Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » Космополис » №16, 2007

Хардт М., Негри А. Множество: война и демократия в эпоху империи. (Сергей Ермолаев)

Хардт М., Негри А. Множество: война и демократия в эпоху империи. — М.: Культурная революция, 2006. — 559 с.

Марксистские труды, посвященные глобализации, удивляют только ее ярых апологетов, но никак не серьезных ученых. « Восстание элит» — так К. Лэш определил демонтаж правительствами западных стран «государства благосостояния» — разбило в пух и прах надежды на примирение классов в рамках капитализма. Классовый подход вновь становится актуальным, но вместе с тем он подвергается очередной проверке на соответствие постоянно меняющимся историческим условиям. Марксистская теория до сих пор применялась для анализа классовых антагонизмов только внутри каждого конкретного государства. Формирование на основе системы взаимосвязанных, но относительно самостоятельных обществ единого наднационального социального организма (именно это явление отражается в понятии глобализации, при всех многочисленных его определениях) заставляет задуматься: применим ли к нему классовый подход? Вопрос не праздный — без ответа на него марксизм будет принадлежать исключительно прошлому философии.

Работа М. Хардта и А. Негри « Множество: война и демократия в эпоху империи», равно как и их предыдущий труд « Империя» [Хардт, Негри 2004], целиком находится в этом проблемном поле. Авторы обозначают себя как марксисты и даже коммунисты «в том смысле, который вложен в это слово продолжительной традицией пролетарской борьбы и который… не имеет никакого отношения к системе “реального социализма”, существовавшей в годы “холодной войны”» (c. XLIII). Марксистской позицией авторов обусловлено их стремление провести именно классовый анализ нового глобального общества, названного ими « Империей».

Именно с этого момента и начинаются сложности. Проблему наднациональных классов Хардт и Негри решают самым напрашивающимся способом — механическим переносом внутригосударственных классовых отношений на наднациональный уровень. Господствующим наднациональным классом тогда оказывается глобальный капитал. Но как идентифицировать угнетенный класс? В ХХ в. доля промышленных рабочих (эксплуатируемый класс классического капитализма) в населении западных стран заметно снизилась благодаря развитию новых наукоемких отраслей, сферы услуг и т.д. а также вызванному потребностями глобализации переносу промышленных производств в страны «третьего мира». Эксплуатируемые, особенно, если смотреть в мировом масштабе, а не в рамках отдельных стран, превращаются во все более разнородную массу, которую трудно объединить в единое целое.

В этой ситуации Хардт и Негри предлагают трактовать пролетариат в расширенном смысле — как любой наемный труд (с. 137). Более того, пролетариат они заменяют на «множество», которое объявляют «классовым понятием» и которое, по их замыслу, «дает понятию пролетариата максимально полное определение, поскольку включает в него всех, кто трудится и занят в производстве под властью капитала» (с. 133, 137–138). Этим авторы сразу перечеркивают традиционное марксистское («экономическое») понимание класса — характеризуемое по месту в системе производства. Топ-менеджер и чернорабочий — все наемные работники, но, если следовать определению Ленина, они классово различаются хотя бы по их роли в организации труда и тем более по доле получаемого общественного продукта.

Хардт и Негри предлагают иное, «политическое», определение класса, согласно которому он «выступает как политический концепт в силу того, что является и может быть лишь коллективом, ведущим совместную борьбу» (с. 134). Наемные работники всех мастей объединены авторами в «множество» «потенциально как класс, отвергающий капиталистическую власть» (с. 136–137). Только слово «потенциально» разве означает что-либо другое, чем отсутствие «реального» неприятия, которое последовательно проявляли бы все составляющие «множество» группы? А раз не проявили, то и единый класс, в соответствии с заявленным определением, не составляют. Не говоря уж о том, что «потенциальное» при отсутствии «реального» есть пустая авторская фантазия и ничего больше.

В то же время совместную политическую борьбу ведут не только классы в их традиционном понимании, но и нации, расы, конфессии. Хардт и Негри и их объявляют классами, делая вполне постмодернистский вывод о существовании «потенциально неограниченного числа классов» в обществе, «в фундаменте которого заложены не только экономические противоречия, но и различия в расе, этничности, географии, сексуальных предпочтениях и других параметрах» (с. 133). Классами, получается, можно назвать все что угодно, и в этом случае само понятие класса лишено всякого смысла. И наоборот, целые исторические эпохи лишаются своего классового содержания просто потому, что социальные группы, доселе считавшиеся классами, почти не проявляли себя в политической борьбе.

