В дневных сумерках наглухо задёрнутых штор, в прочной тишине, которая напрочь заслоняла звуки летнего приморского города, в воздухе, густом и страшном, что-то тихо и назойливо пульсировало, нагло беззвучно стучало, мешало ей исчезнуть. Она подняла голову, чтобы поправить прядь волос — и замерла. Зеркало было занавешено тяжёлым тёмным покрывалом. Угол комнаты за комодом, там, где штора отставала от рамы окна, горел горячим огнём, который тоже пульсировал, наливался белым, почти синим светом, затем слабел до оранжевого: это где-то над крышами к морю шли облака. Пульсировало же, мешало ей забыться, забыть себя, забыть кто она, а главное, что случилось, её сердце. Оно шло, как идут часы в дальней забытой комнате, в комнате, в которую никто не заходит, которая пахнет тёплой пылью, старыми газетами и немного — духами, которых давно нет в продаже.