток истории в Европе движется неумолимо в их сторону (p. 184). Этому должен быть положен конец. И далее здесь: «Дух свободы нельзя никогда сокрушить. Но свобода может быть потеряна постепенно. Такая опасность существует сегодня в Западной Европе».

12 января 1978 года госдепартамент США опубликовал заявление, в котором сказано с предельной ясностью: «Мы не одобряем участия коммунистов в западных правительствах и хотели бы, чтобы влияние коммунистов во всех западных странах было резко сокращено».

В общем, США приложили огромные практические усилия для дискредитации еврокоммунизма, особенно итальянских коммунистов. Наши партийные лидеры поступили точно так же, сделав все для дискредитации еврокоммунизма. Именно после этого предательства западный революционный марксизм стал стремительно терять свои позиции на европейском континенте.

С «еврокоммунизмом» было покончено при участии не только Госдепа США, но и ЦК КПСС, который действовал, как он полагал, во имя стратегического равновесия и стратегической стабильности. США видели в еврокоммунизме огромную опасность для всей западной цивилизации и для своих национальных стратегических интересов.

На что я хочу обратить внимание, приводя эту историю с еврокоммунизмом?

Обсуждение истории левой, марксистской мысли обходит стороной одну, казалось бы, очевидную особенность современной идейной жизни.

Марксизм как идейное течение и как политическое движение существовал и существует в основном не сам по себе, а внутри капитализма как общественной системы, в которой так или иначе господствует капитал, существует власть капитала. Если бы этого не было, то обсуждение подъемов и спадов в развитии левого движения и марксизма сводилось бы к хорошо понятным вопросам. Но, скажите, капитализм и социализм – это противники, враги? Или напротив, всего-навсего соперники, которые могут договориться и стать партнерами? Капитализм всегда рассматривал сторонников социализма как своих идейных и политических врагов. Отсюда и его стратегия. У нас же и сегодня большинство тех, кто считает себя левыми, марксистами, уверены, что с миром капитализма можно договориться, они полагают, что возможен капитализм с человеческим лицом, что социализм и коммунизм – это утопии и т. д. Такая позиция имеет весьма косвенное отношение к левому движению, сущностную основу которого составляет, как известно, непризнание капитализма как общественного строя.

Второе. Акад. Т. Ойзерман в своей книге «Оправдание ревизионизма» (М., 2006) прекрасно показал, как капитализм приручил реформаторский марксизм. Во второй половине прошлого века немецкая социал-демократия «принципиально отказалась от марксизма», как, впрочем, и другие европейские социал-демократические партии (с. 619). Он ставит прямой вопрос о том, «что же отличает теперь социал-демократию от социал-либерализма? Не утрачивает ли социал-демократия свои собственные черты, свою самостоятельность?». И ответ по существу им дается положительный. Для западной социал-демократии сегодня Э. Бернштейн слишком левый.

Третье. Капитализм обрушил не только реформаторский марксизм, но и революционный марксизм, хотя также не сразу. Еврокоммунизм был последним и весьма мощным всплеском подлинно творческого политико-идеологического и отчасти интеллектуального марксизма. Вот что пишет С. Каррильо в своей работе «Еврокоммунизм и государство». «Еврокоммунизм – это не вопрос третьего пути. Если мы будем перечислять различные пути, по которым может пойти мировой революционный процесс, то их гораздо больше, чем три. Это и не вопрос отступления на социал-демократические позиции, это и не отказ от тех исторических причин, которые привели к появлению коммунистических партий» (Carrillo S. «Eurocommunism» and the State. London. 1977. P. 9).

Социал-демократы пытаются сделать капитализм более эффективным, и только. Проблема государственной власти – вот проблема каждой революции. Сегодняшнее государство – это по-прежнему инструмент классового господства. Буржуазные ученые утверждают, пишет С. Каррильо, цитируя известного французского ученого в области политической науки Ж. Бюрдо, что сущность этого государства – «колонизация государства технологией, деспотизм технологий, которые диктуют государству цели и выводят эти проблемы из сферы политики и социальной борьбы, помещая их в стерильную бесклассовую функциональную сферу диктата технологического развития». Эта концепция есть искажение и мистификация реальности. Наша самостоятельная позиция состоит в том, что сегодня капиталистическое государство больше не обслуживает интересы всей буржуазии, но только ее малую часть – монополистические группы буржуазии. Поэтому главным противоречием выступает противоречие между государством и подавляющей частью общества. Необходимо завоевать государственный аппарат власти изнутри. Демократическая трансформация – это путь структурных реформ, шаг за шагом, без насильственной деструкции аппарата власти. Необходимо, таким образом, подчинить, завоевать на свою сторону государственную бюрократию, репрессивные органы, идеологический аппарат, церковь.

