Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » Апология » №10, 2007

Сергей Маркедонов. Бытовой фактор

alt 
Разговор о политических перспективах русского этнонационализма, а также о последствиях реализации этого проекта в России мне хотелось бы начать с двух тезисов.

Тезис первый . Автор настоящей статьи позиционирует себя как российский государственник.

Тезис второй. Именно поэтому, автор считает русский этнонационалистический проект политически опасным для российского государства. Для образования, реально существующего в сегодняшнем мире (другой России у нас сегодня нет), а не фантома, сочиненного в кругу пикейных жилетов Садового кольца. Рассуждать столь категорично мне помогает немалый практический опыт - прикладные исследования в «горячих точках», а также исследовательские проекты по кавказскому региону.

Сегодня русский этнонационализм достаточно жестко критикуется (если не сказать обличается) публицистами и экспертами. Однако эта критика ведется с одной точки прицела. Главными оппонентами «русского возрождения» выступают либеральные (точнее сказать, псевдолиберальные, однако более корректная идентификация российских «либералов» не является предметом настоящей статьи) деятели. Именно в «русской идее» они видят столь опасные для них вызовы, как «усиление власти», «укрепление государства», подавление частных свобод и инициатив. Между тем, такая критика кажется нам несколько односторонней, если не сказать однобокой. Содержательная критика «русского проекта» с государственнических позиций фактически не представлена в сегодняшней дискуссии о перспективах этнонационализма.

 

Почти респектабельно

Сегодня русский этнонационализм – это сила, которая еще не стала институциональной. У нее нет своих партий (хотя есть сочувствующие в разных политических объединениях, включая и респектабельные парламентские фракции). Чего стоит лозунг «Мы за бедных, мы за русских!», принесший лидеру ЛДПР Владимиру Жириновскому существенный прирост голосов на парламентских выборах 2003 года. К русскому этнонационализму апеллируют и КПРФ, и «Родина», и даже представители «партии власти» (Константин Затулин, например, представляет «Единую Россию», а не оппозицию).

Борьба за защиту интересов этнического большинства в России становится все более востребованным и популярным политическим лозунгом. Еще вчера требование навести порядок в миграционной политике, защитить не столько отечественного, сколько именно русского товаропроизводителя и продавца озвучивалось исключительно маргинальными политическими лидерами шовинистического толка. Сегодня об обеспечении приоритетных интересов «коренного населения» говорят высшие должностные лица страны, включая президента. В ходе последнего телевизионного общения с российским народом Владимир Путин не раз затронул проблему борьбы с нелегальными иммигрантами, а также противодействия их криминальной деятельности, как будто криминал и нелегальная иммиграция – тождественные понятия.

По словам главного редактора известного веб-сайта www.apn.ru Бориса Межуева, «наши оппозиционные идеологи совершенно напрасно недооценивали политическую гибкость и смекалку нашей власти. Ее великолепную способность перехватывать, казалось бы, самые несовместимые с ее прежней политикой лозунги. В 2005 году власть практически нокаутировала отечественных левых всех мастей, неожиданно сменив риторику «либеральных реформ» (с которой она, кстати, шла на выборы в 2004 году) на политику национальных проектов. Теперь она проделала тот же финт с этнонационалистами – доведя дело в области межнациональных отношений до точки кипения, обозлив общество антифашизмом и назойливым интернационализмом, в какой-то степени спровоцировав Кондопогу, власть теперь эффектно перенимает лозунги этнонационалистов, начиная выражать серьезную озабоченность положением дел на городских рынках. Думаю, что меры в этом направлении будут продолжены…».

Не со всеми тезисами Бориса Межуева можно согласиться, однако, в целом, он верно уловил определенную тенденцию. Русский этнонационализм перестает быть уделом одних только скинхедов, баркашевцев или интеллектуальных маргиналов. Сегодня даже представители либеральной оппозиции на массовом уровне пытаются заигрывать с этнонационализмом этнического большинства. В этом плане достаточно вспомнить аргументы антифашистов о том, что подлинными организаторами пресловутого Русского марша (4 ноября 2006 года) являются этнические евреи. Таким образом, антифашистский дискурс в России пополнился самыми, что ни на есть расистскими лозунгами.

