в русской сетевой и бумажной периодике 2011 года

Мы продолжаем знакомить читателей с публицистическими выступлениями (находя их в бумажной прессе и в Рунете), отличающимися либо оригинальностью и глубиной анализа, либо концептуальной четкостью, либо симптоматичностью. В этом обзоре предлагается изложение наиболее примечательных публикаций с сайтов ej.ru, gazeta.ru, grani.ru, kasparov.ru, livejournal.com, snob.ru, svobodanews.ru, а также сетевых версий бумажных изданий или статей в бумажной прессе («Независимая газета», «Новая газета») и блогосфере.

Общество

Апокалипсический образ мертвого российского общества создавала Валерия Новодворская в статье «Как важно быть японцем» (Грани.Ру, 4 апреля). «Россия не пустыня и не скала в океане, это полная чаша нефти и газа, леса, золота, алмазов, водных ресурсов и чернозема. И она не нужна никому, кроме чекистских крыс, выедающих ее, как сыр. Бизнес бежит, ученые бегут, писатели бегут, западники бегут, умники бегут. <…> нас преследует диагноз историка Ключевского: мы не граждане, мы квартиранты. Мы возвращаем ключи и едем в Штаты, Англию, Чехию — в другой отель. Корабль “Россия” тонет, и чем больше народу в спасательных шлюпках, тем меньше шансов у корабля. <…> Россию заливают гигантские волны гражданского и человеческого равнодушия. Это и есть Апокалипсис. “Возникнет стеклянное море, и охладеет в мире любовь”».

Характерны и соображения блогера 19–20 апреля dr_nemos в сообществе ЖЖ inspect_public. В статье «Россия как ощущение» он пытается схватить ситуацию на уровне ощущений. Выходит так: «Здесь что-то происходит, что-то крутится и вертится независимо от власти и народа. Во власти все враги всем, даже друзья». Подозрительность и осторожность — норма жизни. Власть не доверяет своему народу, боится и презирает его, при этом наблюдается точно такое же отношение народа к власти. Наблюдается некий паритет сил, крайне хрупкое равновесие, способное нарушиться в любой момент и по любому поводу. Вражда и ненависть — естественная атмосфера современного российского общества, подавляющая любого, попавшего сюда. Власть (все прекрасно осознавая) нагло врет своему народу, проводит откровенно антинародную политику, ставит во главу угла собственное обогащение, обогащение государства, пренебрегая нуждами и интересами народа. «Главный тезис “никому ничего не надо, всем все равно”». Ощущение отсутствия благородства, чести, достоинства превалирует. Народ на все махнул рукой и живет в своем мире. Но этот мир опять-таки полон ненависти, злобы и особенно зависти. Примитив — вот что характеризует россиян ныне. В обществе ощутимо недостает настоящей «элиты». «Деградация — вот тенденция современной России».

В статье «Перевернутый мир» после небольшой исторической преамбулы тот же автор выделяет (с опорой на Оруэлла) основные принципы «перевернутого мира» советско-путинской России. Это: 1) вражеское окружение («все вокруг враги», «русских все ненавидят»); 2) антиамериканизм, шире — антизападничество; 3) теория «заговора» как оправдание собственной некомпетентности; 4) Россия — духовный центр мира; 5) мир — это война; 6) свобода — это рабство; 7) честь — в подчинении и послушании власти; 8) достоинство — ненужный рудимент; 9) совесть — архаизм; 10) народу не нужна свобода; 11) управлять Россией могут только избранные.

Андрей Серенко в статье «Добиться взаимности от родины. Гламурный патриотизм как новая национальная идея» («Независимая газета», 12 августа) прогнозирует: «…в российском интернет-пространстве набирает силу гламурный патриотизм. Вполне сформировавшиеся в анатомическом смысле юные москвички, любящие, по их словам, Путина и Медведева, обещают порвать на себе все что только можно во имя любви к руководителям страны. Молодой волгоградец заявляет в ЖЖ о готовности создать “блогосферное НКВД” — движение “для борьбы с врагами народа и отечества”. Можно не сомневаться — это только начало. Блогосферную Россию еще ждет настоящий гламурно-патриотический бум». Смысл гламурно-патриотического дискурса, «получение удовлетворения от любви к себе и Кремлю через интернет — заключается в простой формуле: тиражирование проявлений основного инстинкта с непременной демонстрацией лояльности актуальному политическому режиму. “Порвать за Путина”, “Зачать за Медведева”, “Родить против НАТО”… <…> Коллективное патриотическое воспитание в догламурный период ориентировало своих адептов на жертвенность, готовность, если понадобится, отдать жизнь за родину. Гламурный патриотизм, напротив, не только индивидуален, но и ориентирован на спасение жизни — через сотрудничество с властью, через получение шанса быть замеченным ею. Социальный лифт вместо братской могилы — неплохая альтернатива для молодого поколения в стране, где любовь к родине никогда не была взаимной».

