Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » Апология » №10, 2007

Дмитрий Петров. Русский неформат

alt 
1.

Русское – великолепно. Русское – рай для исследователя. Неисчерпаемая творческая кладезь - для художника. Клондайк - для идеолога. Эльдорадо - для комментатора и публициста.

С русским – говорят – легко. О нём сказано и нарисовано, спето, показано и написано столько, что всё и не перечесть. Знай - выбирай, просеивай, раскладывай по ларцам, ячейкам и полочкам, обрабатывай… А коли есть желание, так добавляй что-нибудь от себя! При необходимости – подбирай новую упаковку. А дальше - предлагай потребителю.

Вот уже несколько столетий русское - есть ни что иное, как почти фантастическое, влекущее и едва изведанное пространство. С чем бы его сравнить? Быть может, чем-то подобным для европейцев была когда-то Великая Мировая Вода… Возможно, таков сегодня для землян физический космос… Не случайно в художественной литературе недавних десятилетий среди метафор русского, можно при желании увидеть и знаменитый Океан Станислава Лема (и Андрея Тарковского), и Лес Аркадия и Бориса Стругацких… Впрочем, вероятно, здесь более чем уместна и аллегория певцов родных просторов: «не сравняться с тобой, ни леса, ни моря, ты со мной – моё поле…»

Множество опытных, отважных и пытливых людей вот годами стремится подступиться к его меже, опушке, лукоморью - внимательно рассмотреть, прикоснуться, описать наружность. А то и проникнуть вглубь, устремляясь к самой что ни на есть сердцевине – таинственной и беспредельной душе.

И вот ведь в чём загвоздка: занимаются этим далеко не только люди иноплемённые, иноязыкие и инокультурные, каковых тысячи: от поэтов и профессоров – до аналитиков спецслужб и генералов бизнеса. Уже давно (чтобы опрометчиво не сказать - всегда) поиском русского и его объяснением увлечены и местные жители, от рождения бороздящие просторы этого Океана, Леса, Поля и так далее. Однако, несмотря на свои исследования, эти беспокойные искатели дерзко заявляют о том, что не вполне ведают, кто они есть такие. Что, понимая и ощущая свою принадлежность русскому, тем не менее, не умеют абсолютно внятно его описать. Что не уверены, с каким кличем следует нынче бежать в атаку: «за Бога, царя и Отечество!» - как-то несвоевременно; «за Родину, за Сталина!» – чересчур по-киношному и Солженицын не велел; и вообще - кого атаковать-то?.. Да и впрямь ли стоит ломить стеною за теми, кто закричит «за мно-ой!»? Уж и впрямь ли они – отцы солдатам, а слуги – кому?..

Очень много у этих беспокойных, ищущих людей было и остаётся пока безответных вопросов. Обидно, конечно, признавать пусть даже частичную бесплодность их блужданий, а с другой стороны - в лесу-то нашем далеко не три сосны, хотя и рубили его во всю мочь. Да и где тот аршин, которым измеряется расстояние до внятных разъяснений?

Вот он простирается полный тайн – Лес, Поле, Океан… Заповедное нечто, где русский дух, где Русью пахнет. Нечто без конца и без края…

А с другой стороны – об этом крае уже известно так много всего, что и сопоставить-то и проверить затруднительно. А значит - и выявить подлинность сведений никак не получается.

Что касается предметов и людей – то здесь ещё туда-сюда. Да – Кремль. Да – ракеты. Да – Иванов, Петров, Королёв. Да – Достоевский, Чайковский, Рокоссовский. Всё это есть – всё посчитано, прочитано, выслушано и учтено. В том числе – слияния и поглощения последних лет и месяцев. Но стоит чуть отвлечься от формальных данных, описывающих материальное, и сразу что-то не сходится! Русская ракета – дело ясное. Русский газ – имеет биржевую цену, значит понятно, что и как обсуждать. Русская культура – тоже более или менее: хоть аршином и неизмеримо, но всё же описуемо. А вот оторвёшься от этого всего – от сводки или телеэкрана, выглянешь за дверь парадного подъезда, ан - там чудеса, там леший бродит. А вместе с ним - вопрос: как с толком и пользой совместить то, что есть в русском от сказки и мечты, с тем, что в нём имеется от бутика, рынка ценных бумаг и железной дороги? И надо ли совмещать?

А почему же - нет?

Ведь совместили же немцы успешно автобан и Нибелунгов, совмещают же пивную сардельку Октоберфеста с «истинно германским настроением».

Ведь и прекрасная Франция прекрасна, в том числе, и тем, что она очень хорошо владеет art de vivre – искусством жить. И важнейшая часть этого искусства – уметь прибыльно его продавать, а в его рамках - всё: от кухни, брендов высокой моды и истребителей «Мираж», до философии, музыки и литературы. Но, зная это, и будучи приобретателями всего перечисленного, спросим себя: а чего больше в таком бренде, как Куршевель – французского или русского? «Шансон» – это слово какого языка? «Девочка в маленьком пежо» - персонаж какого образа жизни?

 

2.

