Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » Альтернативы » №3, 2011

Михаил Воейков
МАРКС, ЛЕНИН, ТРОЦКИЙ: КАПИТАЛИЗМ, СОЦИАЛИЗМ И РЫНОЧНАЯ ЭКОНОМИКА

Воейков Михаил Илларионович – д.э.н., профессор, зав. сектором Института экономики РАН


Товарное производство, рынок и капитализм

Ленина и его теоретическое творчество нельзя, невозможно отделять от марксизма и, стало быть, от Маркса. Более того, можно даже утверждать, что Ленин был наиболее адекватным и наиболее глубоким истолкователем Маркса. И Ленин, и все его труды пронизаны марксизмом, причем марксизмом самым ортодоксальным или, как ныне говорят, аутентичным. Ленин почти всегда пытался свои практические действия сверять с Марксом, искать в его работах ключ к решению многих и многих проблем. И именно в этом состоит наибольшая сложность и противоречивость Ленина. Ибо русская действительность времен Ленина, эпохи заката феодального общества, плохо соответствовала учению Маркса, сформулированному в эпоху индустриального капитализма. Марксизм объяснял, как будет осуществляться выход из этого капитализма, Россия же стояла перед входом в него.

Важнейшее значение имела принципиальная методологическая разница между входом и выходом капитализма. Любое общество входит в капитализм спонтанно, само собой, как естественный процесс развития, с революциями, кровью, потом и прочими атрибутами раннего капитализма. Выход из капитализма должен осуществляться не стихийно, как придется, а сознательно и целесообразно. В этом состоит один из важнейших постулатов марксизма, выраженный в знаменитых тезисах Маркса о Фейербахе: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его». Но для изменения мира нужна научно разработанная программа и соответствующая политика. Теоретическое знание в данном случае должно стоять впереди эмпирического.

Таким образом, согласно марксистскому учению, следует исходить из теории, из принципиальных установок марксизма, но это далеко не всегда получалось. В том-то и отличие марксистского политического деятеля от других, что марксист должен, обязан исходить из теории вопроса, из предварительного его научного исследования и анализа. Он должен просчитывать все этапы и последствия намечаемого хозяйственного или политического мероприятия с точки зрения интересов большинства трудящегося населения. Другое дело, что это не всегда удается сделать или делается плохо. Но для марксистского деятеля характерно прежде всего сознательное отношение к действительности, даже, можно сказать, научно-теоретическое отношение. Марксист должен владеть научно выработанной доктриной и ею руководствоваться в практической деятельности.

Здесь отметим один важный момент для всей темы. Марксистски грамотные революционеры (большевики и меньшевики) не могли «поступаться принципами», ибо это шло бы вразрез с их марксистским мировоззрением, которое, как они считали, впервые является научным. Это были люди не только идейные, но и в своих практических действиях стремящиеся к целям общественного развития так, как они формулировались в научном социализме. Поэтому-то так много среди лидеров большевизма было теоретиков, потому-то они так любили всяческие теоретические дискуссии, потому то В. И. Ленин, Л. Д. Троцкий, Н. И. Бухарин и другие в самые неподходящие моменты принимались писать сугубо теоретические сочинения. Согласно доктрине марксизма, революционеры должны действовать не просто сознательно, но исходя из теоретического понимания исторического процесса. Необходимо было сознательно творить историю. Меньшевики это «доктринерство» довели до абсурда, когда в середине и конце лета 1917 г. отказывались составить однородное социалистическое Временное правительство под тем предлогом, что революция была буржуазная, а не социалистическая. Большевики все же власть взяли, чем продемонстрировали бóльшую гибкость.

И все же – что такое марксизм? Марксизм как сложное учение состоит из ряда положений, которые являются основными, так сказать, конституирующими марксизм, и другого ряда положений, которыми в общем случае можно пренебречь. Значит, надо выделить главные составляющие марксизма, которые и определяют его суть, без которых марксизм не может быть марксизмом, то есть его ядро. Здесь также имеются известные трудности. Разные весьма компетентные и авторитетные исследователи и комментаторы выдвигают различные положения в качестве главных. И это характерно для крупнейших исследователей и пропагандистов марксизма. Например, В. И. Ленин в статье «Исторические судьбы учения Карла Маркса» (1913 г.) писал: «Главное в учении Маркса, это – выяснение всемирно-исторической роли пролетариата как создателя социалистического общества» (Ленин, т. 23, с. 1)[2]. То есть, по сути дела, Ленин главное в марксизме видел в учении о предназначении пролетариата и классовой борьбе. Другой виднейший русский теоретик марксизма М. И. Туган-Барановский указывал иное: «Центральной идеей марксизма, как теории современного общественного развития, следует признать учение о концентрации средств производства»[3]. Сегодня можно констатировать, что как первое положение (Ленина), так и тем более второе (Туган-Барановского) многими исследователями не рассматриваются в качестве основных составляющих марксизма. Можно приводить и другие высказывания авторитетных исследователей, которые в силу разных обстоятельств выдвигали на центральное место различные положения или высказывания основоположников марксизма. Однако, как бы ни были интересны эти и другие положения, сами основоположники марксизма выделяли другое.

Обычно считается, что наибольшее значение в теории Маркса имеют следующие два положения: учение о прибавочной стоимости и материалистическое понимание истории (экономический детерминизм). На эти два положения совершенно определено указывал Энгельс: «Подобно тому как Дарвин открыл закон развития органического мира, Маркс открыл закон развития человеческой истории: тот, до последнего времени скрытый под идеологическими наслоениями, простой факт, что люди в первую очередь должны есть, пить, иметь жилище и одеваться, прежде чем быть в состоянии заниматься политикой, наукой, искусством, религией и т. д.; что, следовательно, производство непосредственных материальных средств к жизни и тем самым каждая данная ступень экономического развития народа или эпохи образуют основу, из которой развиваются государственные учреждения, правовые воззрения, искусство... Но это не все. Маркс открыл также особый закон движения современного капиталистического способа производства и порожденного им буржуазного общества. С открытием прибавочной стоимости в эту область была сразу внесена ясность... Двух таких открытий было бы достаточно для одной жизни». И в другом месте о том же самом: «На этих двух важных основаниях зиждется современный научный социализм»[4].

Все остальные высказывания и положения Маркса и Энгельса, какое бы они значение ни приобретали в то или иное время, нельзя рассматривать в одном ранге с двумя вышеназванными, которые и составляют ядро марксизма. Ни классовая борьба, ни диктатура пролетариата, ни учение о концентрации средств производства, ни тенденция понижения средней нормы прибыли, ни даже теория социальной революции и т.д. не могут рассматриваться самостоятельно и составлять ядро марксизма. Все остальные положения марксизма, при всей их важности, или являются следствием двух основных положений, или характерны лишь для конкретного исторического периода и своеобразия конкретных условий. В русской литературе ХХ века наибольшему обсуждению под разными названиями и в разных ракурсах подверглось положение о материалистическом понимании истории (или, что то же – экономический детерминизм). Это связано с трактовкой характера русской революции 1917 года и возможностью строительства социализма в одной стране.

Согласно концепции марксизма новый общественный строй может появиться только тогда, когда для него созреют необходимые материальные предпосылки. Теория лишь помогает правильно понять эти предпосылки и наметить пути ближайшего развития общества. Теория – как бы луч фонаря, освещающего путь человечества. Марксистская теория непременным условием ставит наличие фонаря у просвещенного, цивилизованного человека, в противном случае путь будет бессмысленным. Итак, напомним некоторые моменты марксистской теории смены эпох, смены общественного устройства, а также теории революции. Социалистическая революция, согласно историческому материализму, должна означать не просто народный взрыв от нищенской жизни, а такое положение, когда массы сознательно, с полным пониманием этапов и последствий берутся за переустройство своего общества. Причем до этого капитализм должен исчерпать все возможности своего поступательного развития. Марксово понимание исторического процесса можно найти в следующих словах: «Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их осуществления в недрах самого старого общества»[5]. И еще: «Страна, промышленно более развитая, показывает менее развитой стране лишь картину ее собственного будущего». «Всякая нация может и должна учиться у других. Общество, если даже оно напало на след естественного закона своего развития, ... не может ни перескочить через естественные фазы развития, ни отменить последние декретами»[6]. Эти классические положения означают, что, например, буржуазные отношения никогда не могут появиться на базе феодальных производительных сил. Также и социалистические производственные отношения никогда не могут появиться на основе развивающихся капиталистических производительных сил. То есть для образования социалистического общества необходим настолько высокий уровень развития производительных сил капиталистического общества, который по сути будет означать, что им уже тесно в рамках старых (т. е. буржуазных) производственных отношений. Согласно теории марксизма получается, что социализм может «победить» только в самых экономически развитых странах и, в силу транснационального характера современного производства, что сегодня стало совершенно очевидным, в целом ряде стран одновременно как взаимосвязанный процесс.

Однако в России революция произошла только в начале становления капитализма, российская буржуазия была слабой и не могла возглавить революцию. В результате революции власть оказалась в руках пролетарской, марксистской партии, которая и встала перед проблемой строительства социализма в экономически и культурно отсталой стране. С одной стороны, вроде бы подтверждалась ленинская интерпретация марксизма, что главное в нем – «всемирно-историческая роль пролетариата как создателя социалистического общества», ибо пролетарская партия взяла власть. Но в марксизме была и другая сторона, говорившая о необходимости объективных условий для строительства нового общества. С этой другой стороны, все-таки материальных предпосылок для социализма по существу не было. Как все это можно было объяснить, не порывая с марксизмом, историческим материализмом? Эта основная проблема русской революции сказывалась не только в тактике революционных партий 1917 года, но и после победы большевиков.

Ленин и марксизм

Сложнее дело обстоит с В. И. Лениным. Как известно, он был не только социальный теоретик, но и социальный практик. Двойственность марксизма как раз и проявилась в противоречивости, двойственности его политической и практической позиции. Эта двойственность не очевидна, прямо и просто не проявляется, может быть, и скорее всего, не осознавалась самим Лениным. Но эта двойственность была и с наибольшей силой проявилась в самом конце жизни Ленина.