Вот в этой связи понятен «исторический компромисс» Генерального секретаря ИКП Энрико Берлингуэра, когда в 1973 г. при его активном участии был заключен стратегический союз между тремя массовыми партиями – ХДП, ИКП и ИСП. Мощные позиции итальянской компартии в обществе позволяли перевести проблему завоевания государственного аппарата изнутри из области теоретических размышлений в область практической реализации.

Теперь насчет Советского Союза. Капитализм вернул СССР в 1991 г. обратно на то место, которое прочно занимала Российская империя к 1917 г. в мировой капиталистической системе, в общественном разделении труда, а именно – на место постепенно колонизируемого сырьевого придатка Запада. Реальный путь страны к социализму становится возможным в результате освобождения страны от экономической зависимости от Запада. Высшая, буквально абсолютно высшая цель для И. Сталина как руководителя государства – это экономическая независимость страны, которая достижима только при построении в ней социализма. Сталин правильно определял связь между зависимостью и отсталостью. Отсталость порождена зависимостью, а не наоборот. Царская Россия была в течение столетий сырьевой базой для европейских стран. Советская Россия в январе 1918 г. отказалась от царских долгов, которые имели огромные размеры. Это событие позволило стране в финансово-экономическом отношении перестать зависеть от Запада. Сталин многократно повторяет в 20-е – начале 30-х годов мысль о том, что Советский Союз должен сделать все, чтобы не допустить повторения дореволюционной ситуации. «Индустриализация является основным средством сохранения экономической самостоятельности нашей страны» (Сталин И. В. Соч. Т. 6. С. 238.) И вот эту позицию Советского Союза не могли простить ему на Западе. В 1945 году в решении комитета начальников штабов США было, в частности, записано: «нужно предпринимать все шаги для поглощения экономики СССР Соединенными Штатами». На эту задачу отводилось 50 лет. И через 50 лет эта задача была решена.

Четвертое. Никто так не критиковал еврокоммунизм, как свои собратья по марксистскому разуму. Правое крыло «марксистов» и социал-демократов – за сохранение еврокоммунистами контактов с догматическими марксистами Москвы. Они выступали за сугубо национальные пути развития социализма во Франции, Италии, Испании без всякого учета общих марксистских принципов преобразования общества. Левые, напротив, критиковали еврокоммунистов за отказ от основных, проверенных, как им казалось, принципов революционного преобразования общества. Советские идеологи критиковали еврокоммунистов за ревизионизм, который угрожал международному комдвижению, и требовали его принципиальной критики и разоблачения. К сожалению, нетерпимость по отношению к своим – удивительно стойкая черта в среде марксистских идеологов и политиков, практически всех левых движений.

В нашей стране сегодня более двадцати общественно-политических движений и организаций, стоящих на марксистских позициях и постоянно критикующих друг друга, но почему-то так и не создавших единого движения или организации. Мне кажется, интеллигентский индивидуализм всегда был против партийной, идеологической дисциплины. Если мы в чем-то разошлись, то уже все – мы практически идейные враги. Это большая и общая беда марксистского и всего левого движения. Для С. Г. Кара-Мурзы в книге 2002 года «Евреи, диссиденты, еврокоммунисты» все они – одного поля ягоды.

Марксистам, вообще всем левым, нужно сменить подход к оценке разногласий. Сейчас господствует всеобщее несогласие друг с другом. А нужно рассматривать левое движение как находящееся на марше, когда мы показываем всю перспективу развития левого движения как череду побед и временных отступлений, однако имеющую вполне определенный вектор. А у нас получается все наоборот. И почему-то не очень любим говорить о победах, но все больше критикуем друг друга, порождая нигилизм, неверие, пассивность, презрение к собственной истории, особенно XX века.

Надо учиться у идеологов буржуазного общества в этом вопросе. Посмотрите, как много показывается сегодня научно-популярных фильмов о прошлом разных цивилизаций. Но на экране телевизора мы сегодня не увидим, как американцы истребляли индейцев, хотя много раз нам уже показывали фильмы о трагической судьбе цивилизации майя. А во Франции в средствах массовой информации вообще запрещено обсуждать невероятные жестокости французских колонизаторов в Алжире.