Или, скажем, Америка. Эта страна, которую чаще прочих клеймят как оплот меркантильности и консюмеризма. Эта «цитадель глобального произвола». Этот «железный миргород» - чудовищный крысиный ипподром… Место, где, как утверждают многие, не осталось ничего святого, где поклоняются жёлтому дьяволу, а то и простой «зелёной капусте». «Вертеп растления и зла», которым полмира пугает детей, и который подростки, выросшие в этой нищей половине, готовы забросать камнями за то, что их туда не пускают.

Неужто этот кошмар и есть та Америка, о которой ее народ с воодушевлением поет:

О, красавица! О, мечта патриота,

что мчится сквозь года,

к сиянью городов,

не скрытому слезами! Америка!

Америка! Господь благословил тебя,

и благородные вновь празднуют твоё светлое торжество!?

что мчится сквозь года,

к сиянью городов,

не скрытому слезами! Америка!

Америка! Господь благословил тебя,

и благородные вновь празднуют твоё светлое торжество!?

 

Эту ли родину бездушных монстров, они прославляют:

Это – твоя страна, это - моя страна;

от Калифорнии – до острова Нью-Йорк…

эта страна создана для тебя и для меня.

Никто не сможет остановить меня –

идущего дорогой свободы,

никто не заставит меня повернуть назад –

эта земля принадлежит тебе и мне ?

от Калифорнии – до острова Нью-Йорк…

эта страна создана для тебя и для меня.

Никто не сможет остановить меня –

идущего дорогой свободы,

никто не заставит меня повернуть назад –

эта земля принадлежит тебе и мне ?

 

 

К этому ли вселенскому страшилищу обращается Ли Гринвуд:

Если завтра будет разрушено всё, ради чего я трудился всю жизнь,

и мне придётся начинать сначала, только лишь с моей семьёй,

я возблагодарю свою звезду за то, что здесь живу,

ибо флаг реет во имя свободы, и они не смогут этого отнять.

И я горжусь, что я американец,

ибо, по меньшей мере, знаю: я свободен,

и я не забуду людей, что погибли, сражаясь за то чтобы дать мне это право.

И я радостно стою в твоём строю и защищаю тебя,

ибо без сомнения, я люблю эту страну,

Господи, благослови США!..

и мне придётся начинать сначала, только лишь с моей семьёй,

я возблагодарю свою звезду за то, что здесь живу,

ибо флаг реет во имя свободы, и они не смогут этого отнять.

И я горжусь, что я американец,

ибо, по меньшей мере, знаю: я свободен,

и я не забуду людей, что погибли, сражаясь за то чтобы дать мне это право.

И я радостно стою в твоём строю и защищаю тебя,

ибо без сомнения, я люблю эту страну,

Господи, благослови США!..

 

 

И хор слушателей подхватывает: «… от полей Миннесоты до холмов Теннеси гордость звучит в каждом американском сердце…»

То есть вот это всё поют что ли бездушные крысы, увлечённые своими бегами на чудовищных аренах «городов жёлтого дьявола»?

Эти тексты, в которых звенит стремление их авторов и исполнителей к прекрасному будущему их страны, любовь к ней и к её свободе – это ведь своего рода наша «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю…», которую на этих просторах уже почти забыли.

В этих песнях - отражение того идеального, что исповедуют в массе своей американцы, умевшие совместить навык пользоваться деньгами с высокими ценностями свободы, патриотизма, веры и справедливости. И это соединение вот уже более 200 лет во многом определяет повседневную жизнь большей части этого очень молодого народа.

Эти песни были написаны соответственно в 1913, 1940 и 1980 годах. И звучат они до сих пор. Отчего почти не звучат подобные песни в России? Точнее даже не так – почему их не поют хором обыкновенные люди? Потому, что написанные – остались позади – в истории «Красного проекта», а другие – ещё не написаны? Это – не так! «…еду я на Родину!..» Шевчука, «…пора вернуть эту землю себе!..» Гребенщикова и многие подобные пели и помнят миллионы. Но забыли ди-джеи радиостанций. Потому и кажется, что эти песни ещё не написаны. Потому и не пишутся они теперь. Но это означает? Всё ту же неуверенность возможных авторов в том: где они живут, кто они, ради чего творят, для кого сочинять и исполнять, то есть отсутствие внятного представления о том, что есть русское.

 

3.

Я отнюдь не случайно обращаюсь в этом тексте к Америке и американскому. Да, в разговоре о русском можно было бы обойтись и без него, однако если уж мы взялись обсуждать некое явление, то полезно его сравнить с чем-либо равновеликим и схожим, но при этом – совершенно иным. Америка подходит. Географы лучше многих других знают, что наши страны намного ближе друг к другу, чем кажется с Кутузовского проспекта и Пенсильвания-авеню. Политологам легко перечислить периоды обострения похолоданий и потеплений, возникающие время от времени в отношениях между нашими странами. Историки могут назвать моменты такой близости между нашими странами, каких у них не бывало ни с кем и никогда. Вспомним о поддержке Россией борцов за независимость американских колоний в XVIII веке. Вспомним и о том, что только Соединённым Штатам и никому больше (вплоть до распада Советского Союза) Россия уступила обширный фрагмент своей территории. Русский флот крейсировал у американских берегов в знак поддержки Севера в войне с Конфедерацией; войска США выступали на стороне антибольшевистских сил во время нашей гражданской войны.