Для раскрытия противоречивости (двойственности) Ленина, видимо, необходимо понять природу и корни его как теоретика и деятеля. Хорошо известно, что Ленин начинал свою теоретическую и политическую деятельность как добропорядочный марксист, водивший тесную дружбу с представителями «легального марксизма», был аккуратным учеником представителей ортодоксального марксизма (Г. Плеханов, К. Каутский). Для дореволюционного этапа творчества Ленина характерны фундаментальные работы, написанные в развитие именно классического марксизма, почти полностью совпадающие с теориями крупнейших (в основном немецких) социал-демократов. Классический образец – «Государство и революция», где Ленин, по сути, излагает, толкует, популяризирует марксову схему общественной системы будущего общества, безоговорочно принимая такие ее основополагающие постулаты, как единая общенародная собственность, плановое централизованное распределение на ее основе всех видов ресурсов при полном отсутствии товарно-денежных отношений, распределение непосредственно по трудовому вкладу без денежного эквивалента и т. д.

Именно в этот период экономические воззрения Ленина практически совпадали почти по всем основным пунктам с положениями виднейших представителей европейской социал-демократии, имевшими общий марксистский источник. Так что некоторые современные критики Ленина не знают или забывают упомянуть, что многие ленинские положения того периода, в частности, насчет «одной фабрики», есть повторение или изложение взглядов, общераспространенных среди европейских марксистов. По крайней мере – повторение работ ведущего теоретика немецкой социал-демократии Карла Каутского.

По мере развертывания революционной практики, пыл революционной борьбы и, может быть, личные достоинства и темперамент, но главным образом – объективные обстоятельства все больше толкали Ленина к леворадикальной теоретической трактовке марксизма и текущих политических событий. Более того, объективно данные условия жизни он начинал подменять субъективными желаниями и действиями и, если можно так сказать, на субъективизме въезжал в объективизм.

Судя по всему, Ленин в силу ряда причин в большей мере взял вторую (т. е. революционную) сторону учения Маркса. Это довольно точно подметил Д. Лукач в следующих словах: «Актуальность революции – вот коренная идея Ленина и одновременно тот пункт, который решающим образом связывает его с Марксом». Тем самым, по словам Лукача, Ленин «конкретизировал марксизм»[7]. Однако эта «идея» Ленина связывала его лишь с одной стороной марксизма, конкретизировала его лишь в одну сторону. Эта сторона в большей мере отвечала прагматическим склонностям Ленина и, может быть, лучше соответствовала условиям России конца ХIХ – начала ХХ века. Ибо страна объективно шла к своей революции (какой именно – это другой вопрос), которую естественно должна была возглавить наиболее радикальная и организованная партия. Такой и была большевистская партия.

Ленин, как и многие революционеры разных стран, использовал марксизм как идеологическую основу борьбы, теоретический инструмент революции. Это естественно. Но в силу двойственности марксизма (как научной теории, помогающей отыскать истину, и как идеологии революции) – нераздельной двойственности – нельзя взять одну часть и просто отбросить другую. Это, кстати, объясняет, почему некоторые «реформисты», пытаясь взять только эволюционную часть марксизма и чувствуя, что тем самым они марксизм обедняют, даже выхолащивают, склонны отрицать марксизм вообще. Ленин, освоив марксизм целиком, превратив его во «внутреннее убеждение», однако, упор сделал на его революционной стороне. И чем дальше, тем больше. Если бы Ленин взял от марксизма только его прагматическую сторону, то весь марксизм у него свелся бы к фразеологии, к внешним формулам. Из серьезных исследователей это почти никто Ленину (в отличие, например, от Сталина) не инкриминирует.

Рассматривая проблему «Ленин и марксизм», следует отметить и второй источник мировоззрения Ленина, резко выделяющий его на фоне европейской социал-демократии и придававший особый оттенок ленинскому использованию марксизма. Это сугубо русская общественно-политическая почва, традиции русского общественно-демократического движения, русский революционный радикализм. Именно от традиций русского общественно-демократического движения и прежде всего русского революционного радикализма перешел Ленин к марксизму, с позиций последнего стал громить, например, народничество, но, как показал ход дальнейшего, преодолеть его полностью не смог.

При всем этом надо учитывать принципиальные отличия российской ситуации от европейской. Марксистское учение возникло после основных европейских буржуазных революций и объясняло, как быть дальше. Русское революционно-демократическое движение возникло до революции в России и объясняло не то, как быть дальше, то есть после революции, а как приближать, как делать революцию. Поэтому русские марксисты попали в сложную ситуацию, которая и расколола их на две части. Или ждать, или действовать. Ленину, по большому счету, ничего другого не оставалось делать, как действовать. Если следовать ортодоксальному марксизму, то надо сидеть и ждать полного развития капитализма и его загнивания, что, собственно, и делали меньшевики. Если стремиться к захвату политической власти и ее взять, то нелепо же социалистической (даже коммунистической после переименования) партии спокойно продолжать буржуазное развитие, создание капиталистического общества. Волей-неволей Ленину пришлось отодвинуть марксизм и перейти на идейные позиции народников. Различия тут были лишь в том, что народники считали, что капиталистическая стадия для России не обязательна, Ленин же полагал, что эту стадию можно как-то проскочить или свести к минимуму. Но в реальности это была одна и та же российская почва и одна и та же стратегия.

Ленин сформировался в такой российской атмосфере, вырос тут, в конце концов, сам превратился в творца и диктатора этой атмосферы. Поэтому так легко и просто, почти естественно, Ленин сделал упор на радикально-революционную сторону марксизма. И, видимо, во многом именно поэтому добился блестящего успеха, взяв политическую власть во главе большевистской партии. С этим трудно спорить.

Вместе с тем, следует отметить, что нельзя, конечно, Ленина, его мировоззрение полностью отождествлять с русским революционным демократизмом. В противном случае он стал бы народником или эсером. У них не было расхождения между теорией и революционной практикой. Нет, Ленин, как известно, пошел другим путем. Под влиянием неперспективной практики народничества и изучения марксизма Ленин, видимо, не то чтобы вовсе отказался от традиций русского радикального общественно-демократического движения, но очистил его лишь от крайностей (терроризм) и поставил на основу научного социализма. На место крестьянства в народническом учении он ставит промышленный пролетариат, тем самым соединяя многое из революционного марксизма с традициями и средой российского революционного общественного движения. И это-то соединение привело Ленина к известной раздвоенности. Ибо, как уже отмечалось, марксизм требовал определенного уровня экономического развития для социалистических преобразований, а русский радикализм ничего этого не требовал. Ему достаточно было русской общины и радикально настроенной интеллигентской молодежи. Конечно, это соединение не было механическим или, того более, умозрительным. Скорее всего, это соединение двух очень близких общественных учений происходило под влиянием практических нужд революционной деятельности и было достаточно органичным для потребностей буржуазной революции.

Таким образом, в творческой, теоретической судьбе Ленина переплелись два важнейших источника: русский революционный радикализм и европейский марксизм. В разные периоды эти два начала по-разному сочетались, иногда дополняя друг друга, иногда противореча. Однако с течением времени, а главное, под влиянием революционной практики, которая для Ленина и его сподвижников в целом была успешна, Ленин все больше начинает переходить в своей практической деятельности исключительно на позиции революционного радикализма или, если угодно, прагматизма. И вот эта линия самобытного русского общественно-демократического движения, даже радикализма, в русском марксизме занимала очень значительное место, порой и доминировала.

Кроме всего прочего, думается, Ленин есть настолько крупная историческая фигура, что к нему мало применимы жесткие схематические рамки. Есть масса примеров и случаев, когда Ленин отмежевывался от крайне левых позиций, стремился занять если не правые, то хотя бы центристские (в рамках, естественно, социалистического движения и практики) положения. Это и Брест-Литовский мир, и, собственно, переход к НЭПу. Имея в виду последний, он на III конгрессе Коминтерна говорил, что «нам, русским, эти левые фразы уже до тошноты надоели», «чем правее сейчас, тем вернее завтра» (Ленин, т. 44, с. 23, 457). Вместе с тем ленинские реверансы в сторону центризма есть, скорее, тактический ход, некоторое маневрирование, чем какая-то идейная убежденность. Об этом свидетельствуют многочисленные его высказывания, в том числе и на том же III конгрессе Коминтерна[8]. И действительно, чтобы победить в революции, надо быть революционным радикалом, а не умеренным центристом. Революционная эпоха требует избыточности, а не серой умеренности.

Таким образом, все сводить в ленинском мировоззрении и практической деятельности к волюнтаризму и экстремизму – это явная крайность. Тем более, если иметь в виду, что политическая деятельность Ленина в формальном отношении была успешна, то волюнтаризмом тут и не пахнет. Но есть и противоположная крайность, которая состоит в полном игнорировании левого радикализма Ленина и большевизма в целом. Эта крайность в основном свойственна представителям советской официальной идеологии КПСС. В случае Ленина именно эта леворадикальная тенденция продемонстрировала великолепный успех. И нет никакой нужды стесняться именно этого определения в отношении ленинской политической тенденции. Но как возможно было примирить эту леворадикальную политическую тактику с марксистским учением, особенно применительно к экономически и культурно отсталой России?

Россия и капитализм

По общему мнению, капитализм в России стал интенсивно развиваться после отмены крепостного права, после 1861 года. К концу прошлого века русская интеллектуальная мысль встала перед проблемой дальнейшего развития страны: к какому строю и обществу движется Россия? Надо вспомнить, что подавляющее число тогдашней русской интеллигенции было марксистски ангажировано, и будущее России они видели, с теми или иными оговорками, как социалистическое или что-то близкое к этому. Вопрос заключался в прояснении пути к этому обществу: через развитие капитализма или особым российским путем, например, через общину.

Многие марксистски настроенные интеллектуалы в конце ХIХ века (не путать с началом ХХ, когда этот настрой существенно изменился) путь для России видели только через развитие капитализма. На эту тему тогда писали многие русские ученые. Достаточно вспомнить такие имена как М. И. Туган-Барановский, П. Б. Струве, С. Н. Булгаков и другие. И в ряду этих имен работа В. И. Ленина «Развитие капитализма в России» занимает достойное место, не представляя, однако, исключительного явления, вопреки мнению советской официальной историографии.

