После массового расстрела политических заключенных на Соловецких островах 19 декабря 1923 года на Западе раздались первые голоса протеста против рабского труда в Советском Союзе. Воззвание, подписанное 233 заключенными и адресованное II Интернационалу в Лондоне и неофициальному Красному Кресту в Москве (возглавляемому Екатериной Пешковой, женой Максима Горького), было тайно вывезено из России и циркулировало за границей летом 1924 года.

Пионером в деле сбора документов о положении в советских тюрьмах стал американский журналист Исаак Дон Левин, живший тогда в Берлине. Во время пребывания в Москве в 1923 – 1924 годах он поддерживал тесные контакты со вдовой Петра Кропоткина и Е. Пешковой. В конце 1924 года Дон Левин подготовил сборник документальных материалов и разослал его ряду знаменитых интеллектуалов, прося выступить в защиту жертв коммунистического режима.

 

1

Я получил 22 ответа от европейских и американских знаменитостей, в том числе от Эйнштейна, Метерлинка, Бертрана Рассела, Синклера Льюиса и других. Они были воспроизведены в 1925 году в книге «Письма из русских тюрем», вышедшей под покровительством американского Международного комитета политических заключенных.

В подавляющем большинстве авторы писем принадлежали к политическим партиям — социал-демократам, правым и левым эсерам, анархистам. Подчеркнуто документальный характер книги позволял избегнуть обвинений в пропаганде. Моя собственная позиция была довольно прочной: мне пришлось побывать в России пять раз в течение 1919 – 1924 гг. и последовательно бороться против интервенции, блокады, белого террора, за признание советского правительства другими странами.

Передать в западную прессу сведения о положении в тюрьмах не представлялось возможным из-за советской цензуры. Первая часть книги касалась исключительно Соловецких островов, прежде всего кровавой трагедии 19 декабря 1923 года. Вторую часть составили письма из различных тюрем и мест ссылки.

Отзывы западных читателей-интеллигентов говорят сами за себя.

Арнольд Беннет, английский писатель

Не становясь на сторону одной из многочисленных революционных партий в России и не располагая данными, чтобы считать советское правительство хуже правительств других стран, я тем не менее убежден, что ради блага интеллектуальной жизни в России пришло время дать больше свободы той интеллигенции, которая не в состоянии политически сотрудничать с коммунистической партией. Ни одно правительство не сумеет избежать серьезных ошибок, если умолкнет всякая критика. И пока продолжаются суровые репрессии, западные страны будут считать, что советские власти ощущают непрочность своей позиции. Сохранение царства террора, описанного в книге, создает трудности на пути сотрудничества с передовыми элементами Запада, особенно в связи с тем фактом, что многие жертвы, — если не большинство, — были такими же верными защитниками Ноябрьской революции, как и сами коммунисты.

 

Г. Н. Брейлсфорд, редактор журнала «Нью лидер», Лондон

Подавление свободы в России можно было оправдывать как военную необходимость, пока общественные группировки и силы капитализма действовали с оружием в руках, бойкотом и блокадой. С окончанием Гражданской войны и юридическим признанием советского правительства большинством великих держав ни один друг русского народа не может и дальше соглашаться с подобной аргументацией. Подавление свободы слова, печати и объединений под властью рабочего правительства угрожает его будущему; этот уродливый пример отсрочивает принятие советизма другими народами. Постоянное подавление свобод ведет к бесконечной жестокости, к бессмысленным смертям благородных людей; это будет означать также быстрое падение умственной и моральной жизни каждого человека. Люди не могут мыслить, если у них нет свободы дискутировать.

 

Георг Брандес, датский критик

[…] Читая письма русских заключенных, я с негодованием, но без удивления отметил, что русская революция ничего не улучшила. Жестокость и презрение к праву быть свободным остались теми же. Столетие ушло на то, чтобы сломать деспотическую власть царей. Это было достигнуто, и вот на месте прежней власти — другая, такая же глупая и трусливая, в тысячу раз более лицемерная.

Принесут ли Ваши усилия хоть что-нибудь? Дать ответ на это могут только интеллигентные русские люди с большим сердцем.