О союзе в рамках антигитлеровской коалиции хорошо помнят все, как и о «холодной войне», не только столкнувшей две системы в пространстве единоборства тонких сил, но и особым образом обратившей друг к другу две великие культуры. Однако «холодная война», несмотря на временные рецидивы тактических похолоданий, уже позади, и, возможно, приближается осуществление мечты Александра Герцена о превращении Тихого океана во «всемирное Средиземное море» - новую колыбель нового человечества, пестуемого жителями окружающих его великих городов американского западного побережья и русской Сибири.

В парадоксальности этой бесконечно далёкой близости ясно видна симметричность и отражение друг в друге России и Америки – двух полюсов великого Европейского Мира. Разве случайно об этом заявляли выдающиеся мыслители прошлого века? Именно так - от русского француза Александра Кожева, утверждавшего, что «США уже достигли финальной стадии… коммунизма» - до русского американца Питирима Сорокина, писавшего о «существенном сходстве психологических, культурных и социальных ценностей» Америки и России. Начиная с казаков и молокан, и заканчивая создателями интеллектуального Нью-Йорка и музыкально-артистического Голливуда, русские не раз открывали Америку, в том числе – и ей самой. Вплоть до того, что либералы рузвельтовской поры иной раз искали социальные решения в сталинской Советской России.

Но дело отнюдь не в том, чтобы искать за океаном образцы для подражания и копировать их в слепой самонадеянности. И не в том, чтобы ждать того же от своих заокеанских отражений. А в том, чтобы обращать внимание на важные для нас проектные решения, и творчески адаптируя их к нашей почве, умело и с пользой растить их в русском лесу и на русском поле.

И всё же, то, что сегодня отличает нас друг от друга, любопытнее, чем любые сходства. Само собой - времена ранней перестройки, когда русские и американцы, встречаясь впервые где-нибудь в Сан-Франциско или в Санкт-Петербурге, изумлялись: «Боже мой, как они похожи на нас!» уже миновали, однако ж изумляются и теперь!.

При этом нелишне принять к сведению, что часто за первой удивлённой констатацией сходства следует фиксация множества различий. Да к тому же ещё исторически сложилось так, что всё многообразие разноплемённых, разноцветных, разнокульутрных и разноязыких жителей США, подавляющее большинство жителей России по-русски обобщает одним словом – «американцы». А те, в свою очередь, точно такое же множество чрезвычайно несхожих жителей нашей страны, точно также объединяют одним словом: Russians - русские. Им там всё равно – татарин ли ты, эвенк, чуваш, якут, раз ты из России, то - русский. И всё. Разъяснения, конечно, возможны, но не слишком интересуют.

 

4.

А у нас напротив – спор: как вернее сказать: русское или российское?

Любопытно писал об этом в своём эссе «Слепое пятно» Глеб Павловский: «слово «российский» удобно тем, что условно и деперсонализировано: никакая особь в РФ не применит такое слово к самому себе, и ещё меньше себя так помыслит. «Российский» есть тавро помещения себя в данную ёмкость – принадлежности штуки к таре. Из «российского» не извлечёшь ни русского, ни чукчу – а только «субъекта федерации», либо страхолюдного «россиянина» - ещё один знак подданства с переходом в лояльность, накладной гипсовый герб, вроде «советского человека». «Российское» потому и победило в речевой конкуренции русское, что последнее было ранее сведено к грубо этническому номиналу. «Российское» утверждалось на месте, оставшемся на месте «советского», - и вполне его заместило.

Впрочем, здесь автор, как выяснилось, сильно преувеличил. Как видим, вопрос о месте и отношениях русского и российского в нашей жизни и истории, далеко ещё не закрыт.

К чему можно обратиться, размышляя над ним? Это, конечно, во многом зависит от образования, рода деятельности и мировоззрения. Но отчего же не обратиться к тому немногому, что мы оставили современному миру своего – к языку, культуре и истории?

Русский язык… Русский мир… Ведь верно – не российский же? Русская литература… Не российская же, в самом деде, а? Русская водка (хотя признаемся: была и «Российская» – по 4-12, кажется), но на экспорт – не шла. Русский характер (в кавычках, как рассказ Алексея Толстого, и - без)… Русское спасибо…Русская правда (без кавычек)… «Русские сезоны» в Париже… «Русская улица» в Израиле. «Русская мафия» где угодно. И русский мат повсеместно в мире – ведь разве не это наречие, в конце концов, считает важным знать почти любой человек, стремящийся полноценно погрузиться в культуру нашей страны?

А что было и что есть российского, кроме той – горькой - по 4-12? «Российская газета»? Хорошо. Но давайте рассудим: что нужнее миру? И с чем он лучше знаком?

Русский – это тот самый всем знакомый Russian.. Не случайно Глеб Павловский задаёт изумлённый вопрос: «Россиянин - это кто?». И отвечает: «Не я, не вы и не мы – Das Man, каргопольский мужичонка с глиняной шишкой на заду, чтобы не опрокинулся».

А русский – это тот, кто как душа, принадлежит России.

5.

Американские ценности – какая ж без них национальная идентичность? Но свобода и частная собственность, как основа этой свободы; счастье (и само по себе, и стремление к нему); жизнь; а также гордость за то кто ты и где живёшь – это не только ценности, зафиксированные в песнях, стихах, сказаниях и национальных флагах, реющих перед каждой школой, а то и просто - на частных домах. Это неотчуждаемые права, чёрным по белому прописанные в Декларации независимости Соединённых Штатов.