Симпатии к русскому этнонационализму есть и в рядах правоохранительных структур, спецслужб, администраций разного уровня. Жесткие действия по отношению к российским грузинам показывают, что русский этнонационализм может использоваться как ресурс и высшей государственной властью страны. Разговоры про слишком «ретивых милиционеров» уже очень напоминают разговоры периода «перестройки» про не в меру «ретивых военных» в Тбилиси, Вильнюсе и Баку. Тогда высшая власть боялась ответственности, пытаясь свалить ее на военных, а сейчас - на сотрудников правоохранительных органов.

Степень влияния сторонников этнонационализма зачастую переоценивается либеральными политиками и правозащитниками. Тем не менее, оно и в самом деле набирает популярность в массах, а это важнее, чем появление очередной партийной структуры. В конце концов, рождение любой партии – это ответ на общественный запрос.

 

Русские: только цифры

Но в чем конкретно заключается опасность русского этнонационалистического проекта для российского государства, если русские – это этническое большинство? И при этом русские в России – это не простое большинство, а большинство подавляющее.

Русские в нынешней России в отличие от времен Российской империи и Советского Союза составляют более 80% от общего количества населения РФ. По результатам Первой Всероссийской (она же последняя) переписи населения 1897 года, удельный вес великороссов составлял чуть более 44 %. Однако это количество распределялось и на Великое княжество Финляндское, и на Царство Польское. В Советском Союзе (уже без Польши и Финляндии, но с Галицией и Закарпатьем) количество русских увеличилось до 55% от общего числа советских граждан. После распада СССР число русских выросло до таких показателей, что многие аналитики пришли к выводу об этнической гомогенности РФ.

При этом, несмотря на все алармистские заявления о «деславянизации» нового пограничья (Юг России), русское населения Кубани, Дона, Ставрополья достигает 80–85%. Самой «нерусской» из новых пограничных областей России является Астраханская область, в которой удельный вес русских составляет 72%. Однако и в советский период в этом регионе Нижнего Поволжья показатели были схожими. Более того, в миграционных потоках (с 1991 по 2006 годы) на Ставрополье, Дон и Кубань русские (выходцы из той же Чечни, республик Центральной Азии, гораздо реже из стран Балтии) составляют около 80%.

В Ростовской области эта цифра и вовсе достигает 87,2%. И официальные данные не слишком разнятся с экспертными оценками. Следовательно, делается, вывод, Россия превращается в русское государство, а этнический элемент должен стать важным элементом государственного строительства (равно как и нацстроительства). Подобный вывод можно было бы признать безупречным, поскольку статистика и формальная логика говорят в пользу данной гипотезы. Однако же нацстроительство не всегда подвластно логике цифр и простой арифметике.

Действительно, в постсоветский период Россия впервые в истории оказалась государством со значительно преобладающим по численности русским населением. Тем не менее, рассматривать «русскую идею» в ее различных этнонационалистических вариантах как объединительную идею для новой России представляется нам неперспективным в силу целого ряда причин.

 

И не только цифры

«Русская идея» в ее этнонационалистическом исполнении ничем не отличается от «чеченской идеи» в ее ичкерийском варианте. В данном случае мы говорим не о направленности идеи, а об ее сути, содержании. И в первом, и во втором случаях, речь идет о приоритете крови, а не согражданства. Следовательно, практическая реализация такой идеи не будет способствовать задаче разделения политики и этничности. Этничность же не может объединять всех граждан Российской Федерации, даже если речь идет об интеграции 15–20% населения.