Книга В. Ильина (Ленина) на чрезвычайно обширном фактическом материале, с глубокой теоретической проработкой вопроса блестяще доказывала, что Россия уже прочно пошла по капиталистическому пути, и именно в этом состоит ее будущее. Согласно ортодоксальному марксизму, а Ленин в ту пору был весьма крепким ортодоксом, Россия должна была пройти весь цикл капиталистического развития, и уже затем вслед за более экономически и культурно развитыми европейскими странами переходить к социализму. В предисловии ко второму изданию этой книги в 1907 году Ленин пишет лишь о возможности быстрого и свободного развития производительных сил на капиталистической основе, что в дальнейшем создаст условия для социалистического переустройства (Ленин, т. 3, с. 15).

Но пикантность ситуации состоит в том, что Ленин через каких-то 18 лет оказался вождем пролетарской революции и первым руководителем «строительства социализма», как тогда называли то, что получилось в России. Еще в 1907 году в предисловии ко второму изданию этой работы он писал, имея в виду революцию 1905 года: «Революция в России неизбежно является, разумеется, буржуазной революцией. Это положение марксизма совершенно непреоборимо» (Ленин, т. 3, с. 14). А через 10 лет, в 1917 году, он стал склоняться уже к другому взгляду. В работе «Очередные задачи Советской власти» (1918 г.) он писал: «Целью нашей является бесплатное выполнение государственных обязанностей каждым трудящимся, по отбытии 8-часового “урока” производительной работы: переход к этому особенно труден, но только в этом переходе залог окончательного упрочения социализма» (Ленин, т. 36, с. 204). Тем самым Ленин практически перечеркнул теоретические постановки, содержащиеся в его же книге «Развитие капитализма в России». Как это можно объяснить? Что произошло в России в промежутке между 1905 и 1917 годами такого, что заставило Ленина видоизменить свою концепцию? Если к 1899 году капитализм в России только набирал темпы, то возможно ли, что к 1917 году капитализм здесь оказался уже перезрелым? Возможно ли за 18 и тем более 10 лет такое бурное развитие капитализма? Неужели после революции 1905 года, которая, по утверждению самого Ленина, была безусловно буржуазной и которая, как известно, не получилась, следующая революция в 1917 году вдруг сразу стала социалистической? И почему Россия дозрела до социалистической революции уже в самом начале ХХ века, а европейские страны, где капитализм развивался уже несколько сот лет, еще не дозрели? Все это требует пересмотра многих устоявшихся представлений.

На все эти вопросы сталинская школа советской историографии отвечала просто и уверенно. Большевистская партия под руководством В. И. Ленина выбрала путь строительства социализма и построила мощное социалистическое государство. Но после 1991 года, когда это «социалистическое» государство «приказало долго жить», все эти вопросы встали опять в повестку дня. Поэтому надо опять возвращаться к работе В. Ильина «Развитие капитализма в России», где доказывалась необходимость капиталистической стадии развития России, и сравнивать ее с работой В. И. Ленина «Очередные задачи советской власти», где излагались уже практические меры непосредственного строительства социализма. Кто же из них прав?

Для ответа на этот вопрос сделаем небольшой экскурс в теорию вопроса. Октябрьский этап русской революции, как бы к нему ни относиться, по существу явился завершающим этапом единой русской революции. Этим этапом были почти окончательно ликвидированы многие добуржуазные отношения в обществе, решены сугубо буржуазно-демократические задачи революции (ликвидация монархии, феодальных сословий, установление мира, аграрные преобразования). Вместе с тем, октябрьский этап был весьма своеобразен. Выполняя по существу функции завершения буржуазно-демократических преобразований, этот этап был проведен, возглавлен марксистской пролетарской партией. Целью последней было создание социалистического общества. Победа, власть оказались за партией большевиков. Эта коллизия и внесла много путаницы в дальнейшее развитие российского общества и, главное, в его теоретическую интерпретацию.

Ленин еще в самом начале революции, в марте 1917 года, писал так: «Россия – крестьянская страна, одна из самых отсталых европейских стран. Непосредственно в ней не может победить тотчас социализм. Но крестьянский характер страны, при громадном сохранившемся земельном фонде дворян-помещиков, на основе опыта 1905 года, может придать громадный размах буржуазно-демократической революции в России и сделать из нашей революции пролог всемирной социалистической революции, ступеньку к ней» (Ленин, т. 31, с. 91–92). Л. Троцкий позднее отмечал, что «никто из русских марксистов никогда не заикался до 1924 года ... что русский пролетариат сможет построить национальное социалистическое общество»[9].

По многим характерным чертам общество, возникшее после революции в России, больше напоминало буржуазное, чем социалистическое в классическом его понимании. Например, Ленин в заключительном разделе книги «Развитие капитализма в России» под названием «“миссия” капитализма» перечисляет семь процессов проявления капитализма: рост товарного производства, концентрация производства, вытеснение форм личной зависимости, подвижность населения, уменьшение земледельческого населения, потребность населения в объединении, изменение духовного облика населения (Ленин, т. 3, с.599–601). Эти процессы в той или иной мере были свойственны всей истории послереволюционной России. Таким образом, теоретически была ясна неизбежность именно буржуазного развития, пусть и в своеобразной форме.

И действительно, многие, если не все экономические мероприятия Советской власти были по своему характеру буржуазными. В данный термин я не вкладываю какого-либо оценочного смысла. Под буржуазностью понимается стремление человека или общества в своей повседневной и прежде всего хозяйственной деятельности следовать правилам рационального экономического поведения, стремление к максимальной экономической эффективности. Это проявлялось прежде всего в индустриализации, развитии хозрасчета, материальном стимулировании труда и т. д. Развитие экономики, повышение экономической эффективности производства, стремление к рентабельности, всемерной экономии и рачительности в хозяйстве – все это есть проявление буржуазности данного способа производства. Ничего социалистического здесь нет. Это, конечно, еще не капитализм в его классической форме, но господство своеобразных буржуазных экономических отношений. Сложность состоит в том, что правящая элита советского периода все это называла социализмом, что стало привычной формулой для многих. Поэтому практика без конца натыкалась на массу противоречий: между материальным стимулированием труда и стремлением к равенству, между необходимостью прибыльного ведения хозяйства и решением социальных проблем, между социалистическими лозунгами и буржуазной действительностью.

Вот эта проблема совмещения необходимости рыночной экономики, товарного производства с социализмом с его требованиями социального равенства и справедливости в принципе не имеет решения. Сразу же после революции 1917 года Ленин и большевики попытались прямо перейти к нетоварной (т.е. социалистической, по терминологии тех лет) организации хозяйства. Многие наиболее интересные и творческие работы Ленина посвящены именно этому. Итак, рассмотрим попытку организации нетоварного хозяйства.

Нетоварная организация производства

В работах К. Маркса и Ф. Энгельса и их ближайших последователей содержатся высказывания, которые совершенно определенно позволяют считать, что основоположники марксизма в целом отрицали возможность существования товарного производства и товарно-денежных отношений в условиях коммунистически организованного общественного производства. И это характерно для их наиболее зрелых и значимых в методологическом плане работ. Например, в «Критике Готской программы» Маркс писал: «В обществе, основанном на началах коллективизма, на общем владении средствами производства, производители не обменивают своих продуктов; столь же мало труд, затраченный на производство продуктов, проявляется здесь как стоимость этих продуктов, как некое присущее им вещественное свойство, потому что теперь, в противоположность капиталистическому обществу, индивидуальный труд уже не окольным путем, а непосредственно существует как составная часть совокупного труда»[10]. Эти высказывания основоположников можно признать за «классические», которые постоянно воспроизводились и воспроизводятся в современной литературе, и они недвусмысленно свидетельствуют, что Маркс и Энгельс, как и все социалистические мыслители за очень редким исключением, отрицали возможность существования товарного производства в условиях социализма. Эта позиция прочно вошла в традицию марксистской литературы, стала как бы центральной догмой марксизма и насчитывает немало попыток своего практического осуществления.

Положение о несовместимости товарного производства и социализма получило широкое распространение среди марксистов в конце ХIХ и в начале ХХ века. Например, Г. В. Плеханов при составлении программы социал-демократической группы «Освобождение труда» в 1883 году и во «Втором проекте программы русских социал-демократов» в 1887 году указывал, что для освобождения труда от гнета капитала необходим переход в общественную собственность всех средств и предметов производства, следствием чего будет: «а) устранение современного товарного производства (т. е. купли и продажи продуктов на рынке) и б) замена его новой системой общественного производства по заранее составленному плану ввиду удовлетворения потребностей как целого общества, так и каждого из его членов в пределах, допускаемых состоянием производительных сил в данное время»[11].

Естественно, что общераспространенное в марксистской среде положение о несовместимости социализма и товарного производства полностью разделял и Ленин. Особенно ярко это прослеживается в работах Ленина дооктябрьского периода. В 1894 году в работе «Что такое “друзья народа” и как они воюют против социал-демократов?» он писал: «Для организации крупного производства без предпринимателей нужно, во-первых, уничтожение товарной организации общественного хозяйства и замена ее организацией общинной, коммунистической, когда бы регулятором производства был не рынок, как теперь, а сами производители, само общество рабочих, когда бы средства производства принадлежали не частным лицам, а всему обществу» (Ленин, т. 1, с. 253). Это же писалось и в «Проекте программы Российской социал-демократической рабочей партии», и во многих других ленинских работах. Как итог дооктябрьского понимания Лениным существа вопроса можно привести его высказывание 1908 года: «Что касается социализма, то известно, что он состоит в уничтожении товарного хозяйства» (Ленин, т. 17, с. 127).

Этого фундаментального положения марксизма Ленин, как и другие русские марксисты того же теоретического класса, держался всю жизнь. Всякие попытки представить «двух» или «трех» Лениных на основе изменения некоторых его политических ориентиров не представляются нам убедительными. Эволюция взглядов Ленина действительно была, но эта эволюция не затрагивала и не могла затронуть принципиальные, мировоззренческие основы ленинской идеологии. Одним из таких постулатов было положение о несовместимости социализма и товарного производства.

