В целостную историософско-историческую систему ранних славянофилов входят как собственно историософская и историческая концепции, так и культурологические, социально-философские, политологические построения, являющиеся основой для них. Все эти структурные компоненты славянофильского идейного комплекса и будут рассматриваться в данной статье.

Исследование историософии славянофильства является актуальным по трем принципиально различным соображениям. Во-первых, в наше время вызывает большой общественный интерес и большие споры проблема принадлежности России к странам восточной или западной цивилизации или к особой цивилизации, сочетающей в себе черты той и другой, проблема взаимоотношений русской и европейской культур. Славянофилы дают свои ответы на все эти вопросы. Во-вторых, в настоящее время продолжается спор сторонников линейно-универсалистского и локально-дискретного подходов и идет поиск решения проблемы методологических основ исторической науки. Славянофилы очень много занимались проблемой типологии цивилизаций; историософия славянофильства сочетает представления о различных типах цивилизаций и об этапах единой всемирной истории. В-третьих, современная эпоха – время диалога и взаимодействия различных культур и цивилизаций. Следовательно, есть потребность в теоретическом анализе межкультурного влияния, моделировании факторов, механизмов и последствий такого влияния. Всеми этими вопросами занимались славянофилы.

Цель данной статьи – доказать, что историософские построения славянофилов, созданные в середине XIX века и часто характеризуемые как консервативные и ретроспективные, содержат размышления на темы, волнующие современную отечественную и мировую социально-философскую мысль, и сами высказываемые славянофилами идеи во многом перекликаются с современными аналогами.

Задачи, стоящие перед статьей, следующие: 1) проанализировать целостную историософско-историческую систему ранних славянофилов; 2) рассмотреть роль А.С.Хомякова, И.В.Киреевского, К.С.Аксакова в формировании отдельных ее компонентов; 3) показать соответствие вопросов, поднимаемых славянофилами, проблемам современной историософии, культурологии, социальной философии и политологии.

Как известно, славянофилы создали целостную самобытную историософско-историческую систему. Фундаментом этой системы стала философско-историческая концепция А.С.Хомякова. Историософия Хомякова была второй философско-исторической концепцией, родиной которой является Россия (автором первой был Чаадаев). Создавая ее, Хомяков давал свой отклик на идеи немецких философов XIX века: Шеллинга, Гегеля, Шлегеля.

Хомяков в своих «Записках о всемирной истории» (или «Семирамиде») выдвигает два основополагающих положения методологии истории. Первое из них сводится к тому, что предметом истории является все человечество, а ее действующими лицами – отдельные человеческие общности[1] (цивилизации, говоря общепринятым сегодня термином). Это утверждение очень актуально в наши дни продолжающегося поиска методологической базы истории.

Линейно-универсалистский подход утверждает единство человечества и как предмета, и как деятеля истории. Согласно ему все человечество последовательно проходит в своем развитии через первобытнообщинную, рабовладельческую, феодальную, капиталистическую и коммунистическую формации или доиндустриальную, индустриальную и постиндустриальную стадии. При таком взгляде на историю практически стирается все индивидуальное своеобразие отдельных человеческих общностей. Остается возможным говорить лишь о передовых и отсталых странах и народах.

Цивилизационный подход в том виде, в котором он занимает прочные позиции на Западе, и в постсоветский период активно пропагандируется в качестве альтернативы формационному в отечественной науке (локально-дискретный), в целом следует традиции, заложенной Данилевским и Леонтьевым и развитой впоследствии Шпенглером и Тойнби. В этой традиции деятелями всемирной истории признаются последовательно сменяющие друг друга цивилизации, созданные отдельными народами или отдельными группами народов и развивающиеся независимо друг от друга, хотя и по общим для всех их законам развития. Предмет всемирной истории в этом случае сводится к совокупности историй отдельных цивилизаций. При таком подходе исчезает из виду человечество как единое целое и его историческая судьба. Таким образом, в ходе критического анализа нельзя не прийти к выводу, что обе рассмотренные парадигмы не могут быть признаны удовлетворительными.

Думается, плодотворным может быть лишь подход, утверждающий единство исторической судьбы человечества, имеющего общее происхождение, и одновременно признающий, что история движется благодаря существованию самобытных цивилизаций. Историософия Хомякова является именно таковой.

Второе главное положение хомяковской историософии касается вопроса, являющегося предметом оживленных дискуссий в наше время, – о субъектах истории. На этот вопрос, как известно, возможно два ответа – субъектами являются либо выдающиеся личности, либо человеческие общности. В случае признания общностей субъектами истории историософ сталкивается с проблемой критериев их выделения. Таковыми могут быть как географический принцип, так и антропогенные факторы (расовая принадлежность, социальные факторы). В свою очередь в роли социальных факторов могут выступать как материальные (экономические, политические), так и духовные (культура и религия).