Власть

В «Независимой газете» 6 апреля член-корр. РАН Константин Микульский в статье «Кризис российского авторитаризма» констатирует: «В российском авторитаризме менее всего представлена прогрессивно-реформаторская направленность. Наиболее отчетливо в политической жизни России просматривается реакционно-реставраторский вектор развития. Важнейшей функцией российского авторитаризма было и остается сохранение и расширение властных и имущественных позиций и сословных привилегий правящей элиты, особенно ее высших эшелонов, в ущерб обществу. Произошла приватизация государственной власти господствующими кланами элиты. Этот авторитарный политический режим завершил формирование нового типа капиталистической экономики, в своей основе не предпринимательской, а бюрократическо-олигархической. Именно благодаря этой модели общественного устройства за годы президентства Владимира Путина произошла консолидация элиты, прежде всего силовиков и бюрократии, вокруг высших эшелонов государственной власти». Автор констатирует: эта «модель запрограммирована на самосохранение любой ценой. Нынешний российский авторитаризм блокирует разрешение системных противоречий, препятствует демократизации общественной жизни. Сама сущность нынешней модели делает реальной перспективу развертывания государственного насилия над обществом, углубления антидемократической ориентации авторитаризма. “Дубиной по башке” — вот базовый принцип отношения власти к тем политическим течениям, которые не согласны солидаризироваться с системой». Однако власть уже не обладает той решимостью и теми средствами, которые в советскую эпоху до поры до времени обеспечивали покорность населения. «Обществу нужно найти в себе силы обеспечить преобладание процессов, служащих иному развитию событий. Главное здесь — смена типа российского авторитаризма на авторитаризм реформаторской ориентации». На вопрос «почему всего лишь смена типа авторитаризма, а не немедленная широкая демократизация?» автор отвечает: у нас нет общественных сил, «приверженных демократическим и гуманистическим ценностям и способных влиять на общественные процессы». Не сформировались социальные группы и политические силы, «готовые обеспечить эффективное функционирование демократических механизмов. Но в то же время достаточно выражен экстремизм наиболее влиятельных слоев элиты, использующих политическую дезориентацию, идейное и моральное оскудение населения и способных блокировать активизацию конструктивной оппозиции. Такая оппозиция в качестве значимой политической силы еще не возникла, как и не сложилась группа реформаторов, достаточная по своей численности и влиянию для осуществления глубоких перемен». Выборы 2011–2012 годов, предсказывает автор, не могут привести к принципиальным изменениям в расстановке политических сил. Сохранится доминирующая роль консервативной части правящей элиты.

Черты кризисности акцентирует Лилия Шевцова в обширной статье «Россия: Логика упадка» («Новая газета», 15 сентября). Бросив взгляд на судьбу цивилизаций, автор переходит к российским реалиям и пишет: «Агония приближается быстрее, чем наше осознание ее неотвратимости». Подходя к очередному кризису, российская элита каждый раз пыталась предложить не новые принципы упорядочивания общества, а новые формы воплощения старых принципов. Речь идет о постоянном возрождении триады — персоналистская власть, слияние власти и собственности и стремление удержать сферы геополитического влияния. Все попытки российского реформаторства оказывались способом сохранения этой триады. «Что мы получили в итоге падения СССР? Обновление персоналистской власти в виде президентства, стоящего над обществом и ему не подконтрольного; слияние власти и на этот раз частной собственности и, наконец, сохранение стремления политического класса к наличию “сфер интересов”, т. е. элементов имперскости (пусть даже имитационной)». Борис Ельцин предстает у Шевцовой «как “лидер реставрации”, который возглавил возврат России к персоналистской власти, на сей раз в виде “назначенной монархии”, легитимирующей себя управляемыми выборами». Да и «российская элита, и в первую очередь те, кто позиционировал себя как демократы и либералы, сама отказалась от трансформации, сделав ставку на вождя как движущую силу российского развития». Как пишет Шевцова, «на протяжении двадцати лет и трех президентств в России произошла адаптация единовластия к новым условиям — через имитацию западных институтов и личную интеграцию элиты в Запад. Завораживающий парадокс в том, что отжившая свое система продлевает свою жизнь при помощи самого передового — западного общества! Несколько обстоятельств облегчили сохранение русской цивилизации, которая по своим принципам принадлежит прошлому, — импотенция “творческого меньшинства”; общая неспособность российской элиты подняться над своими эгоистическими интересами (в отличие от элит Восточной Европы) и попустительство Запада». По Шевцовой, «самым сильным ударом по будущему России стал конец российской интеллигенции. <…> С формированием нового единовластия российские интеллектуалы потеряли себя. Большинство из них так и не рискнуло стать антиподом новой персоналистской власти, маскирующей себя под демократию. А иные, напротив, стали ее пропагандистами, технологами и экспертами. И те и другие вместе стали могильщиками российского интеллектуального слоя как носителя моральных и репутационных критериев. <…> Российская реальность породила явления, немыслимые для общества, в котором существуют традиция уважения к личности и гражданские свободы. Членство интеллектуалов в советах при авторитарном режиме; их бесчисленные обращения к обществу с призывами поддержать лидера либо письма к лидеру с просьбами проявить “волю” и “поработать на общее благо”; их готовность к созданию карманных партий и другие формы кооптации в орбиту власти — все это было бы концом репутации для интеллектуалов не только в “старом”, но и в новом, восточноевропейском обществах. Для России же прислуживание власти для думающего меньшинства является обыденным ритуалом. В итоге интеллектуальное обрамление позволяет власти выглядеть прилично». Но тактические победы ведут к стратегическим поражениям. Механизмы выживания, которые использует российская элита, облегчают осуществление ее текущих интересов, но усиливают тенденцию к упадку страны. Российское статус-кво «только ускоряет смерть системы и окормляющей ее государственности». Автор рассуждает: «Кремлевские хозяева, пожалуй, уже упустили шанс кончить так, как, скажем, филиппинский президент Маркос и тунисский президент Бен Али, которые нашли убежище за пределами своих стран. Можно было использовать медведевскую паузу для поиска механизма, который бы гарантировал правящей команде личную безопасность и возможность покинуть Россию. Это бы создало условия для мирного выхода из стремительно деградирующей системы. Правящая команда решила играть до конца, тем самым обрекая страну на драматический сценарий». Но вот вопрос: «как Россия как человеческая общность сумеет перенести эту смерть и какова будет ее цена для рядовых граждан? Уже все начинает рассыпаться. Теряет влияние всесильный некогда институт лидерства. Среди политического класса зреет понимание, что опора на Путина как гаранта безопасности вскоре может создать угрозу выживанию этого класса. Государство и его силовые структуры воспринимаются населением как враждебная народу сила. Когда 73% респондентов считают, что за последние десять лет увеличился разрыв между богатыми и бедными; 52% полагают, что в руководстве страны больше воров и коррупции, чем в 90-е годы; и наконец, больше половины опрошенных уверены, что приближающиеся выборы будут нечестные, — это признак отчуждения населения от власти. <…> даже системные люди признают: катастрофа приближается! Спорят лишь о дате конца и о том, как он будет выглядеть. Между тем ставшее массовым навязчивое предсказание грядущего апокалипсиса не может не обрести политического значения: обычно его следствием бывает либо диктатура, либо агония. <…> Тем временем 22% (!) взрослого населения хотят уехать из страны и 28% молодежи готовы уехать из России “навсегда”. Следовательно, наиболее динамическая часть общества не намерена бороться за возрождение страны. Это самый тревожный симптом, который может означать, что Россия приблизилась к точке невозврата». Шевцова резюмирует: «Дальнейшее загнивание станет для общества драматическим испытанием. Коль скоро мы не можем реформировать эту систему изнутри и у нас нет сил демонтировать ее снаружи, необходимо, по крайней мере, осознать неизбежность ее конца и готовиться к нему. Мы не можем допустить повтора 1991 года, когда падение государства привело к реставрации единовластия».

