Рисунок Геннадия Карабинского

 

 

Дом

 

У Насти был дом. Двухэтажный, с большими окнами. На втором этаже располагались спальни, гостевая и хозяйская. На первом — большая гостиная: диван в скандинавском стиле, журнальный столик — куб, зеркало в полный рост, фикусы бенджамина и длинный Икеевкий светильник, распространяющий вечерами уютный свет. На первом этаже была ванная с джакузи, лежа в которой Настя любила пить вино и смотреть в окно от потолка до пола. Там, за стеклом, зеленел лес, и гуляли олени, тонконогие, пушистые, с кружевными рогами и влажно-пугливыми взглядами.

Все это рассказывала мне случайная знакомая на автостанции, где мы ждали междугородний автобус. Я ехала к родителям, в Венев. Она — куда-то то ли в Серпухов, то ли Коломну. Мы сидели в зале ожидания на металлической лавке. Я, желая скоротать время, первая заговорила с ней. А у меня талант нечаянно задавать такие вопросы, на которые незнакомый человек вываливает на меня сокровенное.

У нее был муж. И подруга с десятого класса. И вот, оказалось, подруга самым бессовестным образом домогается мужа, пишет сообщения, шлет фотки или приходит, когда Насти нет дома, сидит подолгу, а перед уходом целует в губы, делая вид, что по-дружески. Она и сейчас была у них. Так написал Насте муж, который страдал от харассмента, но стеснялся выгнать женщину из квартиры. Ситуация Настю злила: руки мяли обертку от шоколадки, губы скалились, полные щеки вздрагивали и пылало лицо.

— Хорошо, что у меня есть дом, — она тяжело дышала. — Он меня успокаивает. Лягу в джакузи, и все станет хорошо. Олени придут. У них, кстати, недавно родились оленята. Прямо под окнами щиплют травку.

Я оглянулась на маленькое окно автостанции. С серого московского неба мягкими ошметками падал снег. Было только начало марта. По спине побежал неприятный холодок.

— Как же я люблю свой дом, — продолжала Настя, мечтательно глядя на низкий автовокзальный потолок. — Тут все для меня. Мебель, цвета интерьера. В холодильнике еда, которую я люблю. Она сама появляется, представляешь? А знаешь, какой у меня холодильник? Двухкамерный ноуфрост. Но главное в другом. Слышишь! — она подняла палец и прислушалась. — Из подвала крики!

Я сглотнула вязкую слюну. Лучше подыгрывать, как-то инстинктивно поняла я.

— Нет, не слышу.

— Ничего, сейчас будет громче. Я спущусь и убью ее. Может, быстро, но, скорее всего, медленно.

Настя посмотрела на меня просветленным взглядом сумасшедшей, уверенной в своей правоте.

— Фуууух! — она откинулась и как-то размякла. — Как же это помогает. Обожаю свой дом. Он идеален! Здесь все под рукой…

Лицо ее расслабилось, перестали дергаться скулы.

— Извини, но…— любопытство боролось во мне со здравым смыслом. — Можно, я уточню? Ты только что убила в своем воображении подругу?

— Нет, зачем. Она не заслужила быстрой смерти. Я только вогнала ей под ногти пару гвоздей.

— А ты продумываешь все в деталях, — восхитилась я, стараясь звучать не слишком фальшиво.

— Да. В доме я знаю каждую мелочь, даже сколько дырок в джакузи. Посчитала однажды.

— А бывает, что ты … убиваешь?

— О да!

— И куда деваешь трупы?

— Дом сам как-то решает. Я же говорю, он идеален.

Мы сидели в молчании. Я пыталась соединить в уме миловидную полную девушку и ее … дом. Когда она рассказывала о нем, во взгляде загоралось безумие, которое и заполняло диссонанс между тем, как она выглядела и что говорила.

