Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » История философии » №3, 1998

Г.Д. Терентьева
Ньютон и Гольбах

Современная постнеклассическая наука характеризуется рядом важных черт, не присущих прежнему научному знанию. Одна из них, обусловленная изменением общего типа рациональности, связана с тем, что наука становится многодисциплинарной; как пишет один из исследователей В.Аршинов, «постнеклассическая наука» видит предпосылки своего подлинного единства не в редукции образующих ее дисциплин к одной-единственной, а в их коэволюции, осуществляемой посредством многостороннего перекрестного диалога или даже полилога между ними»[1].

В этих условиях обращение к генезису европейской науки перестает ограничиваться академически-исследовательским интересом, проясняющим характер взаимодействия прежнего и нового уровня состояний науки. Собственно, подобное взаимодействие установилось уже на неклассическом этапе развития науки, когда был открыт принцип соответствия знания классического и неклассического типа, это относится, прежде всего, к физическому знанию. Сегодня же такой подход дополняется еще и необходимостью учитывать своеобразный «диалог» между исторически различными формами теоретического объяснения мира, что способствует уяснению сущности каждого. Это обстоятельство привлекает к себе особое внимание философа по той причине, что, во-первых, позволяет изучить специфические особенности развития теоретического знания, а, во-вторых, исследовать в этой связи каждый раз особый тип взаимосвязи философии и науки.

Известно, например, что, начиная с конца XVI века, философия перестает ориентироваться на религию и начинает формироваться главным образом как всеобщая методология науки (выходя, конечно, за эти рамки, что убедительно показал, в частности, Иммануил Кант в двух своих последних «Критиках»). Наука ищет в философии методологию, а философия в свою очередь воспринимает от науки многие важные для того времени, например, механические, принципы. В последние десятилетия нашего века обнаруживается, что в связи с изменением типа научной рациональности, и философия вновь меняет свою ориентацию, начиная оформляться не как «наукоучение», а как «логика культуры»[2].

Но нас в данной статье будет интересовать взаимоотношение философии и науки именно в ранний период развития теоретического знания, т.е. в XVII–XVIII вв. Для этой цели нами выбраны две крупные фигуры – Исаака Ньютона и Поля Гольбаха – в качестве важнейших представителей науки и философии. Как осуществлялась в тот ранний период связь философии и естествознания? Какие обнаруживающиеся при более подробном рассмотрении свойства заимствовали они друг от друга? В чем такое взаимодействие было плодотворным, а в чем – ограниченным?

Причина выбора для анализа концепции И.Ньютона достаточно понятна – он был признанным основателем науки Нового времени. Причину обращения к философии П.Гольбаха требуется объяснить – ведь за последние годы интерес к нему значительно ослабел, главным образом, по причине его воинствующего атеизма. К тому же не только в последние годы, но и вообще в течение XIX и XX веков его упрекали якобы за банальность и неоригинальность взглядов.

Нам это кажется и несправедливым, и неверным по существу.

Если попытаться определить место П.Гольбаха (1723–1789) внутри французской философии XVIII века, то следует отметить, что, во-первых, он явился систематизатором учения французских просветителей. Его главное произведение «Система природы» (Амстердам, 1770) – («Systeme de la Natur; ou des Loix du Monde Physique et du Monde Moral, par M.Mirabaud, secrètaire perpétuel et lo'un des Quarante de l'Academie Française, Londres, МД СС LXX»: из конспиративных соображений здесь неверно указаны и имя автора – де Мирабо, незадолго до этого умершего секретаря французской Академии наук, и место издания – Лондон вместо Амстердама), действительно, стало систематическим изложением взглядов французских просветителей на природу (не только материалистов, но в значительной мере – и идеалистов). А для того, чтобы выполнить эту задачу, надо было обладать глубоким умом, недюжинной эрудицией, знанием конкретной обстановки, участвовать в выработке нового мировоззрения, – все это обеспечивали прекрасная научная подготовка Гольбаха в Лейденском университете, годы самообразования и его длительная работа в знаменитой Энциклопедии.