Вряд ли все так называемые простые американцы день и ночь размышляют над своими ценностями. Эти идеалы стали настолько привычной частью жизненной повседневности большинства из них, что уже не требуют постоянного внимания к себе. Это, конечно, оставляет больше времени для упражнений с более простыми материями, например – с укреплением экономического благосостояния и военной мощи. Однако понятно, что в это самое время, кто-то обязан заботиться и об идеальном. Вот почему миллионы граждан делегировали заботу о нём сотням своих собратьев облечённых особым доверием - мыслителям, политикам, общественным деятелям, журналистам, сотрудникам спецслужб, ведущим ток-шоу, людям искусства.

Но что случись, и они немедленно обращаются к этим идеалам и объединяются вокруг них, когда слышат призыв к этому. Не в этом ли – самая суть и соль американского?

Так было во время Первой мировой войны; так было после атаки на Пёрл Харбор; не говоря уже о катастрофе 11 сентября. Особым случаем стала Вьетнамская война, расколовшая нацию именно по этой линии – линии ценностей. В то время как многие поддерживали эту войну, считая её операцией по сдерживанию коммунистической агрессии против США на самых дальних подступах, значительная группа американцев протестовала против неё. И эти массовые выступления были вызваны, в том числе и тем, что наиболее интеллектуальная часть нации усмотрела в эскалации конфликта угрозу американским ценностям. Она сочла, что за победу над «Красным проектом» в Юго-Восточной Азии не стоит платить ни посягательством на свободу, пусть даже каких-то незнакомых и мало понятных вьетнамцев, ни жизнями граждан США.

Подобный водораздел проложил и Ирак. Да, атака на башни Мирового торгового центра повергла в ужас и Соединённые Штаты, и весь западный мир, но она же объединила и сплотила американскую нацию. Да, ради отпора террористической агрессии она согласилась даже принять возможность временного изъятия из обихода ряда формальных обозначений своих ценностей (например, признала возможность вторжения властей в некоторые аспекты частной жизни граждан). Однако насильственный и отнюдь не такой уж победоносный экспорт демократии в Персидский залив и далее отнюдь не вызвал всеобщих народных рукоплесканий.

Как когда-то зловещий образ «империи зла» - Советской России, так и теперь, имидж пресловутой «оси зла», произвёл на огромное число американцев, верных американскому, впечатление страшилки, намалёванной на балаганной фанерке, скрывающей от глаз сделки воротил на ярмарке интересов транснациональных корпораций. И все злодеяния Саддама, провокации Ким Чен Ира и демарши иранских аятолл не убедили их в том, что это необходимо – убивать людей и гибнуть самим за контроль над нефтяными полями под знаменем американской модели демократии и образа жизни.

В этом они напоминают наших искателей русского. То ли это знамя Джефферсона и Мэдисона, на котором начертаны идеалы американского? – спрашивают они себя, не находят однозначного ответа и голосуют на выборах в конгресс против политики президента Джорджа Буша, как не отражающей эти идеалы.

Очевидно, что будет справедливо объяснить такое поведение электората и умелым использованием некими «группами специальных интересов» изощрённых гуманитарных технологий. Как известно, и личный, и, тем более, массовый выбор управляем. Однако, как бы то ни было, инструментами этого управления были в том числе и ценности. В таком случае вполне уместно выразить заокеанским мастерам-управленцам заслуженный ими респект – ценности это очень тонкое и филигранное орудие, требующее исключительно высокой квалификации и поистине мастерского обращения с собой.

Такой квалификацией, и, видимо, незаурядным талантом, без сомнения, обладали те, кто оперировал этими ценностями, идеями и смыслами в «холодной войне». Очевидно, это было не так просто - выводить их из запредельных пространств дипломатических и эфирных битв в мир простых вещей, внедрять их в эти вещи, соединять с ними, превращая незамысловатые, казалось бы, предметы в носители американского - устремлённые в мир смыслопроводящие товарные потоки.

И, вроде бы, кто мог ожидать такой мощи от «двойных бритвенных лезвий, цветной плёнки для минифото, кубиков со вспышками, джазовых пластинок, джинсов – о, Боже! – вечное советское заклятье – джинсы! – маек с надписями, беговых туфель, женских сапог, горных лыж, «водолазок», лифчиков с трусиками, шерстяных колготок, костяных шпилек, свитеров из ангоры и кашемира, таблеток алка-зельцер, переходников для магнитофонов, талька для припудривания укромных местечек, липкой ленты «скоч», да и виски «скоч», тоника, джина, вермута, чернил для ручек «паркер» и «монблан», кожаных курток, кассет для диктофонов, дублёнок, зимних ботинок, зонтиков с кнопками, перчаток, кухонных календарей, тампакса, фломастеров, цветных ниток, губной помады, аппаратов hi-fi, лака для ногтей и смывки для лака – ведь сколько же подчёркивалось насчёт смывки! – обруча для волос, противозачаточных пилюль и детского питания, презервативов и сосок для грудных, газовых пистолетов, игры «Монополь», кофемолок, кофеварок, задымлённых очков, настенных открывалок для консервов, фотоаппаратов «поляроид», огнетушителя для машины, кассетника для машины, насадки STR для моторного масла, клеёнка для ванны – с колечками! – часов «кварц», галогенных фар, вязаных галстуков, журналов Vogue, Playboy, Downbeat, замши, замши, замши и чего-нибудь из жратвы…».