С осуществлением Октябрьского переворота и первое время после него (в ряде случаев довольно продолжительное) классические представления о несовместимости, чуждости товарно-денежных отношений и социализма продолжали господствовать среди марксистов, в том числе и большевиков. Первые мероприятия новых властей по преобразованию народного хозяйства вытекали, в самом общем рассмотрении, не только из практических потребностей текущего момента, но во многом также из теоретических посылок, сложившихся еще в довоенный период. В конкретных мерах и в общей теоретической установке господствовало положение о реорганизации народного хозяйства на основе непосредственных (декретивных) методов управления, о свертывании товарно-денежных отношений, о замене торговли натуральным продуктообменом. В январе 1918 года Ленин писал: «Реорганизация России на основе диктатуры пролетариата, на основе национализации банков и крупной промышленности, при натуральном продуктообмене города с деревенскими потребительными обществами мелких крестьян, экономически вполне возможна...» (Ленин, т. 35, с. 250).

Стремление к натурализации экономики, естественно, исключало постановку вопроса об использовании товарно-денежных отношений в целом для строительства социализма или необходимости сохранения товарного производства. При этом следует учитывать своеобразие переходного периода в России, на что почти не обращается внимания в соответствующей литературе. Основоположники марксизма предполагали, что переходный период от старого общества к новому закончится уничтожением частной собственности на основные средства производства, а в реальной жизни в России переходный период начался с ликвидации частной собственности на эти средства производства. Возможно, в этом несоответствии уже был заложен один из парадоксов социализма в России.

Естественно, что в данный период, т. е. в период ликвидации, а лучше сказать, изживания частной собственности на средства производства, сохраняются товарные отношения, отражающие в определенной мере еще буржуазные, капиталистические производственные отношения. Это и имели в виду основоположники марксизма, когда указывали на необходимость использования в переходный период таких категорий как деньги, кредит, банки и т. д. Реальный же переходный период в России начался после осуществления Октябрьской революции не только с установления политической власти рабочего класса, но и с уничтожения частной собственности на основные средства производства. Поэтому встречающиеся иногда в литературе попытки представить дело так, что якобы основоположники марксизма признавали необходимость товарно-денежных отношений именно в тот переходный период, который реально имел место в русской действительности, нельзя признать убедительным. На самом деле все обстоит значительно сложнее, так как ни Маркс, ни Энгельс не имели четкого, детально разработанного плана переходного периода к будущему обществу и устройства самого этого общества. Тем более им в голову не могли прийти советские интерпретации российского исторического процесса.

В России же национализацию приняли за обобществление. Тем более, что политическая власть в первые годы революции находилась в руках марксистской партии, которая более адекватно отражала интересы пролетариата, для которого вполне достаточно было простой национализации. Таким образом, у Ленина и его сподвижников были хотя бы формальные основания, исходя из теоретического наследия классиков, предполагать возможным свертывание товарно-денежных отношений и переход от товарного производства к непосредственно социалистическому уже для послереволюционных условий России.

Однако это и в большевистской трактовке не означало отмену сразу одним каким-либо декретом всех товарно-денежных форм хозяйственной жизни. Ленин допускал возможность временно не отменять, например, денежные налоги и не запрещать «отдельных сделок купли-продажи отдельными семьями». В начале марта 1918 года он писал: «Купля-продажа допустима и не через свою коммуну (при поездках, на базарах и т. п.), но с обязательной записью сделки (если она выше известной суммы) в потребительско-рабочие книжки» (Ленин, т. 36, с. 75).

Рыночные отношения и товарное производство продолжали осуществляться тогда в некоторых своих явных формах. При этом необходимо иметь в виду, что нормальное функционирование товарно-денежных форм того времени было существенно подорвано и искажено не теоретическими постулатами большевиков, а хозяйственной разрухой, политической нестабильностью уже с начала войны. Небывалая инфляция, разлаженная торговля, подрыв кредитно-финансового механизма и т. п. не могли, естественно, внушить симпатий к товарно-денежным отношениям как к надежным рычагам восстановления и развития экономики. Естественным было и стремление молодого государства освободиться от столь неудобных и, как тогда казалось, чуждых ему форм хозяйствования. Но так как эти формы все-таки существовали, и каким-либо единовременным актом избавиться от них не представлялось возможным, Ленин предполагал временно сохранить некоторые из них, такие, как деньги, банки, финансы, и по возможности использовать их для упрочения советской власти. Это был чисто прагматический подход к проблеме. Но подчеркнем еще раз, что допустимость использования товарно-денежных форм Лениным как и другими большевиками рассматривалась тогда лишь в переходный период к социализму.

С весны 1918 года наметился некоторый поворот к более широкому использованию товарно-денежных форм. В этот период Ленин основной упор делает на проблемы организации производства и управления им, для чего предполагалось использовать сохранившиеся товарно-денежные формы. Это-то порой и вводит в заблуждение тех исследователей, которые утверждают, что весной 1918 года вопрос стоял о широком использовании товарно-денежных отношений. Однако Ленин не имел именно это в виду. Это был, повторяю, чисто прагматический подход. В данном случае не предусматривалась перемена теоретической концепции Ленина на социализм как нетоварную организацию производства. Конечно, взгляды Ленина развивались, эволюционировали, но в данный момент никакого существенного изменения теоретической позиции Ленина не наблюдалось. Не следует упускать из виду, что Ленин всегда был и оставался до самого конца принципиальным революционером, то есть в целом держался принципов революционного марксизма.

Вопрос о «необходимости сохранения товарного производства» совершенно не стоял в повестке дня. Высказывания Ленина не подтверждают такого мнения. Господствующей установкой того времени была ставка на непосредственный и быстрый переход к коммунистическим принципам организации народного хозяйства. Выступая на VII Московской губпартконференции в октябре 1921 года, Ленин, давая оценку экономической политики конца 1917 г. – начала 1918 г., говорил: «Тогда предполагалось осуществление непосредственного перехода к социализму без предварительного периода, приспосабливающего старую экономику к экономике социалистической» (Ленин, т. 44, с. 199).

В начале 1918 года было внимательное, надо думать, осторожное, сугубо прагматическое отношение, особенно со стороны Ленина, к существующим товарно-денежным формам, предпринимались некоторые меры по их использованию в строительстве нового общества, но сами эти формы не мыслились как необходимое свойство социализма. Это доказывают хотя бы «очередные и главные лозунги» того времени, как их формулировал Ленин в «Очередных задачах Советской власти»: «Веди аккуратно и добросовестно счет денег, хозяйничай экономно, не лодырничай, не воруй, соблюдай строжайшую дисциплину в труде» (Ленин, т. 36, с. 174). Заметим, что, по большому счету, в этих лозунгах нет ничего и социалистического. Аккуратность и добросовестный счет денег, экономичность – все это императивы буржуазного способа производства, буржуазности. Вспомним на этот счет «протестантскую этику» М. Вебера. Но отсюда не следует, что пролетарская власть в этот период стремилась сохранить товарное производство. Это был бы разрыв с классическим марксизмом. В той же работе Ленин писал: «Целью нашей является бесплатное выполнение государственных обязанностей каждым трудящимся, по отбытию 8-часового “урока” производительной работы: переход к этому особенно труден, но только в этом переходе залог окончательного упрочения социализма» (Ленин, т. 36, с. 204).

Общая же идеологическая ориентация в начале 1918 года была направлена на вытеснение товарно-денежных отношений из хозяйственной практики строительства нового общества, так как под товарным производством подразумевалась исключительно частнокапиталистическая организация производства. Социализм и его устройство мыслились как безденежное, бестоварное хозяйство, непосредственным образом учитывающее и распределяющее необходимые продукты как производственного, так и потребительского назначения. Отсюда и знаменитый ленинский лозунг «учета и контроля», которые, по сути, должны были заменить рыночный механизм.

В «Очередных задачах Советской власти» Ленин писал: «Социалистическое государство может возникнуть лишь как сеть производительно-потребительских коммун, добросовестно учитывающих свое производство и потребление, экономящих труд, повышающих неуклонно его производительность и достигающих этим возможности понижать рабочий день до семи, до шести часов в сутки и еще меньше. Без того, чтобы наладить строжайший всенародный учет и контроль хлеба и добычи хлеба (а затем и всех других необходимых продуктов), тут не обойтись» (Ленин, т. 36, с. 185). В это время совершенно не ставился вопрос ни о торговле, ни о широком использовании товарно-денежных форм.

С началом гражданской войны экономическое положение страны усложнилось. Необходимо было любой ценой обеспечить материальные нужды как красноармейцев, так и городского населения, и прежде всего рабочих и служащих советских предприятий. В этих условиях был сделан резкий переход к прямым, исключительно административным и даже милитарным методам управления народным хозяйством. Происходила широкая натурализация экономических отношений. Это была прагматическая сторона вопроса, которая выступала как определяющая и базовая. В первую голову нужно было решать практические вопросы жизни. В июне 1921 года на III Конгрессе Коммунистического интернационала Ленин специально подчеркивал это обстоятельство: «Мы должны были действовать возможно скорее, мы должны были во что бы то ни стало организовать снабжение армии» (Ленин, т. 44, с. 44). Это, так сказать, прагматическая сторона дела. Но эти же прагматические потребности поддерживали и воспроизводили определенные идейные ощущения.

Итак, экономическая политика времен гражданской войны, получившая впоследствии название политики «военного коммунизма», была вызвана, по крайней мере, двумя причинами. Прежде всего, это сложная военная и хозяйственная обстановка в стране и без того с сильно разваленной экономикой. Но также, а может быть, даже в первую очередь, – господствующие представления о социалистическом обществе как нетоварном, безденежном хозяйстве. Натурализация экономических отношений, ликвидация по существу денег, финансов и т.п., особенно в связи с победами в гражданской войне, создали почву для широкого распространения и утверждения представлений, совершенно отрицающих необходимость использования товарно-денежных отношений даже в процессе строительства социализма.

Общее представление о несовместимости товарно-денежных отношений и социализма Ленин подтверждает и в этот период. В октябре 1919 года он делает такое замечание: «У нас борьба первой ступени перехода к коммунизму с крестьянскими и капиталистическими попытками отстоять (или возродить) товарное производство» (Ленин, т. 51, с. 357). Этот мотив преодоления товарно-денежных отношений и товарного производства был характерен почти для всех деятелей большевистского участка спектра тогдашней экономической политики, что хорошо было показано уже в советской экономической литературе.

