Галина Климова

 

ХРАМУ ТИХВИНСКОЙ БОГОМАТЕРИ В НОГИНСКЕ

1.

 

Сорваться с физики на «Пепел и алмаз»,

надышаться за 20 копеек западным ветром свободы.

Любая война — изнанка природы.

И жертва — из народных масс.

К подлой смерти готовься в финале

в этом плюшевом Синем зале,

не предполагая,

что ты в приделе

                              Чудотворца Николая.

 

«Дьявол и десять заповедей» крутили все лето,

лишнего ни за какие коврижки билета,

и жуть, и хохот на две серии,

но в первой тебя поймали, связали,

нервы уже на пределе —

в этом плюшевом Красном зале,

в приделе

                 Преподобного Сергия.

 

В софитах эстрада (где был алтарь),

певица, и шлягер на пару куплетов.

Дед Мороз в запое. На исходе январь

салютует теплым пивком из буфета.

 

Задолго до кинотеатра «Юность»,

когда колокола гуляли в небе по утрам,

здесь был Богоматери Тихвинской храм,

здесь молилась великомученица Елисавета.

 

2.

 

В комсомольском красном клубе,

в бывшем храме

белый голубь с веткой в клюве,

Богоматерь в раме.

 

В новом клубе, в старом храме

жарко до озноба.

— Гармонист, рвани, зазноба,

чтоб не кисла кровь!

— Вжарь, товарищ Маша,

зажигай, до гроба

наша пролетарская напролет любовь!

 

Руки ловки, ноги ходки,

так оттрепывала дробь

и глазищами стреляла —

в бровь, в бровь!

Так плясала — как писала

кренделями на ковре,

и кадрили эскадрильей

разлетались в алтаре.

 

— Богородица Мария,

не страшусь гореть в огне!

Не спасай, не надрывайся,

не кручинься обо мне!

 

Разгулялись комсомольцы,

щеки — кумачом.

Нипочем им богомольцы,

даже Царские ворота нипочем.

 

Горе!

Заживо во сне, как травинка на стерне,

на заре сгорела Маша...

 

— Где ж теперь ткачиха наша,

                               лучшая в стране?