Хочется напомнить, что абхазы в Абхазской АССР составляли всего 17% населения. И, тем не менее, встроить их в проект «Грузия для грузин» оказалось невозможно. Карабахские армяне в семимиллионном Азербайджане тоже были «каплей в море». Что, однако, не дает возможности сегодняшней Азербайджанской Республике рассчитывать на блицкриг в новой карабахской войне. Вопрос не в абсолютных цифрах, а в степени готовности этнического меньшинства принять «русскую идею» в ее этнонационалистическом обличии. Сегодня к такому повороту не готов Кавказ (даже такие его территории, как Адыгея, вспомним хотя бы провал «объединительного проекта» с Краснодарским краем), не готово Среднее Поволжье и даже Сибирь (особенно если вспомнить Туву).

При этом политическая лояльность (лояльность через согражданство и политический национализм) принимается даже представителями самых «проблемных» этнических групп России. В этой связи весьма показательна формула, выдвинутая чеченским политологом Шамилем Бено, экс-министром иностранных дел дудаевской Ичкерии: «Все мы, независимо от того, как нас зовут – Шамиль, Иван, Исаак и т.д., – должны считать себя в первую очередь гражданами России. Первичная идентичность должна быть гражданская, а затем уже по культурной принадлежности – русский, чеченец, армянин, еврей – в своем быту». Увы, для признания этого тезиса Чечне дважды пришлось преодолевать сепаратистский соблазн. Но и для того, чтобы бывшие поборники независимости Чечни стали ощущать себя гражданами России, Москве тоже пришлось пойти на большие жертвы и внутренние потрясения.

Значительная часть полевых социологических исследований в чеченских общинах за пределами Чечни (Волгоградская, Астраханская, Ростовская области) говорит о том, что именно Россию считают своей родиной подавляющее большинство респондентов. При этом бросается в глаза одна интересная гендерная особенность. Стропроцентный «пророссийский выбор» делают женщины-чеченки (т.е. группа, гораздо более консервативная и склонная к стабильности). Кабардинцы, чеченцы, татары, тувинцы готовы быть лояльными российскими гражданами и служить России, но при этом не готовы к русификации и признанию русских высшим российским этносом.

Нерусские этносы имеют различный исторический опыт вхождения в состав России, в том числе и резко негативный, и по-разному интегрированы в российский социум. И речь здесь идет не только о российском Северном Кавказе. Можно привести в пример ту же Туву, соседствующую с Красноярским краем. Превращение представителей «плохо вписавшихся» этносов в лояльных российских граждан не может быть успешно проведено через простое игнорирование их этнической принадлежности. И уж точно русификация не может стать инструментом их интеграции в российское сообщество.

Да и нет у России сегодня инструментов для русификации. Из регионов Кавказа русские либо уже уехали, либо стремительно уезжают. Даже по официальным данным в Ингушетии осталось всего 2% русских! Фактически гомогенной является Чечня. Численность русских в Дагестане снизилась до 5%. При этом русские Дагестана сконцентрированы в Махачкале, Каспийске (большая часть русских этого города-спутника дагестанской столицы – военные), Кизлярском и Тарумовском районах (исторически территориях нижнетерского казачества). Количество русских снизилось и в КЧР (теперь они перестали быть первым по численности этносом в республике), и в КБР. И даже в Адыгее, где русские составляют абсолютное большинство, их роль и значение снижаются. В «российском форпосте» Северной Осетии лидеры русских общин едва ли не официально признают свою роль «младшего брата» осетинского народа. Вопрос: «Кто будет русифицировать окраины?»

И дерусификация – это не один лишь Кавказ. Из Тувы после трагедий в Хову-Аксы, на озере Сут-Холь в 1990 году произошел выезд русского населения. А те, которые остались, «бремя русского человека» нести не могут и не хотят. Кстати, к вопросу о бремени. На одном из совещаний в аппарате Южного Федерального округа (еще во времена Виктора Казанцева) главным вопросом повестки дня был «русский вопрос» на Кавказе. На этом совещании чрезвычайную активность проявлял атаман Всекубанского казачьего войска Владимир Громов, который апеллировал к полрпеду по поводу различных эксцессов, связанных с этническими меньшинствами. И эти апелляции исходили от представителя краевой власти Кубани, где русские являются этническим большинством (более 80%)! А что уж о КБР и Дагестане говорить!