В «Системе природы», во-вторых, была представлена первая философская рефлексия относительно ньютоновского естествознания (со времени публикации главного сочинения Ньютона «Математические начала натуральной философии» 1687 г. – прошло почти 100 лет, и уже можно было объективно оценить успехи ньютоновской механики). Конечно, это была рефлексия не столь глубокая и многосторонняя, как, например, у Канта, который десятилетием позже, нежели Гольбах (а именно в 1781 г.) пытался поставить «эксперимент разума» в «Критике чистого разума» по примеру ньютоновских экспериментов. Но тем не менее Гольбах один из первых осмыслил главные достижения Ньютона и осмыслил, как мы увидим, философски.

Что же касается упреков в банальности, то это как раз является свидетельством абсолютного непонимания действительных заслуг крупнейшего французского мыслителя перед философской культурой. Одной из его главных целей было как раз преобразование новейших научных данных в доступную каждому человеку систему как бы самостоятельных рассуждений. «Как бы» – потому что каждый индивид в определенную историческую эпоху впитывает в себя основные ее достижения из различных областей науки, техники, искусства и т.д., хотя и с некоторым запозданием. Именно «запоздание» гарантирует как бы само собой разумеющуюся ясность понятий уже устоявшихся. Нелепым было бы, например, ждать от средневекового человека отказа от птолемеевской картины мира в пользу галилеевской. Очевидно, что для этого потребовалось общее изменение мировоззрения, преобразование целостного образа Универсума, иное понимание места в нем человека и т.д. Следовательно, для того, чтобы новые открытия, новые свойства тел и характеристики мира вошли «в плоть и кровь» суждений требуется достаточно много времени и большая – в разных сферах и на разных уровнях – разъяснительная работа. Такую работу, между прочим, и выполнил П.Гольбах.

Для средневекового человека, опять-таки, не было ничего глупее, чем представлять движение в виде инерционного: господствовавший в течение всего Средневековья взгляд на движение, выработанный еще Аристотелем, напротив, изображал движение как перемещение под действием внешней силы. Лишь постепенно умами завладели открытия Ньютона. Надо отметить, что даже современниками они были приняты более, чем прохладно; по фундаментальным вопросам механики с Ньютоном спорили Гук и Гюйгенс, Роберваль и Ферма, и многие другие. Лишь к середине XVIII в. взгляды Ньютона становятся общепризнанными. Весь мир, в том числе и великий Вольтер, поет ему хвалу; а усилия младшего современника Вольтера, П.Гольбаха во многом способствуют пропаганде ньютонианства. Во французской философии на такую задачу – понять, осмыслить и перевести на обыденный человеческий язык, т.е. превратить эзотерический язык науки (понятный лишь немногим избранным) на экзотерический (доступный обыкновенным смертным), понятный всем повседневный язык – оказался способен лишь один Гольбах[3]. И, действительно, очень нелегко было понять сложную систему математических формул «Математических начал» и еще труднее было постичь физический смысл скрытых за этими формулами явлений. К тому же, как уже упоминалось – такое осмысление носило философский характер.

Присмотримся теперь поближе к взаимодействию идей великих умов Ньютона и Гольбаха, прежде всего в плане рассмотрения ими материи, движения, пространства.

Уже говорилось, что до Ньютона (а точнее – и до Галилея) господствовало представление о движении как о «возвращении» тела на свое «естественное» место, обусловленное его положением среди других тел, которое находится на вполне определенном, отдаленном от центра (Солнца) уровне, из которого тело выбивает какая-либо «внешняя сила». Движение понималось как возврат из «неестественного» места в «естественное», прекращающееся в тот момент, когда последнее достигается. Покой, следовательно, признавался абсолютным, а движение – относительным.

Начиная с Галилея прежние представления подвергаются пересмотру, и в «Математических началах» перед нами выступает совершенно новое понимание движения, связанное с иным понятием пространства. Оно имеет здесь абсолютный характер и потому отрицаются какие-либо особые «естественные» места – все места равны, одинаковы, а движение становится не вторичным по сравнению с покоем, а вполне равноценным, хотя и противоположным ему состоянием.

Надо сказать, что «Математические начала» вообще были очень трудны для восприятия вследствие своей большой математической «нагруженности». Недаром же основной труд Ньютона называется «Математические начала натуральной философии» (два последних термина означают естествознание»), – в этом Ньютон следует убеждению Галилея относительно того, что книга природы написана на языке математики.