Николай Клименюк в статье на snob.ru «Что плохого сделал мне Путин?» (27 сентября) отвечает на этот вопрос так: «Путин лишил меня возможности строить серьезные планы на будущее. Когда всем очевидно, что наступает стагнация и, хуже того, вот-вот все может рухнуть, трудно заниматься долгосрочным планированием. Например, карьеры. Зачем мне карьера в России, какая она может быть? <…> Куда мне развиваться, если я публицист и пишу на общественно-политические темы? <…> Я уже не говорю про то, что для огромного числа моих знакомых если не карьера, то планы на будущее связаны с переездом за границу. Трудно жить в стране, которую лишили надежды. Вернее, где надежды на перемены связаны только с экономическим кризисом, а единственной дееспособной альтернативой власти, похоже, стали националисты, ею же самой и выращенные». Далее: «Путин отнял у меня последние остатки чувства защищенности. В начале 2000-х милиция, например, еще хоть чего-то боялась. Ментам можно было сказать: “Вы не имеете права”, — и если они не имели, они отвязывались. <…> Меня сейчас никто не трогает. Но я знаю, что если кто-то захочет снести дом, в котором я живу, у меня не будет никакой возможности его отстоять. Ну или придется вести полномасштабные боевые действия. Если в меня влетит мент или чиновник и разобьет свою и мою машину, то виноват буду я. Если я попадусь кому-то под руку, то меня могут посадить на любой срок с любой мотивировкой, как только что просто так, без всяких доказательств, посадили на 13 лет человека за изнасилование собственной дочери, которого он не совершал. <…> Что-нибудь обязательно найдется. И не поможет ничего: ни полное отсутствие вины, ни шум в прессе, ни благополучный социальный статус. <…> В стране кончились правила игры. <…> Многие из нас выбросили телевизор, потому что, если его случайно включить в неподходящий момент, можно окунуться в потоки дерьма, лжи и пропаганды. Телевидение отравлено, и мы отказались от него. Но не потому, что мы в принципе против телевидения, а потому что так проще. Можно жить и без ТВ. И вот точно так же мы все больше и больше отключаемся от страны. <…> Мне кажется, этого уже вполне достаточно, чтобы я мог считать Путина личным врагом».

Андрей Пионтковский в статье «Война и мир» (Каспаров.Ру, 11 августа) констатирует: «Кремлю удалось окончательно развалить то, что оставалось от СНГ». Проявились далеко не все последствия «спланированной кремлевскими паханами показательной экзекуции Грузии 2008 года». Однако вектор изменений определился. Сплотить общество «вокруг путинских воров в законе под лозунгом вставания с колен и преодоления крупнейшей геополитической катастрофы ХХ века» не удалось. А тем временем в Грузии авторитет команды Саакашвили—Мерабешвили укрепился. Оппозиция совершила политическое самоубийство, когда поползла за поддержкой в Москву. Успехи реформ, прежде всего реформы полиции, стали заразительными для общественного мнения России. А что до «освобожденных» Южной Осетии и Абхазии, то «к дюжине северокавказских царьков, ханов и паханов, которым встающая с колен Москва покорно выплачивает дань за их формальные заверения в лояльности, добавились еще два суверенных самца. Которые согласны принимать самую большую дань, но исключительно как равносубъектные самцы, в крайнем случае как равноправные члены G4 — Союза Великих Держав: России, Белоруссии, Абхазии и Южной Осетии». Слабовольный, отягощенный собственными проблемами, развращенный кремлевскими деньгами Запад согласился на кремлевские правила, стыдливо назвав их перезагрузкой. Но правила не заработали. Они были отвергнуты всеми странами СНГ. «Кремлевской шпане легко продавливать изнеженных западных лохов, но не людей, проведших с ними десятилетия в одном лагере и прекрасно понимающих их уголовную природу. Грузинская война и безумная претензия Москвы на “зону привилегированных интересов” окончательно разрушили то, что еще оставалось от СНГ. Россия воспринимается соседями теперь прежде всего как источник очень серьезной угрозы. Прошедшие три года стали периодом обвального ухудшения отношений Москвы со всеми странами бывшего Советского Союза». Российская «политическая “элита” никак не может понять, что никому она на хрен не нужна на постсоветском пространстве в качестве учителя жизни и центра притяжения, тем более Большого Брата».

