Самое невыносимое, самое надсадное, что мне приходилось делать в жизни, это писать об ушедшем друге. На похоронах, когда ты пришёл выполнить последнее, что требует от человека дружба — ты не один: ты вместе с другими скорбящими. Да и родные ушедшего — они тоже ведь там, рядом, и их страдание больше твоего. Впрочем, каждое страдание индивидуально и не поддаётся сравнению, и гамлетовское «сорок тысяч братьев, свою любовь слагая, мой итог набрать бы не могли» — это условная «арифметика», призванная, скорее, показать невозможность такой калькуляции в принципе. Но вот проходит время, и ты остаёшься один на один с пустотой, оставленной тебе уходом друга, осознаёшь её. А потом решаешься написать о друге, и это невыносимое, надсадное дело поглощает тебя, изводит, мучает. Зачем это тогда делать? Затем, видимо, что человеческая память хранит ушедшего, не даёт ему уйти окончательно. Там, в воспоминаниях — человек жив. И это желание хоть на время оживить друга — оно заставляет делать тебя невыносимое: писать о нём.