— Ты, наверное, думаешь, что я сумасшедшая? — догадалась она. — А это всего лишь способ контроля. Мы же все в глубине души считаем себя лучше других. Вот я придумала себе дом. Это дает мне ощущение власти. Помогает. И ничего плохого я никому не делаю.

Она не так уж и безумна, поняла я, и в чем-то даже права. Я и сама замечаю тонкий и обольстительный привкус гордости в своих суждениях. Приятно думать, что хотя бы в чем-то превосходишь других: в уме, таланте, проницательности или каком-то тайном, недоступном другим знании о мире. И даже если очевидных поводов для этого нет, воображение всегда готово их придумать.

— Это отец виноват, — продолжила объяснять себя Настя. — Он меня всю жизнь ни во что не ставит. Все решает приказом и криками. А еще он любит лес. А я лес ненавижу.

— Твой дом стоит в лесу.

— Да, это странно… Об этом я подумаю. Так вот, отец как-то собрался всей семьей за грибами, а я хотела остаться дома. Просто умоляла его. Он взял меня за шею и затолкал в машину. Так у меня появился дом.

— Ты убила там своего отца?

— Зачем? Он до сих пор там. В подвале. У меня много кто заперт. Знаешь, какое наслаждение резать ему кожу скальпелем, когда он отчитывает меня или учит жизни?

— А представь, что ты после смерти попадешь в свой дом. Только уже не будет реальности, в которую можно вернуться. Ты и дом.

— Я мечтаю навсегда остаться в своем доме, — с тихой грустью произнесла она.

В этот момент на меня пахнуло таким ларсфонтриеровским адом, что я буквально увидела, как Джек взбирается по кроваво­­-красной стене, пытаясь выбраться из бездны.

— О! Мой автобус, — Настя вскочила, стала вытаскивать из-под лавки багаж. — Ты мне понравилась. Приглашу тебя в дом в качестве гостя. Будем болтать, пить вино.

— Спасибо. Я польщена.

— Но попозже, ладно? — спросила она, будто ее приглашение было реальным. — Надо разобраться там с одной шлюхой.

Оставшись одна, я еще долго не могла выбраться из оцепенения, в которое погрузил меня разговор. Я представляла, что тоже сижу у кого-то в воображаемом подвале, и этот кто-то делает со мной все, что заблагорассудится ему. Именно поэтому временами на меня находит тоска, от которой некуда деться, и кажется, что попала в ловушку, которую принято называть «жизнь».

Рисунок Геннадия Карабинского

 

 

 

Старая кожа

Я болела коронавирусом в легкой форме: два дня температуры, ломота в суставах и надолго пропавшее обоняние. Когда отключились запахи, я слегка потерялась. Ощущение было такое, будто ткань бытия лишилась некоторых нитей основы. Я не знала, как теперь ориентироваться, например, понимать, что котлеты прожарились, а не подгорели, что испортился рыбный салат, а кот снова сходил в ванной на коврик. Мои дети — я обожала нюхать их макушки — вдруг стали не совсем мои. Кофе превратился в горькую воду. Из выпечки украли самое вкусное — аромат. Пропал повод не любить копченую рыбу.

Но с онтологической точки зрения это был интересный опыт — я осознала, что многое не могу воспринять. Вот, например, запах жареной курицы — я помню, что он должен быть, но его нет. Или духи за пятнадцать тысяч, которые лишились смысла. Значит и до пропажи обоняния не все из реальности было мне доступно. Конечно, я понимала, что не слышу ультразвуков или не вижу инфраизлучения, но теперь я прочувствовала, что огромная часть мира скрыта от меня в «слепой» зоне, а я воспринимаю мир сквозь узкую щелочку своих чувств.

 

А еще болезнь повлияла на мою способность мыслить. Музыка, например, временами превращалась в какофонию беспорядочно сваленных звуков. Из сериалов пропадал сюжет, и сцены становились не связанными друг с другом. Барахлил внутренний интерпретатор, призванный объяснять и увязывать события причинно-следственным смыслом. Я испугалась, что эта тупость и разрозненность, разъятость явлений останется навсегда. Но моя свекровь, врач по образованию, сказала, что это следствия нарушения нейронных связей. Для их восстановления мозг надо тренировать, решать задачи и разгадывать кроссворды.