Можно сделать вывод, что классовый подход в интерпретации Хардта и Негри лишь вносит сумятицу в предмет анализа и, как метод исследования, абсолютно непригоден. Другая ловушка, в которую угодили Хардт и Негри, связана с проблемой государства. Господство любого класса невозможно без государства как аппарата насилия — это один из марксистских постулатов. Но транснациональная буржуазия — правящий класс «Империи» — глобального правительства не создает; более того, согласно неолиберальной идеологии, преодоление корпорациями юрисдикции национальных правительств заставило последние согласиться на демонтаж «государства благосостояния». Государства в такой трактовке оказываются на одной стороне с трудовым населением — такими же жертвами глобализации и одновременно его единственной опорой в противостоянии чрезмерным запросам капитала.

Хардт и Негри подобный подход не приемлют и стремятся доказать, что и в эпоху глобализации «государства сохраняют немалое значение» именно как необходимое условие господства корпораций (с. 201). Объяснить отсутствие глобального правительства авторы пытаются заимствованием у М. Фуко понятий биополитического производства и биовласти, конституирующих новый имперский порядок. В основе этого порядка лежит гегемония нематериального труда — не в количественном, но «в качественном плане», в том смысле, что «нематериальный труд навязывает определенную тенденцию прочим видам труда и обществу в целом» (с. 141). «Нематериальный труд, — пишут Хардт и Негри, — оказался сегодня в положении, которое 150 лет назад занимал промышленный труд, когда на его долю приходилась лишь небольшая часть мирового производства, и он был сосредоточен в ограниченной части мира, но, тем не менее, довлел над всеми другими производственными формами. Точно так же как в пройденной фазе, все формы труда и само общество должны были подвергнуться индустриализации; теперь же труд и общество вынуждены информатизироваться, становиться интеллектуальными, коммуникативными и аффективными» (с. 141).

Материальный и нематериальный труд, по мысли Хардта и Негри, оказывают принципиально различное воздействие на общество. Если промышленная или сельскохозяйственная продукция при капитализме имеет чисто товарное значение (так считают авторы), то идеи, информация, аффекты и все остальное произведенное нематериальным трудом — не только и даже не столько товар, сколько средство манипулирования населением. Нематериальный труд тем самым создает «не просто товары в вещественном смысле, а социальные взаимоотношения и жизненные формы как таковые» (с. 125). Здесь и проявляется биополитический контекст производства, который не только предполагает «создание материальных благ в узко экономическом смысле, но и касается всех граней жизни социума — экономических, культурных, политических, — обеспечивая их последующее воспроизводство» (с. 7). Производство, как не сложно заметить, оказывается еще и механизмом осуществления власти в ее особой форме — биовласти, также выходящей за рамки своей специфической сферы и нацеленной «на производство и воспроизводство всех сторон общественной жизни» (с. 25).

Биополитическое производство и биовласть, согласно Хардту и Негри, и объясняют отсутствие в «Империи» глобального правительства. В нем капитал и не нуждается: будучи владельцем средств биополитического производства и осуществляя функции биовласти, он является своего рода правительством сам для себя. От государства требуется лишь исполнение стандартных функций (охрана порядка и т.п.), которые все сильнее «видоизменяет наступающая глобальная власть, которой они (государства. — С.Е.) служат во все большей мере» (с. 201). Не правда ли, очень похоже на критикуемый авторами тезис о бессилии правительств перед глобализацией? Пусть Хардт и Негри формально не принимают точку зрения оппонентов о смерти государства в нынешнюю эпоху, но вслед за ними они говорят о потере его значения, о подчинении навязываемой корпорациями воле. Получился своего рода «теоретический бумеранг»: сами того не желая и не осознавая, Хардт и Негри воспроизвели в терминах «Империи» практически ту же самую теорию о государствах-жертвах, базирующуюся на давно устаревшем либеральном представлении о государстве как надклассовом институте.