Более того, жесткая русификаторская политика в этих регионах вызовет в качестве реакции антирусские погромы. Так что же делать? Выход один – делать ставку на «еврокавказцев», евротувинцев, бороться с клановостью, коррупцией и непотизмом, уходящими далеко за пределы вышеназванных республик в самое сердце нашей Родины. Местное население устало от феодальных отношений, которые благословляет и поддерживает Кремль. Снова мы упираемся в проблему приватизации власти, которая воистину не имеет национальности. И от этой приватизации страдают как русские, так и нерусские. От феодальной этнократии страдают не только русские в республиках РФ. Дискриминацию испытывают татары в Башкирии, хакасы в Туве, балкарцы в КБР, черкесы и абазины в КЧР. И бороться надо с этим государственным феодализмом, а не с этническими группировками. Эти группировки, кстати сказать, возникают и эффективно действуют с благословения коррупционеров «славянской национальности» в погонах.

Принимая во внимание современные этнодемографические тенденции, необходимо быть готовыми к снижению доли русского населения в составе Российской Федерации. Даже в Москве и Московской области удельный вес русских с 1989-го по 2002 год сократился с 95 до 93 %. Очевидно, что этот факт не должен привести к тому, чтобы Россия перестала быть Россией и превратилась в образование с иной судьбой и иными ценностями. Принципиально важно, чтобы изменение этнической структуры Российской Федерации не затронуло бы фундаментальные основы российской культуры (в самом широком смысле), а также статус России как единого демократического государства, имеющего серьезные внешнеполитические амбиции. А потому для государства, желающего сохранить себя в нынешних границах, абсолютным приоритетом является интеграция, а не ассимиляция и насильственная русификация. Значит, оптимальная российская национальная политика – это не строительство «русского государства», а формирование политической нации, определяемой как гражданское сообщество, а не биологическое явление.

 

Что есть миграция?

Особое место в разрешении национального вопроса по праву отводят миграции. Установление жестких правил в миграционной политике будет справедливо лишь в том случае, если само государство окажется в состоянии правильно понять феномен миграции и его особенности в России. Хорошо, если бы противодействие незаконной миграции не воспринималось в массовом сознании (зачастую с подачи властей) как проявление банальной ксенофобии и сдерживания «всего нерусского». Необходимо разграничить, с одной стороны, этнические фобии разного рода, а с другой – формирование адекватной миграционной политики. Последняя вовсе не должна сопровождаться ростом (и поддержкой со стороны государства) русского этнонационализма. Иначе это будет иметь самые негативные последствия для России.

Не вполне адекватное представление о том, что такое «нелегальная иммиграция» и как с ней бороться, уже привела к определенной «вестернизации» Армении, до сего дня считавшейся единственным стратегическим союзником России на Южном Кавказе. Вместо того чтобы привлекать в Россию лояльно настроенных грузин и армян, мы пытаемся «не пущать чужаков». С одной стороны российские представители говорит об «особой миссии», ответственности за судьбы экс-советских республик, доминирующей роли РФ в СНГ, а с другой – пытаются не видеть разницы между вчерашним советским гражданином и нелегалом из Пакистана. Вместо поощрения иммиграции граждан некогда братских советских республик, прекрасно интегрированных и в русскую культуру и в языковую среду, происходит сдерживание их притока. Естественно речь должна идти не об огульном «приеме» всех желающих. Однако в случае с бывшими соотечественниками, такая процедура должна быть упрощенной. Иначе Россия еще больше ослабит связи с ближним зарубежьем, утратив остатки влияния на постсоветском пространстве.