Вот как тонко «просёк фишку» прозаик Василий Аксёнов, описав драматическую ситуацию: всё вышеперечисленное не привёз в Советскую Россию герой популярного романа «Остров Крым» - весьма состоятельный русский (но отнюдь не советский) человек. И горько об этом пожалел. Потому что думал (напрасно! напрасно!), что там его любят за то, что он привозит всё вот это – «чего там нет». Точнее - не было в памятные всё ещё многим семидесятые годы, когда Аксёнов писал свой роман.

Но вот ведь какая история: сегодня в постсоветской России всё это есть (ну разве что кассетники почти ушли в прошлое, уступая место CD-play’ерам). Может быть, именно поэтому, на самом деле, и закончилась «холодная война» между серым, но сытым западным волком и бурым восточным медведем – голодным амбалом-лапотником?

Но если так, то кто в ней победил?

Да и победил ли кто-нибудь?

Между тем, и теперь (как и тогда), кое-кем до недавней поры забытый, товарищ Волк ходит там и сям по горам да долам (в том числе – и вдоль опушки нашего леса) и лопает - лопает что хочет. Ну а в нашем лесу в своей избушке лубяной до совсем недавнего времени смирно сидели семеро козлят, три поросёнка и Красная Шапочка и пытались рассмотреть: а правда ли товарищ Волк несёт с собой знамя то самое Джефферсона и Мэдисона, на котором начертаны права человека?

Впрочем, на тот случай, ежели придётся пугать Волка, они имели в доме цветное изображение солидного господина Медведя в полный рост. Даже не подозревая, что если наложить его портрет, изображённый на эмблеме главной партии нашего океана, на его же портрет на флаге штата Калифорния, то профили в точности совпадут!

 

6.

Вообще-то ответственные современные авторы избегают излагать характеристики русского, американского, западноевропейского и любого другого в двух словах или четырёх строках. Ответственные авторы дорожат своей репутацией, и потому остерегаются обобщающего лаконизма. О том, к чему привязаны идентификации народов, пишутся обширные статьи, доклады, книги и целые многотомные сборники; читаются циклы лекций; снимаются многосерийные художественные и документальные фильмы. Формулы же вроде « американское – это доллар, гамбургер, Шварценеггер, стриптиз и Белый дом»; или « русское – это лень, нефть, медведь, стакан, зимушка-зима и Васьильи Блажэнны» - остаются на долю ведущих телевизионных таблоидов либо - интернет-«агитаторов и пропагандистов».

Это им оставлены заявления о том, что никакого русского, де, вовсе не существует – уж больно много «скверных, азиатских кровей» намешано в одноимённом народе. Как им же предписана и отповедь в том смысле, что «русские не являются «смесью», а если бы даже и являлись, то «наличие «разбавлений» крови не подрывает единство народа» - то есть фундамент, на котором история созидает национальные самосознания и самоопределения. Вон уже многократно упомянутые американцы как друг другу кровь разбавляют, а самоидентификация – дай Бог всем такую: только тронь – порвут на грелки.

Иными словами: русский - это далеко не в первую очередь кровь, а ощущение собственной органичной связности с обсуждаемым русским, например – через специфический образ жизни, плюс - через образ настоящего, прошлого и будущего страны, народа и государства.

Однако при этом важно помнить, что образы могут формироваться, редактироваться, интерпретироваться и внедряться в зависимости от задач тех сил, интересы и устремления которых связаны с организацией управления массами людей. Таким образом, может быть создано и распространено в различных секторах массового сознания несколько разных развёрнутых, богатых красками и смыслами образов русского по сценариям упомянутых сил . Как сообщил мне в интервью заместитель гендиректора РИА «Новости» Александр Бабинский «если говорить о Западе, то есть устойчивый ряд ассоциаций, возникающих, когда люди читают и слышат слова Россия и русский. Мы изучили эти ассоциации. Как вы думаете, каковы они? Три первых по счёту – «холод», «водка», «КГБ»». Казалось бы, что за ерунда?! Ведь и нас радуют нежная весна и тёплое дето; и водку мы пьём далеко не все; и КГБ уже не существует… «Но, - продолжает г-н Бабинский, - что бы мы ни говорили – они так видят».

Даже очень наивный человек не возьмётся настаивать на том, что такое видение возникло само по себе, а не было сначала сформулировано, а затем – сформировано планомерно и целенаправленно. Впрочем, это там - на Западе. А какие ассоциации рождают слова Россия и русское, звуча здесь – на Востоке, когда мы сами говорим о себе, или слышим, как говорят о нас?..

Считаем ли мы, например, что русское – это всё то, что причастно нашей культуре, языку, мысли, истории, обычаям?

То есть пить на кухне чай (либо – компот, либо - водку), слушая Рахманинова (или Шаляпина, или Макаревича), читая при этом по-русски вслух Карамзина (а может – Бердяева, а то и Пелевина), и попутно признаваться в любви ко всему упомянутому – это и значит пребывать в пространстве русского?