Алексей Михайлов в статье «Выборы полны неприятностей» (Газета.Ru, 15 июня) полагает, что курс власти на перспективу предопределен. Произойдет: повышение пенсионного возраста вследствие кризиса распределительной системы; ужесточение призыва в армию вследствие резкого сокращения количества молодежи призывного возраста и нежелания генералов переходить на полностью контрактную армию; перевод бюджетных учреждений (школ, институтов, больниц) на коммерческие рельсы; введение налога на недвижимость с повышением сборов с населения этого налога в 10 и более раз; неснижение социального налога на зарплату; ужесточение трудового законодательства; продолжение повышения тарифов на жилищно-коммунальные услуги; принудительный переход на дорогие энергосберегающие лампочки и принудительная установка счетчиков воды в квартирах за счет населения; будут расти бремя владения автомобилем, акцизы на алкоголь и табак. Автор прогнозирует и дальнейшее повышение курса рубля, которое сдерживает инфляцию, но угнетает российскую промышленность, т. к. увеличивает долю импорта на внутреннем рынке и сокращает несырьевой экспорт. Россия продолжит терять свои рынки, а значит, и перспективы. «Почти всего перечисленного выше можно избежать, если использовать резервы, просто лежащие на поверхности». Эти резервы: амбициозные политические проекты (саммит стран АТЭС-2012, Олимпиада-2014, чемпионаты мира по футболу и хоккею, «Формула-1» в Сочи, ГЛОНАСС и т. д.); строительство заведомо избыточных или убыточных трубопроводов; освоение заведомо невыгодной Восточной Сибири (речь идет о нефтедобыче); военная программа (20 трлн рублей на 10 лет — военный бюджет на душу населения в долларах увеличится еще в 1,5 раза и станет, наверное, рекордным в мире); воровство; откровенно заниженные налоги с «Газпрома»; программа приватизации; полтриллиона долларов валютных резервов ЦБР. «Нет никакой необходимости в проведении жесткой экономической политики под условным названием “Гайдар-2”. Тогда, в 1991–1992 годах, экономическая политика была во многом вынужденная... Сейчас никакой нужды нет. Есть только желание продолжать воровать на стройках, госмонополиях, госрасходах и выполнении госфункций. Воровать все больше и больше. Деньги и бизнесы целиком, мобилизуя для этого все резервы, “отжимая” население, пока оно не взбунтуется»...

Оппозиция

Исполнилось 20 лет России, возникшей после распада СССР. Григорий Явлинский в статье «Ложь и легитимность» (сайт Радио Свобода, 6 апреля) подводит итоги этих лет. «Современный российский политический режим, возникший после 1991 года и оформившийся в последнее десятилетие, так и не создал современное государство». Как следствие продолжается углубляющийся и превращающийся в непреодолимый раскол между властью и народом, государством и обществом. Народ налаживает свою жизнь вне государства. Растущие масштабы алкоголизма и наркомании, уход в виртуальный мир, преступность — все это формы бегства от лишенной перспектив действительности. Воинственный имморализм и всеобъемлющая ложь, насаждаемые в обществе, возвращение грубой официальной пропаганды привели к духовной усталости народа, к политической и социальной апатии, «утечке мозгов» и эмиграционным настроениям. «Этот разрыв не ликвидировать в одночасье даже относительно честными выборами или внезапной отменой цензуры, — пишет Явлинский. — Время упущено». В стране с таким отсутствием ощущения идентичности, с таким разорванным и расколотым сознанием нельзя сделать ничего — ни модернизации, ни инновации, ни чего-либо еще полезного. «С народом, преданным и развращенным его элитой, можно только дожидаться окончательного распада». Явлинский продолжает: «Главной политической проблемой нашей страны является не уровень и качество демократии или защиты свобод и прав граждан, как это принято считать, а неограниченная и тотальная ложь в качестве основы государства и государственной политики. <…> Страна попала в порочный круг: не отказавшись от лжи, нельзя провести сколько-нибудь эффективные реформы, а отказ от лжи угрожает системе в целом». По Явлинскому, «российская политическая система — это имитация современной государственности, “потемкинская деревня”, состоящая из псевдоинститутов, постоянно и грубо фальсифицируемых процедур. В жизни общества отсутствует подлинность, она заменена бесконечными “симулякрами”». Вместо государства мы имеем сегодня обертку системы, способную только имитировать государственную деятельность. В таких условиях не может складываться, функционировать и развиваться целостное жизнеспособное российское общество. «Думаю, — пишет Явлинский, — что ситуация… стала угрожать самому существованию России». Власть теряет остатки даже формальной демократической легитимности, систематически фальсифицируя выборы. Новые попытки заместить вакуум мессианскими, державно-имперскими идеями даже в модернизированном виде (претензии Москвы на роль мирового финансового центра) оказываются безнадежными. Политическое мышление застыло на уровне начала прошлого века. Нет однозначного осуждения государственного террора, предпринимаются попытки найти ему оправдание в духе realpolitiс. «Нынешняя система нереформируема». Автор рассуждает: «Надо сделать все, чтобы выход из сложившейся ситуации не выходил за рамки гражданского мира и осуществлялся эволюционным путем. <…> Нужно вести диалог с этой властью, например, в форме круглого стола, то есть искать компромиссные и промежуточные решения». А в перспективе «необходимо продолжить и завершить политическую трансформацию, начатую весной 1917 года и прерванную антигосударственным переворотом. Учредительное собрание может стать фундаментальным событием в построении современного российского государства. Мирное продвижение к Учредительному собранию должно представлять собой такой политический процесс, который бы сам по себе фактически частично легитимировал российскую власть, даже оставаясь в рамках нынешних конституционных основ».