Так, грузинофобия вызвала настороженность не только и не столько в Грузии (там к этому были готовы), сколько в Армении, Азербайджане, и даже в Абхазии и в Южной Осетии. Ксенофобскую политику под личиной противодействия «нелегальной миграции» отвергают пророссийски настроенные украинцы и молдаване Приднестровья. Представители абхазского и осетинского этноса, выдержавшие натиск грузинских этнонационалистов вовсе не горят желанием попасть из огня, да в полымя – на сей раз к русскими шовинистами. Противодействие ксенофобии в России – насущная внешнеполитическая задача. Иначе от «России для русских» отвернутся и те немногие союзники, которые есть сегодня у РФ на постсоветском пространстве.

Вернемся, однако, к проблеме нелегальной иммиграции. Само по себе данное определение не вполне корректно. Пора давно понять, что Россия – это не Франция, Австрия или Швейцария с их проблемами иммигрантов-нелегалов. Для России главная проблема – не иммиграция, а внутренняя миграция, то есть перемещение граждан России нерусской национальности в регионы с доминирующим русским населением. Если же говорить об иммиграции, то 70-80% внешних мигрантов – это русские, покидающие пределы государств СНГ и в меньшей степени Балтии. Мы уже писали выше о Ростовской области, где доля русских в общем потоке «внешних мигрантов» достигает 87%, а в Краснодарском крае – более 80%. Иммигрант, приезжающий в Россию, – это, прежде всего, россиянин, а не выходец из Турции, Алжира, Албании или Марокко, как в Европе. Миграция для России – это проблема состоятельности единой российской политической нации и единого государства. А значит и задачи у российской миграционной политики должны быть иные – они не могут сводиться к полицейским спецоперациям, зачисткам территорий и возведению заградительной стены против чужеземных «варваров».

Спору нет, проблема интеграции, скажем, чеченцев в российский социум существует. Есть и проблема этнической преступности (сколько бы об отсутствии национальности у преступников ни писали правозащитники). Однако обе эти проблемы никаким образом не имеют отношения к нелегальной иммиграции. Чеченцы – граждане России и обладают всем набором прав и обязанностей, которые есть у других российских граждан вне зависимости от национальности. Борьба с формированием этнических преступных кланов – это задача МВД, функционирование некоррумпированных органов правопорядка – это проблема российского общества, которое слишком терпимо к злоупотреблениям властей, и даже готово их поддержать с выгодой для себя, как правило, краткосрочной.

Увы, российская власть ничего не делает для того, чтобы массовое сознание различало внутреннюю и внешнюю миграцию. Для среднестатистического россиянина нет особой разницы между чеченцем, аварцем, приехавшим с территории Чечни или Дагестана, и выходцем из иностранного государства. В сознании населения все они определяются как «черные». Такая неразборчивость чрезвычайна опасна, поскольку затрудняет формирование общероссийской гражданской идентичности. Более того, формирует основы сегрегации и «мягкого» (хотя и не всегда) апартеида. Такая сегрегация работает против России.

А что если вдруг Россия пожелает расширить свои границы? И в этом ей не будут помехой США и Европейский Союз? В этом случае «русский этнонационализм» тем более не может быть привлекательным. Русскими вряд ли захотят стать осетины и абхазы. Да и приднестровские молдаване и украинцы готовы к получению российского гражданства, а не к смене этнической идентичности. Совершая бегство от грузинского (равно как и от румынского) этнонационализма, жители de facto государств вовсе не горят желанием принять другой этнонационализм – русский.

 

Преодолеть апартеид

В свое время территориальное расширение Российской империи осуществлялось не благодаря русской идее, а благодаря надэтническим ценностям. Не зря свои первые труды российские славянофилы публиковали за рубежом. Полиэтничная империя Романовых хотела (устами императора Николая I) видеть не «хороших великороссов и плохих немцев, а хороших и плохих подданных». Не самый плохой лозунг для строительства российской политической нации! Все имперские государства распадались тогда, когда этнический национализм набирал обороты. Османскую империю похоронили не «великие державы», а младотурецкая революция и революция Ататюрка, вынесшие на своих знаменах этнонационалистические лозунги. Сохранение же крупных держав стало возможно лишь на основе не этнического, а политического национализма.