 

Карел Чапек, чешский писатель

Явнимательно прочел присланные документы, а равно изучил и другие источники, освещающие положение права в советской России. Я не могу сомневаться в этих свидетельствах, однако я не осмеливаюсь быть судьей в делах, проверка которых мне недоступна. По крайней мере, я могу направить запрос. В то же время я не позволяю себе быть несправедливым ни к жертвам, ни к гонителям. Яотдаю себе отчет в том, что в той или иной степени весь мир участвовал в создании положения, при котором человеческая жизнь, законность и человечность имеют столь малый вес в глазах представителей нового русского абсолютизма; мы прошли через войну, в которой погибли миллио­ны невинных, так что десять, сто или тысяча новых жертв выглядят лишь очередной каплей крови в море пережитых нами страданий. Настало время вновь обрести веру в человечество, увидеть в людях человеческие существа, а не врагов. Ужасна не только смерть; каждый день тысячи людей умирают от рака и туберкулеза, и это не рождает у нас сомнения в ценности человеческой жизни. Ужасны именно несправедливость и ненависть. Могут ли те, кто организует и проводит террор против человеческих душ, верить в душу, совесть, во что-нибудь доброе и прекрасное в человечестве? Если нет, то они не имеют права быть правителями народа; если они верят в моральные нормы и, несмотря на это, продолжают действовать так, как явствует из весомого свидетельства мучимых людей, то горе им, ибо они предали человека в его исторической борьбе с жестокостью и атавизмом. Они говорят, что мировая буржуазия против них, — нет, им противостоит бóльшая сила — совесть мира. А совесть есть и будет все более весомым политическим и международным фактором; они сами нанесли поражение своему делу, лишив себя этого союзника.

Я не могу судить, но я обращаюсь с просьбой. Я прошу пощадить жизни.

 

Альберт Эйнштейн, ученый

Живущим в условиях управляемого порядка и читающим эти письма не следует верить, что окружающие их люди — другие или лучше, чем те, кто насаждает в России режим страха. Вы будете в ужасе оплакивать эту трагедию. Вы будете в ужасе оплакивать эту трагедию в истории человечества, когда один убивает из страха быть убитым. Именно наилучших, самых склонных к альтруизму личностей подвергают пыткам и убивают, — впрочем, не только в России, — из опасения, что они являются потенциальной политической силой.

Всем серьезным людям следует поблагодарить издателя этих документов. Их публикация должна способствовать изменению ужасного положения дел. Власти в России будут вынуждены пересмотреть свои методы после опубликования писем, если они хотят продолжать попытки приобрести моральный статус среди цивилизованных народов. Они потеряют симпатии, которыми сейчас пользуются, до последнего грана, если они не в состоянии показать широким и мужественным актом освобождения, что им не нужен кровавый террор для претворения политических целей.

 

Кнут Гамсун, норвежский писатель

Когда читаешь письма заключенных, то поражаешься не столько жестокости и ужасам, сколько неуничтожимой вере, сохраняющейся в сердце людей при любых условиях. Именно невероятная вера дает человеку силы и надежду. Русская революция, как и все великие движения к свободе, родилась из глубокого чувства справедливости, присущего народным массам. Если в груди правителей России осталась хоть искорка от этого огня, — а нам хочется верить, что так, — то они не могут допустить, чтобы раскрываемое в этих письмах положение дел развивалось и укоренялось, пока последние черты человечности в революции не будут безнадежно искажены. Если дружественное расположение интеллигенции Западной Европы что-нибудь стоит в Москве, то тысячи заключенных идеалистов должны быть немедленно освобождены, а их энергия и знания направлены на общее благо. Конечно, систему административной ссылки, позорившую старый режим в глазах цивилизованного мира, необходимо упразднить. При нынешнем революционном правительстве каждому человеку следует предоставить право на открытое судебное разбирательство. Пусть публикация этих писем разбудит совесть советских вождей и даст им необходимое духовное мужество, чтобы показать: справедливость в России не умерла.

 

Герхардт Гауптман, немецкий писатель

Нетерпимость к мнениям несовместима с прогрессом. Эволюция Католической церкви знает периоды, когда души были закрепощены, а мыслителей сжигали на кострах. Слабое утешение для человечества было бы в том, что в такие времена у него вдоволь еды. Однако еды явно не хватало, несмотря на стеснение свободы мысли. Движение, словно паровой каток сокрушающее независимые души и умы или использующее потребность в свободе духа для того, чтобы заковать людей в цепи и бросить в темницу, если они виновны в свободном духовном проявлении, — такое движение вновь привело бы к дьявольскому затмению земли и неба. Убийство души — наихудший вид убийства. Какое возмещение можем мы предложить птице, свободно летающей в небе, если мы подрежем ей крылья? Спросите, как сделать ее счастливой, и она ответит: «Сверните мне шею».