Давайте изучать подъемы, спады, кризисы левой идеи, марксизма с учетом того, что повестку дня марксизма, левого движения формирует капитализм. Ведь он доминирует в мире, он развивается, меняет социальную и экономическую политику, терпит кризисы и ищет пути выхода из них. Он ведет подрывную работу, теоретическую, информационную, политическую, физическую борьбу против сторонников марксизма, радикально настроенных лидеров левого движения. Конечно, это все правильно, говорят некоторые марксисты-интеллектуалы, но ведь можно и нужно заниматься изучением идей К. Маркса, их последующим развитием. Да, капитализм позволяет сегодня заниматься интеллектуальным марксизмом, который имеет сегодня одно, но фундаментальное слабое место.

Пятое. Я хотел бы поставить на обсуждение такой вопрос: может ли левое движение и, прежде всего, марксизм как система практических и идеологических шагов и действий работать на историческое опережение власть предержащих? При каких условиях это возможно? Что бы ни говорили левые, марксисты, проблема власти остается главной. И можно ли переиграть стратегически власть, которая во имя ее удержания готова пойти на любые действия, – вот в чем вопрос. На мой взгляд, сегодня нет фактического материала, который позволял бы надеяться на положительный исход. Одним словом, вопрос остается открытым. Более всего, наличие у власти сегодня эффективных социальных технологий манипулирования миллионами масс делает стратегическое опережение невозможным.

Каким может быть новый субъект радикально-реформаторских и революционных преобразований? В европейской левой мысли много говорят о сетевой сборке такого субъекта. Десятилетний опыт мирового социального форума альтерглобалистов, выступившего против нынешней модели глобализации, навязанной миру США и ТНК, под лозунгом «другой мир возможен», показал не только силу, но и очевидную слабость сетевого принципа организации идейных движений.

 Запад вступил в общество постмодерна и информационное общество. Это две стороны одной медали. Ему противостоит Юго-Восточная Азия, в ней сформировался основной массив высокоиндустриального производства, возникло запоздалое и цивилизационно особое общество модерна. Ближний Восток все больше становится обществом контрмодерна, за исключением, по-видимому, Ирана. Выдающиеся победы левого движения определяют новый облик Латинской Америки. В России продолжается опасный эксперимент по созданию чисто либерального капитализма, но анализ сложившейся здесь ситуации требует особого разговора.

В каждом из этих регионов у левого движения свои цели и задачи, своя политическая теория и практика, свои представления о субъекте революционных преобразований. Если мы будем перечислять различные пути, по которым может пойти мировой революционный процесс, то их становится все больше и больше. И это не вопрос отступления на социал-демократические позиции, не отказ от исторически проверенных целей и идей, которые вызвали к жизни коммунистическое движение. Просто наступила принципиально новая эпоха в развитии левого движения. Потому существуют и развиваются такие формы реализации левой идеи, которые раньше отвергались и сегодня отвергаются классической марксистской мыслью, как теология освобождения – соединение католицизма и классического марксизма, исламский социализм, китайский социализм как синтез конфуцианства и марксизма, российский социализм. Сантьяго Каррильо писал в 70-е годы прошлого столетия: «мы слишком засмотрелись в одну сторону, в сторону Советского Союза». А сегодня ситуация другая – сторонники левой идеи, европейского марксизма слишком засмотрелись на Европу. Если и существует кризис левой идеи, идеологического марксизма, то это имеет место, прежде всего, в Европе. Но за пределами Европы существует огромный мир, в котором левая идея жива и которая находится на марше. Выяснение отношений между левой идеей и европейским марксизмом сегодня становится одной из самых острых идеологических и теоретических проблем современности.

 

Булавка Людмила Алексеевна (д.ф.н.)

Свое выступление я хотела бы предварить короткой ремаркой по поводу понятия «левая идея», которое вошло в оборот российского употребления еще в перестройку. Надо сказать, что это понятие достаточно прочно прижилось в постсоветском политическом словаре, причем как у левых, так и у правых, хотя и в силу разных причин. Для первых это понятие стало, с одной стороны, идейным эквивалентом не столько застывшего в коростах казенной идеологии понятия «социализм», сколько «антисталинизма» (что не всегда есть одно и тоже), а с другой – некоторой формой «культурно-европейской легитимации» идейных взглядов, а заодно и основанием для диалога с иностранными и прежде всего – западными левыми.

Была и еще одна причина: дело в том, что понятие «левая идея» («левые») в силу своей некоторой абстрактности стало наиболее подходящим выражением взглядов тех, кто еще в ельцинский период, заняв антилиберальную позицию, окончательно так и не решил проблему своей идейной самоидентификации. Но в любом случае это означало левый спектр от социал-демократов и анархистов до коммунистов. Для правых же слово «левые» стало неким уходом от неприятного по форме и неприемлемого по содержанию понятия «социализм» в более невнятную абстракцию. Все же за двадцать лет это понятие достаточно износилось в своих абстракциях, требуя их снятия и зачастую обнаруживая определенную выхолощенность из него собственно самого социалистического содержания, уподобляясь чему-то вроде кофе без кофеина. Но это предмет специального обсуждения.