Однако при этом еще требуется раскрыть смысл термина «начала». За этим понятием скрываются исходные (потому-то они – и «начала») определения физических объектов; иногда их называют «принципами», иногда «аксиомами», в ряде случаев – «началами». Ньютон предпочитает последний термин, потому что из «начал», как он полагает, делаются все возможные выводы о состояниях и свойствах физических тел и строится система физики, объясняющая «все явления небесных тел и моря».

Эти понятия, – а они – не что иное, как понятия массы, энергии, силы и т.д., а также определенные взаимоотношения между ними – кажутся незыблемыми, бесспорными, в которых усомниться ни в коем случае нельзя. Но здесь надо заметить, что они вовсе не были такими в начале-середине XVII века; именно о них – так же, как об эфире в связи с законом всемирного тяготения – Ньютон (и в переписке, и на заседаниях Лондонского Королевского общества) спорил в 50–60-х годах со своими современниками-учеными. Но ко времени написания «Математических начал» спор этот уже заканчивается; «Математические начала» потому и выступают в качестве «Основоположений» новой науки, что здесь ее основные принципы (а иначе – новые характеристики физических объектов) предстают как абсолютно правильные, незыблемые, бесспорные[4].

Важно сказать и о том, что создание Галилеем и Ньютоном новой науки осуществлялось на пересечении двух фундаментальнейших идеализаций: математической и физической[5]. Для того, например, чтобы представить тело, обладающее инерцией, т.е. движущееся прямолинейно и равномерно (в том случае, если на него не действует никакая внешняя сила), надо было свести тело к математической точке, а пространство – к геометрическому пространству, в котором тело не встречает никаких препятствий своему движению. В то же время присутствует и физическая идеализация (поскольку речь все же идет о физическом объекте), и тело выступает как атомарная сила, взаимодействующая с другими атомарными силами без всякого непосредственного столкновения, т.е. в пустоте.

Как пишет по этому поводу А.Койре, речь идет «о движении геометрических тел в геометрическом пространстве»; одновременно, по убеждению Койре, «сама математика должна быть преобразована, и математические сущности должны быть приближены к физике, подчинены движению и рассматриваться не в их «бытии» (кtre), но в их становлении или в их «флюксии»[6].

О том, что сила – понятие физическое, свидетельствует само определение, данное Ньютоном первому закону механики: «Врожденная сила материи есть присущая ей способность сопротивления, по которой всякое отдельное тело, поскольку оно предоставлено самому себе, удерживает свое состояние покоя или равномерного прямолинейного движения»[7]. Иными словами: Ньютон приписывает самой материи способность к движению[8].

Ньютон вообще явился, с одной стороны, творцом новой науки, а, с другой, создателем новой онтологии, т.к. он рассматривает весь Универсум как взаимодействие атомарных сил. При этом все свойства тела сведены к его свойству быть силой, а все остальные из рассмотрения элиминируются и вообще не учитываются.

Закон всемирного тяготения, вызвавший в свое время огромное количество споров – потому, что современникам Ньютона, разрабатывавшим в основном кинематику и исходившим из непосредственного столкновения тел (например, упругих шаров, чем занимались Гюйгенс и Гук), трудно было понять принципдальнодействия. Между тем Ньютону и не требовался в данном случае факт непосредственного соприкосновения, так как речь шла о взаимодействии сил.

Правда, следует учесть и то обстоятельство, что вопрос о сущности силы – как силы инерции, так и силы тяготения – Ньютон категорически отказывается решать, утверждая что с него вполне достаточно, что сила прирождена материи, что она существует, что мы узнаем о ней нечто только по ее воздействиям (проявлениям), но что этого вполне достаточно для объяснения всех явлений: «... главная обязанность натуральной философии, – пишет он, – делать заключения из явлений, не измышляя гипотез, и выводить причины из действий, пока мы не придем к самой первой причине, конечно, не механической»[9]. Вместе с этим толкованием в науку, как отмечают многие исследователи[10], проникает феноменологический подход, но его анализ – дело отдельной статьи. Таковы наиболее важные характеристики ньютоновской науки.

Для виднейшего французского мыслителя Поля Анри Гольбаха ньютоновское естествознание – образец научного знания. Развитие науки, по Гольбаху, ведет к социальному прогрессу, поэтому необходимо осмыслить ее достижения. Это именно философское осмысление, что видно по тому, как Гольбах оценивает достижения естествознания, пропуская их сквозь призму философии Б.Спинозы. Разумеется, подобное рассмотрение представляет собой своеобразное, чисто гольбаховское толкование.