Дирижер Михаил Аркадьев 20 мая в блоге arkdv в ЖЖ свою манифестальную статью «Движение Сопротивления» начинает так: «Что произошло с моей Россией? Где та Россия, которую я любил? Где Россия, которая когда-то была милосердной, терпимой и нравственно обеспокоенной страной? Где та Россия, которая была готова посмотреть на себя глазами П. Я. Чаадаева? Где Россия Льва Толстого и Федора Достоевского? Где Россия, в которой Салтыков-Щедрин не считался русофобом, написав смешную до горьких слез “Историю города Глупова”? Где Россия, которая чествовала и принимала при дворе главу чеченского ополчения Шамиля? Где Россия, в которой бедный еврей Бейлис выиграл процесс... в котором его обвиняли в человеческих жертвоприношениях, но где это обвинение потерпело крах? Где Россия, в которой интеллигенция следила за каждым поворотом в деле Дрейфуса и вчитывалась в каждое слово Э. Золя? Где Россия, в которой речи великих адвокатов слушались, публиковались и читались как бестселлеры? Где Россия, где понятие чести связывалось с автономной личностью и индивидуальным выбором, а не коллективом или группой? Где Россия, в которой великий композитор Римский-Корсаков, профессор консерватории, ходил вместе со студентами протестовать против злоупотреблений властей? Где Россия, в которой простые американцы предпочитали оставлять свои банковские вклады, так как российские банки, наряду с германскими, были самыми надежными в мире? Где Россия, в которой меценаты могли вложить личные деньги в гастрольную поездку гениального и совсем некоммерческого музыканта Скрябина или в создание Музея изящных искусств?» Увы. «Мы живем в период, подобные которому когда-то назывались “годами глухой реакции”. В очередном российском средневековье. Мы живем в стране, в которой почти не осталось в качестве нормальных и общераспространенных явлений: первичного естественного человеческого достоинства, первичной естественной человеческой доброжелательности. Мы живем в стране, в которой большое и малое унижение стало привычкой. <…> Скрытое и потому привычное глумление над достоинством человека обнаруживается у нас в самых незначительных, на первый взгляд, вещах». Аркадьев пишет: «Вопреки почти полной немыслимости реально противостоять реставрации номенклатурной власти и, что гораздо опаснее, инфантильной ностальгии большинства искалеченных сталинизмом и постсталинизмом россиян по “сильному государству” необходимо все же этому всему противостоять, сопротивляться, утверждая и постоянно подчеркивая принципиальную абсурдность ситуации. НЕОБХОДИМО ДВИЖЕНИЕ СОПРОТИВЛЕНИЯ. <…> Все это, вся эта картина тяжелого сползания России в провинциальное средневековье и беззаконие вызывает желание сопротивляться. Именно это естественное желание лежит в основе движения “несогласных”, движения российского Сопротивления, и именно это естественное стремление объединяет в одной связке людей и партии, которые в нормальной демократической ситуации никогда бы не были вместе. <…> Теперь вновь мы готовы себя ощутить теми, кто противостоит самому отвратительному из человеческих зол: наглому всевластию и беззаконию государственных функционеров. Поэтому так естественно рождение и развитие нового “революционного движения” в России — движения Сопротивления. И оно обязано быть. Даже если оно обречено». Автор объявляет: «я примыкаю к Сопротивлению, к движению “несогласных”. <…> В данный исторический момент в России Сопротивление ценно само по себе, так как большинство граждан страны, к несчастью, отказалось от него».

1991–2011

Годовщина августовского путча вызвала поток комментариев.

В «Ежедневном журнале» появилась серия откликов. Александр Подрабинек в статье «Свой август, или Четыре невыученных урока» (22 августа) замечает, что четыре урока следовало бы усвоить из Августовской революции. 1. Урок первый, для общества: «нельзя отдавать свободу в чужие руки». Свобода, завоеванная в противостоянии с ГКЧП, очень быстро перетекла из рук тех, кто ее добывал, в руки тех, кто ею воспользовался. В аппаратных играх Россия потеряла добытую на улицах свободу. 2. Урок второй, для политиков: «в продвижении к демократии нельзя останавливаться». Политическую осторожность начали проявлять с первых же дней. КГБ было сохранено. В дальнейшем политики не раз останавливались там, где надо было двигаться вперед: отказались от суда над КПСС, заменив его карикатурным разбирательством в Конституционном суде; отказались от люстрации, от декоммунизации, от радикальных демократических преобразований. И чем больше они тормозили демократическое развитие, тем стремительнее теряли политическое влияние, уступая свои места выходцам из партноменклатуры и КГБ. 3. Урок третий: «оппозиция важнее власти». Прельстившись возможностью получить легкий доступ к трибунам и микрофонам, построить то, о чем столько мечталось, демократические лидеры пренебрегли оппозиционной платформой и на рубеже 90-х ринулись во власть. Включая, увы, и бывших диссидентов. Они не завоевали власть на честных выборах или баррикадах, они слились с теми, кому должны были противостоять. Они купились на обещания и должности. Они прельстились погремушками, и оппонировать власти стало некому. Силы демократической оппозиции истощились, и она зачахла. Оппонентами новой власти стали коммунисты и националисты. Демократы не долго оставались при дворе — исполнив свой пропагандистский долг, они были изгнаны восвояси, а поле оппозиции между тем заросло сорняком и стало пустынным. Да и само понятие «демократ» девальвировалось и в общественном понимании стало едва ли не ругательством. 4. Урок четвертый: «жертвовать идеей ради коалиции опасно». Идея, что коалиция создается только для достижения цели, а потом «разбежимся и каждый будет сам по себе», вовсе не так безобидна, как кажется. Она неизбежно ведет к дезорганизации политического объединения, упадку сил и, что самое главное, — к катастрофическим репутационным потерям.

Александр Рыклин в статье «Русский август» («ЕЖ», 19 августа) констатировал: «Те люди, в августе 1991 года отдавшие свои жизни во имя победы революции, знали, что такое чувство собственного достоинства. А мы, оставшиеся в живых, это самое чувство утратили». Автор вопрошает: «Может, кто-нибудь попробует меня убедить, что в августе 91-го люди погибли, например, за то, чтобы через двадцать лет у нас вновь была однопартийная система? И партия называлась “Единая Россия”? То есть за спикера Грызлова они погибли, за вице-спикера Слиску? Оскорбительно как-то… Или они отдали свои жизни, чтобы Валентина Матвиенко… триумфально победила на муниципальных выборах у Красненькой речки и всем своим монументальным фасадом водрузилась в Совете Федерации? <…> А что, Янаев, скажем, или Крючков чем-то принципиально отличались от Путина?.. Хотя о чем это я? Конечно, отличались — званием, например… А еще, я не сомневаюсь, своим искренним служением империи… Не баблу, не преступной корпорации, а именно — имперской идее, какой бы отвратительной лично мне она ни казалась».