Понимание истории как описания деяний героев, царей и полководцев доминировало в российской и мировой историографии на протяжении веков. В связи с тенденцией возрождения традиций дореволюционной историографии существует заметное число сторонников такого подхода и в современной российской исторической науке. Идеи решающего влияния природно-климатических факторов на историю отчетливо высказывались еще в эпоху французского Просвещения, в частности в работах Монтескье. Значительную роль географического фактора подчеркивал Ключевский. Яркими представителями направления географического детерминизма в России были евразийцы. Их идеи сейчас очень популярны и активно развиваются в нашей стране. Концепция Гумилева, которую можно охарактеризовать как более широко понимаемый природный детерминизм, представлена в настоящее время целой научной школой.

Остается еще возможность признать субъектами истории народы и группы народов («племена»). Долгое время считалось, что народы и племена можно классифицировать по расам, так как принадлежность к одной и той же расе свидетельствует об общности их генетического происхождения. Многие учебники и серьезные научные труды по истории дореволюционного периода начинались с таблиц распределения народов по расам. Современная наука установила, что расовая принадлежность отражает географическую среду (влияние природных и климатических факторов) обитания того или иного народа, а не его генетическое происхождение. Народы одной расы могут принадлежать к самым разным группам и семьям, а народы одной группы или семьи – к разным расам. Родство народов можно установить по родству их языков – утверждение, общепризнанное в современном научном мире. Сейчас распределение народов по языковым семьям и группам – основной способ их классификации.

В науке часто очень тесно связывают народы с политическими и экономическими общностями, которые и провозглашаются деятелями истории. В частности, складывание наций ставится в прямую и непосредственную связь с образованием национальных государств. Утверждается, что нации как высшие формы этнических общностей формируются лишь в эпоху капитализма. Переходу же к капитализму предшествует складывание единого национального рынка, что возможно лишь после создания единого государства.

Считающие деятелями истории народы как человеческие общности, выделяемые по критерию единства языка и культуры, возражают на эти аргументы следующим образом. На всем протяжении истории государства сменяли друг друга, постоянно изменялись их границы. Множеству случаев образования нескольких государств на территории расселения одного народа можно противопоставить не меньшее количество многонациональных государств. Таким образом этнические общности являются гораздо более устойчивыми, чем политические и экономические. Эта удивительная устойчивость обусловлена уникальностью и неповторимостью языка и культуры каждого народа.

Все эти точки зрения, противоборствующие в наши дни, существовали и во времена славянофилов. Хомяков последовательно рассматривает их. Прежде всего он категорически отвергает провозглашение субъектами истории великих личностей, говоря, что «бессильна самая сильная личность... против логической строгости исторических начал». Затем он отмечает, что «зависимость истории от факторов природно-климатических весьма относительна и все время уменьшается». Таким образом деятелями истории являются народы.

Существуют три возможных способа классификации народов: по племенам, по государствам и по верам. Разделение народов по государствам – не главный способ классификации для Хомякова, так как «деление по условным границам обществ изменяется беспрестанно»[2]. Деление по племенам – также не главное. На ход истории влияет не научно доказанное родство народов, которое может ими и не осознаваться, а именно близость народов, осознаваемая ими самими. Таковым является не столько этническое родство, сколько духовная близость, близость культур. В основе своеобразия культуры каждого народа лежит его умственный строй (менталитет, как сказали бы мы сейчас), определяемый народным характером и верой народа. «Какова вера народа, таково его просвещение»[3]. Следовательно, духовная близость народов определяется общностью их веры.

Понятие «вера» в построениях Хомякова шире понятия «религия» в его традиционном понимании: одна и та же религия понимается разными народами по-разному («не только вера создает народ, но и народ создает веру»); различаются официальная и народная вера (вера может разложиться на рационализм и нигилизм верхов и суеверие и фетишизм низов; их тесный контакт – залог сохранения веры)[4].

Итак, история народа определяется его культурой, а та, в свою очередь, – верой. Таким образом, философия истории неотделима от философии культуры и религиоведения (для древнейших периодов истории – изучения мифов). Также философия истории и философия культуры тесно связаны со сравнительным изучением языков: не только потому, что родство языков отражает родство народов, но и потому, что язык держит «мысли под своею незаметною опекой»; утрата своего языка и заимствование чужого приводят к потере культурных традиций[5].

Хомяков в «Семирамиде» дает и общую схему хода всемирной истории, последовательно рассматривая доисторический период и азиатский, античный и новоевропейский периоды истории. Первобытности свойственно единство племен, культуры и религии, она была в полном смысле слова «золотым веком» человечества.

В азиатский период истории происходит отделение от единого человечества кушитских племен (хамитов) и расселение их в районах Эфиопии, Египта, Месопотамии и Индии. Иранцы (семиты и яфетиды), сохранившие идею единства человечества, расселились из района Арарата (прародина человечества) в Переднюю Азию, Иран, Бактрию. Автор «Семирамиды» подчеркивает, что эти два огромных племени выделились не по происхождению, а по вере, о чем говорит своеобразное прочтение Хомяковым библейского предания о происхождении всех народов Земли от Сима, Хама и Иафета. Согласно ему хамиты – не все потомки Хама, а все, отказавшиеся от веры в единого Бога. В характеристике обоих племен показывается связь народного характера, веры, культуры и занятий. Иранцы – мирные земледельцы, верующие в единого Бога, развивающие в первую очередь культуру словесного характера. Кушиты – агрессивные и воинственные завоеватели, поклоняющиеся природной необходимости и вещественной силе, славящиеся огромными культовыми и ирригационными сооружениями[6].