Теперь по существу дела.

Вопрос о том, в какой мере общественные настроения в нашей стране сегодня сопряжены с левыми идеями и каков характер этого сопряжения, проявляет не только приоритеты идейных предпочтений в российском обществе, его состояние, но и то, насколько левая (коммунистическая) идея сегодня состоятельна как таковая.

А критерием состоятельности левой идеи (впрочем, как и любой другой) является даже не столько то, в какой мере она на субъективном уровне отвечает тем или иным интересам, сколько то, в какой мере она объективно несет в себе потенциал действительного развития человека как родового существа (К. Маркс, Д. Лукач). И вот здесь мы неизбежно выходим на вопрос – что является важнейшим измерением этого потенциала развития? Ответ не культурологический: в той мере, в какой та или иная идея несет в себе принцип деятельностного преодоления отчуждения индивида от культуры (а значит, и от самого себя), в той мере эта идея состоятельна как идея общественного развития. При этом речь идет вовсе не о проблеме доступности культуры – это уже вчерашний день истории, вспомним хотя бы социальные и культурные практики СССР, в которых эта проблема на принципиальном уровне была успешно решена, как ни в какой другой стране мира.

Так вот, зададимся вопросом: решает ли современный либерализм проблему снятия отчуждения индивида от культуры, а значит, и проблему самоотчуждения? Ответ очевиден – нет. Достаточно взглянуть на культурную проекцию российского либерализма, чтобы понять имманентные принципы его культурной парадигмы. Назовем основные из них.

Первый: редуцирование культуры как таковой в некий род масс-медийной продукции, что приводит к изъятию самой субстанциальной основы культуры – отношения и подмене его набором технологических приемов создания спецэффектов рыночного назначения. Говоря иначе, культура в этом случае отчуждается от основы своего собственного развития. Более того, современный либерализм в лице одного из своих «постфилософов», Ричарда Рорти, утверждает принцип «безосновности» культуры. Что это, как не посягательство на изменение имманентных законов культуры?

Второй: насильственная депортация культуры в тотально рыночные (лавочные) формы существования, что приводит к трансформации культуры в разновидность особого рода бизнеса, в область особого рода товаров и услуг. Это неизбежно приводит к разрушению, а нередко – прямому уничтожению (в том числе физическому) культурных ценностей (парков, архитектурных памятников культуры и т. п.). То есть «благодаря» либеральной политике культура, насильственно депортированная в самую опасную для нее зону риска – рыночную зависимость, сегодня оказалась в ситуации подчинения тоталитарной власти рынка, причем такого, который ориентирован на продажу и продвижение преимущественно симулятивных товаров и услуг. Это неизбежно приводит к мутации уже непосредственно самой культуры (научных и художественных школ, традиций, культурных норм, включая этические императивы) и самое главное – к мутации самого субъекта творчества, к мутации художественной оптики, переориентирующей его с художественной настройки на рыночную угодливость. Возрастающее число невозвращенцев, знаменитых и не очень, из этих рыночных ловушек, в которых происходит неизбежный распад художественной органики творца, причем без всякой надежды на ее реанимацию (в России это пока не удавалось никому) – горькое тому подтверждение. Другими словами, в либеральной парадигме культура обречена на мутацию, а художник – на отчуждение от творчества.

Третий: выбор и поддержка (в том числе, финансовая) в качестве приоритетного метода в современном искусстве метода художественного распада (мутации). Более того, культурная политика либералов сегодня основана на агрессивном принуждении к этому методу и культуры, и творца. И здесь за примерами далеко ходить не надо. Вот лишь одна иллюстрация: художественная логика фильма – это сложнейший и тончайший продукт творчества, разрушение которого есть особый вид уничтожения культуры – «художественный» вандализм. Так вот, реклама, занявшая господствующее положение в СМИ, агрессивно и на основе частного произвола вторгается в эту тончайшую ткань искусства, насильственно разрушая не менее тонкую органику самого акта восприятия фильма зрителем, а ведь этот процесс есть не что иное, как процесс творческого распредмечивания искусства, являющийся также феноменом культуры.

Таким образом, либерализм не только не решает проблему преодоления отчуждения индивида от культуры, но даже не ставит этот вопрос в повестку дня. Соответственно, такой важнейший вопрос, как формирование самой потребности в культуре, становится для него просто излишним. Здесь мне могут возразить, что либерализм освобождает себя от всех воспитательных и идеологических функций. Но ведь тот же либерализм, тем не менее, ставит для себя в качестве одной из приоритетных задач – задачу формирования собственника и воспитания чувства собственника (прежде всего – частного). Кроме того, прикрываясь риторикой рыночной свободы, либерализм в действительности и экономически, и социально заблокировал для большей части населения уже даже сам принцип доступности культуры.