Павел Проценко в статье «Белый дом России, или Наутро после карнавала» («ЕЖ», 19 августа) размышляет: «К началу 1970-х годов широкие круги советского правящего слоя были пронизаны тоской по конвергенции с Западом. Советская партийно-государственная бюрократия мечтала перевести партийно-государственные структуры управления в президентско-парламентский строй, конвертировать свою политическую власть в экономическую, легализовать свою теневую собственность и т. п. И уже на этом легитимном поле продолжать, на “законных” основаниях, борьбу с Западом. Вечером 19 августа 1991 года, уходя от Белого дома России, я вынес убеждение, что борьба с путчем — это логическое продолжение номенклатурного сдвига, начатого Горбачевым и направленного на подмену настоящего освобождения от коммунистической диктатуры партийными заменителями свободы. <…> Сейчас, через 20 лет после появления на свет “Белого дома” “новой России”, морок торжества демократии рассеялся. На повестке дня стоит вопрос о воссоздании нового СССР. Мрачные отсветы этого процесса реставрации освещают неприглядную картину руин, в которые превратилось наше общество. Общество, которому не знакомо чувство раскаяния. У которого нет стыда за пережитое, нет и осознания пройденного пути. В котором царит хаос, словно наутро после большой пьянки. И у которого остаются лишь смутные надежды на лучшее, все-таки пока еще — надежды».

Анатолий Бернштейн в статье «Я — каждый десятый» («ЕЖ», 19 августа) вспоминает: «Август 91-го был для меня и для очень многих периодом надежд и открытий, невероятным временем, потому что советская система вдруг грохнулась, хотя вероятность этого казалась фантастической. Как будто вышибли дверь из затхлого и мрачного чулана, потому что больше невмоготу было дышать. Неожиданно страна стала своей. Впервые в жизни, хоть и на короткое время, мы ощущали единение с властью. Она была наша. События конца августа того памятного года стали для нас открытием мира, взломом архивов и приобретением новых знаний. Это был “прямой эфир”, когда ничего нельзя “вырезать”. Нам преподали трудный урок свободы... Мы обрели возможность дышать, раскрепоститься и жить как хотим <…> Но эйфория быстро сменилась апатией. Еще быстрее правда погрязла во лжи. А потом наступило разочарование. Мы дали себе и миру шанс. Мир им воспользовался. Мы же его профукали. Не оценили должным образом, оказались не готовы к подлинной свободе, а лишь нетерпеливы, как дети. <…> И в очередной раз мы не смогли до конца воспользоваться данным нам историческим шансом сделать жизнь лучше и чище. Жалко. И обидно, что так бездарно растранжирили созидательную энергию многих простых и хороших людей, поверивших в чудо, но вскоре почувствовавших себя жестоко обманутыми».

Адель Калиниченко в статье «Прощание с августом» («ЕЖ», 19 августа) пишет: «Тогда у Белого дома демократом себя считал каждый, вкладывая в это слово его подлинный, обязывающий смысл. <…> О слово “демократия” сегодняшние “продуманные” и циничные вожди вытерли ноги, нарисовали на нем череп с костями и стали пугать им несчастных зомбированных услужливой пропагандой обывателей. Люди же, что стояли в кольце у Белого дома в ту исполненную высокого смысла ночь, разбрелись кто куда. Разошлись по домам, разъехались, ушли в себя или… от нас. А вокруг того самого Белого дома власть уже давно возвела высокую ограду. Больше никогда не будет “живого кольца” защитников. Но не потому, что не подойти, а потому, что то, что находится внутри Белого дома теперь, людям не придет в голову защищать. Тогда… народ пришел защитить свое народовластие и свое самоуважение. Но сначала мы выпрямились и подняли голову. А еще… встали с колен. Именно тогда, по сути, за всю многовековую историю первый и, увы, возможно, последний раз. “Такое не должно повториться” — написано на хитрой роже власти. Она теперь поет людям свою колыбельную песню, мурлычет притворным, ласковым голоском: “Спи, мой доверчивый несмышленыш. Не было никогда никакого 19 августа. Все это был лишь глупый сон”. …Hо это было наяву. И это были мы!»

Валерия Новодворская в Гранях.Ру 22 августа («Осень после Августа») подводит такой итог историческим трудам и битвам: «Август дал великий шанс построить нормальный, комфортабельный, либеральный капитализм с евроремонтом. Миллионы совков помешали нам это сделать. Но и социализма больше не будет никогда. Бабло победило Зло. «Украсть» стало главным лозунгом истеблишмента. Наш капитализм — это трущоба; он плохонький, кривой, и удобства на улице. Но лучше такой, чем то, что было до Августа. Народ, конечно, право имел, но на поверку перед реформами оказался тварью дрожащей. Однако горстка храбрецов свалила ГКЧП не зря. Жив Горби, ставший социал-демократом, оппозиционером, копающим под Кремль, охотником до прав и свобод. Живы почти все из нас. Личная свобода есть у всех. Особенно на нашей кухне, в интернете. Нет больше нелегальной литературы, границы открыты, а страна полна еды, одежды и обуви. Правда, одежда и обувь все еще не наши, как и машины. Это не то, что мы заказывали, но шеф-повар в каждой стране — это народ, и он определяет меню. На самом деле, гнать надо даже не путиных, а тех, кто их выбирает. Оставшись наедине со стоявшими у Белого дома, путины сами в ужасе разбегутся и, может быть, даже уронят часть награбленного. Да, мы, флибустьеры и авантюристы 91-го года, живы, а дело ГКЧП в земле сырой или на дне морском. Нет только нашего капитана, который в Августе, 20 лет назад, сказал: “Еще не вечер!”. Нет Бориса Ельцина, взявшего на абордаж и пустившего на дно СССР. И пусть ему лучшим памятником будет построенный в боях наш капитализм».