Наконец, центральная идея книги — проект демократии множества, то есть подлинной демократии, в отличие от фальшивой буржуазной, — таким же парадоксальным образом смыкается с псевдонаучной апологетикой капиталистического мирового порядка. Предпосылка для этого проекта заключена опять же в самой гегемонии нематериального труда, в созданных им сетях производства. Сетевое устройство открывает возможность для настоящего самовыражения людей, для партнерства и самоуправления, и этим делает всякую власть не нужной. Снова ничего нового — подобные идеи популярны сегодня среди «леваков» и, как несложно заметить, близки по смыслу многочисленным (отнюдь не левого толка) теориям постиндустриального общества. Различие состоит лишь в следующем: «постиндустриалисты» считают, что типичные для капитализма антагонизмы преодолены самим выходом за рамки индустриального общества, а их непримиримые оппоненты (Хардт и Негри в том числе) настаивают на упразднении власти капитала. Но так ли это принципиально? Будущее свободное общество в любом случае уже почти создано капитализмом, равно как и субъекты революционного процесса (все те же сети, которые есть завершение эволюции революционных форм в сторону полицентричности и, следовательно, наибольшей демократичности организации (с. 79–80)). Дело за малым: по-бакунински пойти и позвать на бунт.

Суммируя приведенные примеры, получаем удивительную картину. Обновление марксизма, представленное в работе Хардтом и Негри, свелось к заимствованиям из противостоящих ему теорий. Возникает вопрос: может быть, единственный путь приспособления марксизма к требованиям современности как раз и заключается в разрушении собственно марксистского теоретического фундамента? Может быть, существуют более адекватные сегодняшнему дню подходы, которые и надо брать на вооружение?

На самом деле, все наоборот: от истины далеки понятия и теории, активно используемые Хардтом и Негри. Возьмем основополагающие для концептов « Империи» и « Множества…» представления о гегемонии нематериального труда, биополитическом производстве и биовласти. Во-первых, совершенно напрасно авторы ищут биополитический контекст только в нынешних условиях производства. В прежние эпохи значение труда тоже не было исключительно экономическим. Производство направлено на удовлетворение человеческих потребностей, но и оно же само эти потребности и формирует. В производстве содержится источник общественных изменений — это исходное положение исторического материализма. И в этом смысле во все времена труд производил не только общественно полезные продукты, но также личности людей и их отношения между собой. Но раз производство всегда было «биополитическим», то в слове «биополитический» нет никакой надобности.

Во-вторых, саму роль «нематериального труда» в мировом масштабе Хардт и Негри сильно преувеличивают. Они уверяют, что «такова конечная роль гегемонистской формы производства — изменить все общество по своему образу и подобию» (с. 148). Вывод оптимистический, но безосновательный. Именно благодаря новым технологиям корпорации передают ряд производственных операций, прежде выполнявшихся на крупных заводах, маленьким технически отсталым мастерским, переносят производства в страны с квалифицированной дешевой рабочей силой. Низкая производительность труда окупается благодаря резкому сокращению затрат на организацию рабочих мест и заработную плату. Об этом часто пишут в современной социологической литературе (странно, что все это прошло мимо Хардта и Негри) [см., напр.: Кляйн 2003]. Передовые образцы труда нужны лишь для более широкого применения его отсталых форм. Какое же тут изменение «по образу и подобию»?

Но если биополитическое производство, опирающееся на мнимую гегемонию нематериального труда, — миф, то и биовласть, выводимая из них, лишена научного смысла. Сама идея биовласти подразумевает, что транснациональная буржуазия формирует мировой («имперский») порядок самостоятельно, минуя государства. Правительствам — всем без исключения — остается лишь постфактум легитимировать его и охранять, то есть выполнять полицейские функции. Но так ли это? Согласно Хардту и Негри, натовские операции против Югославии, Афганистана или Ирака — это те самые «полицейские операции», примеры того, что «всемирная война содержит все меньше отличий от глобальной акции по поддержанию общественного порядка» (с. 32). Странное дело: если там порядок только нарушен, то кем и когда он был установлен? В действительности до сих пор вооруженные силы НАТО применялись именно для учреждения нового порядка — для распространения правил «вашингтонского консенсуса» на новые территории. Вопреки всем представлениям о биовласти, не корпорации создают новый мир, а государства, выражающие интересы корпораций. И это совсем не «право полиции», а вполне заурядное вторжение одних государств («первого мира» и их сателлитов) в частные дела других.