Другими словами, либерализм несет в себе принцип не преодоления отчуждения, а принцип его производства и воспроизводства в массовом масштабе. И в этом усилении отчуждения индивида от культуры, а значит, и от своей родовой сущности, как раз и заключена суть идейно-исторического «отката» либерализма, его реверсивной логики, которая по сути есть логика распада. В конечном итоге все это как раз и определяет реакционный характер культурной парадигмы либерализма с его попятной диалектикой.

А как же рассматривается эта проблема с позиции левой (не левацкой) идеи? В противоположность либерализму современная левая идея предполагает не только принцип общей доступности культуры, но самое главное – деятельностное и всеобщее преодоление отчужденного отношения к ней (разотчуждение). Правда, тут же с неизбежностью возникает вопрос – на какой основе возможно осуществление этого процесса разотчуждения?

В связи с этим предлагаю обратиться к практике решения одного из магистральных противоречий революции 1917 г., суть которого заключалась в следующем: социальные преобразования не могут развиваться на базе низкого общекультурного уровня трудящихся, а решение этой проблемы вне созидательно-общественной практики невозможно. Известное возражение на этот счет, идущее еще из народничества, как правило, сводилось к следующему: сначала подъем культурного уровня – потом революция и социальные преобразования.

Однако большевики, в отличие от большинства интеллигенции, не испугались дать исторический «ход» этому противоречию между низким уровнем культуры революционных масс и исторической необходимостью включения их в качестве главного субъекта общественных преобразований. Идеологи большевизма понимали, что, во-первых, неразрешенность данного противоречия гораздо опаснее тех социальных «издержек», которые неизбежно появляются при его разрешении. Во-вторых, непосредственное включение революционных масс в социальные преобразования, т. е. в решение самых разных социальных задач (очистки железнодорожных путей от снега, налаживания сельских школ и клубов, организации разгрузки товарных поездов, формирования органов самоуправления, налаживания работы по ликвидации безграмотности, обучения масс навыкам общественного учета и контроля органов власти, создание самодеятельных театров), – все это как раз и становилось материальной предпосылкой формирования объективной потребности в культуре. А ведь без этой потребности невозможны ни преобразование общества, ни самореализация личности индивида. Включение же революционного индивида в процессы общественного (жизненного) обустройства объективно рождало у него потребность в знаниях, умениях, творческих навыках как в важнейшей предпосылке налаживания собственной жизни.

Кроме того, исторические перемены, которые затронули период 1920-х гг., рождали у его субъекта острую необходимость постичь смысл происходящих событий, понять свой собственный интерес во всем этом и соотнести его с другими общественными интересами. Так что для масс как для нарождающегося субъекта социально-исторических преобразований культура становилась формой осмысления их собственных классовых интересов и перспектив, проблем и противоречий своего нового бытия в этом новом мире.

Таким образом, левая (коммунистическая) идея, понимаемая в первую очередь как культурная идея (идея онтологии самоосвобождения), предполагает такой тип преодоления отчуждения индивида от культуры, когда это преодоление, будучи основанным на (1) ассоциированном, (2) деятельностном и (3) творческом разотчуждении общественных отношений, одновременно становится процессом становления индивида как субъекта.

В этом самовзращивании субъектности индивида (являющемся одновременно и формой его самодетерминации) как раз и заключена суть процесса преодоления отчуждения от культуры, что в свою очередь составляет потенциал развития как индивида, так и общества. В этом и заключена соль коммунизма.

Сегодняшняя ситуация иная и по своему типу общественных противоречий, и по своему культурному контексту, но проблема отчуждения индивида от культуры обрела настолько всеобщий характер и такую остроту, что объективно стала наиболее стратегически значимым вопросом для Человека XXI века. И вот здесь практики и Парижской Коммуны, и революционного СССР становятся своего рода мастер-классами по диалектике разотчуждения отношения между культурой и индивидом.

А ведь без решения этой проблемы, а значит, и без развития субъектности не только индивида, но и широких масс, Россия обречена на распад, понимая под этим прежде всего распад ее культурно-исторической целостности, которую нельзя сводить только к понятию «государство российское». В данном случае речь идет об угрозе распада прежде всего той целостности, которая, став выражением всемирно-исторического процесса становления индивида как субъекта (= родовая сущность), берущего свое начало еще в Возрождении и подготовленного всем предшествующим ходом истории, свое полное развитие получила уже в рамках острейших противоречий советской эпохи. Кстати, именно эта всемирно-историческая тенденция становления человека как представителя рода Человек определила развитие и самой мировой культуры, приобретшей в лице уже советской культуры всемирное выражение этой тенденции.