Я стала решать и разгадывать. Мир медленно и неуклонно прояснялся. Но он был другим, немного смещенным, покосившимся. И даже через два месяца после выздоровления я все еще не могла определить, в чем именно выражается неправильность нового мира.

Как-то я ходила по торговому центру «Принц плаза». Забрела в старый маленький магазин: сумки, клатчи, рюкзаки, нестройные ряды чемоданов. Удивительным было то, что воздух в магазине пах. Это был первый запах после болезни. Я несколько секунд с наслаждением внюхивалась. Он напоминал старую бабушкину сумку, которую давно не доставали с антресолей. Не знаю, может, этот тот самый нафталин, о котором пишут в книжках. Я мысленно назвала его «запах старой кожи», он показался волшебным, как запах сундука со сказками или шагреневой кожи.

На следующий день я завтракала омлетом. Откусив кусочек, я не поверила своим ноздрям, он пах старой кожей. Запах этот ощущался во рту, и от этого в нем появлялась дополнительная едкая нотка. Я удивилась, но заставила себя съесть.

Когда я тем же утром шла к метро, встретила женщину, которая несла за собой шлейф запаха старой кожи. Я даже оглянулась. Как это понимать? Сначала омлет, потом женщина. Что это значит?

В тот день на работе я не раз сталкивалась с запахом в разных местах: в бухгалтерии, в дальней переговорке, причем так пахло только кресло в дальнем углу, в туалете — в третьей кабинке от входа, в кабинете моей начальницы. Каждый раз уловив запах, я озадаченно озиралась, пытаясь понять, что это значит. Будто кто-то подшучивал надо мной.

Через несколько дней я вывела логическое объяснение. Если говорить о еде — то так пахла исключительно белковая пища. Если о людях — то это были женщины, обычно в возрасте за сорок, имевшие несколько замшелый вкус в одежде и при этом облеченные властью. Может быть их тело вырабатывало какой-то властный гормон? Но почему другие не замечали? Я специально водила мою подругу Светку нюхать главного бухгалтера.

— Ну, почувствовала? — спросила я, когда мы вышли в сумрачный офисный коридор из кабинета бухгалтерии.

— Ничего особенного. Парфюм. Кажется, «Экстаз», Нина Риччи.

— А запах старой кожи?

— Да не такая уж она старая. Сорок пять лет.

В этот момент от самой Светки пахнуло старой кожей. Я настороженно посмотрела на нее и решила ничего не говорить.

Вообще, запах стал расширяться. Старой кожей пахла уже не только белковая еда, но и гречка, рис, пшенная каша. Самое обидное, что когда мы с друзьями отправились на пикник, шашлык буквально смердел старой кожей. Я же так люблю шашлык! Но, пришлось отказаться. Я даже подумала, что придется стать фрукторианкой, есть одни фрукты и овощи, которые не воняли, если не считать эти длинные дешевые огурцы, запаянные в полиэтилене.

Я даже не представляла, что основное удовлетворение в жизни мы получаем от еды. И если вдруг оно пропадает, жизнь становится безрадостной и лишенной смысла. Чтобы меня порадовать, муж заказал суши. Раньше это была моя любимая еда. Но теперь они казались отвратительно несъедобны. Соевый соус пах как концентрированный ацетон, нанесенный на старую кожу.

— Это ухряп, — сказал муж.

— Что еще за ухряп?

— У Пелевина есть такой рассказ. Там мужику везде мерещится ухряп, а потом оказывается, что мужик умер. Кстати, неспособность получать удовольствие от еды — первый признак старческой деменции.

— Спасибо. Ты меня успокоил.