Мыслительные процессы могут стать опасными только в том случае, если они становятся косными под влиянием отдельных догматических идей, принимаемых как абсолютная истина, короче, если они становятся идолом. Тогда подлинное мышление совершает самоубийство и распадается. При таком положении дел всякая мысль вызывает смертельную вражду. Государство, чей правитель отдал себя во власть подобных идолов Абсолюта, вообще не имеет кормчего: на его место вступает простой автомат. Горе, если этот автомат держит в руках машину власти. Он превратит государство в пустыню, пусть государство и кажется достигшим десятикратного процветания.

 

Бернгард Келлерман, немецкий писатель

Вряд ли приходится сомневаться в подлинности документов, которые Вы намерены предать гласности. Вы приподнимаете занавес, скрывающий русские тюрьмы, где гибнут толпы несчастных — не реакционеров, не контрреволюционеров, а социалистов и революционеров, уже доказавших свою верность идеалам прогресса и социализма в царских застенках. Впрочем, мы не можем игнорировать тот факт, что царские тюрьмы и обращение с политическими противниками кажутся более гуманными, чем ныне. Прочтите, например, о жизни Ленина на поселении в Сибири.

Если это единственное место на земле, где попраны права людей, — неважно, преступников или «всего лишь» политических противников, — то долг всякого, кто еще верит в справедливость и человеческое достоинство, постоянно и энергично указывать на это место до тех пор, пока оно не исчезнет. […]  

Не верится, что русское правительство, отождествляющее свои цели с гуманностью и человеческим достоинством, знает о тюремных условиях и о мученичестве политических заключенных. Может быть, комиссары и следователи бесстыдно обманывают его.

Ваша публикация достигнет цели, когда русское правительство проснется и направит в эти места страданий неподкупных комиссаров. Тогда можно с известной степенью достоверности предположить, что для немедленного улучшения ситуации меры будут приняты.

 

Гарольд Ласки, проф. Лондонского университета

С глубоким чувством я прочитал документы, собранные в этой книге. Социалистическое движение надеется, что вожди русской революции сделают все возможное и люди, отдавшие годы на служение делу революции, получат ту свободу, за которую они столь беззаветно боролись. Многие в Англии, приветствовавшие революцию, остро ощутили, что великолепию ее целей вредит тираническое подавление людей, чье верное служение идеалам революции не вызывает сомнений. Любой коммунист, приехавший на Запад из России, увидел бы, что задача его товарищей-социалистов упростится, если б он научился обращаться с русскими политическими заключенными великодушно и справедливо.

 

Синклер Льюис, американский писатель

Собранные Вами документы относительно обращения с политическими противниками представляются истинными. Если это действительно так, то Советам надо изменить свои методы, иначе они потеряют симпатии огромной части интеллигентных людей, которые до сих пор считали Советы не только самым основательным, но и наиболее блестящим из известных миру экспериментов в деле управления государством. Несомненно, у них свой подход; несомненно, они испугались, что последовательный радикализм сползет в бледный примиренческий либерализм, процветающий в других странах; несомненно, они сочли нелояльных или даже четвертьлояльных членов собственного класса опаснее самых воинственных врагов.

Однако если спустя восемь лет после начала эксперимента они могут держаться лишь методами испанской инквизиции, то они обнаруживают тем самым свою слабость; если же они действительно настолько превосходят в гордости, благородстве и способностях тех политиков, которые стоят у обычной политической машины, как нам казалось, то им придется признать трагическое поражение и сдаться. Быть может, мнение посторонних наблюдателей для них неважно. Тогда они не должны возражать, если их поместят в ряду нетерпимых, бесчеловечных, мелких душ. Но я думаю, что они могут не знать происходящего в тюрьмах, подобно тому как наши высшие чиновники в Америке часто совершенно не представляют, что делается в наших тюрьмах и трущобах, и они услышат призыв посторонних наблюдателей, не питающих никаких эгоистических соображений и страстно желающих доверять России.