В борьбе иранцев и кушитов перевес был на стороне последних, так как именно они достигали больших материальных успехов и создавали сильные государства. В духовной сфере при встрече иранства и кушитства в результате соединения их элементов появляется синкретизм (антропоморфизм), сочетавший представления о свободной воле и вещественной необходимости. Распространение синкретизма означало торжество кушитства. В результате кушитство постепенно и повсеместно одерживает победу. Азиатский период закончился с падением последнего оплота иранства – Персидской империи Ахеменидов.

Как мы увидели, Хомяков показывает принципиальную возможность двух ориентаций в развитии народа: приоритета достижения материальных успехов и построения сильного государства и приоритета развития всех сфер культуры и образа жизни в соответствии со своей верой. Эти две ориентации отчетливо противопоставляются друг другу. Подобные идеи фактически предвосхищают противопоставление культуры и цивилизации в последующей немецкой и русской философской традиции. Вначале такой подход воспринимался как средство психологического реванша со стороны мыслителей стран, отставших в своей модернизации. Однако в современном мире, когда технический прогресс перестал восприниматься как самоценность и произошла переоценка критериев общественного прогресса, когда обширность созданной державы и военная мощь более не являются главными достоинствами государства, эти идеи звучат несколько иначе – как острая постановка вопроса о приоритетах развития.

Хомяков в «Семирамиде» подчеркивает, что вся острота ситуации в том, что иранцы и кушиты не просто механически разделились, разойдясь по разным странам, и даже не по-разному интерпретировали и развивали в разных направлениях прежнюю общую традицию. Нет, кушиты, отделившись, порвали с этой традицией и создали новую, принципиально отличную, тенденцию развития. Отсюда следуют важнейшие выводы. Соединив политически и экономически народы разных племен в одной многонациональной державе, невозможно восстановить прежнее единство человечества. Не может принести ничего хорошего и попытка синтеза культур.

В результате соединения настолько противоположных начал, как иранство и кушитство, может возникнуть лишь противоестественная и внутренне противоречивая смесь в виде синкретизма. Невозможно служить двум господам – нужно выбирать. Кроме того, синкретизм не позволяет выйти за пределы борьбы двух непримиримых начал. Он ведет к торжеству кушитства, ибо соединение истины с ложью неизбежно дает в результате ложь. Единственный выход – нужно, чтобы все народы осознали необходимость возвращения к прежним общим иранским началам. В наши дни происходит активное обсуждение проблем интеграции человечества, межкультурного взаимодействия и синтеза культур. Мысли Хомякова звучат злободневно.

Деятелями античного периода истории являются западные иранцы – Греция и Рим. Главная характеристика их веры – синкретизм. Поэтому эти цивилизации Хомяков ставит ниже восточных иранцев – ранее рассмотренных Персии и Индии, а также предков славян – троянцев, фракийцев, скифов. Особое внимание уделяется анализу римской цивилизации. С одной стороны, Рим имел иранское наследие троянцев (сами римляне признавали себя потомками троянца Энея), с другой – пантеон и мифология Рима полностью повторяют греческие аналоги с их ярко выраженным синкретизмом. Хомяков показывает на примере Рима повреждение иранских традиций под натиском кушитства и торжество синкретизма.

Анализируя этот период, Хомяков дополняет прежнюю схему: показывает, что общественная жизнь, так же как культура и занятия, детерминирована народным характером и верой народа. Мирные земледельцы, верующие в единого Бога, живут семейно-общинным строем, а агрессивные и воинственные завоеватели, поклоняющиеся природной необходимости и вещественной силе, создают дружину. Особенно заметно это, когда речь заходит о Троянской войне: общинная Троя противопоставлена дружинной Греции[7]. Порождением дружины является государство. Проблема отношения Хомякова к государству очень сложна.

С одной стороны, государство для него – зло. Между кушитским стремлением покорить природу и установить власть над людьми нет принципиальной разницы – это два разных проявления одного и того же начала. Подобным же образом подчинение природной необходимости и подчинение государственной власти имеют один источник. Государство как зло должно быть изжито, но изжито не через революцию. И государство, и революция являются порождением насилия, а значит, зла. Зло же нельзя победить злом, таким образом можно лишь умножить его. Притеснения правящих классов порождают революционное насилие, а последнее – беззакония периода деспотизма, неизбежно сменяющего период революции.

Зло можно победить лишь отказом от него и сопротивлением ему. Единственный путь преодоления зла, заключенного в государстве, – моральное совершенствование общества на началах истинной веры. Для Хомякова идеалом являлось «не государственное совершенство, а создание христианского общества»[8]. Осуждая государство вообще, Хомяков осуждает и все империи как неистинные, механические формы единения человечества, основанные на насилии. С этим утверждением можно поспорить, противопоставив друг другу колониальные империи и империи неколониального характера.