Расстроенная, я заперлась в комнате и бездумно смотрела в ютубе ролики Камеди Клаб. В моменты депрессии они почему-то мне помогают. Потом я задремала, в смартфоне сама собой началась какая-то лекция. Я проснулась на том моменте, когда полная и жизнерадостная лекторша говорила:

— Баба Яга в русских сказках всегда говорит: «Чую, человеческим духом пахнет». Что это значит? Чем пахнет человеческий дух? Наши предки считали, что для духов умерших живые люди смердят. На современном языке это означает — воняют.

Я села в кровати. По спине прошел отвратительный холодок. Что, если я умерла во время коронавируса, но забыла об этом и думаю, что жива? Вдруг я — дух? Но со мной разговаривает муж, дети, коллеги на работе. А может они тоже мертвы? И вокруг — мир духов?

Тем вечером, приняв душ, я мазала лицо кремом. Руки как-то необычно пахли. Я обнюхала пальцы, запястья, локти, волосы — все пропиталось запахом старой кожи. Я воняла человеческим духом, а обоняние мое работало, как у мертвеца. Сев на край ванной, я выплакалась, а потом пошла спать. А через несколько дней я привыкла. Да, вся еда казалась невкусной, но зато я похудела до пятидесяти двух килограммов. Да, я перестала встречаться с людьми, и из жизнерадостного человека превратилась в социопата, зато я наконец-то перебрала в доме все антресоли и шкафы.

Спасло меня то, что подобная проблема, оказалось, была у многих. Одна коллега на работе поделилась, что ей везде мерещится запах жаренных баклажанов. А какая-то ее знакомая с ума сходит от того, что собственный пот воняет уксусом, и ей приходится принимать душ чуть ли не каждые пол часа. Я нашла в интернете несколько статей — некоторым мерещилась вонь тухлого мяса. Вот кому, наверное, тяжело жить.

На днях я снова оказалась в ТЦ «Принц Плаза». Увидела магазинчик с сумками и зашла, чтобы сравнить свой ухряп с оригинальным запахом старой кожи. Я обошла по кругу магазин, напряженно принюхиваясь. Обычный освежитель воздуха и дешевый парфюм продавщицы. Она посмотрела на меня густо подведенными глазами и спросила:

— Могу я вам чем-то помочь?

— Нет, спасибо. Вы уже помогли, — и вышла из магазина, счастливая. Вдохнув полной грудью кондиционированный воздух торгового центра, я услышала все многообразие запахов: аромат кофе, ванильные булочки, парфюмерное благоухание «Иль де боте». Пыль, люди, пространство — все хлынуло на меня, заиграло. Я была счастлива. Запахи теснились во мне, казались ярче, новей чем когда бы то ни было вообще. Неприятная галлюцинация кончилась. И вернулась приятная. Я, как Василиса Премудрая, скинула свою лягушачью старую кожу. Должно быть, магазинчик действительно был волшебным.

Запах старой кожи, кстати, до конца не исчез, но перестал быть навязчивым. Я снова с аппетитом ела. И даже набрала обратно, приобретя свой привычный вес.

Все это я записала, чтобы напоминать время от времени самой себе, я — это не то, что я ощущаю. Я — сама способность что-либо ощущать. Ведь всего один навязчивый запах может изменить до неузнаваемости мир. И значит все, что мы о нем знаем, сплетено из наших привычек и особенностей. Что там, за этим ковром обыденности? Неизвестность.

Мария Косовская — прозаик, сценарист. Живет в Москве. Автор повести «Козлиха», издательство «Формаслов» (2020). Соавтор (автор текста) детской книги «Приключения Тима в мире бактерий», издательство CLEVER (2018). Победитель литературного конкурса им. Сергеева-Ценского в номинации «Проза» за рассказ «Сундук» (2020) и дипломант ХVII Международного Волошинского конкурса в номинации «Проза» за рассказ «Барби» (2019). Публикации в журналах «Литературная учеба», «Волга», «Сибирские огни», «Гостиный двор», «Бельские просторы», «Знамя» и других.