В заключение можно сказать, что в вопросе развития субъектности индивида как главный критерий развития общественного потенциала той или иной идеи в действительности выявляется следующее: если левая идея (коммунизм) утверждает в качестве своего главного содержания культуру, то либерализм – акультурность как некоторую форму де-легитимации идеи человека как родового существа. В этом как раз и состоит «ахиллесова пята» либерализма. Не случайно в рамках либеральной парадигмы на протяжении последних двадцати лет так и не появились сколь-нибудь значимые феномены культуры.

Итак, с позиции культуры левая идея (коммунизм) как идея общественного развития оказывается в той мере состоятельной, в какой несостоятельной оказывается идея либерализма. Но это обстоятельство вовсе не мешает либерализму вести идеологическую войну с левыми идеями, которые сегодня реально не презентированы ни какими-либо мощными левыми партиями, ни массовым левым движением (что вовсе не означает, что вообще нет никакого левого движения). Вот почему либерализм в качестве главной мишени выбирает единственное, что у него есть в качестве серьезного феномена, – советскую культуру с ее идеей человека как субъекта истории и культуры. Но для либерализма самым опасным в советской культуре является то обстоятельство, что она, будучи сформированной в логике исторической магистрали XX в., несет в себе не только идею, но самое главное – метод практического высвобождения от всех форм отчуждения, в то время как современный либерализм развивается на основе лишь расширенного воспроизводства отчуждения.

Но либерализму враждебна не только советская культура, но и любая другая, в том мировая. Вот почему идеологическая война сегодня проявляется в первую очередь как противостояние и как поединок между культурой и рынком. Вообще надо отметить, что если в XX веке демаркационная линия проходила между капитализмом и социализмом, то в XXI веке – между рынком и культурой. Но вопрос «кто кого» – еще не решен.

 

Водолазов Григорий Григорьевич (д.ф.н., профессор)

Текст, присланный на «Круглый стол».

По поводу статьи Вл. Иноземцева «Кризис великой идеи»

  1. О постановке вопроса.

1)         Владислав Иноземцев – из «левой» части современного идеологического спектра. Поэтому его критический взгляд на современное состояние левого движения – это взгляд изнутри, а не со стороны сил, открыто противостоящих «левым». И потому он особенно интересен.

2)         Не вызывает сомнения сам исходный тезис о кризисе «левых идей и социалистического движения» сегодня, о том, что социалистическое движение действительно отодвинуто на периферию общественной жизни и политической деятельности.

3)         Автор ставит вопрос о причинах этого, о том, как отнестись к этому современным «левым» и что им в такой ситуации делать для возрождения и усиления «левого движения». Постановка вопроса – законная, важная, давно назревшая. (О чем мы частенько говорили и на наших семинарах, и даже – почти единогласно – проголосовали за то, чтобы эту проблематику поставить в центр своих дискуссий на 2011 год.)

4)         И вот, однако (и к сожалению), не наш семинар ее выдвинул, а человек, так сказать, «со стороны». И хорошо, что он это сделал.

  1. О содержании эссе Вл. Иноземцева.

1)         В чем он видит главные причины упомянутого кризиса, падения влиятельности и популярности левых (социалистических) идей? Это – провал, как он пишет, «эксперимента», «стоившего человечеству не менее 100 млн. жизней и огромных страданий» (имеется в виду история «реального социализма» в СССР и др. странах).

2)         Главный, по мнению автора, урок, продемонстрированный этим «экспериментом»: «социализм с человеческим лицом» (то есть социализм как демократическая и гуманистическая система) невозможен. Он обязательно закончится тоталитарной общественной системой, разрушающей, калечащей человека. И дело тут не в каких-то «ошибках» и «перегибах», не «во влиянии внешнего окружения», в самой сути социалистического учения, ибо в его основе – «нигилистическое отношение к человеку, к интересам отдельных личностей, пренебрежение к собственности и к остальным правам человека, а зачастую и к самой его жизни».

3)         Вывод автора: а) Уроки социализма XIX–XX вв. имеют «негативную природу»;

б) «Левые» идеи, идеи, рожденные марксизмом, «отжили свой век и не подвержены никакому ремонту» (т.е. развитию на тех основах, которые были заложены марксизмом).

4) Автор предсказывает появление новых гуманистических и социальных движений (не касаясь, впрочем, того, что они собой будут представлять).