Новая экономическая политика

После окончания гражданской войны и перехода к новой экономической политике (НЭПу) начинается известная «переоценка ценностей», ранее бытовавшие теоретические представления уже не так прямолинейно тяготеют над практикой. Скорее наоборот: хозяйственная действительность дает обильный материал для новых обобщений и выводов, хотя и старые никуда не уходят, да и не могут уйти. В этот период наиболее отчетливо прослеживается эволюция взглядов Ленина по вопросам использования товарно-денежных отношений в строительстве социализма. С началом НЭПа у Ленина уже нельзя встретить прямых и определенных, как раньше, суждений относительно несовместимости товарного производства и социализма. В этот период Ленин более, чем ранее, исходит из потребностей текущего момента, из потребностей практического налаживания нормального процесса хозяйствования. Однако нельзя утверждать, что он пересмотрел классическое представление о социализме как нетоварном способе производства, отказался от одного из центральных положений марксистской теории социализма.

Вообще говоря, Ленин в своей деятельности и воззрениях, особенно в связи с практическим руководством строительством нового общества, чаще и в большей мере исходил из практических нужд, их живой действительности, а не только из теоретических схем. Наверное, можно согласиться с мнением известного западного историка М. Левина, что «государственная машина, которую создавал Ленин, в большей мере была продуктом обстоятельств, чем предварительных теоретических рассуждений»[12]. Именно потому Ленин оказался гениальным революционером, что смог создать крепкую государственную власть. Более того, ведь именно с Ленина, с его правительства начинается отсчет республиканской истории России. Все это так. Но создание крепкой государственной власти в республиканской России никак не вытекало из марксистской теории. Прагматик Ленин столкнулся с Лениным-теоретиком. И нельзя полагать, что Ленин этого столкновения не чувствовал. Ленин как марксист всегда разделял общепризнанное положение марксизма о ликвидации товарного производства в условиях социализма. Но когда вопросы хозяйственного строительства нового общества встали на повестку дня, Ленин вынужден был уже несколько по-новому подходить к решению проблемы использования товарно-денежных отношений в строительстве социализма. Обратим внимание на то, что речь в данном случае идет об использовании товарно-денежных отношений в строительстве социализма, а не при социализме. Товарное производство при социализме – это уже формула Сталина. Ленин никогда и нигде так не говорил. Но уже говорить о допустимости использования товарно-денежных отношений в строительстве социализма было большой новацией. В этом проявилась не только эволюция его теоретических воззрений, но и сложнейшая теоретическая проблема всей марксистской ветви общественной науки.

Действительно, Ленин и большевики считали, что совершают социалистическую революцию, после которой должно начаться, пусть постепенное, но последовательное и неуклонное развитие (строительство) социалистического общества. Согласно марксистской теории, это общество должно быть нетоварным, нерыночным. Строительство или развитие его должно означать, следовательно, постепенное отмирание (или ликвидацию) товарно-денежных, рыночных отношений и форм. И «военный коммунизм» как бы давал к этому некоторые основания. Но хозяйственная практика даже этого периода не позволяла все больше и больше освобождаться от товарно-денежных форм. Пришлось выдвинуть парадоксальную формулу об использовании товарно-денежных отношений в строительстве социализма или, как позже скажет сам Ленин, капиталистическими методами строить коммунизм. Однако такая формула находилась в явном противоречии как с простой логикой, так и с марксистской теорией. Ведь нелепо полагать, что, чем быстрее и мощнее развивать рыночные отношения, тем быстрее наступит безрыночная экономика. Это была действительная теоретическая трудность для марксистски образованных большевиков, вызванная главным образом тем, что они революцию 1917 года, в том числе и Октябрь, принимали за социалистическую революцию, которая открывала бы дорогу к бестоварному способу производства.

К весне 1921 года стало ясно, что политика «военного коммунизма» не способствует успешному восстановлению народного хозяйства. Более того, эта политика ставила под угрозу само существование Советской власти ввиду разлада союза рабочих и крестьян. Ленин отмечал, что весной 1921 года «мы натолкнулись на большой, – я полагаю, на самый большой, – внутренний политический кризис Советской России. Этот внутренний кризис обнаружил недовольство не только значительной части крестьянства, но и рабочих. Это было в первый и, надеюсь, в последний раз в истории Советской России, когда большие массы крестьянства не сознательно, а инстинктивно, по настроению были против нас» (Ленин, т. 45, с. 282). Вообще, Ленин никогда не стыдился честно писать все, что он думал и собирался сделать. «Мы не должны скрывать наши ошибки перед врагом», – как-то заметил Ленин. – «Кто этого боится, тот не революционер. Наоборот...» (Ленин, т. 44, с. 33).

На Х съезде РКП(б) (март 1921 г.) принимаются первые решения, которые положили начало осуществлению новой экономической политики. Отмена продразверстки, введение налога, оставление некоторого излишка продуктов у крестьян – все это предполагалось провести в рамках налаживания прямого товарообмена между городом и деревней. В рассматриваемый период (до осени 1921 г.) Ленин еще не видел необходимости использования, с наполнением реальным содержанием, таких товарно-денежных форм, как торговля, хозрасчет, прибыль, рентабельность производства. Но у него уже намечается некоторое изменение взглядов на товарное производство при социализме. Так, в мае 1921 года в работе «Наказ от СТО (Совет труда и обороны) местным советским учреждениям» Ленин пишет: «... государственный продукт – продукт социалистической фабрики, обмениваемый на крестьянское продовольствие, не есть товар в политико-экономическом смысле, во всяком случае, не только товар, уже не товар, перестает быть товаром...» (Ленин, т. 43, с. 276).

Новая экономическая политика чрезвычайно обострила и усложнила теоретическое понимание происходящих событий. НЭП по существу означал допущение капитализма после того, как этот капитализм (наряду с остатками феодализма) был вроде бы успешно повержен в гражданской войне. Так это тогда казалось многим. Ситуация оказалась уникальной, т.е. не укладывалась ни в какую теоретическую схему. Во главе страны было «рабоче-крестьянское» правительство с коммунистической идеологией, но экономическую политику это правительство оказалось вынужденным проводить буржуазную. Строить социализм капиталистическими методами и с помощью капитализма, на что неоднократно указывал Ленин. Но, как ни крути, это несомненная логическая натяжка. Большевики и прежде всего Ленин всеми силами сопротивлялись развертыванию НЭПа, но объективная необходимость брала свое. Проведение новой экономической политики явилось объективной неизбежностью.

Новая экономическая политика потребовала развития и изменения ее первоначальных форм. В начале осуществления НЭПа, весной 1921 г., как известно, не предполагался переход к торговле, использование хозрасчета, коммерческого кредита и т. п. Практические мероприятия по развертыванию рыночных отношений в хозяйственном строительстве того времени были весьма скромными. Среди намечавшихся мероприятий, например, товарооборот не рассматривался собственно в качестве торговли, не был по сути оборотом товаров, а скорее был просто продуктообменом без соответствующего стоимостного эквивалента. Но жизнь заставила пойти дальше в использовании товарно-денежных отношений в «строительстве социализма».

Эти и другие мероприятия Советского государства периода НЭПа постепенно приводили Ленина к убеждению в необходимости более широкого использования рыночных отношений. Так, уже осенью 1921 г. Ленин пришел к выводу, что товарообмен следует заменить обычной торговлей, так как практически такая замена уже произошла de facto. В октябре 1921 г., выступая на VII Московской губпартконференции, Ленин говорил: «Товарообмен сорвался: сорвался в том смысле, что он вылился в куплю-продажу». И дальше: «С товарообменом ничего не вышло, частный рынок оказался сильнее нас, и вместо товарообмена получилась обыкновенная купля-продажа, торговля» (Ленин, т. 44, с. 207–208).

Таким образом, НЭП вызвал необходимость по-новому подойти к теоретической концепции большевиков. Необходимо было заново осмыслить возможности использования рыночных, товарно-денежных отношений в строительстве (как считали большевики) социализма. Несмотря на то, что еще в начале 1918 г. предполагалось применение некоторых унаследованных от предшествующего способа производства товарно-денежных форм (что было сорвано начавшейся гражданской войной), по существу широкое использование рыночных отношений началось лишь с началом новой экономической политики. И только с этого времени можно говорить о новом отношении Ленина к использованию определенных категорий товарного производства в «строительстве социализма». Хотя такая эволюция взглядов Ленина была подготовлена всем предшествующим ходом революционных преобразований, заметное изменение произошло именно с началом и развитием НЭПа. В ходе разработки и осуществления НЭПа по-новому для большевизма решался определенный круг вопросов: необходимость использования рыночных отношений в «строительстве социализма», допущение свободы торговли и торгового оборота, перевод государственных предприятий с бюджетного финансирования на хозяйственный расчет, введение и использование принципа материальной заинтересованности работников, создание устойчивой валюты и финансово-кредитной системы. По существу, речь шла о развертывании и усилении буржуазных отношений в молодой Советской Республике.

Все это, в конечном счете, вело к теоретическому переосмысливанию марксистской концепции бестоварного социализма. Нужно было выбирать что-то одно: или признать, что при социализме в каком-либо виде возможны товарные отношения, или же отодвигать строительство (точнее, достижение) социализма до весьма отдаленного времени. Эта дилемма и провела основную разделительную черту среди большевиков в 20-х годах. Крайние, а потому достаточно четко обрисованные позиции впоследствии заняли здесь соответственно И. Сталин и Л. Троцкий. В начале же 20-х все еще было очень неясно. (Заметим в скобках, что и сейчас нам многое представляется как бы в тумане; что уж требовать от деятелей тех лет, хотя и наделены они были умами и волей не в пример нынешним.)

Для меньшевиков этой дилеммы не существовало, ибо они революцию 1917 г. (включая Октябрьский переворот) с самого начала считали буржуазно-демократической и вслед за марксистской схемой не видели возможности строительства социализма в отсталой России. Например, Д. Далин писал в 1922 г.: «Та революция, которую переживает Россия вот уже пятый год, с самого начала была и остается до самого конца буржуазной революцией»[13]. Поэтому для них было естественным развитие товарного производства и рыночных отношений. Поэтому и НЭП меньшевики встретили в целом как свою теоретическую победу, как реализацию своей экономической программы.