Но – верно пишет Константин Крылов в статье «Русские ответы»: артефакты материальной и духовной культуры отчуждаемы.

Да, всё вышеперечисленное можно обожать; больше того – можно владеть им, но при этом ненавидеть и презирать Россию и русских. А можно и, не питая сильных эмоций, просто присваивать это, как некогда делали древние римляне, покорившие древних греков. Они брали то, что им нравилось – искусства, кухню, многие культы - а затем использовали. Но причастность великой культуре эллинизма не сделала римлян греками, которых они считали полезными и умелыми слугами, а их страну – источником важных и нужных нематериальных (и, конечно же, материальных) ресурсов.

Другими словами, ни владение языком, ни хорошее знание реалий, ни причастность к культуре и истории не определяют органичную включенность кого-то или чего-либо в пространство русского. Знания и причастности мало. Мало и владения. Например, владение огромными активами в России отнюдь не обязательно делает человека русским и не включает его в контекст русского.

Значит – дело не во владении?

Но в чём же?

Посмотрим на это с другой стороны. О чём Россия могла бы сказать: это – моё, русское? Как люди, бывает, говорят: это моё – орловское, моё – семёновское, моё – вишневское. Не очевидно ли, что русское – это не то, а точнее – далеко не только то, что знает, понимает, приемлет, любит, причастно… И не то, что рождёно или произведено в нашей стране. Более того, и владение или управление чем-то русским отнюдь не обязательно относит владельца или управленца к этому пространству.

Все эти характеристики, взятые все вместе или в отдельности, не исчерпывают глубины понятия русское.

Так чего же не хватает в этом списке свойств и признаков? Чем дополнить его так, чтоб завершить?

Размышляя над этим, вернёмся на шаг назад и спросим себя: быть может, русское – это, прежде всего, то, что принадлежит России – её языку, делу, государству, народу, истории, культуре?

Когда обладатель недюжинных талантов, прибыльных предприятий, хозяин солидных капиталов, вступает в пространство русского? Думается, тогда, когда он сам принадлежит и служит России, ставя ей на службу свои талант, дело и капитал, а если надо – то и наследников всего этого. Равно, как входит в то же пространство, человек хорошо овладевший словом, оружием, ремеслом, если ставит их на службу не только себе, но и России.

Но что такое – та Россия, в которой можно не только жить, которой можно не только восхищаться и пользоваться, но которой можно служить?

Территория? Родная улица, село, город? Президент? Государственный флаг? Наследие предков и их могилы? Внуки и дети? Собственная судьба?

Однако, тот факт, что эти вопросы задаются, с одной стороны, может, видимо, считаться немалым достижением (прежде таких вопросов не звучало – считалось, что всё разъяснено и понято – поэтому звучали, в основном, ответы и приказы), а с другой – рождает замешательство. Прежде всего, потому – что у человека, не восприимчивого к пропаганде и чувствующего себя свободным; у каждого гражданина России принимающего свободу как одну из важнейших личных и национальных ценностей, может вообще не быть внятного ответа на эти вопросы!

Ведь и в самом деле, при внимательном рассмотрении выяснится, что тема службы, служения кому или чему бы то ни было, находится за пределами актуальных дискуссий. Собственность и её передел, предстоящие выборы, коррупция, образование, развитие, национальные проекты, геополитическая ситуация и множество всего подобного находится в повестке дня. А тема служения – вне.

Отчего так случилось? Как важнейший вопрос угодил на поля и частной, и общественной, и профессиональной жизни, равно как и большинства публичных дискуссий.

Казалось бы, ответ лежит на поверхности: иначе и быть не может в период, когда и пассивное большинство, и большая часть активного меньшинства озабочены, прежде всего, тем, чтобы иметь, и не склонны задумываться о том, что значит принадлежать. Больше того, когда принадлежность чему-либо – даже осознанная - часто зависит от материальной и статусной выгодности этой принадлежности – разве стоит удивляться, что обладатель доли бюрократической власти или хозяин собственности (право на владение которой священно) не помышляет о служении Стране, но думает, скорее, о том, какой ещё долей этой страны завладеть и пристроить её работать на себя.

Такое рассуждение может показаться странным и даже вызывающим. Чем-то сродни разговорам о нравственности и смысле жизни, которые (как сказал недавно предприниматель от искусства Марат Гельман в интервью телеканалу «Домашний») сегодня в приличном обществе не приняты. Тем не менее, думается, без такого рассуждения разговор и о русском утрачивает изрядную долю смысла.

 

7.

Так что же можно иметь в виду, говоря о принадлежности России и о служении ей – то есть о русскости?

Можно сказать, что ещё с допетровских времён на Руси служили практически все кроме татей, воров и разбойников. Крестьяне - служилым дворянам. Дворяне – царю (не служилых дворян в ту пору, собственно, не было). А государь – Богу и России, будучи отцом своим подданным. Всевышнему служило и священство. В этом общем служении воплощалась симфония властей – светских и духовных. Причём «властей» не в смысле институтов, а в смысле деятельностей – претворения в практике нескольких объединённых воль.

Император Петр нарушил эту гармонию, однако, значительно возвысил важность, почётность и ценность служения – нередко заслуги (обратите внимание на корень этого слова) открывали куда более широкие возможности социального роста, нежели родовитость. Впрочем, и для представителей древнейших и богатейших родов служба в высочайшей мере определяла личность человека, была главным событием жизни, наряду с рождением, женитьбой и смертью. В ней видели предназначение.