 

Морис Метерлинк, бельгийский поэт и драматург

Думаю, никогда борьба между зверем и духом не принимала таких патетических форм, какие описаны в письмах русских интеллигентов, сосланных в Сибирь. Из глубин ада они осмеливаются бросить вызов окружившим их демонам, не имея другого оружия, кроме голодовки, хотя и так у них никогда не было столько еды, чтобы притупить чувство голода. Они умирают спокойно, героически, ни на что не надеясь, умирают один за другим, пытаясь хоть отчасти смягчить ужасную судьбу тех, кто, вероятно, последует за ними. Им приходится испытывать такие страдания, что временами это производит впечатление и на тюремщиков, едва ли сохранивших человеческие черты. В этот миг на другом краю земли совершается драма, а цивилизованный мир настолько устал, протестуя против советских мерзостей, что он больше и не стремится возвысить свой голос...

 

Томас Манн, немецкий писатель

Якрайне признателен Вам за присылку «Писем из большевистских тюрем и мест ссылки». Яизучил сборник; впечатление от писем было тем ужаснее, что они несомненно подлинные. Вы не хотите какого-либо привнесения политики в эти материалы, и я тоже. Однако вопрос встает сам собой, его неизбежно зададут: что действительно изменилось к лучшему в России или что вообще изменилось сравнительно с прошлыми временами с момента основания этого Богогосударства, названного Коммунизмом. Я читаю, что в одном из мест мученичества, где написаны письма и которое прежде было церковью, они убрали все иконы и религиозные символы, а вместо них водрузили изображения Ленина, Троцкого и Маркса. Не знаю, что думают Ленин и Троцкий, но уверен, что Карл Маркс перевернулся бы в гробу, узнай он об этом. Яжелаю всяческого успеха Вашему гуманному предприятию, призванному смягчить насаждаемую русским правительством бесчеловечность, в чем оно видит условие собственного выживания. С радостью предоставляю Вам использовать эти строки так, как Вы сочтете нужным.

Карин Михаэлис, датская писательница

Прочитав письма мужчин и женщин, погибающих в большевицких тюрьмах, днем и ночью я испытываю ужасное чувство вины. Да, я виновна, если ничего не предпринимаю, не протестую и не пытаюсь освободить мучеников...

Яполучила эту книгу в полдень, когда в небе сияло солнце. Стоя у фортепиано, я собиралась просмотреть ее. Но мой взгляд упал на слова, заставившие прочитать всю страницу. Я читала стоя. Читала до тех пор, пока солнце не закатилось. Буквы стали расплываться. В комнате стало темно, как в могиле. Глаза мои горели, сердце стучало словно молот, комом в горле застревал крик. И когда пришла ночь, мне не удалось заснуть. И когда начался день, я не видела солнца.

К моему стыду, не раз мне хотелось никогда не видеть этой книги. А теперь — теперь я хочу, чтобы каждый человек прочел ее и раз, и два, и три, пока он, как я, не знал бы больше ни отдыха, ни радости, если не сделает хоть что-нибудь, чтобы помочь своим братьям и сестрам.

Не говорите, что это невозможно. Не говорите, что это вмешательство во внутренние дела другой страны. Вы можете, вы должны возвысить свой голос.

 

Ромен Роллан, французский писатель

Возвращаю Вам заказной авиапочтой присланные Вами документы.

Это позор! Кто-то ломает себе руки в отчаянии, от омерзения! Однако почти то же происходит в польских тюрьмах; то же вы найдете в калифорнийских тюрьмах, где мучают рабочих-докеров, Вы встретите это в Югославии, в английских застенках на Андаманских островах, куда брошены индийские патриоты. Еженедельно крики отчаявшихся и обвиняющих доходят до меня из ряда стран.

Я не буду писать предисловия, о котором Вы просите. Оно стало бы оружием в руках одних партий против других, которые ничем не хуже и не лучше[1].

Я обвиняю не систему, а Человека. Никто не знает, что главное в нем — дикость или глупость. Последнее, быть может, самое страшное. Вы сумеете защититься от дикости, вы можете даже льстить себе время от времени, что Вам удастся одолеть ее. Но перед глупостью вы беззащитны.