Отметим также, что и Ленин, вопреки широко распространенному мнению, не выступал первым застрельщиком НЭПа, да и не мог он таким быть. Вообще, миф о том, что НЭП – это гениальное изобретение Ленина, давно пора разрушить. Ленин отнюдь не выдумал «идею НЭПа», а вынужден был поддержать эту политику, которую навязывали объективные обстоятельства и о которой давно говорили меньшевики, лишь после некоторых колебаний и некоторой борьбы.

В современной литературе достаточного прояснено, что первым инициатором НЭПа среди большевиков выступил Троцкий, еще в начале 1920 г. предпринявший в этом направлении некоторые шаги. Хотя скромные элементы того, что впоследствии назвали НЭПом, Троцкий предлагал еще в 1918 году. Это было не случайное и не единичное настроение Троцкого. Так, в декабре 1918 года он пишет такое письмо Ленину: «Все известия с мест свидетельствуют, что чрезвычайный налог крайне возбудил местное население и пагубным образом отражается на формированиях. Таков голос большинства губерний. Ввиду плохого продовольственного положения представлялось бы необходимым действие чрезвычайного налога приостановить или крайне смягчить, по крайней мере, в отношении семей мобилизованных»[14]. Это письмо почему-то в литературе почти неизвестно, хотя оно хорошо отвечает тем историкам, которые упорно талдычат, что Троцкий не любил или недооценивал крестьян. В марте 1920 г. он направил в ЦК РКП(б) документ, где в частности, предлагал заменить «изъятие излишков известным процентным отчислением (своего рода подоходный прогрессивный натуральный налог) с таким расчетом, чтобы более крупная запашка или лучшая обработка представляли все же выгоду»[15]. Ленин же, как утверждает Троцкий и свидетельствуют некоторые другие источники, «выступил решительно против этого предложения»[16]. То, что Ленин определенное время тормозил введение НЭПа, вполне естественно и оправдано. НЭП был определенным шоком для большинства рядовых членов партии.

Многие социалисты (не только большевики, но и левые эсеры, анархисты, максималисты), воспитанные на классических представлениях о борьбе с буржуазией и капитализмом, не могли органично воспринимать появление и расцвет «советской буржуазии». Вместе с тем нельзя думать, что экономический механизм НЭПа был каким-то гениальным изобретением. Это был обычный механизм рыночных отношений, на необходимость которого постоянно указывали противники большевиков. Поэтому переход к НЭПу никаким гениальным открытием не является и не составляет проблему экономической теории, а есть лишь политическая проблема борьбы за удержание власти большевиками, которую они отождествляли с борьбой за социализм.

Ленин не нуждается в прикрасах и исторических натяжках. Всякого рода фальсификации в конце концов способны лишь принизить историческое значение фигуры Ленина и ничего не дают для научного понимания проблемы. Колебания и выжидания Ленина при переходе к НЭПу в целом отражали настроения всей партии, ждали того последнего предела, когда дальше тянуть было невозможно.

Внимательное прочтение работ Ленина убеждает, что сам он рассматривал НЭП именно как отступление. Об этом в его работах имеется масса упоминаний. А вот «всерьез и надолго» упомянуто только один раз 27 мая 1921 г. В этот день на Х Всероссийской конференции РКП(б) Ленин привел эти, теперь знаменитые, слова Н. Осинского, но при этом отметил, что Осинский берет «надолго» в 25 лет, сам же Ленин указывал срок в 5–10 лет. И тут же добавляет: «Конечно, приходится отступать» (Ленин, т. 43, с. 329–330).

20 ноября 1922 г. он опять специально отмечает: «Эта политика названа новой экономической политикой потому, что она поворачивает назад. Мы сейчас отступаем, как бы отступаем назад, но мы это делаем, чтобы сначала отступить, а потом разбежаться и сильнее прыгнуть вперед» (Ленин, т. 45, с. 302). В этом последнем высказывании содержится очень характерная постановка: в конце 1922 года Ленин все-таки не смотрел на НЭП как на типично социалистические методы хозяйствования.

Понимание НЭПа как «отступления» было широко распространенно в начале 20-х годов в большевистской среде. Л. Троцкий обобщал это много позже так: «Восстановление свободной торговли воспринималось и понималось всеми, в том числе и правящей партией, как отступление перед буржуазными отношениями, буржуазными традициями и аппетитами»[17]. Только потом, наверное, с начала 30-х годов приходят иные трактовки. На протяжении же 20-х годов даже «правые коммунисты» (Н. Бухарин, А. Рыков и др.) полагали НЭП уместным и закономерным этапом только переходного периода социалистического строительства, но не этапом, собственно, социализма. Так, А. И. Рыков в 1923 г. писал: «Создание прибавочной ценности и присвоение этой прибавочной ценности государством именно на почве товарного хозяйства и есть тот характерный признак, который отличает нашу государственную систему от системы частного капитализма и от системы развернутого коммунистического хозяйства»[18]. Большевики вплоть до середины 30-х годов советскую хозяйственную систему рассматривали в качестве государственного капитализма. То есть совмещение товарного производства и рыночных отношений с социалистическими ценностями ни у Ленина (до конца его жизни), ни у других большевиков (до середины 30-х годов) не просматривается.

И только с разработкой новой Конституции и выдвижением формулы «победы социализма» в СССР стала доминировать трактовка, утверждающая совместимость социализма и товарно-денежных отношений или, в более осторожной интерпретации, товарно-денежных форм. Но и в этом случае товарно-денежные отношения рассматривались (вплоть до известного совещания в январе 1941 г.) как внешние формы, удобные для учета и распределения продукции. Отсюда, сущность товарно-денежных отношений сводилась к учетно-распределительной функции. И в это же время получила широкое распространение трактовка НЭПа как экономической политики социализма. Такой трактовке НЭПа немало внимания уделил и Сталин, что и было зафиксировано в Кратком курсе Истории ВКП(б). Поэтому ленинское понимание НЭПа как «отступления» просто не допускалось в историческую и специальную отечественную литературу до самого последнего времени.

Большевики и деньги

О колебаниях Ленина и большевиков в вопросе допущения рыночной экономики в процесс «строительства социализма» хорошо говорит история создания советского червонца и эффективной финансово-кредитной системы. Коснемся в этой связи общей проблемы – места и роли денег, денежного хозяйства в социалистической системе и того, как это все понимали и трактовали большевики в 1920-х годах. Это сами по себе очень не простые вопросы.

Трудность и сложность изживания товарно-денежных отношений В. И. Ленин объяснял, помимо всего прочего, еще и тем, что у людей была привычка к ним, выработанная за многие сотни лет использования товарно-денежных форм даже в повседневности: «Привычку не переделаешь, деньги уничтожить сразу нельзя. Чтобы их уничтожить, нужно наладить организацию распределения продуктов для сотен миллионов людей, – дело долгих лет» (Ленин, т. 38, с. 363). Но подчеркнем еще раз, что допустимость использования товарно-денежных форм большевиками рассматривалось тогда лишь в переходный период к социализму.

Еще в декабре 1917 г. в «Проекте декрета о проведении в жизнь национализации банков и о необходимых в связи с этим мерах» Ленин ставит вопрос о необходимости денежной реформы, об «обмене ныне действующих денежных знаков на иные» (Ленин, т. 50, с. 65, 76, 118, 119). В апреле 1918 г. он настаивает на обсуждении в ВСНХ вопроса «о замене старых бумажных денег новыми» (Ленин, т. 35, с. 176). Проекты денежной реформы активно прорабатывались и широко обсуждались специалистами в первой половине 1918 года. Вместе с тем Ленин хорошо сознает всю трудность оздоровления в тех условиях денежной системы и не проявляет абсолютной уверенности в возможности быстрой замены старых денег новыми. В первоначальном варианте статьи «Очередные задачи Советской власти» (конец марта 1918 г.) он писал: «При переходе от капиталистического общества к социалистическому обойтись без денежных знаков или заменить их в короткий промежуток времени новыми – представляется вещью совершенно невозможной» (Ленин, т. 36, с. 134).

Как уже говорилось, во времена «военного коммунизма» существовала колоссальная эмиссия денежных знаков, что вело к катастрофическому обесценению денег. В это время и в этих условиях многие партийные работники заговорили об удачном моменте для ликвидации денег вообще, тем более что из марксистской доктрины никак не вытекало наличие денег при коммунизме.

Некоторые, наиболее непосредственные и эмоциональные, экономические идеологи большевизма того периода, приняв хозяйственную разруху за объективный процесс, принялись развивать и соответствующие теории. Так, Ю. Ларин, один из руководящих деятелей ВСНХ, писал в 1920 году: «Победа пролетариата означает переход к централизованному, планомерному, открытому, сознательному руководству в деле установления надлежащих пропорций между всеми частями хозяйства. При таких условиях не нужен уже дурной суррогат такого регулирования, существовавший раньше в виде денег: деньги должны начать отмирать»[19]. Но наиболее выдающимся среди идеологов натурального хозяйства социализма оказался Н. И. Бухарин. В своей, можно сказать, теоретической монографии «Экономика переходного периода», которая, кстати, весьма понравилась Ленину, он развил целую теорию натурализации экономики. Итак, он писал: «Понятно, что в переходный период, в процессе уничтожения товарной системы как таковой, происходит процесс “самоотрицания” денег. Он выражается, во-первых, в так называемом “обесценении денег”, во-вторых, в том, что распределение денежных знаков отрывается от распределения продуктов, и наоборот. Деньги перестают быть всеобщим эквивалентом, становясь условным – и притом крайне несовершенным – знаком обращения продуктов»[20]. Здесь Бухарин первые поверхностные наблюдения разлада экономического механизма принял за ростки объективного процесса развития социализма. Что называется, выдал нужду за добродетель.

Даже В. И. Ленин в это время писал: «РКП будет стремиться к возможно более быстрому проведению самых радикальных мер, подготавливающих уничтожение денег» (Ленин, т. 38, с. 122). Эти же слова были повторены и в Программе РКП(б), принятой на VIII съезде. Хотя впоследствии Ленин несколько трансформировал свою точку зрения, но общий дух на устранение денег оставался непоколебимым весь период «военного коммунизма».