 Аргументы эти – не новые. Сегодня это – «общее место», бесконечно повторяемое людьми не-социалистических убеждений – в книгах, претендующих на научность, в легкокрылых газетных публикациях, да и просто в рассуждениях обывателей, читающих эти книги и эти публикации.

  1. Мое отношение к идеям автора.

1)          К самой постановке вопроса – о кризисе «левого» (социалистического) движения и необходимости разобраться с этим – самое положительное

2)         К предлагаемому автором ответу на поставленный вопрос – самое отрицательное.

  1. Мои аргументы.

1)          Не считаю правильным судить о силе / слабости социалистических идей, марксизма, исходя из практики «реального социализма» (как это делает автор). Ибо «реальный социализм» не был тем социализмом, о котором писал Маркс. Это был не «социалистический», а – анти-социалистический «эксперимент». При «реальном социализме» не было главного, что характеризует действительный социализм: не было общественной собственности (а была государственно-бюрократическая собственность, которой полностью распоряжалось и которую полностью контролировало номенклатурно-бюрократическое сословие); не было народоправства (т. е. «до конца доведенной демократии» – Ленин), а была диктатура бюрократии (при Сталине – террористическая диктатура бюрократии).

2)         Главная беда «левого» (марксистского, социалистического) направления (не ставшего в полном смысле слова «движением») и основная причина сегодняшнего кризиса марксистских социалистических идей – в том, что его представители (за ничтожным исключением) своевременно, убедительно, развернуто, масштабно не раскрыли анти-социалистическую (антимарксистскую, да и антиленинскую) суть «реального социализма», не раскрыли его классово-антагонистического характера, не заклеймили сталинско-брежневский режим как режим не-демократический, не-гуманистический, а, следовательно, не-социалистический.

В большинстве своем теоретики «левых сил» говорили об «ошибках», «перегибах», в лучшем случае – о «деформациях» социализма, подчеркивая, что это «все-таки социализм». Этой концепцией «все-таки социализма» они, вольно или невольно, солидаризировались с тем «социализмом» (с тем, по сути, не-социализмом). Это была робкая и жалкая, «внутрисистемная», почти дружественная, оппозиция (впрочем, за причастность к которой сталинско-брежневский «социализм» карал с присущей ему жестокостью).

Нужен же был громовой голос абсолютного неприятия этой государственно-бюрократической системы (такой громовости, что даже солженицынский голос, на этом фоне, выглядел бы тихим и мягким). Голос, который заявил бы о ее абсолютной враждебности социалистическому учению. Голос, который стал бы «социалистической (марксистской, ленинской) критикой» этой системы. Голос, припечатывающий эту систему к позорнейшему столбу истории. Голос, просвещающий в этом отношении граждан России, зовущий их на решительную и бескомпромиссную борьбу с ней (вплоть до возможной, при тупом и жестоком упорстве властей, народно-демократической, подлинно социалистической революции).

Нужно было не смазанное, не затуманенное, а абсолютное противопоставление ленинского теоретического поиска (в его развитии) и ленинской политической практики – практике (и теории) сталинизма; жесткое противопоставление политического лидера Октябрьской революции (в чем-то ошибавшегося, попадавшего в трагические ситуации, но всерьез болевшего за дело трудящихся граждан России), лидера, готового, под воздействием практики борьбы, к видоизменению своих исходных теоретических конструкций (одно признание «военного коммунизма», в качестве стратегической линии строительства социализма, ошибкой и разработка НЭПа чего стоят! и призыв – после пятилетней послеоктябрьской практики – к «пересмотру всей нашей точки зрения на социализм»!), повторяю, абсолютное противопоставление такого Лидера – Сталину (вождю советской бюрократии).

Эта оппозиция (желавшая быть демократически-социалистической оппозицией сталинской системе) не справилась с оценкой соотношения злодейства сталинского режима с тем ценным, что делалось при этом режиме народом, гражданами России. Не смогла она убедительно показать и теоретически зафиксировать, что действительные достижения тех лет стали возможны не благодаря сталинщине, политической системе тоталитаризма, а благодаря тяжкому и неустанному труду народа России (СССР) в условиях поистине концлагерной общественной атмосферы в стране и отчасти – влиянию не до конца уничтоженных сталинцами импульсов, рожденных Октябрьской революцией; к тому же сталинский государственно-бюрократический режим деформировал и калечил эту народную деятельность, снижал ее КПД, окрашивал в кровавые тона.

Да, обо всем об этом было тогда нелегко и непросто говорить и писать. Но – не невозможно! – И в открытой печати, через аналогии, «неконтролируемый подтекст», междустрочье, эзопов язык, и – прямым текстом – в Самиздате, и в подпольных беседах на «дружеских кухнях».