На сайте Каспаров.ru 19 августа Сергей Петрунин («20 лет спустя. Блогеры поделились воспоминаниями об августовском путче») делает обзор блогосферы. Он цитирует записи Григория Пасько, Олега Козырева, Евгения Додолева и др. «Революция 1991 года — самое романтическое событие в жизни нашего поколения, — писал главный редактор русского GQ Николай Усков. — Тот, кто пережил те дни в Москве, и сам это знает. Вопрос, породил ли Ельцин Путина или он сам таким уродился, неправомерен. За революцией всегда приходит реставрация. И если бы Путина не было, его бы следовало выдумать. Общество 90-х и общество нулевых решало качественно разные задачи. Сегодня, в атмосфере тотального общественного пессимизма, трудно поверить, что тогда, в 1991 году, было по-другому. Существенно менее обеспеченные, изнуренные очередями за самым необходимым, еще почти невыездные люди жили верой в лучшее будущее, в Россию, в ее президента, в ее вновь обретенный флаг. Казалось, совковый мрак, сожравший некогда великую страну, рассеялся. Еще подростком меня оскорбляло все советское: насилие над личностью, отсутствие собственности, а вместе с ней и права на личное пространство, Ильич, извращенная классовая мораль, безбожие, вульгарный материализм, безвкусица советского официоза, ничтожество гуманитарной мысли. И это при том, что мне выпало родиться и вырасти в самый респектабельный из советских периодов истории — брежневский. Словом, лично мне не нужен был социализм даже с человеческим лицом. Никакой вообще. Полный демонтаж ненавистной системы — таково было общее требование народа, вышедшего миллионами на улицы августовской Москвы 1991 года. Перевернулась страница. Перед нами открылась новая. Теперь только от нас зависело, что на этой странице будет написано. Звучит пафосно? Нисколько. Так оно и было. И мы писали свои жизни. Я, если кому интересно, делал это с большим удовольствием и азартом. 90-е — очень дорогое для меня время, хотя я тогда не стал еще ни богатым, ни известным, а был всего лишь ученым и преподавателем».

Андрей Пионтковский («Реформаторы и демшиза: 1991–2011» (Каспаров.ru 18 августа) рассуждает: «XX век обещал стать веком России. В начале века Россия пережила небывалый культурный взлет... В середине века Россия одержала самую выдающуюся военную победу в своей истории. В конце века Россия оказалась перед закрытой дверью в следующее тысячелетие. Шансы на реформу были утрачены в 1911-м, 1929-м, 1953-м, 1965-м... Каждый раз это стоило стране огромных потерь и жертв. Последний раз такой шанс был в 1991-м. Сотни тысяч людей собирались на митингах в Москве, Санкт-Петербурге, Кемерове. Я помню их лица. Это были честные люди, исполненные достоинства и надежды. Они не могли больше терпеть лжи, лицемерия, тупости, бездарности тоталитарного режима. У них были вдохновенные лица. Теперь они усталые, безразличные и равнодушные. И в массе своей эти люди никогда больше не выйдут на площадь. Они всегда были и оставались маргиналами, лузерами, демшизой и для кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС Ельцина, и для потомственного номенклатурщика Гайдара. И для их сегодняшних наследников, 12 лет лизавших сапоги майора КГБ Путина и готовых продолжить это увлекательное занятие еще 12 лет, если только этот приблатненный Самец Нации подвесит себе какой-нибудь либеральный бантик по имени Медведев или Прохоров. По их спинам в 1991-м пришли к властесобственности совсем другие люди. Господа-товарищи из все той же старой номенклатуры, слегка разбавленные новыми выдвиженцами из интеллектуальной обслуги. <…> В стране создана бесстыдная в своей откровенности система слияния власти и денег. По единодушному признанию ведущих бизнесменов, единственным высокоприбыльным бизнесом является власть, и так будет в России всегда». Автор вопрошает: «Так что же произошло двадцать лет назад в те три августовских дня, которые потрясли Россию и мир? Сегодня в ретроспективе очевидно, что в стратегическом курсе на номенклатурную приватизацию не было принципиальных разногласий между околоельцинскими “номенклатурными реформаторами” и лагерем путчистов. <…> Разошлись они в другом. Кланам, стоявшим за путчем, хотелось не только громадной собственности, но и имперского величия в придачу. Прагматик Ельцин понимал, что империю не удастся сохранить даже ценой очень большой крови. <…> Путч был не прокоммунистический, а скорее проимперский. Его победа привела бы к югославскому сценарию в напичканной ядерным оружием распадавшейся сверхдержаве, то есть к катастрофе планетарного масштаба. Ельцин стал в те три дня символом сопротивления путчистам и проявил себя в этой роли достойно. Но он не был организатором гражданского сопротивления. <…> Почему мы проиграли? Почему проиграла свое историческое будущее страна? Я не склонен винить номенклатуру. Столетняя эволюция нового класса закономерна и предсказана классиками. Оруэллом, например, в “Animal Farm”. Нельзя винить животное за его биологическую природу. Ответственен мыслящий тростник. Достойно сожаления, что подавляющее большинство статусной интеллигенции пошло в услужение режиму Ельцина—Путина. Соблазненная головокружительно жирными сырьевыми объедками в лакейской воров в законе, последняя (де)генерация русской интеллигенции превратилась в капо правящего режима. Но, как известно, нет такой подлости, которую постсоветский интеллигент не смог бы для себя идеологически оправдать и обосновать. Мало ему на “державный” кол смачно сесть — надо ведь еще и либеральную рыбку съесть на десерт для душевного равновесия. Такой либеральной рыбкой для наших стыдливых альхенов стали ритуально повторяемые ими утверждения о реформаторской в целом природе сложившегося в России за последние два десятилетия режима. И сегодня эти преуспевающие капо откровенно преступного режима продолжают нести свой бесстыжий бред то о либеральном Ай-Фончике, то о либеральном Ай-да-Фуйчике, и все вместе — о не созревшем для их великих реформ быдле — русском народе. <…> Не архаичные ценности массового традиционного сознания привели к власти путинскую хунту, а чисто конкретные прогрессивные мерзавцы из наследников Ельцина—Гайдара, чтобы та охраняла завоевания их “реформ”: Волошин, Юмашев, Дьяченко, Березовский, Абрамович, Чубайс. А что касается Гайдара, то он до последнего дыхания верно служил путинскому режиму, не гнушаясь выполнять самые грязные его задания. Достаточно вспомнить, как старательно отмывал он убийц Политковской и Литвиненко, суетливо бегая из одной телестудии в другую. В результате реформ Ельцина—Гайдара осуществились все золотые мечты партийно-гэбистской номенклатуры, которая и задумала перестройку в середине 80-х годов. Чего она достигла в результате 20-летнего цикла? Полной концентрации политической власти, такой же, как и раньше; громадных личных состояний, которые тогда были немыслимы, и совершенно другого стиля жизни (что в Куршевеле, что на Сардинии). И самое главное — как правители они избавились от какой-либо социальной и исторической ответственности. <…> Мы существуем сегодня в контексте двойного отчуждения, двойной пропасти — не только полной дискредитации верховной власти в глазах политического класса, но и полной дискредитации всего современного политического класса в глазах общества... Собственно говоря, мы снова оказались в той же драматической ситуации, о которой веховцы говорили около века назад. Последние сто лет русской истории мы прошли по заснеженному кругу, безнадежно застряв в петле времени. Поэтому и остается у нас Путин навсегда, какую бы фамилию он ни носил в текущей каденции. За сотню без малого лет великие злодеи Революции (Ленин, Троцкий, Сталин) сначала превратились в смешных беспомощных старцев (Брежнев, Андропов, Черненко), а затем, окропившись живой водицей номенклатурной приватизации, оборотились в молодых спортивных сексапильных нефтетрейдеров (Путин, Абрамович, Тимченко). Эти чисто конкретные пацаны и есть подлинные наследники Октября, последняя генерация его вождей, закономерный и неизбежный итог эволюции “нового класса”. Жизнь удалась. Это для них десятки миллионов жертв столетнего эксперимента (лузеров в их терминологии) унавозили почву. Им нечего больше желать. Для них наступил персональный фукуямовский конец Истории. У них нет и не может быть проекта будущего. Они уже в у-вечности. Путинская у-вечность — это схлопнувшаяся черная дыра русской истории, свидригайловская деревенская закоптелая банька с ползающими по всем углам разбухшими пауками — ветеранами дрезденской резидентуры и кооператива “Озеро”. <…> За двадцать лет выросло лишенное будущего поколение детей тех, “у кого ничего не украли”. И оно только начинает предъявлять свой счет».