С другой стороны, Хомяков признает, что государство – неизбежное зло. Вопрос о его изживании, таким образом, если не снимается вообще в пределах истории, то во всяком случае отодвигается в необозримое будущее. Кроме того, если в античный период государство есть образование неорганическое, механическое, «условное», порождение дружины, то в предшествующий ему азиатский период государство было реализацией религиозной идеи. К такому государству отношение должно быть иным. Возможно, следуя этой же логике, можно попытаться решить и спорный вопрос об отношении к разным империям.

Деятелями новоевропейского периода истории являются западноевропейские народы и славяне. Их противопоставление начинается с различий в народном характере: агрессивность, воинственность, аристократизм европейцев и смирение и миролюбие славян. С ними тесно связаны различия в отношении к другим народам: идея всемирной империи и римской государственности, унаследованная романо-германцами, и славянская восприимчивость к чужому. Восприимчивость к чужому как положительная характеристика означает способность понять умственный склад и культуру других народов (нечто подобное «всемирной отзывчивости русского народа» из Пушкинской речи Достоевского), что гораздо важнее для их единения, чем собирание народов разных культур в рамках огромной империи. При этом восприимчивость к чужому ни в коем случае не означает соединения собственной культуры с другими культурами и ее вырождения в противоестественный примитивный синкретизм. Благодаря своим качествам славяне оказались способными воспринять христианство в истинной форме (православие). Народы же Западной Европы исказили сущность христианства (католицизм и протестантизм).

Хомяков считает Россию естественным лидером славянского мира, так как благодаря связи с восточными иранцами (в частности, с Индией) она более других сохранила связь с общеиранской культурной традицией. Кроме того, именно она из всех славянских народов является наиболее самобытной – не в смысле культурной изолированности (этого не допускает ее восприимчивость к чужому), а в смысле наименьшей испорченности кушитскими примесями, порождающими синкретизм[9].

Одновременно автор «Семирамиды» отмечает опасность, заложенную в самой славянской натуре (эти рассуждения относятся в том числе и к России), в ее двойственности – восприимчивость к чужому может при определенных условиях превратиться в способность к перерождению, то есть именно к синкретизму. С этим связаны идеи Хомякова о высоком предназначении славян и России. Они в силу исторических факторов призваны решить задачу победы иранства над кушитством и единения человечества. Но о таком призвании говорится в категориях возможности, а не необходимости. В данной связи Хомяков вспоминает об Израиле, Византии и Халифате, не справившихся с поставленными перед ними историей задачами[10]. Хомяков явно говорит о ставшей сегодня популярной проблеме альтернативности в истории. Размышления о роли восприимчивости к чужому в деле установления единения между народами и ее коренном отличии от синтеза культур также представляются актуальными.

Как мы видим, периодизация всемирной истории Хомякова отличается от общепринятого деления на древнюю, средневековую и новую историю. Классическая схема неудовлетворительна, так как деятелями средневековой и новой истории в Европе являются одни и те же народы, они же стоят в центре всемирной истории этих периодов (львиная доля внимания медиевистов прикована к Европе, европоцентризм утверждается с началом Нового времени и созданием колониальных империй, он преодолен лишь в современную эпоху); в истории же древнего мира действуют самые разные народы Запада и Востока (Европы, Азии и Африки). Отсюда можно логически сделать вывод о необходимости разделения первого периода на два отдельных периода и, наоборот, объединения двух последних периодов в один период. Впоследствии ту же критику деления всемирной истории на древний, средневековый и новый периоды мы видим у Данилевского. Правда, с этой критики он начнет путь к совсем другим выводам. Думается, следует поразмышлять над недостатками традиционной периодизации истории и возможностью других подходов к проблеме.

Как было показано, история человечества, по Хомякову, сводится к следующей схеме: «золотой век» – катастрофа – история – преодоление катастрофы – новый «счастливый век». Весь собственно исторический период заключен между катастрофой и ее преодолением.

В отличие от классических концепций осмысления истории схема Хомякова предполагает регресс при переходе от первобытности к истории и по ходу самой истории. Это соответствует отходу от прогрессистской установки в философии постмодернизма. Но одновременно прослеживаются и отличия. Постмодернизм – философия кризиса, катастрофизма, соответственно она окрашена пессимистически. Историософия Хомякова оптимистична: она выражает надежду на возвращение к «золотому веку».

Взяв за основу хомяковскую историософию, И.В.Киреевский разработал концепцию Западного и Восточного культурных миров. Согласно статье Киреевского «О характере просвещения Европы и его отношении к просвещению России» три исторические особенности дали «отличительный характер всему развитию культуры на Западе: 1) особая форма, через которую проникало в него христианство; 2) особый вид, в котором перешло к нему наследие культуры классического мира; 3) особые элементы, из которых сложилась в нем государственность»[11].