В противоположность попыткам Хардта и Негри уверить читателей в том, что «империализм ушел в прошлое» [Хардт, Негри 2004: 13] (это исходный пункт их рассуждений о возникновении принципиально новой «имперской» парадигмы власти), мы во всех этих случаях наблюдаем, по выражению Дж. Фостера, «неприкрытый империализм», почти идентичный империалистической практике столетней давности [Фостер 2005]. «Третий мир», вместе с примкнувшим к нему бывшим «вторым», превратился в экономический и политический придаток (фактически колонию при декоративном суверенитете) «первого мира». Здесь и кроется основополагающая ошибка Хардта и Негри. Признавая иерархию между Севером и Югом, авторы « Империи» и « Множества…» под тем предлогом, что «эти зоны сами по себе уже неоднородны» и «возникающие иерархии и противоречия гораздо сложнее» (c. 203), игнорируют ее, когда доходит до преобразования фактов в теорию. Абсолютно логично: если те или иные явления слишком сложны для осмысления, их остается только не замечать.

В результате, Хардт и Негри обошли стороной все более популярные в науке теории, делающие проблему «Север — Юг» основой анализа. В соответствии с концепциями зависимого развития и мир-системного анализа развитие одних регионов («центра») капиталистической системы достигается за счет эксплуатации других, более обширных («периферии»). Экономическая мощь Севера имела своим следствием «недоразвитость» «третьего мира», провал его надежд на модернизацию, а дележ между буржуазией и трудящимися западных стран прибыли, выкачиваемой из стран Юга, — феномен «государства благосостояния». Демонтаж «государства благосостояния» в результате неолиберальных контрреформ означает изменение пропорций этого дележа в пользу буржуазии, но не отмену его.

На этом основании современный историк и философ Ю. Семенов определил «центр» и «периферию» как глобальные классы формирующегося глобального классового общества. Наднациональные классовые отношения, исходя из подхода Семенова, надстраиваются над старыми внутринациональными, но не упраздняют их [Семенов 2003: 510–513, 613–617; см. также: http://scepsis.ru/library/id_594.html]. Классовый подход, таким образом, может быть успешно применен к глобализации, но только если проводить межклассовую границу иначе, нежели это делают Хардт и Негри. Но раз одна привилегированная часть «множества» живет за счет другой, то трудящиеся, вопреки мнению авторов, не едины «в своей способности к сопротивлению капиталистическому доминированию» (с. 137), и «проект множества» — главная идея работы — остается химерой.

Участие западного так называемого среднего класса в антиглобалистских акциях (принятое Хардтом и Негри за «потенциальное» отвержение капитализма) — лишь одна сторона медали, следствие его классово-подчиненного положения внутри своих стран. А другая сторона — активная поддержка все тем же средним классом крайне правых политиков — Бьюкенена, Ле Пена, Хайдера и им подобных. Здесь также действует классовая логика, но только глобально-классовая, заставляющая наиболее многочисленную и уязвимую часть глобальных эксплуататоров искать у власти защиты от посягательств на их привилегированное положение со стороны выходцев из бедных стран.

До всего этого Хардт и Негри не додумались и поэтому не приблизились хоть сколько-нибудь к истине. Это не помешало их работам стать культовыми в «левацкой» среде. Однако здесь на ум приходит библейская заповедь «не сотвори себе кумира». «Леваки» (не все, но немалая их часть) явно ошибочно выбрали себе предмет поклонения, чем лишний раз продемонстрировали невысокий уровень теоретической грамотности. Им невдомек, что труд их идолов есть лишь простая компиляция теорий, которые защищают существующий порядок и с которыми «левые», казалось бы (или, казалось бы «левые», как правильнее?), должны бороться. А вот апологеты капитализма должны быть довольны. Когда на твою мельницу неожиданно начинают лить воду те, кто позиционирует себя в качестве непримиримых оппонентов, — чем не повод для радости?

Кляйн Н. 2003. No Logo. Люди против брэндов. М.: Добрая книга.

Семенов Ю.И. 2003. Философия истории. М.: Современные тетради.

Семенов Ю.И. Современный мир и основные тенденции его развития: http://scepsis.ru/library/id_594.html

Фостер Дж.Б. 2005. Неприкрытый империализм: http://scepsis.ru/library/id_700.html

Хардт М., Негри А. 2004. Империя. М.: Праксис.

Сергей Ермолаев

Архив журнала
№22, 2008№21, 2008№20, 2008№18, 2007№16, 2007
Поддержите нас
Журналы клуба