Не нашли и организационных форм коллективного противостояния сталинско-брежневской бюрократической формации.

3) По всем этим причинам левосоциалистическое направление (слабое и разрозненное) не смогло выработать и предложить обществу развернутую программу преобразований государственно-бюрократической системы в формацию демократического, гуманистического социализма. И вследствие этого его представители оказались бессильными наложить свою печать на перестроечные процессы после 1985 года. Они не смогли ясно отделить себя от горбачевской номенклатурно-перестроечной команды, от идей «перестройки по Горбачеву» (т. е. сверху, при сохранении ключевых позиций за прежней номенклатурой, используя «бюрократический способ демократизации» – на чем в свое время погорел Хрущев). Рассиропились, растаяли от горбачевской болтовни; не противопоставили себя открыто и ясно «полозковско-зюгановско-лигачевскому» крылу партии, не разорвали – громогласно – с ними. В общем, не смогли возглавить (да и не ставили такой цели) политическое движение, оппозиционное как явным сталинистам из будущей КПРФ, так и горбачевскому крылу умеренных «центристов» из бюрократического сословия.

4) Не организовали серьезной демократически-социалистической оппозиции ельцинско-чубайсовским реформам 90-х годов. Не показали (и до сих пор!), что эти «реформы» – своеобразное продолжение стратегии господствующего «реально-социалистического» бюрократического класса, значительная часть которого, в лице гебистских чиновников, партийной бюрократии из партийных и комсомольских органов, из могучей воровской (уже тогда!) системы «Управления делами» различных партийных комитетов, используя свое командное положение в госаппарате, осуществила в свою пользу первый этап приватизации и, объединившись далее с расцветшими в 90-е годы нуворишами, продолжала «разгосударствление» и «приватизацию» (себе лично) общественного богатства.

Да, к концу 90-х многие социалисты увидели, что складывается, как они любят выражаться, «бандитский капитализм». Еще бы только им пояснее разглядеть, что «бандитский» капитализм вырастает, между прочим, из «бандитского» социализма (З0-х – 70-х годов) и другим по этой причине он и не мог вырасти.

  1. Мои выводы.

1)          Нет оснований говорить об исчерпании основ марксистского социализма. Они, эти основы, не препятствуют его развитию – в соответствии с теми социальными изменениями, что произошли с момента его возникновения. И – развитию очень серьезному, с фиксацией ограниченностей исходных посылок, выявлением ошибок – иногда очень серьезных – в теории и практических действиях. И ленинский поиск (особенно после 1917 года) открыт к продолжению. Продолжению, в котором могут и должны быть раскрыты и историческая значимость, и трагедия ленинских идей и ленинских действий. Ленинское учение – не религиозная система, это – научное знание. А научное знание – это, простите за банальность, отнюдь не собрание абсолютных истин, которые остается только «заглатывать как жареных рябчиков» (Гегель). Это – знание, в котором имеют место ошибки, ограниченности, неполнота и т. п. В этом отношении весьма удачно именование поиска, ведущегося нашим семинаром: «Критический марксизм». И «наш» ленинизм должен быть и не может не быть «критическим». И это – то направление думания и действия, которое способно обеспечить ясность понимания и выверенность действий.

2)         Спору нет, изменения, происшедшие за последние полтора столетия (и на Западе, и в России), требуют значительного обновления теории демократического социализма. Одно появление новой, государственно-бюрократической, формации в России и необходимости ее преодоления чего стоит! Требуется, конечно, уточнение, изменение многих названий, понятий, категорий.

И в связи с этим я бы, например, предложил (подобно тому, как Ленин отказался от наименования своей партии и своей идеологии «социал-демократической» в пользу «коммунистической» – в связи с засоренностью термина «социал-демократия» разными течениями, группами и т. п.), я бы, повторяю, предложил для современной «левосоциалистической», «демократически-социалистической» идеологии заменить название «социализм» (как засоренное различными, в том числе враждебными подлинному социализму, идеологиями) на термин «реальный гуманизм» (идущий от Маркса, но более созвучный нашей эпохе).

Так вот, за Социализмом «реального гуманизма», – на мой взгляд, будущее. Если...

 

Архив журнала
№3, 2016№2, 2016№3, 2015№2, 2015№4, 2014№3, 2014№2, 2014№1, 2014№4, 2013№3, 2013№2, 2013№1, 2013№4, 2012№3, 2012№2, 2012№1, 2012№4, 2011№3, 2011№2, 2011№1, 2011№4, 2010№3, 2010№2, 2010№1, 2010
Поддержите нас
Журналы клуба