Западная Европа приняла христианство от Римской Церкви. По словам Киреевского, Римская Церковь отделилась от Восточной оттого, что посредством умозаключения изменила догматы, существовавшие в общецерковном предании. Таким образом, логическое убеждение легло в основание католицизма. Следствием того же логического начала в Римской Церкви явилась и схоластическая философия, стремившаяся доказать веру посредством тех же умозаключений. Господством того же рационализма Киреевский объясняет и то, что основанием веры сделался внешний авторитет, и появление идеи непогрешимой иерархии. Поэтому в средние века Римская Церковь была непримиримым врагом разума. Господством всесильного авторитета иерархии, подавлявшего всякую свободу человеческого мышления, Киреевский объясняет и оправдывает Реформацию как логическое следствие того же рационализма. Вся разница заключалась в том, что «право суда над Преданием было перенесено из разума временной иерархии в разум современного событиям христианского мира. Вместо одного внешнего авторитета, равно обязательного для всех, основанием веры сделалось личное убеждение каждого»[12].

Культурное наследие дохристианского древнего мира Западная Европа восприняла исключительно при посредничестве языческого Рима. Следовательно, особенность умственного характера римлян должна была отразиться всеобъемлюще на культуре Запада. Эта особенность заключалась в том, что наружная рассудочность всегда брала перевес над внутренней сущностью вещей[13]. Законы римские с внешней, формальной стороны выглядят стройными и логически совершенными, но в них полностью отсутствует внутренняя справедливость. Римская религия была собранием разнородных божеств языческого мира, внутренне не имеющих между собой никаких связей, но наружно и логически совмещенных в одно поклонение. Личное убеждение каждого было единственным руководством его действий. Римляне почти не знали другой связи между людьми, кроме связи общего интереса, другого единства, кроме единства партий. Патриотизм римлян также был особенным: «Они любили не само Отечество, а интерес своей партии в Отечестве. Относительно своих сограждан они вели себя так, как Рим относительно других городов, его окружавших: равно готовый на союз и на войну, он решался на то или другое по указанию расчета, из соображений преобладания над другими»[14].

Критика господства рационализма (особенно научной рациональности), пронизывающего все сферы жизни человека и общества и подчиняющего их себе, свойственна современной философии эпохи постмодернизма. Противопоставление права (законы) и морали (справедливость) и постановка вопроса о большей устойчивости и важности нравственной регуляции отношений людей к природе и друг к другу по сравнению с правовой – также очень современная мысль. Актуально звучит и критика крайнего необузданного индивидуализма и холодной расчетливости, а также отстаивания корпоративных интересов в ущерб общенациональным и глобальным. Легко заметить и продолжение Киреевским хомяковской критики синкретизма.

Причину усвоения Западом рассудочности через Римскую Церковь и римскую языческую культуру славянофилы видели в его невежестве. Он принял просвещение извне, как готовый плод чужой жизни. Это подвергло умственную жизнь народов Запада непреодолимому влиянию оставшихся следов язычества[15]. Как мы видим, Киреевский конкретным примером подтверждает тезис славянофильской историософии о принципиальном отличии восприимчивости к чужому от внутреннего перерождения собственной культуры.

Государственность на Западе возникла из завоевания и, как следствие, разделения населения на завоевателей и завоеванных и тех случайных условий, которыми наружно кончались споры враждующих, несоразмерных сил. «Начало завоевания направило всю общественную жизнь Запада по пути переворотов, борьбы партий. Под общественными формами скрывались все время лишь частные партии, ради своих целей и партийных систем забывавшие о жизни целого государства. Поэтому в европейских странах развитие совершалось не спокойным ростом, а всегда посредством более или менее чувствительного переворота. Переворот был условием всякого прогресса, до тех пор, пока из средства для достижения какой-либо цели не сделался самоцелью народных стремлений»[16].

Как мы видим, Киреевский говорит об эволюционном и революционном путях развития общества.

Три рассмотренные исторические особенности Запада были, по Киреевскому, совершенно чужды Древней Руси. В его концепции решающее значение придается принятию христианства от Византии и единству Русской Церкви с Восточной Церковью. Киреевский напоминает, что все просвещение сосредоточилось в эпоху крещения Руси в Византии. Древние христианские и языческие писатели, и особенно писатели-философы, были непосредственно (а не через римлян, как на Западе) знакомы образованным грекам. Без всякого сомнения, Аристотель и Платон были лучше и основательнее известны грекам, чем латинянам. При этом греки предпочитали Платона Аристотелю. Это происходило не потому, что христианские мыслители усваивали себе языческие понятия того или другого, а потому, что сам способ мышления Платона представляет более «цельности» в умственных усилиях, более «гармонии» в деятельности разума. Это как раз то, что свойственно, по учению славянофилов, православию, и чего нет в Аристотеле с его рационализмом. «Поэтому, – говорит Киреевский, – то же отношение, какое мы замечаем между Платоном и Аристотелем, существовало и между философией латинского мира, как она выработана в схоластике, и той духовной философией, которую находим в Церкви Восточной»[17].

Но, кроме различия понятий, на Востоке и Западе происходит, по словам Киреевского, еще различие и в самом способе мышления. Ибо, стремясь к истине, восточные мыслители заботятся прежде всего о правильности внутреннего состояния мыслящего духа; западные – более о внешней связи понятий. Восточные для достижения полноты истины ищут внутренней цельности разума: того средоточия умственных сил, где все отдельные силы сливаются в одно высшее единство. Западные, напротив того, полагают, что достижение полной истины возможно и для разделившихся сил ума, действующих каждая в своей отдельности. «Одним чувством понимают они нравственное, другим – изящное, полезное – опять особым чувством, истинное они понимают отвлеченным рассудком – и ни одна способность не знает, что делает другая, до тех пор как ее действие не завершится»[18]. Эти размышления напоминают современное требование необходимости создания целостного образа познаваемой реальности (объекта).