Однако ж наследники великого императора – сперва Петр Федорович, а затем Екатерина II всё поменяли: первый дозволил дворянам не служить, вторая же своей «Жалованной грамотой»1785 года это дозволение подтвердила – служба стала вопросом выбора, частного решения дворянина. Ему стало можно жить, не служа Отечеству

Этот политический ход, имевший целью обретение самодержавием ещё более чем прежде прочной опоры в лице дворянства, прохудил первую прореху в исторической ткани национального самосознания. Тогда ущерб был не слишком заметен: идея служения как слияния личного и государственного, как концепт, в котором сплетались прикладное и метафизическое, - жила.

В русскую культуру её ввёл Гавриил Державин через образ «Вельможи». Будучи сам вельможей, поэт задает высокий образец службы:

 

Я князь – коль мой сияет дух;

Владелец – коль страстьми владею;

Боярин – коль за всех болею,

Царю, закону, церкви друг.

 

Вельможу должны составлять

Ум здравый, сердце просвещенно;

Собой пример он должен дать,

Что звание его священно,

Что он орудье власти есть,

Подпора царственного зданья;

Вся мысль его, слова, деянья

Должны быть – польза, слава, честь.

Долг вельможи:

Змеей пред троном не сгибаться,

Стоять – и правду говорить.

Владелец – коль страстьми владею;

Боярин – коль за всех болею,

Царю, закону, церкви друг.

 

Вельможу должны составлять

Ум здравый, сердце просвещенно;

Собой пример он должен дать,

Что звание его священно,

Что он орудье власти есть,

Подпора царственного зданья;

Вся мысль его, слова, деянья

Должны быть – польза, слава, честь.

Долг вельможи:

Змеей пред троном не сгибаться,

Стоять – и правду говорить.

 

С предельной ясностью образец служения выразил Пушкин во всем известной повести «Капитанской дочке». Ему вторил Гоголь. «Назначение человека, - утверждал Николай Васильевич, - служить и вся жизнь наша есть служба. ». Какой лицемерный курьёз: советские литературоведы долгие годы убеждали нас, что Гоголь зло глумился над государственным служением, прежде всего – над чиновничеством. Между тем, его «Переписка с друзьями» проникнута личным стремлением служить, и если возможно - стать советником; если не царя, то хотя бы губернатора.

Вот выдержка из важнейшей главы «Переписки» - «Занимающему важное место»: «Во имя Бога берите всякую должность, какая б ни была вам предложена, и не смущайтесь ничем… - пишет он, - …Полная любовь… должна быть передаваема по начальству, и всякий начальник, как только заметит ее устремленье к себе, должен обращать ее к поставленному над ним высшему начальнику, чтобы… добралась она до своего законного источника, и передал бы ее царь Самому Богу». Так у Гоголя иерархия светской службы практически смыкается с Иерархией Небесной, служение человеческое уподобляется служению ангельскому… Впрочем, у Гоголя ангелы могут и пасть. Так глупых и нерадивых чинуш из города N он отправляет прямиком на Страшный Суд (немая сцена в Ревизоре): «Страшен тот Ревизор, который ждет нас у дверей гроба!»

Главную же задачу последних лет жизни писатель видел в создании положительного образа человека службы. И он его создал - образ Князя во втором томе «Мертвых душ». «Я приглашаю вспомнить долг, - говорит Князь, -который на всяком месте предстоит человеку. Я приглашаю рассмотреть ближе свой долг и обязанность земной своей должности, потому что это уже нам всем темно представляется…» - на этих пророческих словах рукопись обрывается.

В этом – символическая драма Гоголя. Ибо независимо от его стремлений, идея служения уже начинает таять, постепенно стираться. Вспомним «Горе от ума», где для Фамусова «находить пользу» означает извлекать личную выгоду. Чацкого же служба волнует мало. Ведь «чины людьми даются, а люди могут обмануться», и потом - ему «прислуживаться тошно». Он – будущий местный интеллигент, столь же способный превратиться в грядущего хама, как и в грядущего капиталиста. Он утрачивает ценность службы.

Попутно и русская литература утрачивает привилегию, некогда доступную действительному тайному советнику Державину – «истину Царям с улыбкой говорить» . Интеллигенция во главе с Белинским и Герценом уже творит миф о «реакционной эпохе». Она готовится принести русскую службу в жертву графомании Чернышевского и карикатурам Салтыкова-Щедрина, мостящим дорогу креаторам и креатурам «Красного проекта», растоптавшим и чуть было не погубившим русское в угоду большевистскому.

Но вот «Красный проект» рухнул. Означало ли его крушение возвращение служения? Знаменовало ли оно возрождение русского? Или только торило путь тем, кто, как писал Державин, стремится:

 

Жить для себя лишь одного,

Лишь радостей уметь пить реки,

Лишь ветром плыть, гнесть чернь ярмом;

Стыд, совесть – слабых душ тревога!

Нет добродетели! нет Бога

Лишь радостей уметь пить реки,

Лишь ветром плыть, гнесть чернь ярмом;

Стыд, совесть – слабых душ тревога!

