***

 

Уже забили петуха,

уже повесился Иуда…

А все-таки, случится чудо,

хоть и не верится пока.

 

Мы спрятались в своих домах.

Нас запирает осторожность,

и меч безумства убран в ножны,

и сторожит, как цербер, страх.

 

А говорят, пришла весна,

да это попросту издевка!

Какая подлая уловка,

какая яркая блесна!

 

На самом деле, свет убит…

Наш свет в пещере замурован,

привален камень. Промыслово

на нас взирает злобный быт.

 

Надежда — словно решето,

все в пустоту из ниоткуда…

Но все равно: случится чудо

внезапно, просто. Ни за что.

 

 

Час девятый

 

В камне вылитые дни

обогнать себя спешат.

От осанны до «распни»

расстояние — душа.

 

Раскалится пьедестал,

переменится народ.

За спиною у Христа —

мается Искариот, —

 

— Он прощупал эти дни,

он учуял: дело — швах.

От осанны до петли

расстояние — душа.

 

А Петра задавит страх

в этой адовой ночи…

Задушите петуха,

как же громко он кричит!

 

Тьму разлили, и фонит

обезумевший злодей.

От «лама́ савахфани́»

не укроешься нигде.

 

Вместо неба — черный смог.

Кто же правит в этот час,

раз оставил Бога — Бог,

и Господь покинул нас?

 

Час девятый, перестань!

Это уксус, не вино…

От осанны до креста

человечество одно.

 

 

Часы

 

Старинные часы всегда стоят…

И пляшет свет, и сонно липнут тени.

А люди, опускаясь на колени,

из года в год наверх бросают взгляд —

такой обряд, хотя часы стоят.

 

Они вне расписания и дат.

А время, их покинув, мимо-ходит,

и тянет за незримые поводья,

и манит… но, как преданный солдат,

не покидая пост, часы стоят.

 

Мерцает свечек призрачный отряд.

Людей сменяют люди, а хоралы —

ночные скрипы. Исправляют нравы

и портят нравы сотни лет подряд.

Но на своем по-прежнему стоят

 

часы. Когда мы явимся на суд

и все пройдем под ними вереницей,

то время предпочтет остановиться,

чтоб не считать столетьями минут,

и все застынет.

А часы пойдут.

 

 

Подкинутые

 

Свернувшись в позу эмбриона,

мы ждем, мы терпеливо ждем:

вот примет роды дом казенный,

вот нас оставят под дождем.

 

Пеленки под собой марая,

беззвучным криком заходясь,

лежим, подкинутые раю,

лицом к двери, ногами в грязь.

 

А кто-то что-то тащит дальше

и грубо ходит по ногам,

но всякий мимо проходящий

надежду оставляет нам.

 

А те, которые — да в двери,

а те, которых пустят в рай,

нам говорят: здесь всем — по вере,

марай пеленки — не марай.

 

И нас никто не подбирает,

мы ни туда и ни сюда,

мы не доношены для рая,

мы и для ада — ерунда.

 

Но из дверей выходит некто

и нас находит на крыльце,

и поцелуем ставит метку

на каждом вымокшем лице,

 

и лба коснувшись, смотрит нежно,

стоит печально под дождем…

Но мы упрямо-безутешны

и этот взгляд не узнаем.

 

 

***

 

Подоконник, книжка, чашка.

К мерзлому окну

тонкой блеклой промокашкой

зимний свет прильнул.

 

А за шторкою дремотной

день уже остыл.

Тянут время неохотно

старые часы

 

и немодным циферблатом

смотрят мне в глаза:

ты-то, ты-то вино-вата,

так-таки и знай.

 

Любопытная, рябина

тычется в окно.

Клин не выбиваю клином,

так что все равно.

 

Но глядят друг в друга окна,

дотемна близки…

День твой был сегодня соткан

из моей тоски.

 

 

***

 

Затянулся этот день,

затянул в слепые лужи.

Складки на земле утюжит

вечер — скучный телепень.

Мир внутри и мир снаружи

чаще сходятся теперь.

 

Завтра, угадаю — снег,

белым тестом все слепляя,

ноты, провода, сараи,

щелки между сонных век,

край вселенной с дома краем,

— снова выпадет — навек.

 

Все мы, знаешь, за окном,

кто внутри, а кто на ветке,

и у нас теперь не редки

снега ком и в горле ком…

От всего дают таблетки

в мире белом и простом.

 

Залетев в свое гнездо,

и укрывшись с головою,

слушаем, как ветер воет:

ми-ре-соль… соль-ля-си-до…

И живущая с живою

на два такта — заодно.

 

 

Галина Маркус родилась в Москве. Поэт, прозаик, член Московского отделения Союза Писателей России с 2012 г. Автор нескольких романов, повестей, рассказов.