Проблема выработки общих для всех россиян ценностей, общей идеологии не стала до сих пор предметом внимания российского государства. Наверное, отсюда и популярность этнонационализма (русского в том числе) как попытки обретения идентичности. Решение вопросов о власти и собственности вытеснило проблемы межэтнических отношений на периферию. Россия – полиэтничное и поликонфессиональное государство. С этим утверждением согласны все российские общественно-политические силы. Но одной констатации полиэтничного и поликонфессионального характера нашей страны для успешной реализации национальной политики недостаточно. Прекращение дезинтеграции страны, достижение не провозглашаемого, а реального единства правового, политического и социально-экономического пространства, станут необратимыми лишь в том случае, если у всех народов, проживающих на территории Российской Федерации, выработается ощущение принадлежности к России не на основе крови, а на основе гражданско-политической общности.

Сегодня российская национальная политика переживает системный кризис. Эту политику сейчас правильнее было бы определить как фольклорно-этнографическую, во-первых, и этноцентричную, во-вторых. Как сегодня понимают чиновники суть и смысл национальной политики? Иногда до безобразного просто, как проведение дня армянской (татарской, карельской, удмуртской и т.д.) культуры с песнями, плясками и закусками. На более сложном (и более высоком) уровне национальная политика - это система мер, направленных на создание преференцией для этнических групп, определение того, кто и где является «титульным» и «коренным», а кто должен подлаживаться под самых «коренных» и автохтонных на определенной территории. Но весь фокус в том, что этническая группа не может являться ответчиком и вообще субъектом политического процесса. Этнос - это не юридическое и не физическое лицо, и что такое этнические интересы вообще не понятно.

Многие русские публицисты (фамилии их известны) выступают с апологетикой кондопогского погрома (а участники Русского марша даже подняли слоган «Кондопога - город-герой!»), а автор настоящей статьи (тоже русский) резко не принимает такое «народное творчество масс». Кто из нас в большей степени русский, и более трезво отражает интересы русского народа? Вопрос риторический, а ответ на него зависит от личного вкуса задающего. Одни осетины выступают за налаживание диалога с ингушами, а другие пишут учебники о «Великой Отечественной войне осетинского народа с ингушскими фашистами». Кто из них правильный осетин? Кто лучший чеченец – бывший террорист или бывший президент Алу Алханов, воевавший с этими самыми террористами?

Таким образом, понятие этнический интерес чрезвычайно расплывчато и не определено. Но эти самые интересы приватизируют общественные организации, называющие себя выразителями интересов всей этнической группы в целом. Власть же основывает всю национальную политику через выстраивание отношений с так называемыми национально-культурными автономиями, то есть с этноэлитами. Считается, что за всех чеченцев ответственность несет национально-культурная автономия (НКА) чеченцев (аналогично с армянами, грузинами, азербайджанцами, татарами). В результате при таком подходе НКА фактически наделяется функциями квазигосударства. Любое противоправное действие гражданина Акопяна (Алиева, Мусаева и т.д.) рассматривается не как деяние гражданина Акопяна, а как коллективная ответственность армянской (чеченской, татарской) общины региона. Отсюда и вызовы в милицию лидеров общины, которые с гражданином имярек либо вообще не знакомы, либо имеют принципиально разные сферы занятости. Как правило, главами НКА бывают уважаемые люди, никоим образом с криминалом не связанные.

Подводя предварительные итоги, можно сказать, что институционализация этничности ведет к тому, что любое преступление отдельного гражданина (а чеченцы в Кондопоге - это российские граждане, а не нелегальные китайцы или нигерийцы) рассматривается как преступление всей этнической группы, которая наделяется статусом «коллективной личности». Коллективные права, таким образом, становятся выше прав и обязанностей гражданина перед законом. Результат очевиден. Власть выстраивает отношения не с человеком и гражданином, а с группами. Такой «групповой подход» чреват апартеидом и ксенофобией. Носителями ксенофобии являются все, и мигранты, и «коренные» жители (хотя какие корни есть у жителей Дона, Кубани, Астраханской области трудно понять рационально). И сегодня бороться надо не за «хороших русских» или «хороших кавказцев» (и соответственно, против плохих русских и нерусских), а против ксенофобии как принципа жизни и политики.