Нет добродетели! нет Бога

!

 

Кто он - этот гедонист, угнетатель и невер («нет Бога!»), желающий владеть страной, не служа и не принадлежа ей? Уж не пресловутый ли «беловежский человек» - жилец смысловой пустыни, отделившей навсегда ушедший «милый край – Советскую Россию» от России новой и будущей - той, что не наследует ни империи царей, ни диктатуре коммунистов?

 

8.

Впрочем, о том, существует ли такая Россия, и если да – то где и какая, сказано не слишком много. А это важно, ибо если русское существует, то полезно знать признаки и характеристики того, чему оно принадлежит…

В статье «Россия – страна, которой не было» Ефим Островский и Пётр Щедровицкий указывают на ряд присущих ей свойств и связанных с ними необходимостей. К их числу авторы, прежде всего, относят создание нового целостного и системного образа страны. Имиджа, «усвоенного в масштабе всего общества и направленного вовне» – человечеству. Они указывают, что строительство такого образа есть «условие существования России в мире миров XXI столетия».

И это, конечно же, не пресловутая (и уже обсуждавшаяся нами) формула ««холод», «водка», «КГБ»». Нет, речь идёт об образе нашей страны, как центра Русского Мира - мощной системы взаимосвязей сообществ людей, живущих вне географических границ России, но думающих и говорящих на русском языке. По их мнению, Русский Мир сложился на планете под воздействием исторических сдвигов, мировых войн и революций XX века, при этом в пределах сегодняшней РФ, проживает едва ли половина его населения.

Создание такого образа, считают авторы, могло бы изменить условия и рамки поведения и деятельности множества принявших его жителей, возможно – превратить тех самых «беловежских людей» в «новый народ», строящий конкурентоспособную державу – ось и ядро Русского Мира.

Такая Россия это действительно - страна, которой не было прежде. Как нет её и сегодня. Ибо образ, построение которого обсуждают г-да Островский и Щедровицкий как на ключевую задачу, до сих пор не создан. И хотя в последнее время тема Русского Мира вновь внесена в повестку дня (на сей раз - партией «Единая Россия»), сложно сказать, насколько продуктивной будет развернутая кампания. Поскольку, как справедливо указывают авторы «России – страны, которой не было», «”имидж” не может существовать сам по себе, вне стратегии и идеологии “имидженосителя”».

Да, имидженоситель в лице ряда ключевых представителей своих элит, уже санкционировал разработку упомянутой стратегии (как и идеологии). Но работа над достойным образом ещё впереди. Пока же, судя по всему, только начинают проясняться вопросы, без ответов на которые она невозможна. Кто его заказчик или заказчики? Какова самоидентификация клиента? Для каких целей ему строится «имидж»? Каковы противники появления у клиента «имиджа на мировой арене»? Кто мешает его появлению?

Впрочем, ответ на последний вопрос отчасти уже дал Глеб Павловский, когда описал того самого «беловежского человека». Этого «русскоязычного гомункулуса», который, отлично обходясь без прошлого, «всегда кого-нибудь передразнивает или подпевает кому-то, пребывая в хитровато-невменяемом кайфе, создавая ( тем временем) высокодоходные (бандитские) бизнесы».

Ну что тут скажешь?

А хотя бы то, что с момента, как основатель « Русского журнала» (заметьте: не российского…) опубликовал своё эссе, прошло больше десяти лет. Кто-то скажет: а что? - для истории человечества, народа, страны это - пустяк, вот для человеческой жизни…

Вот именно! Ведь мы же с вами как раз живём. Причём здесь и сейчас! И если возьмём на себя труд задуматься, то поймём: мы знаем, что на самом деле значило это десятилетие для истории нашей страны. Что оно уничтожило. Что создало. А что – поменяло. И продолжает менять.

Не будь этого десятилетия, или будь это десятилетие иным, и, кто знает – возможно, торжествовавший тогда «беловежский человек» и сейчас победно баламутил бы наш океан, потрясая фальшивой лицензией на отлов золотой рыбки, в полной уверенности, что стоит только продвинуть свою старуху во владычицы морские, и история – во удача - остановится и париться уже не придётся…

Но где он нынче – «беловежский человек»? Уж не затаился ли, загладив скользкую чёлку, по соседству от одноимённой пущи?..

Может и так. Однако, хотя теперь г-н Павловский (о чём говорят стенограммы некоторых дискуссий), полагает, что за это время в стране была создана новая нация, мало кто возьмётся утверждать, что названный им человек уже и навсегда покинул пределы России. Но это уже предмет рассуждения о развитии страны и народа, как о специальном стратегическом проекте. И если этот проект будет назван русским, то он от этого только выиграет. Во всяком случае, всему миру будет точно известно, чей это проект.

Но есть важное условие – воля к развитию. К подлинным качественным изменениям, а не к их триумфальной имитации и демонстрации. Настоящие изменения такого рода и видны сами по себе (о чём, кстати, говорит опыт последнего десятилетия) – им не нужны роуд шоу. Но у них есть важное свойство – они не происходят сами по себе. Самоопределение, сохранение и усиление субъекта этой воли – залог того, что русская мечта и русское дело соединятся в пределах Русского Мира.

Архив журнала
№10, 2007№9, 2006
Поддержите нас
Журналы клуба