Во-первых, в отличие от Ньютона Гольбах убежден в том, что не Бог творит Универсум, наделяя каждую его частицу движением, – нет, Универсум в качестве материальной субстанции существует вечно, и движение присуще ему имманентно. Но в тезисе о том, что движение прирождено материи, чувствуется влияние и Ньютона, и Спинозы.

Во-вторых, Универсум для Гольбаха – это не Бог, тождественный природе, а одна только природа, – в этом его отличие от Спинозы, хотя принцип causa sui, равно как интерпретация природы в двух ипостасях как natura naturans и natura naturata взяты у Спинозы. Последнее толкование становится особенно важным при подробном анализе Гольбахом движения как движения природного.

Присмотримся внимательнее к его определениям и аргументам. Итак, природа – это материальная субстанция, и Гольбах открыто защищает материализм и гордится им. Все явления, все события в мире проистекают из превращений материи. Материя – это и есть природа, и здесь нужно подчеркнуть исключительно важное значение, приписываемое Гольбахом (шире – французским материализмом вообще) понятию природы. Это – еще не бытие, которое несколько позже в немецкой классической философии будет противопоставляться мышлению – это природа, поглощающая в себе в качестве единственной субстанции все существующее и порождающая все из себя.

Природа служит категорией своеобразного «единства» при объяснении связи неорганического мира с органическим, естествознания с философией и даже мира естественного с социумом (поскольку симпатия и антипатия в обществе есть не что иное, как своеобразное выражение притяжения и отталкивания в физике).

«...природа, и понимаемая в широчайшем смысле этого слова, есть великое целое, получающееся от соединения различных веществ, их различных сочетаний и различных движений, наблюдаемых нами во вселенной»[11], – пишет автор.

Вообще Гольбах дает такие определения материи-субстанции и движения, которые затем будут использовать представители различных школ материализма в целом. Например: «Нет и не может быть ничего вне природы, объемлющей в себе все сущее»[12], «по отношению к нам материя есть вообще все то, что воздействует каким-нибудь образом на наши чувства»[13]. Движение же – «это способ существования (facon d'être), необходимым образом вытекающий из сущности материи»[14], «материя движется благодаря собственной энергии; ...она обязана своим движением внутренне присущим ей силам», и «если бы к наблюдению природы подходили без предрассудков, то давно убедились бы в том, что материя действует своими собственными силами и не нуждается ни в каком внешнем толчке, чтобы придти в движение»[15].

«Итак, идея природы необходимым образом заключает в себе идею движения. Но, спросят нас, откуда эта природа получила свое движение? Мы ответим, что от себя самой, ибо она есть великое целое, вне которого ничто не может существовать»[16].

Из всех этих определений становится ясно, что Гольбах вслед за Ньютоном признает присущую материи, прирожденную ей силу; но в отличие от Ньютона и, скорее следуя Спинозе, полагает, что она не дана материи в конечном счете Богом, и изначально присуща ей, значит природа, т.е. материя, есть причина самой себя, causa sui.

Еще более отчетливо такое пересечение двух традиций проглядывает в понимании Гольбахом того, как собственно осуществляется движение.

При анализе этого вопроса в глаза бросается противоречие, которое требуется как-то объяснить. С одной стороны, как мы только что видели, движение понимается как внутренне-присущая материи-природе сила. Иначе говоря, тело движется по самой своей природе, в соответствии с совершающимися внутри него механическими процессами. С другой стороны, тело движется лишь под влиянием внешних сил, в пользу чего свидетельствует, например, такое высказывание: «Если приглядеться попристальнее, то мы убедимся в том, что, строго говоря, в различных телах природы вовсе нет самопроизвольных движений, ибо все они непрерывно действуют друг на друга, и все происходящие в них изменения зависят от скрытых или видимых причин, воздействующих на них»[17]. (Это относится и к человеческой воле: по мнению Гольбаха, мы только воображаем, что воля свободна, так как не видим определяющей ее к действию внешней причины).

Так все же по какой причине действует или движется тело – по внутренней или по внешней? – Внимательный анализ показывает что противоречие устраняется и что Гольбах рассуждает в данном случае, пытаясь объяснить взаимодействие сил в механике при учете принципа инерции, вместе с тем привлекая для объяснения спинозовскую трактовку природы как творящей, как natura naturans и как сотворенной, как natura naturata.