Отличительной чертой православия является, по мнению Киреевского, то, что религиозные догматы и человеческое мышление не смешиваются (как на Западе); пределы между Божественным и человеческим не переступаются ни наукой, ни церковью. Границы между наукой и верой стоят «твердо и нерушимо». «Такая неприкосновенность пределов Божественного откровения, ручаясь за чистоту и твердость веры в Православной Церкви, с одной стороны, ограждает ее учение от неправильных перетолкований естественного разума, с другой – ограждает разум от неправильного вмешательства церковного авторитета»[19].

Таковы взгляды Киреевского на различие между русской и западной философией, на различие во взаимоотношениях религиозной веры с философией и наукой в России и на Западе. Философия согласно славянофильской теории является посредником между верой как основой культуры народов и остальными элементами культуры. Отмеченные различия, следовательно, определяют различия между русской и западной культурой в целом, между русским и западным менталитетом.

Славянофилы считали, что православная церковь не должна вмешиваться в дела государственные, светские. Киреевский вспоминает, что когда святой Владимир по принятии христианства выразил желание простить всех преступников, то сама церковь первая остановила его от исполнения этого желания, положив, таким образом, различия между обязанностями «лично-духовными» и «светски-правительственными». Вместе с тем раз и навсегда определены твердые границы между ней и государством. Церковь всегда остается вне государства и его мирских отношений, высоко над ними, как недосягаемый идеал, к которому они должны стремиться. Управляя личными убеждениями людей, Церковь Православная никогда не может притязать на насильственное управление их волей, или приобретать себе светскую правительственную власть, тем более добиваться формального господства над правительственной властью (как на Западе). Государство твердо держится на ногах благодаря поддержке и авторитету церкви. Но церковь никогда не стремится быть государством, как государство, в свою очередь, никогда не называет себя «святым»[20].

Как мы видим, Киреевский поднимает проблему взаимоотношений науки и религии, церкви и государства.

Итак, Киреевский сравнивает Западный и Восточный культурные миры. Но это не Запад и Восток в нашем привычном понимании. Это Западная Европа и Восточная Европа, которые могут быть противопоставлены друг другу, а могут вместе (как Европа) противопоставляться

Азиатскому Востоку. Три особенности, присущие, по Киреевскому, Западному миру и отсутствующие в Восточном, при их анализе свидетельствуют не только о различиях, но и об общем между этими культурными мирами: оба эти мира – христианские, оба они имеют в своей культуре наследие античного классического мира, их история началась с примерно одновременного образования варварских королевств и первых славянских государств в Европе.

Используя общетеоретические положения историософии Хомякова и построения Киреевского, К.С.Аксаков создал оригинальную концепцию истории России и объяснил ее специфику. В своей статье «О древнем быте у славян вообще и у русских в особенности» Аксаков, разобрав мнения последователей теории родового строя и показав несостоятельность этого учения, приходит к выводу, что славянский быт с древнейших времен был семейный и общественный (общинный). Как только дело касалось общественных вопросов (как, например, вопрос о владении – права на землю имела вся община), то по отношению к этим вопросам семья становилась общиной. Аксаков подчеркивает, что такое общественное значение семьи не подрывало значение кровное[21]. Как семья у славян, по мнению Аксакова, устраивалась на чисто нравственных началах, также на нравственных началах держалась и община.

В «Кратком историческом очерке Земских Соборов» он определяет общину как союз людей, отказавшихся от своего эгоизма во имя общего согласия, и называет ее результатом христианской любви. «Община представляет нравственный хор, и как в хоре не теряется голос, но, подчиняясь общему строю, слышится в согласии всех голосов, так и в общине не теряется личность, но, отказываясь от своей исключительности для согласия общего, она находит себя в высшем, очищенном виде, в согласии равномерно отверженных личностей»[22]. По Аксакову, совещание общины (вече, сходка, собор, дума) имеет целью общее согласие. Понятно, что при таком требовании свободного согласия совещание не может окончиться, пока всех не объединит одно мнение, пока не будет единодушного решения[23].

Мы видим, что если Хомяков лишь противопоставляет общинный и дружинный принципы построения общественной жизни, то Аксаков подробно характеризует особенности общинного устройства.

Каким же образом возникает государство у славян? Обратимся к статье Аксакова «Начало русской Истории». Мысль о необходимости государства появилась у славян под влиянием постоянной необходимости защищать свои земли от нападений других народов. Тогда славяне решились призвать государственную власть извне для своей защиты. В другой статье Аксаков прибавляет, что славяне пробовали

сами составить государство, «но у них не было правды, род встал на род, они поняли, что земля не должна быть государством, и призвали князя»[24]. На этот сознательный характер призвания автор указывает часто и с особенной силой! В статье «Об основных началах русской истории» Аксаков отмечает, что западноевропейские государства были основаны завоеванием. Один народ (или точнее, одна дружина) завоевывает другой народ и образует государство, в основе которого лежит вражда, не покидающая его с этих пор на всем протяжении истории. Спокойствие может быть лишь временным явлением в промежутках между взрывами насилия.