Бертран Рассел, английский философ

Я искренне надеюсь, что публикация этих документов будет способствовать развитию дружеских отношений между советским правительством и правительствами западных держав. Введенные в заблуждение западными социалистами, государственные деятели Великобритании, Франции и Америки видят в нынешних властителях России идеалистов и потому считают их опасными. Прочтя эту книгу, они убедятся в своей ошибке. Как и всюду, властители в России являются практиками, готовыми пытать идеалистов, чтобы сохранить власть в своих руках. Нет основания и для ссор между западными империалистами и империалистами на северо-востоке; зачем же друзьям свободы на Западе поддерживать их, пока не произошли радикальные перемены в обращении с политическими противниками.

 

Артур Шницлер, австрийский писатель

Документы о русских тюрьмах вызвали у меня чувство отвращения и горечи, — к сожалению, не могу добавить, что и сожаления. Сегодня террор признан законным в качестве элемента политики не только мелкими исполнителями власти, но и лидерами правительств; в такие времена нет несправедливости, мошенничества или дикости, которые не оправдывались бы условно и лицемерно как политическая необходимость.

Вы желаете, мой дорогой г. Левин, призвать большевистских правителей отменить или ослабить режим для политических противников и просите меня и других присоединиться к этому призыву. Тот факт, что такое всеобщее обращение стало необходимостью, оставляет мало надежды на успех. Но если оно все-таки будет способствовать и самым скромным переменам, мы не должны воображать, что наше обращение тронуло сердце тюремщиков: для людей, мыслящих преимущественно политическими штампами, даже человечность — всего-навсего пешка в игре, а не моральная необходимость.

Разумеется, Вы можете использовать это письмо так, как сочтете нужным.

Эптон Синклер, американский писатель

Мне удалось найти время просмотреть присланные Вами документы о положении политических заключенных в России. Я был потрясен, обнаружив, что их положение приблизительно такое же, как и в штате Калифорния, гражданином которого я являюсь. Я имел возможность посетить заключенных в Калифорнии и познакомиться с условиями их существования, поэтому Вы поймете, что я больше занят деятельностью в пользу этих, а не русских заключенных, с судьбой которых я непосредственно не знаком.

Я признаю право государства охранять себя от тех, кто действительно совершает насилие против него; я понимаю, что такие политические преступления происходили в России, например, покушение на Ленина. Ничего подобного не случалось в Соединенных Штатах за последние годы, ни один политический заключенный в Калифорнии даже не обвинялся в актах насилия. По-видимому, штат Калифорния в этом отношении находится далеко позади России, если иметь в виду уровень цивилизованности.

Что касается обращения с любыми политическими заключенными, то я остаюсь противником большей жестокости, чем та, которая необходима для их обуздания. Я протестовал против диких жестокостей, которым подверглись люди в штате Калифорния, — их обвинили в том, что они разделяют запрещенные взгляды, и заключили в тюрьму. Я протестовал безуспешно; быть может, мне лучше обратить внимание на положение в России и проверить, достигну ли я там большего успеха. Обращаясь как один социалист-агитатор к другим, я скажу моим товарищам в России: исходя из чисто практической точки зрения, гуманность к политическим заключенным будет способствовать вашей пропаганде гораздо больше, чем все затраченные на нее рубли. Я надеюсь, что правительство рабочего класса в России утвердит уровень гуманности более высокий, чем то капиталистическое государство, в котором я живу.

 

Герберт Уэллс, английский писатель

Сожалею, что не могу судить о подлинности Вашего собрания писем; равно я не понимаю, почему Вам так хочется получить от меня комментарии к книге. Подавление силой политической оппозиции, не прибегающей к силе, есть преступление, остающееся на совести правительства. Большевистское правительство кажется мне гораздо глупее и нелиберальнее большинства других правительств, за исключением, быть может, фашистских авантюристов в сегодняшней Италии; русские же тюрьмы так же отвратительны, как и прежде.

 

Ревекка Уэст, английская писательница

Те, кто любит человечество и озабочен его благополучием в будущем, с гордостью поддерживают советское правительство по многим причинам. Оно несомненно предпочтительнее царизма, отвратительного в политическом, социальном и экономическом отношении, приправлявшего свои мерзости особым романтизмом, доставшимся от очаровательной и преступной аристократии. Мы были с советским правительством, когда оно сопротивлялось вмешательству в его внутренние дела, возглавленному Великобританией, поскольку наш привилегированный класс пожелал обеспечить свои интересы по всему миру; нам было стыдно видеть, как набросились на него самые знаменитые политические лгуны нашей страны, прибегая к таким уродливым выдумкам, как декрет о национализации женщин.