Игорь Свинаренко в статье «Преображение улицы» (Газета.Ru, 18 августа) вспоминает о 1991 годе и сравнивает его с 2011-м. «К юбилею путча я вспомнил главное: какие ж были хорошие лица у людей на улицах в августе 91-го! Когда мы победили. Таких мне раньше не приходилось видеть... Может, нам такого больше и не выпадет в жизни. Эти лица появились в августе 91-го (а может, и раньше?) и продержались не месяц, не год даже — больше! — до первых чисел октября 93-го. <…> Теперешние лица, которые я вижу на улицах Москвы и по ТВ, имеют ужасное выражение. Убийственное. Да даже и у штатских». Свинаренко читает бунинские «Окаянные дни» и находит прямые созвучия. «Русских интеллигентов, как всегда, развели на слюнтявку, — пишет он. — Они теперь смотрят на чужую власть, на чужие капиталы, чужое ТВ, платную учебу и недоступную медицину и вынуждены также слушать чужую музыку — тот же шансон. “А где же демократические свободы? ” — спрашивают они прежних союзников, российских бизнесменов. “Ну, капитализм бывает и без некоторых свобод”, — отвечают те спокойно. Что правда. Облезлые и пожухлые беззубые интеллигенты, все в тех же самодельных свитерах, в которых мерзли белодомовскими ночами, пожимают плечами и уезжают на свои деревенские сотки в 300 км от Москвы, где ведут жизнь крестьян XVIII века».

Семен Новопрудский в статье «Советский склад» (Газета.Ru, 19 августа) констатировал: 17 лет подряд Левада-центр опрашивает россиян об августовском путче. В 2011 году 39% россиян сочли путч «трагическим событием, имевшим гибельные последствия для страны и народа». Впервые за все время опроса этот ответ стал популярнее другого — «просто эпизод борьбы за власть в высшем руководстве страны» (так думают 35% опрошенных). Медленно, но верно событие входит в тройку самых значительных эпизодов истории России ХХ века (наряду с Октябрьским переворотом и Великой оте-чественной войной). «Но если составить каталог советского и собственно российского в нашей сегодняшней жизни, советского окажется больше. Нами правит член КПСС Владимир Путин, с мировоззрением вполне советского человека <…> У нас вполне советские институты власти. Хотя партий вроде бы больше, чем одна, но парламент, как и в СССР, не место для дискуссий. “Единая Россия” сама по себе смотрится как пародия на КПСС, а “Общероссийский народный фронт” — прямо вылитый “нерушимый блок коммунистов и беспартийных”. У нас, за редким исключением, советские дороги <…> и советское бездорожье. У нас советская канализация. У нас в основной массе советские дома, школы и больницы — прямо советских времен или построенные по позднесоветским типовым проектам. У нас преимущественно советские учителя и врачи. У нас советская армия, с советской военной техникой и оружием. <…> У нас советские нефть и газ: все основные месторождения открыты и начали эксплуатироваться в советские времена. У нас советские спецслужбы, суды и тюрьмы: здесь еще не было даже горбачевской перестройки. <…> У нас советская милиция, которая защищает начальство от граждан, а не граждан от преступников. <…> У нас советские деятели культуры — те, что готовы прислуживать любой власти ради доступа к кормушке. У нас великое множество советских ландшафтов: вся российская провинция осталась советской по набору памятников, топонимике, просто по видам за окном. Судя по результатам выборов, у нас советский менталитет. Большинство все еще думают или просто верят, что нас должно кормить государство, будто не мы кормим чиновников. <…> У нас советское выражение лица. Мы в основной своей массе считаем идиотизмом улыбку на лице без причины, зато выражение хмурой безнадежности и беспричинной злобы кажется нам совершенно оправданным и естественным. У нас советские представления о мире. Значительная часть россиян по-прежнему верят в культивируемые российской властью советские мифы о враждебном Западе, о желании внешних врагов во что бы то ни стало уничтожить Россию. Эти же люди искренне полагают, что все еще живут в сверхдержаве, которая имеет право и способна диктовать кому-то свою волю». Новопрудский беспощадно заключает: «Мы живем на советском складе. Мы оказались в бронепоезде на запасном пути истории. Наши рельсы проржавели и поросли бурьяном. Сожалеть о распаде СССР бессмысленно: вон сколько его вокруг».

Обзор подготовил Евгений Ермолин