К чему приводит этноцентричная политика в регионах? К тому, что Северная Осетия становится территорией для осетин, а Ингушетия для ингушей. Адыгея (где «титульный этнос» не составляет и 30%) становится республикой с 80-процентным представительством адыгейцев в органах республиканской власти. Русские же регионы начинают борьбу не с миграцией как таковой, а с приездом на их территории таких же российских сограждан из кавказских республик. Впрочем, такую борьбу ведут и республики в составе РФ. Можно хотя бы обратиться к опыту Калмыкии по сдерживанию «кавказской экспансии». Устанавливаются иммиграционные ограничения (в свое время в Ставрополье даже был принят Иммиграционный кодекс). Таким образом, территории страны становятся квазигосударствами. В результате вместо формирования институтов гражданского общества происходит укоренение «принципа крови» в социально-экономической, общественно-политической практике, кадровой политике российских субъектов. Как следствие, принадлежность к тому или иному этносу (русскому или татарскому - второй вопрос) рассматривается в качестве приоритетной в сравнении с принадлежностью к России, российскому государству и обществу. И присутствие или отсутствие «вертикали власти» существенно на эту ситуацию не влияет. Примеры тому - Благовещенск, Яндыки, Кондопога.

Страна «окукливается». Вряд ли кто-то назовет единой в правовом отношении Кубань Ткачева и «рамзанлэнд» Кадырова, рахимовскую Башкирию (где татары испытывают дискриминацию) и шаймиевский Татарстан (там уже проблемы у башкир). Единое правовое пространство остается нереализованной целью.

Региональный апартеид и этнические преференции сохраняются, несмотря на все декларации об укреплении страны. Более того, задача формирования единых правил игры для чиновников и граждан страны не будет выполнена без качественного изменения основ национальной политики. Национальная политика из этноцентричной и фольклорной должна стать политикой по формированию принципа гражданства как высшей и абсолютной ценности. Из этнической политика должна превратиться в гражданско-политическую. Нация должна осознаваться не как биологическое понятие и не как принадлежность к «крови и почве», а как гражданско-политическое сообщество. Известное определение нации дал Карл Дойч. Нация – это общество, овладевшее государством.

Только таким образом можно преодолеть апартеид и минимизировать ксенофобию и погром как универсальный способ решения национального вопроса. Кому-то сегодня неприятно видеть кавказцев в качестве соседей, кто-то хочет жить в чисто русских городах. Тогда в этом случае надо признать Северный Кавказ территорией вне российской юрисдикции (с учетом того, что 68% русских проживает в Адыгее, порядка 30% в Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии). Но спасет ли такой сценарий страны, сделает ли уязвимой от ксенофобии? Ведь даже среди деятелей неоказачьего движения есть те, кто не считает себя русскими, а казачество рассматривает как уникальный народ. Что ж, размежевавшись с Кавказом, мы начнем считать, кто казак, а кто иногородний, кто москвич, а кто понаехал в столицу? Очевидно, что путь этнических размежеваний в России - это не вариант Чехии и Словакии. А значит, другого пути борьбы с ксенофобией (и большинства, и этнических меньшинств), равно как и борьбы с этническим криминалом и замкнутостью мигрантских общин, погромами, кроме как формирование единой российской политико-гражданской нации, нет. Этничность не может интегрировать полиэтничное сообщество в единое целое. Напротив, ее политизация – это путь к конфликтам и новым «кондопогам». При реализации проекта «гражданская нация» этничность не будет исключена из жизни каждого, но она займет всего лишь свое положенное ей место - культурного фактора, бытового, как говорил Шамиль Бено.

Архив журнала
№10, 2007№9, 2006
Поддержите нас
Журналы клуба