Но если советское правительство воображает, что оно может рассчитывать на нашу поддержку, не выполняя основных правил порядочности, то оно ошибается. […]  

* * *

Среди писем, присланных знаменитыми лицами, была и легкомысленная записка от Бернарда Шоу; он обвинял задуманное издание в антисоветской агитации. Когда его старый друг Б. Рассел составил послание для предполагаемой книги, Шоу отказался его подписать. Я отправил ему письмо, оставшееся без ответа, в котором, в частности, говорилось:

«Может ли быть контрреволюцией призыв в защиту тысяч мужчин и женщин, заключенных в тюрьмы за еретические революционные взгляды, раздражающие высших жрецов ленинского св. писания?

Неужели я становлюсь орудием тори, если я напоминаю г. Б. Шоу, г. Г. Уэллсу или г. Г. Гауптману, что поколение русских интеллигентов, во многом воспитанное на их произведениях и идеях, теперь за эти идеи сослано и посажено в тюрьму?

...Я разделяю Ваше мнение, что одно правительство является столь же идиотическим, как и другое; именно поэтому я не агитирую против советского режима. Больше того, мне все еще верится, что в Москве сохранились остатки гуманности и интеллекта. Именно по этой причине я послал Вам и другим признанным вождям мировой интеллигенции “Письма из большевицких тюрем” и просил что-нибудь написать в защиту жертв наипоследней догмы».

Гораздо более сложными оказались отношения с Альбертом Эйнштейном, с которым я познакомился в Берлине в конце 1924 года. Тогда он и написал вышеприведенное предисловие для готовившейся книги.

Взгляды Эйнштейна стали еще более критическими после того, как Сталин утвердился в качестве главного властителя в Кремле и начал безжалостную коллективизацию крестьянства. В феврале 1932 г. я подарил ученому экземпляр только что написанной биографии Сталина. Эйнштейн написал мне следующее письмо.

«15 марта 1932 г.

Дорогой г. Левин,

во время путешествия наконец-то мне удалось прочесть Вашу книгу о Сталине. […]  Я искренне признателен за те знания, которые я приобрел благодаря Вам. Ваша концепция пятилетнего плана как следствия скорее страха и лишений, чем творческого акта, оказалась для меня совершенно новой, как и многие другие факты.

Вся книга звучит для меня словно симфония на тему “насилие порождает насилие”. Свобода является необходимым основанием развития всех истинных ценностей. Становится ясно, что без нравственности и доверия обществу не достичь процветания. С возрастом я испытываю все большее уважение к нашему Моисею; он понимал лучше всех и задолго до всех известных мне политических вождей, чтó имеет первостепенную ценность.

С наилучшими пожеланиями

Ваш А. Эйнштейн».

В огромной литературе о вненаучной гуманистической деятельности знаменитого ученого существует странный пробел, который не позволяет проследить эволюцию от сурового критика аморальной коммунистической диктатуры до фактического апологета сталинского царства. Воспроизводимая ниже переписка покажется многим поклонникам Эйнштейна откровением, но восполнит недостающие штрихи в портрете этого великого человека.

С приходом Гитлера к власти Эйнштейн поселился в США. В 1934 году нацисты лишили его немецкого гражданства. В том же году произошло убийство Кирова в Советском Союзе, ставшее важной вехой в истории страны. Первым делом Сталина было уничтожение политических заключенных, уже давно находившихся в тюрьме. Москва сообщила, что 66 заключенных расстреляны без суда в отместку за смерть Кирова. Потрясающее известие вызвало протесты во многих странах. В Нью-Йорке состоялся многотысячный митинг. Мне случилось там выступить; главным оратором была графиня Александра Толстая, дочь великого писателя. Она совсем недавно приехала в США из Советского Союза.