С переходом к НЭПу, естественно, стал вопрос о денежном хозяйстве. Однако многие партийные деятели продолжали утверждать, что деньги в социалистическом народном хозяйстве в принципе не нужны. Временно их можно использовать по причине существования частного сельского хозяйства и мелкой частной промышленности. Но как только эти сектора экономики будут обобщены и социализированы, нужда в деньгах сама собой отпадет. И как раз большая эмиссия и обесценение рубля, ставя в невыгодное положение частного производителя, будут служить инструментом в «классовой борьбе пролетариата». Так быстрее можно прийти к коммунизму. Это была очень популярная идеологическая установка.

О полной прострации руководства партии в финансово-денежном вопросе говорит специальная резолюция X съезда РКП(б), где было объявлено о начале НЭПа. Эта резолюция под названием «О пересмотре финансовой политики» состоит всего лишь из трех строк: «Съезд поручает ЦК пересмотреть в основе всю нашу финансовую политику и систему тарифов и провести в советском порядке нужные реформы»[21]. Получается, что партийный съезд, открывший дорогу НЭПу и принявший в этом смысле ряд принципиальных решений (например, о замене разверстки натуральным налогом) по самому главному, основному вопросу развития рыночной экономики ничего вразумительного сказать не мог. Более того, В.И. Ленин в основном докладе на съезде, кроме одной-двух фраз о важности денежного оборота, ничего более конкретного не сказал. Правда, он согласился с тем, что надо создать специальную комиссию и «привлечь для этого специально т. Преображенского, автора книги “Бумажные деньги в эпоху пролетарской диктатуры”» (Ленин, т. 43, с. 66).

Единственным из делегатов съезда, кто специально и более или менее обстоятельно указал на необходимость «пересмотреть вопрос о финансовой и тарифной политике во всем объеме», был Е. А. Преображенский. Он, в частности, сказал: «Можем ли мы поправить нашу бумажную денежную единицу? На этот вопрос я отвечаю: это дело почти безнадежное. Мы должны будем предоставить нашему теперешнему рублю умереть, и мы должны приготовиться к этой смерти и приготовить такого наследника этой системы, который мог бы одну бумажную денежную валюту, сравнительно дешево стоящую, заменить другой бумажной валютой»[22]. Само предложение Е. А. Преображенского заключалось в выпуске серебряной монеты, которая послужила бы основой для новой бумажной валюты. Однако это предложение было не проработано, и сам автор не был уверен в успехе. Е. А. Преображенский предложил резолюцию съезда по данному вопросу, а также создать «специальную комиссию по вопросам финансов». Первое предложение Преображенского съезд принял дословно, хотя Г. Е. Зиновьев как председатель заседания предложил не публиковать эту резолюцию «потому, что лишь тогда, когда мы что-нибудь подготовим, можно будет довести ее до сведения широких масс»[23]. По второму предложению была создана специальная Финансовая комиссия ЦК РКП(б) и СНК, которую и поручили возглавить Е. А. Преображенскому.

Но до конца 1921 года в отношении денежной реформы мало что делалось. Продолжали разрабатываться всевозможные системы безденежного учета в советском хозяйстве. С предложениями такого типа выступали известные экономисты А. Вайнштейн, В. Сарабьянов, М. Смит, С. Струмилин, А. Чаянов и другие. С. Г. Струмилин свою статью 1920 г. о безденежном учете перепечатывал в своих сборниках аж до 1925 г. И лишь когда Наркомфин возглавил Г. Я. Сокольников, началась серьезная работа по созданию устойчивой советской валюты (червонца).

Г. Я. Сокольников даже в условиях всеобщего отрицания денег был одним из немногих, кто устно и письменно с этим не соглашался. Выступая на I Всероссийском съезде Советов народного хозяйства в мае 1918 г., он говорил: «Я, конечно не согласен с … убеждением, что при социализме деньги не нужны, и поэтому мы можем смотреть спокойно, как наш рубль обесценивается и, в конце концов, он сам себя обесценит, и тем лучше это, потому что деньги сами себя уничтожают. Конечно, это точка зрения, доведенная до абсурда»[24]. Сокольников разъяснял, что нельзя ставить знак равенства между деньгами как таковыми и советскими денежными знаками. «Вытеснение советских знаков из товарооборота», – писал он, – «не означало уничтожения денег, а означало лишь “оденьжение” товаров». Раз товарное хозяйство сохраняется, оно «приспособляет для роли денег наиболее подходящий товар – муку, овес, масло, соль»[25]. Однако таких трезвых и знающих голов в ту эпоху было мало. Было время гражданской войны и идеологии «военного коммунизма».

Социализм в одной стране

Как уже говорилось, проблема совместимости классического марксизма (экономического детерминизма) и трактовки русской революции как социалистической, но произошедшей в экономически и культурно отсталой стране стала основной в дискуссиях между меньшевиками и большевиками.

На эту проблему неоднократно указывали меньшевики и представители других социалистических партий. Г. Плеханов, в частности, предупреждал о невозможности взятия государственно власти пролетарской партией в тех экономических условиях, которые были характерны для России начала ХХ века. В октябре 1917 года он писал: «Наш рабочий класс еще далеко не может, с пользой для себя и для страны, взять в свои руки всю полноту политической власти. Навязать ему такую власть – значит толкать его на путь величайшего исторического несчастья, которое было бы в то же время величайшим несчастьем и для всей России»[26].

В целом понимали эту проблему и большевики. Особенно для Ленина она составляла большую теоретическую трудность. В самом конце жизни, будучи уже смертельно больным, он пытается сформулировать решение этой проблемы. Отвечая Н. Суханову, обвинявшему большевиков, что революцию они делают не по-марксистски, «не с того конца», Ленин писал: «Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры, ... то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы» (Ленин, т. 45, с. 381). Это положение Ленина, высказанное им в ряде последних работ, послужило началом формирования, так сказать, теории «русского социализма» и в дальнейшем концепции «строительства социализма в отдельной стране».

Конечно, Ленин не отрицал исторический материализм как таковой, но он сформулировал важную предпосылку, что можно «начать не с того конца». Однако Ленин не успел разъяснить: можно ли закончить, если «начали не с того конца». Этому вопросу посвятили немало сил многие европейские и русские социалисты. И этот же вопрос разделил марксизм на две ветви, одна из которых выродилась в «советский марксизм» (или, что то же, «марксизм-ленинизм»), оправдывающий и объясняющий практику «строительства социализма в одной стране», которая по необходимости должна была перечеркнуть исторический материализм.

Так, И. Сталин, будучи одним из наиболее ярких представителей «советского марксизма» («марксизма-ленинизма»), пошел по пути исправления или, лучше сказать, выхолащивания марксизма. Это и проявилось в дискуссии между Троцким и Сталиным, двумя крупнейшими деятелями русской революции после Ленина. Троцкий, как было уже показано, разъяснял, что, да, начать социалистическую революцию в экономически и культурно отсталой стране можно, но построить социалистическое общество в отдельной стране невозможно. «Завоевание власти пролетариатом в отсталой России», – писал Троцкий, – «неотвратимо вытекает из соотношения сил в буржуазной революции. Какие дальнейшие экономические перспективы откроет диктатура пролетариата, это зависит от внутренних и мировых условий, при которых она установится. Самостоятельно Россия не может, разумеется, прийти к социализму. Но, открыв эру социалистических преобразований, она может дать толчок социалистическому развитию Европы и таким образом прийти к социализму на буксире передовых стран»[27]. Троцкий в данном случае держался в рамках классического марксизма, примиряя его с тем, что все же революция произошла в одной, слаборазвитой стране, своей теорией перманентной революции.

Но с практической точки зрения объяснение Троцкого не могло удовлетворить партийную массу, которая искренне верила в то, что делала, то есть в то, что идет строительство социализма в одной стране. Поэтому Сталин был прав, возражая Троцкому на XV конференции ВКП(б) в ноябре 1926 г.: «Без уверенности построить социализм не может быть воли к строительству социализма. Кому охота строить, зная, что не построить? Отсутствие социалистических перспектив нашего строительства ведет поэтому к ослаблению воли пролетариата к этому строительству неминуемо и безусловно»[28]. Эту мысль он развил как теоретическую концепцию в следующих словах: «Итак, мы имеем, таким образом, две линии в основном вопросе о возможности победоносного строительства социализма в нашей стране, о возможности победы социалистических элементов нашего хозяйства над элементами капиталистическими, ибо, товарищи, возможность победы социализма в нашей стране означает не что иное, как возможность победы социалистических элементов нашего хозяйства над элементами капиталистическими, – линию Ленина и ленинизма, во-первых, и линию Троцкого и троцкизма, во-вторых. Ленинизм решает эти вопросы положительно. Троцкизм, наоборот, отрицает возможность победы социализма в нашей стране на основе внутренних сил нашей революции»[29]. Таким образом, Сталиным была развита теория строительства социализма в отдельной стране как прагматическое объяснение того, что можно было делать. Эта теория находилась в явном противоречии с классическим марксизмом, по существу делала его излишним, но составила теоретическое ядро «русского социализма».

Более тонко и глубоко этот вопрос рассматривал Н. И. Бухарин в целом ряде работ. Центральной работой по этому вопросу можно считать его брошюру «О характере нашей революции и о возможности победоносного социалистического строительства в СССР», которая вышла в октябре 1926 г., буквально за месяц до уже цитированного доклада Сталина. Здесь Бухарин совершенно правильно пишет, что «вопрос о возможности построения социализма в нашей стране есть не что иное, как вопрос о характере нашей революции»[30]. Логика ответа у Бухарина такая: если социализма в стране построить нельзя, то, значит, и революция была не социалистическая. Логика, надо сказать, правильная.

Бухарин рассматривает по этому вопросу взгляды К. Каутского, О. Бауэра, А. Парвуса, Г. Штребеля, Г. Плеханова, П. Маслова, Д. Далина и др. и заключает, что лучшие меньшевистские идеологи еще в начале революции «давали характеристику этой революции как революции необходимо и неизбежно буржуазной»[31]. Аргументация «лучших меньшевистских идеологов» К. Каутского, О. Бауэра, Д. Далина, П. Маслова, затем А. Парвуса и, наконец, Л. Троцкого сводилась к тому, что для осуществления социализма нужна определенная степень развития индустрии и зрелость рабочего класса, а в России ни того, ни другого не было. Стало быть, по их мнению большевики послужат лишь мостом для какого-нибудь цезаря, бонапарта или кого-нибудь в том же роде, рассуждает Бухарин. И тут же все это он объявляет «клеветническим итогом». Но ведь нам сегодня совершенно очевидно, что так и получилось.