Русское государство, напротив, было основано не завоеванием, а добровольным призванием власти. Власть явилась в России не враждебной, а желанной и защитной и утвердилась в стране с народного согласия. По Аксакову, следствием такого соглашения, послужившего основанием государства, были совершенно особые отношения, в которых находились Русская земля и Русское государство. «Как должен русский народ смотреть на свою власть, – спрашивает Аксаков. – Как на власть, которую он обязан хранить и чтить, ибо он сам пожелал ее. В этом случае народ есть первый страж власти. Как должна русская власть смотреть на свой народ? Как на народ, который не есть ее униженный раб, втайне мечтающий о бунте, но есть свободный подданный, благодарный за ее труды, и неизменный друг»[25]. С обеих сторон, по Аксакову, чувствуется полная доверенность, так как не было принуждения, а было свободное соглашение.

Историю России Аксаков делит на периоды по столицам. Киевский период – это период отдельных областей или общин, соединенных в земском отношении единством православной веры, а также единством народного быта и языка, в отношении же государственном соединенных тем, что князья общин – члены одной династии Рюриковичей, кровные родственники. Когда общины воюют друг с другом, князья являются их предводителями. Когда князья воюют между собой, общины помогают своим князьям или отказывают им в поддержке, в зависимости от обстоятельств. При этом князья борются за Киев не как за могущественное княжество, а как за почетнейший престол. Киев как столица имеет значение только для князей; для земли он важен как метрополия, а также тем, что он не имеет притязания быть ее столицей, довольствуясь чисто местным, областным значением. Государственный элемент еще не силен, резюмирует Аксаков.

Во Владимирский период борьба князей приобретает иной характер: родственная связь между ними ослабевает, и борьба идет за могущественное княжество, за материальную силу. В результате появляется

множество великих княжений. Борьба общин также продолжается, но не столь сильно, как ранее. Каждое княжество стремится усилиться за счет другого. Общины начинают соединяться в отдельные материальные массы. Южная Русь еще продолжает жить по-прежнему. Северная Русь соединяется в отдельные сильные княжества. Новгород продолжает жить как отдельная, обособленная община. Он развивается в том же направлении, что и другие земли. Новгородская община усиливается, завоевывает целые иноплеменные земли, ведет торговлю и войны. И все это делается на древнем славянском общинном основании. В результате татарского нашествия все русские общины чувствуют свою духовную связь и выгоду союза. Метрополия из Киева переносится во Владимир, отчего период и получает свое название. Аксаков следующим образом определяет сущность Владимирского периода в одном предложении. Государственный элемент при ослаблении родственной связи усиливается на основании материального могущества княжения.

В статье «Краткий исторический очерк Земских Соборов» Аксаков дает общую характеристику того и другого периода по отношению к земскому началу. Он пишет, что на протяжении обоих периодов народ сохранял право свободно и громко выражать свое мнение на вече. Но вече, по существу своему являющееся совещанием чисто нравственным и свободным, носило в это время отпечаток грубой силы. Оно нередко оканчивалось потасовкой, особенно в Новгороде. Аксаков пишет по этому поводу: «Истории предлежало очистить высокое начало народного совета от примеси грубой силы и возвести его к единому достойному выражению своему – к слову». Когда Россия представляла собой множество княжеств, между которыми происходили постоянные столкновения, эти княжества не составляли ни феодальной системы с королем во главе, ни федеративного союза, при котором была бы признана самостоятельность княжеств как отдельных государств, лишь вступивших в союз друг с другом. По мнению Аксакова, «это были призраки государств, носившиеся над Русской землею»[26]. Государственность была лишь намечена, так сказать. На единой Русской земле существовали государственные перегородки, сильно мешавшие цельной жизни народа и благоприятствовавшие соперничеству и даже враждебности местных общин.

Московский период начался с того, что Москва первая задумала осуществить государственное единство и начала уничтожение отдельных княжеств. При этом борьба княжеств не распространялась на общины: общины были довольны, когда между ними падали государственные перегородки. Государство, уничтожая их, исполняло тем

самым желание земли и, стремясь к государственному единству, содействовало единству земскому. Аксаков утверждает, что не было ни одного примера, чтобы община заступилась за своего князя. Таким образом, Москва провозгласила единое Русское государство и единую Русскую общину – Русскую землю. В этом и усматривает Аксаков значение Москвы. По мере осуществления Москвой ее планов особенности отдельных общин и их обычаи сохраняются, но в то же время происходит укрепление государства, власть его усиливается и приобретает царственный вид. Но земля продолжает доверительно относиться к столь усилившемуся государству. Земля хранит свой союз с ним, основанный на добровольной сделке. И государство Московское, несмотря на возросшую силу свою и на новое внешнее оформление, не нарушает в основании этого союза.