Мы составили заявление, под которым должны были появиться подписи знаменитых интеллектуалов, таких как Джон Дьюи, Клэренс Дарроу, Эптон Синклер, с протестом против резни заложников в СССР. С просьбой подписаться я обратился 7 декабря и к Эйнштейну. В своем письме в «Нью-Йорк таймс», посланном 8 декабря, я так обосновал крайнюю необходимость подобного заявления:

«Где голоса сотен либералов и радикалов, с такой готовностью присоединившихся к буре протестов против кровавой “чистки”, проведенной Гитлером в июне прошлого года? Почему эти мнимые защитники человеческих прав хранят необъяснимое молчание по поводу кровавой средневековой бани, устроенной Сталиным?

Где наши гуманитарии, прошлым летом наводнившие прессу письмами протеста против заключения без суда коммунистического вождя Тельмана? Мне вспоминается длинное и энергичное послание Уальдо Фрэнка, появившееся на страницах Вашей газеты. Или эти рупоры общественной совести установили один стандарт для России и другой — для Германии?

Неужели в нашей стране нет ни одного общественного органа, чтобы выразить отвращение американцев к варварской “чистке”, только что проведенной советским правительством?»

«Я знаю, Вы согласитесь со мной о необходимости того, — писал я Эйнштейну, — чтобы громкий еврейский голос осудил террор в России: это сделает протест против нацистского террора более действенным». В ответ я получил такое письмо:

«10 декабря 1934 г.

Дорогой г. Левин,

Вы можете себе представить, как я огорчен тем, что русские политики увлеклись и нанесли такой удар элементарным требованиям справедливости, прибегнув к политическому убийству. Несмотря на это, я не могу присоединиться к Вашему предприятию. Оно не даст нужного эффекта в России, но произведет впечатление в тех странах, которые прямо или косвенно одобряют бесстыдную агрессивную политику Японии против России. При таких обстоятельствах я сожалею о Вашем начинании; мне хотелось бы, чтоб Вы совсем его оставили. Только представьте, что в Германии много тысяч евреев-рабочих неуклонно доводят до смерти, лишая их права на работу, и это не вызывает в не-еврейском мире ни малейшего движения в их защиту. Далее, согласитесь, русские доказали, что их единственная цель — реальное улучшение жизни русского народа; тут они уже могут продемонстрировать значительные успехи. Зачем, следовательно, акцентировать внимание общественного мнения других стран только на грубых ошибках режима? Разве не вводит в заблуждение подобный выбор?

С искренним уважением

А. Эйнштейн».

Обмен взглядами с А. Эйнштейном по советским и еврейским проблемам, в ходе которого он провозглашал такие вечные истины, как «насилие питает насилие» и «общество не может достичь процветания без нравственности и доверия», закончился 14 декабря 1934 года. В этот день я послал ему следующее письмо, оставшееся без ответа. Отношения, длившиеся более десяти лет, прекратились.

«Я благодарен Вам за теплый и правдивый ответ на приглашение принять участие в протестах против красного террора; мне кажется, что Вы затронули ряд моментов, требующих уточнения. Мне хотелось бы их обсудить в личной беседе. В то же время я прошу Вас серьезно отнестись к следующим соображениям...

Феномен современного государства, превратившегося в орудие социальной ненависти, как это видно на примере нацизма, стал возможен вследствие успешного большевистского опыта по насаждению ненависти ко всем классам, кроме пролетариата, ничтожного меньшинства в России. Гитлеровский антисемитизм копирует, в сущности, преследование большевицким государством всех элементов непролетарского происхождения.

Против ненависти и репрессий такого рода есть только одно эффективное оружие — англосаксонская система права, теоретически единственная бесклассовая система из всех существующих. Ее часто нарушают на практике. В теории она остается непревзойденной. Этот щит цивилизации был в западном мире спасением и для евреев.

С огорчением я прочел ваше утверждение, будто единственной целью советских правителей является улучшение условий жизни народа. Как можно в это верить, если учесть, что в 1933 году от 3 до 5 миллионов крестьян были умышленно доведены сталинским режимом до голодной смерти? (Книга У. Генри Чемберлена «Железный век России» содержит в основном авторитетные и бесспорные свидетельства последнего времени об этой искусственной катастрофе.) Главный мотив советских правителей — механистический, а не гуманистический, любовь не к народу, а к власти; если б они могли спасать, то скорее в духе Торквемады, чем Гюго, Золя, Толстого.