Далее Бухарин берется за Троцкого и цитирует известное положение последнего: «Без прямой государственной поддержки европейского пролетариата рабочий класс России не сможет удержаться у власти и превратить свое временное господство в длительную социалистическую диктатуру. В этом нельзя сомневаться ни минуты». На что Бухарин пишет: «Позиция Троцкого в вопросе о возможности построения социализма в нашей стране (или – что то же самое – в вопросе о характере нашей революции) есть ни больше, ни меньше, как русский перевод бауэровского социал-демократического варианта»[32]. И здесь Бухарин оказался прав. Троцкий стоял на классической марксистской позиции, как и все лидеры мировой социал-демократии. Как было показано выше, с помощью теории перманентной революции он сумел примирить марксистский подход с экономическими и культурными условиями России и объяснить социально-политическую стратегию развития общества. Бухарин этого не понимал или больше заботился о совпадении своих текстов с текущей политической конъюнктурой. Вероятно, больше второе. Но тем самым Бухарин попал в пикантное положение, которое стало очевидным только после его гибели.

Бухарин стоял на такой позиции: если следовать логике меньшевиков о том, что страна не готова к социализму, то получается, что диктатура пролетариата затея опасная и для самих большевиков. По этой логике, пишет Бухарин, можно лишь «заставить партию, очертя голову, броситься в эту авантюру, но путного из этого, как и из всякой авантюры, ничего не выйдет: партию ждет или неминуемый разгром или неминуемая гибель по истечению короткого срока ее господства». И еще несколько ниже очень меткие слова писал Бухарин, иронизируя над сомнениями меньшевиков и левых оппозиционеров, что мол, строительство социализма в отсталых условиях России поведет лишь «к вырождению нового режима в безответственный режим бюрократического, аппаратного нажима, политического террора, к отрыву масс и в конце концов к вырождению самой партии»[33]. А ведь правильно писал Бухарин, как в воду глядел. Конечно, в 1926 г. он вполне мог так говорить и насмехаться над своими оппонентами. Но сегодня мы можем констатировать, что все так и получилось, как говорил Бухарин. Партия оказалась разгромленной в 1937 г., а сам Бухарин погиб. Значит, сегодня и Бухарин сказал бы о буржуазном характере русской революции. Это полностью вытекает из логики его рассуждений.

Однако же нельзя сказать, что теоретически Сталин, Бухарин и все остальные теоретики социализма этого толка в данном вопросе были не правы. Действительно, согласно теории социализм есть общество не стихийно развивающееся, а сознательно и планомерно улучшающееся в соответствии с определенными этическими представлениями и духовными ценностями. Но вся соль вопроса заключается в том, что эта теория рассматривает социализм как посткапиталистическое общество, то, что сегодня можно трактовать как постиндустриализм. Сталин же эту социалистическую теорию прикладывал к России сразу после 1917 года. К России, которая только что сбросила остатки феодальных отношений и которая реально никак не могла рассматриваться в качестве посткапиталистического (постиндустриального) общества.

Это несоответствие и внесло теоретическую путаницу, когда этические ценности социализма пытались приложить к неадекватной им материальной базе. Поэтому одни, типа Сталина, свои собственные этические представления пытались силой навязывать обществу. Другие, принимая усилия Сталина за действительную реализацию действительной марксистской теории социализма, считали, что ни то, ни другое не соответствует потребностям общественного развития. Но, конечно, были и иные теоретики.

Согласно марксизму, когда человек сбрасывает экономические оковы и достигает «царства свободы», пусть на первых порах еще не полной, то это означает или, лучше сказать, свидетельствует, что уже видоизменился сам «исторический процесс». Человек и человечество настолько овладели силами природы, настолько развили экономический базис общества, что удовлетворение элементарных материальных потребностей перестало быть актуальной экономической задачей. Общество уже в состоянии, то есть имеет достаточно материальных сил и возможностей, на первый план выдвинуть решение интеллектуальных, культурных и духовных задач. В этом случае экономическому детерминизму в самом деле приходит конец. И этот конец исторического материализма не противоречит марксистскому диалектическому учению, которое предусматривает начало и конец любого общественного явления. Все это достаточно ясно.

Но если верен теоретический вывод, что в новых условиях (т.е. коммунизма) «видоизменяется исторический процесс», то это должно означать, что перестает действовать теория исторического материализма. Ибо не экономика, а идея становится «предпосылкой ведущего социального движения эпохи». И это верно. Наверно, когда-то придет такое время, и это время мы сможем назвать коммунизмом или постиндустриализмом. Но надо и признать, что тогда не материализм, а идеализм становится ведущей идеологией эпохи.

Такой вывод не делал и не мог делать Сталин, хотя практически и перешел на идеологическое мировоззрение в самой примитивной и грубой форме. Конечно, Сталину нельзя приписывать идеализм в строгом смысле этого слова, скорее у него был примитивный идеализм, питаемый прагматической необходимостью. Ведь каждый тиран или диктатор по сути своей практический идеалист, ибо искренне верит, что его понимание мира есть самое адекватное, а его идеи – самые лучшие для подведомственной территории.

Россия после 1917 года находилась и до сих пор находится в жестких экономических тисках, и до преодоления или хотя бы заметного ослабления этих тисков очень и очень далеко. Объявить о создании социалистических производственных отношений было, конечно, можно, но без соответствующего уровня экономического и культурного развития в реальности достигнуть этого было невозможно. Поэтому-то после 1917 г. исторический процесс не «видоизменился» и прекрасно укладывается в теорию исторического материализма. Поэтому то и появилась теория социализма в отдельной стране или «русского социализма», которая замещала собой марксистскую теорию экономического детерминизма.



[1] При написании данной статьи использованы некоторые фрагменты моей книги: «Предопределенность социально-экономической стратегии. Дилемма Ленина» (М., 2009).

[2] Здесь и далее сноски на работы В. И. Ленина даются в тексте по Полному собранию сочинений.

[3] Туган-Барановский М. И. К лучшему будущему. М., 1996, с. 244.

[4] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19, с. 350–351, 115.

[5] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 13, с. 7.

[6] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23, с. 9–10.

[7] Лукач Д. Ленин. Исследовательский очерк о взаимосвязи его идей.  М.: «Международные отношения», 1990, с. 55, 57.

[8] Например: «Эсеры и меньшевики являются сейчас авангардом всей реакции... Поэтому мы должны продолжать беспощадную борьбу против этих элементов» (Ленин, т. 44, с. 53).

[9] Троцкий Л. История русской революции. Т. 2, ч. 2. М., 1997, с. 343.

[10] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19, с. 18.

[11] Плеханов Г. В. Избранные философские произведения. Т. I.  М.: Госполитиздат, 1956, с. 377. Это положение также было зафиксировано в программе Германской социал-демократической партии, принятой в 1891 г. на съезде в Эрфурте, где говорилось о «преобразовании товарного производства в производство социалистическое» (См.: Каутский К. Эрфуртская программа.  М.: Госполитиздат, 1959, с. 103).

[12] Lewin M. Lenin’s Last Struggle.  N. Y., 1970, p. 34. «Ни теория “военного коммунизма”, ни диаметрально противоположные ей принципы, на которых базировался НЭП, не имели какой-либо связи с дореволюционными теориями и рассуждениями» (ibid, р. 17).

[13] Далин Д. После войн и революций. Берлин, 1922, с. 10. Также см. подробнее: Воейков М. И. Политико-экономическая интерпретация русской революции // «Экономико-философские тетради». Вып. 1.  М.: УРСС, 2003, с. 97–130.

[14] The Trotsky papers. 1917–1922. Vol. I.  The Hague, 1964, p. 218.

[15] Троцкий Л. Д. Моя жизнь. Опыт автобиографии. М., 1991, с. 440–441. Также см.: Старцев В. И. Л. Д. Троцкий (страницы политической биографии). М., 1989, с. 39.

[16] Троцкий Л. Д. Моя жизнь. Опыт автобиографии. М., 1991, с. 441 и комментарий на с. 581. См. также: Карр Э. История советской России. Кн. 1. Большевистская революция 1917–1923. Том 1 и 2. М., 1990, с. 620. Фишер Л. Жизнь Ленина.  L.: Overseas Publications Interchange, 1970, с. 661.

[17] Троцкий Л. Д. Сталин. Т. 2.  М., 1990, с. 232.

[18] Рыков А. И. Избранные произведения.  М., 1990, с. 243.

[19] Ларин Ю. Производственная пропаганда и советское хозяйство на рубеже 4-го года.  М., 1920, с. 22.

[20] Бухарин Н. И. Избранные произведения.  М.: Экономика, 1990, с. 188–189.

[21] Десятый съезд РКП(б). Март 1921 г. Стенографический отчет.  М.: Госполитиздат, 1963, с. 609.

[22] Там же, с. 427.

[23] Десятый съезд РКП(б). Март 1921 г. Стенографический отчет.  М.: Госполитиздат, 1963, с. 446.

[24] Сокольников Г. Я. Финансовая политика революции. Т. 1. М., 2006, с. 41.

[25] Там же, с. 133–134.

[26] Плеханов Г. В. Год на родине. // В сб.: От первого лица. М., 1992, с. 51.

[27] Троцкий Л. История русской революции. Т. 2. Ч. 2. М., 1997, с. 383.

[28] Сталин И. Соч. Т. 8. М., 1953, с. 280.

[29] Там же, с. 261–262.

[30] Бухарин Н. И. Избранные произведения. М., 1988, с. 288.

[31] Бухарин Н. И. Избранные произведения. М., 1988, с. 293.

[32] Там же, с. 296.

[33] Там же, с. 300.



Другие статьи автора: Воейков Михаил

Архив журнала
№3, 2016№2, 2016№3, 2015№2, 2015№4, 2014№3, 2014№2, 2014№1, 2014№4, 2013№3, 2013№2, 2013№1, 2013№4, 2012№3, 2012№2, 2012№1, 2012№4, 2011№3, 2011№2, 2011№1, 2011№4, 2010№3, 2010№2, 2010№1, 2010
Поддержите нас
Журналы клуба