Вся Русь, ставшая единой общиной, созывается властью в Москву на Земский Собор, заменяющий вече. Первый царь созвал первый Земский Собор. На этом Соборе встретились обновленная земля и обновленное государство, и между ними был утвержден новый свободный союз. Отношения царя и народа были определены следующим образом: «...правительству – сила власти, земле – сила мнения»[27]. На первом Земском Соборе были торжественно признаны эти две силы, в согласии движущие вперед Россию: власть государственная и мысль народная.

Древние областные веча, не всегда остававшиеся в пределах одного мнения, но допускавшие иногда употребление грубой внешней силы, преобразились при единодержавии в Земский Собор всей России – явление, имеющее уже одну чисто нравственную силу мнения, к которой и обращалось правительство как к самой надежной и верной опоре. По словам Аксакова, выборные на Земском Соборе обыкновенно отвечали в таком роде: «Как поступить в этом деле, государь, – это твоя воля; а наша мысль такова»[28].

Аксаков писал в статье «Краткий исторический очерк Земских Соборов», что право свободы мысли и слова есть неотъемлемое право земли. Только при условии наличия этого права она не хочет никаких политических прав, предоставляя государству неограниченную власть. Но, кроме постоянного права земли на свободу мысли и слова, государство созывает землю на совет в тех случаях, когда находит это нужным. Тогда по призыву государя со всех концов России собираются выборные люди от всех сословий, и этот собор называется Земским Собором или Земской Думой. Ha таких Соборах присутствуют не только земские люди, но и духовенство, необходимое для полноты Земли Русской, и люди служилые. «Но так как на этих Соборах преобладает лишь чисто земское начало, начало мнения, совета, то вся Россия является здесь существенною своею стороною, стороною нравственною, стороною земли, и весь Собор от этого именуется Земским»[29].

Остановимся теперь на характеристике Аксаковым Петербургского периода. Основным событием этого периода является то, что государство совершает переворот, разрывая союз с землей и подчиняя ее себе. Возникает новый порядок вещей. Государство строит новую столицу, не имеющую ничего общего с Россией. Изменяя земле и народу, государство изменяет и началу народности, принимая для себя за образец модель Запада, где наиболее развилась государственность. Государство вводит подражательность всему европейскому и ведет гонения на все русское. Служилые люди переходят в этом вопросе на сторону государства; простой же народ остается верен прежним началам. Совершаемый государством переворот сопровождается насилием. Отдельные представители народа переходят на сторону высших классов, но народ в целом остается верен себе. Россия разделилась надвое и на две столицы. С одной стороны, государство со своей иностранной столицей, Санкт-Петербургом; с другой стороны, земля, народ со своей русской столицей, Москвой[30].

В ходе нашествия Наполеона выясняется, что государство не может своими силами справиться с опасностью. Оно обращается к земле и Москве с просьбой о помощи. Москва и земля спасают себя и государство. Несмотря на это, государство и высшие классы продолжают смотреть на все сквозь европейские очки. Наконец, Москва начинает дело нравственного освобождения России от влияния Запада – появляется партия славянофилов, выступающая за возрождение русской самобытности и создание собственной русской мысли. И выдвигают эти требования представители высших классов, осознавшие ошибочность пути подражательности Европе.

Как мы помним, Киреевский сравнивает способы образования государств на Западе и на Руси – путем завоевания и призвания власти. Аксаков развивает на этой основе теорию взаимоотношений земли и государства. Взаимоотношения земли и государства – государства и общества, органов управления и самоуправления – актуальная для наших дней тема. Сравнение Аксаковым периодов русской истории показывает его видение идеала общественного устройства (Московский период) – существование единого государства и единой общины всея Руси, сильная и очищенная от примеси родовых отношений государственная власть, очищенные от примеси грубой силы земские органы, доверительные отношения между землей и государством по формуле первого Земского Собора. Обозначены и возможные уклонения от этого идеала: слабость государственной власти и раздробленность Русской земли а государственном отношении, несвободный характер земских органов (Киевский и Владимирский периоды); чрезмерное усиление государства в ущерб земле, его измена земле и национальным началам, раскол в народе (Петербургский период). Осуждение Аксаковым искусственного перенесения иноземных порядков как бы продолжает осуждение Киреевским искусственного направления развития народа или государства в соответствии с какими-либо установками и противопоставляет ему их естественное развитие.

Таким образом, можно считать, что философские построения славянофилов сводятся к следующему: 1) историософские: линейно-универсалистский и локально-дискретный подходы к истории, субъекты истории, схема и периодизация всемирной истории, альтернативность в истории; 2) культурологические: национальный характер, вера и менталитет, связь менталитета и культуры, занятий населения и способа построения общественной жизни, системообразующее ядро в системе культуры и доминанты развития культуры, межкультурное взаимодействие (синтез культур и синкретизм, восприимчивость к чужому и внутреннее перерождение культуры), принадлежность России к Западной или Восточной цивилизации; 3) социально-философские и политологические: репрессивный характер цивилизации по отношению к природе и людям, взаимодействие моральной и правовой регуляции, взаимоотношение науки и религии, критика рационализма, индивидуализма, прагматизма, корпоративизма, эволюция и революция, естественное развитие общества, государство, церковь и общество, проблемы отношения к государству и многонациональной державе имперского типа.

 

---