В самом деле, мы помним, что Гольбах дает определение природы как замкнутого в себе бесконечного Целого; это и есть творящая природа. Но несколькими строками ниже он определяет природу уже не в «широчайшем», а в «более узком» смысле слова, как – «рассматриваемое в каждом отдельном явлении», т.е. как сотворенную природу, где одна частица, или одно тело, или же одна сила воздействует на другую.

И это объяснение вполне подходит к ньютоновской механике, хотя и там, как будто, налицо противоречие: ведь, признавая инерцию, внутренне присущую каждому телу, единственной силой, заставляющей его сохранять состояние прямолинейного равномерного движения, Ньютон в то же время рассматривает всеобщее движение внутри Универсума как результат взаимодействия си л, т.е. как результат внешнего силового воздействия. Но и здесь противоречие как будто снимается.

Дело в том, что согласно Ньютону, внешняя сила лишь изменяет – либо направление, либо скорость – движения тела, но движется оно согласно изначально присущей ему силе инерции. «Всякое тело продолжает удерживаться в своем состоянии покоя или равномерного прямолинейного движения, пока и поскольку оно не понуждается приложенными силами изменить это состояние»[18], – так Ньютон формулирует первый закон механики. «Таким образом, всякое тело имеет свойственные ему законы движения и постоянно действует согласно этим законам, если только более сильная причина не приостанавливает его действия»[19], – вторит ему Гольбах.

Тот факт, что для Ньютона инерция имеет силовую природу, подчеркивает один из самых известных переводчиков ньютоновских «Математических начал» академик А.Н.Крылов: он указывает на то, что при формулировке первого закона Ньютон пользуется латинским глаголом perseverare, обозначающим не просто сохранение чего-либо, но длительность и упорство его. Поэтому выражение perseverare in status quo наиболее точно передается словами «продолжает упорно пребывать в своем состоянии». Слова «удерживает свое состояние», по мысли А.Крылова, ослабляют это значение. Вообще, как говорит Крылов, в переводе в значительной мере утрачены силовые смыслы инерции; например, Ньютон употребляет не deviatur – отклоняется, а retrahitur – оттягивается; не applicetur – прикладывается (сила), а imprimitur – «вдавливается» и т.д.

Таким образом, прирожденная материи сила, т.е. инерция, является причиной движения, но поскольку она остается своеобразным «черным ящиком», и судить о ней можно только по ее проявлениям в результате воздействия на нее других сил, то в механике на первый план выдвигается именно такое взаимодействие, и противоречие исчезает из виду, поскольку начинает казаться, что как раз внешняя сила побуждает тела к движению (а не только к изменению движения).

Воспринимая механические принципы естествознания, Гольбах также стремится устранить противоречие между внутренним и внешним движением и делает это посредством простого их объединения: «Каковы бы ни были движения тел, они являются необходимым следствием их сущности или их свойств и свойств тех причин, которые испытывают эти тела»[20]; так, «всякая вещь может действовать и двигаться только определенным образом, т.е. согласно законам, зависящим от ее собственной сущности, собственного сочетания и собственной природы – словом, от ее собственной энергии и энергии тел, воздействующих на нее»[21].

Но в конечном счете противоречие действий внутренней и внешней силы постепенно скрывается из виду вследствие того, что сущность инерции непонятна, и ее к тому же трудно измерить, а внешние воздействия легко рассчитать. Поэтому именно внешнее воздействие начинает признаваться причиной движения, хотя в действительности, в соответствии с двумя главными законами механики, оно является только причиной изменения движения. Восприятие этого положения французскими философами, Гольбахом в первую очередь, заставило их склониться к отождествлению изменения движения и самого движения и усмотреть причину движения во вне.

Гольбах воспринимает дух механистического ньютоновского естествознания, учитывая спинозовскую трактовку природы, когда он пытается устранить отмеченное выше противоречие, приписав имманентное движение природе в целом и оставив за частями ее только способ внешнего взаимодействия. Такой и была спинозовская характеристика природы; и только в том случае, если признать природу Целым, на которое не действует ничего извне, она предстанет как causa sui. По сути дела это и будет доведением до логического завершения механического принципа инерции, т.е. превращением его во всеобщий принцип деятельности природы. Так рассуждает Гольбах.

