Олеся Николаева

 

ЧЕРНОВИКИ

Фонарь на полке. Посвети.

В словесном хламе

средь бу-бу и ти-ти-ти

есть ключик к драме.

 

Обрывки старых повестей,

строф полустертых,

обломки стен и крепостей,

селенья мертвых.

 

И муха по черновику

ползет, хромая,

где рифма тыкалась в строку

вслепую, с края.

 

Глаз льнет по выцветшим листам

к первооснове.

Там — не додумано,

а там — на полуслове...

 

Провалы в незашитых швах,

прострелы, щели,

герои с дыркой в головах,

с картоном в теле.

 

Бралась я их держать в горсти,

а ныне глухо:

«Дай жить, сестричка, нарасти

второе ухо!»

 

Уродцы, сироты — в эфир

их стон струится:

мной недовоплощенный мир

желает сбыться!

 

Иль с мусором вокруг Земли

летать, пугая

космические корабли

в предместьях рая.

 

И приходить с Луной во сне:

будить, тревожить,

раз тень на этой стороне

не уничтожить...

 

БЫЛИНА

Поломали юношу чужие интриги,

посадили его на цепь чужие секреты,

погубили умные книги,

противоречивые ответы-советы.

 

Заморили откровенности взрослых дядек и тетек,

и открылся ему мир жестокости, смрада, фальши.

Он идет на реку, он берет ботик,

он плывет под парусом куда подальше.

 

А тут молодая баба на берегу слезы роняет.

Просит себе у Бога любовь до гроба.

И вот выплывает ботик, и закат оттеняет

юношу на корме, силуэт подчеркивая особо.

 

Ах, прекрасный юноша: статный и бровь соболья,

по кудрям и лбу белый очелий, на щеках — румянец,

чисто ангел в золоте солнца, птица среди раздолья,

небожитель, что ли, какой иль чужестранец.

 

И так он плывет с обидой своей, проплывает мимо.

А баба смотрит из-под руки зачарованно-ослепленно,

пока туман не покроет реку и ночь не нагонит дыма

и рыбаки не спустятся к лодке своей со склона.

 

А юноша чувствует: его утешают, вздыхая горько,

эта речная глазастая баба в лесной пустыне,

рыбаки, костерки на склонах, вечерняя зорька...

Отчего-то до гроба он их запомнит отныне.

 

ПОД СПУДОМ

Наступает ближе, гуще

борщевик —

пролетарий вездесущий,

большевик.

 

Всех и все теснит — гляди же:

орет и прет

ниже низости и ниже

темных вод.

 

Там, в до-логосных пустотах,

жуть, ничто.

И долбит на низких нотах

долото.

 

Нерожденным душам жарко —

без числа...

Вновь от барина кухарка

понесла.

 

ПЕРЕД ГРОЗОЙ

Всё в ожидании: что это здесь —

фарс или драма?

Мир пред грозою читается весь,

как криптограмма.

 

В дверь ли случайно пчела залетит,

гость забредет ли с безделкой,

дождь зарядит ли — как будто петит

с буковкой мелкой.

 

Глупое сердце! Учи алфавит:

ишь, как деревья колышет!

На языке их сейчас говорит

Тот же, Кто по ветру пишет....

 

Снова в семействе у птиц кавардак:

крики, тревога:

вьются, взлетая по воздуху, как

волосы Бога...