В образе его «Системы природы» философия получает форму механистической, отчасти воспринимая методы механицизма из механического естествознания, а отчасти возвращая их механике в виде всеобщих принципов.

Ту же форму механистической конструкции приобретает идея круговорота природы, высказанная П.Гольбахом. В самом деле, если одно тело (одна сила) является причиной движения другого тела (другой силы), – как это и выступает в механике, – то, рассматривая подобное взаимодействие как неограниченное, мы либо переходим к «дурной бесконечности» (чего не могли принять французские философы, ибо природа для них – завершенное Целое), либо признаём в качестве конечной причины Бога, либо замыкаем цепь причин-следствий на себя, т.е. утверждаем круговорот. Об этом и пишет Гольбах: «Таковы постоянно происходящие в природе процессы, таков вечный круг, который вынуждено описывать все существующее. Так, движение порождает, некоторое время сохраняет, а затем разрушает одну за другой различные части вселенной, между тем как сумма существования всегда остается одной и той же»[22].

Идея круговорота сыграла важную роль в борьбе тогдашних философов с религиозным мировоззрением. Но в то же время она помешала понять природу со стороны ее бесконечного качественного многообразия и многокрасочности.

Признание гомогенности, однородности материи – необходимое следствие понимания ее философами только в плане однообразия механических свойств атомов и сил. В этом, как и при построении механической картины мира, проявилось несомненное влияние на философию того времени механистического естествознания.

Итак, взаимодействие идей Ньютона и Гольбаха несомненно, как несомненно и взаимодействие естествознания и философии XVII–XVIII вв. Оно выразилось, далее, и в механистическом истолковании философами причинности (т.е. в механическом детерминизме, доведенном до фатализма), и в механистическом учении о человеке – но эти вопросы уже являются предметом особого исследования.

 

Примечания

 


 

[1] Аршинов В.И. Новое качество современной науки // Природа. 1991 .№ 2. С. 15. Идея диалога в философском смысле была высказана В.С.Библером в 1975 г. в книге «Мышление как творчество».

[2] См. по этому вопросу: Библер B.C. От наукоучения к логике культуры. М.. 1991.

[3] См. об этом: Naiville P. D'Holbach et la Philosophie scientifique au XVIII-e sièncle. P., 1967.

[4] Такое убеждение сохраняется вплоть до начала XX века.

[5] Обе эти идеализации формируются в контексте мысленного эксперимента, тесно связанного с экспериментом реальным.

[6] Koyré АSens et portee de la synthese newtonienne // Koyré A. Etudes newtoniennes, P., 1968. P. 32.

[7] Ньютон И. Математические начала натуральной философии // Известия Николаевской Морской Академии. Пг., 1915. Вып. IV. С. 24–25.

[8] Хотя, как известно, конечным перводвигателем признается Бог.

[9] Ньютон И. Оптика. М., 1927. С. 287. Под последней причиной понимается Бог. С.И.Вавилов интерпретирует этот факт: «Основная же ее (физики – Т.Т.) задача – получение дедуктивным синтетическим путем логических следствий из принципов. Эти следствия необходимо должны выполняться на опыте – иначе не верны самые принципы». – Вавилов СИ. Ньютон. М.. 1945. С. 127.

[10] Например, Б.Г.Кузнецов. См.: Пути физической мысли. М., 1968. С. 162.

[11] Гольбах П. Избранные произведения. В 2 т. Т. 1. М., 1963. С. 66.

[12] Там же. С. 59.

[13] Там же. С. 84.

[14] Там же. С. 75.

[15] Там же. С. 76.

[16] Там же. С. 75.

[17] Там же.

[18] Ньютон И. Математические начала натуральной философии. С. 36.

[19] Гольбах П. Избр. произведения. Т. 1. С. 71.

[20] Там же.

[21] Там же.

[22] Там же. С. 90.

Архив журнала
№1, 2020№2, 2020№2, 2021№1, 2019№2, 2018№1, 2018№2, 2017№1, 2017№2, 2016№1, 2016т. 20, №2, 2015т. 20, №1, 2015№19, 2014№18, 2013№17, 2012№16, 2011№15, 2010№14, 2009№13, 2008№12, 2005№11, 2004№10, 2003№ 9, 2002№8, 2001№7, 2000№6, 2000№5, 2000№4, 1999№3, 1998№2, 1998№1, 1997
Поддержите нас
Журналы клуба