Именно страх потерять власть делает советских правителей такими жестокими. Их обуревают призраки: например, они верят, что другие державы вдохновляют Японию на агрессию против России. В тот момент, когда Соединенные Штаты продают советскому правительству секретные военные самолеты, когда Франция заключает соглашение (если не союз) с Москвой, здравому наблюдателю трудно поверить в утверждение пропаганды, будто Россия — жертва западного империализма. Годы прошли с тех пор, когда Бертран Рассел обнаружил, что для сотрудничества русского и западного империализма нет никаких препятствий. Его предсказание оказалось верным... Именно милитаризм является сущностью диктатуры. Сущность милитаризма требует состояния готовности внутри страны. А в таком состоянии склонны приветствовать войну.

Равно я не согласен с вами в том, что ужасная политика Гитлера против евреев не вызвала бури протестов в западном нееврейском мире. Если эта буря не была достаточно сильной, то это объясняется, возможно, тем фактом, что западная интеллигенция притупила чувство достоинства, принимая красный террор и склоняясь к догмам ленинизма — вместо того, чтобы поддержать старые лозунги о справедливости, правах человека и свободе.

Освобождение евреев началось именно с них. Своим нынешним статусом свободного человека еврей обязан английской концепции государства, которая превратилась в реальность на половине земного шара благодаря Американской революции. Даже относительные права, завоеванные евреями в кайзеровской Германии, и жалкие свободы, дозволенные евреям в последние годы царизма, — все они обязаны триумфу английской идеи свободного государства.

Как же еврей не станет сражаться за эту идею до последней капли крови? Как может еврей служить двум хозяевам сразу? Боюсь, что столь большое число передовых евреев, клянущихся свободой и принимающих диктатуру, — печальное предзнаменование для нашего будущего. Боюсь, что американские евреи могут повторить ошибку немецких: не предвидеть события, когда надпись от руки уже красуется на стене...»

 

2

Важнейшим делом, начатым после Второй мировой войны, было составление карты ГУЛага, т. е. нанесение на карту Советского Союза всех известных лагерей. Основу рабочего варианта составили 14 000 свидетельств, собранных во время войны Верховным командованием Польской армии. Их дополняли данные, предоставленные нью-йоркской Ассоциацией бывших политических заключенных советских трудовых лагерей и консультантами Американской федерации труда при Социально-экономическом совете ООН.

По предварительным оценкам, в лагерях находилось свыше 14 000 000 заключенных. Установлено, что средний уровень смертности в ГУЛагe превосходил 8% в год; это значило, что каждые 8 лет весь первоначальный контингент заключенных погибал. Если б соединить все лагеря воедино, то они покрыли бы целиком территорию Западной Европы.

175 колоний и концентрационных лагерей, отмеченных на карте, не охватывали все известные к тому времени подразделения ГУЛага. Не удалось также определить все виды деятельности, использовавшие рабский труд. Было известно, что он применяется при сооружении и ремонте железных и автомобильных дорог, каналов, на угольных, железорудных, золотодобывающих и других шахтах, при постройке аэродромов и подземных сооружений, в деревообрабатывающей промышленности, на строительных работах и в каменоломнях, в рыболовстве, в консервной и кожевенной промышленности, на сооружении военных укреплений, на портовых работах.

Публикация карты привлекла внимание наблюдателя от Американской федерации труда при ООН; это была Т. Сендер, в свое время депутат в Рейхстаге от социалистов. Подготовительный комитет, в котором работал и представитель АФТ, готовил тогда проект Всеобщей декларации прав человека. В письме от 14 июля 1947 года Т. Сендер сообщила, что в проект включены следующие пункты:

 

Статья 2

Никто не может быть подвергнут:

а) пыткам в любой форме;

б) любым видам физического воздействия или медицинским и научным экспериментам против воли человека;

в) жестоким и бесчеловечным наказаниям.

 

Статья 3

Никто не может содержаться в рабстве или быть принуждаемым к труду, за исключением общественных работ, одинаково на всех возлагаемых законом, или в качестве наказания, назначаемого компетентным судом. Никто не может быть заключен в тюрьму или содержаться в рабстве вследствие простого нарушения договорных обязательств.

 

Приблизительно в то же время картой заинтересовался Р. Морфи, чиновник Государственного департамента, который был тогда ведущим экспертом по советским делам и подрывным операциям. Р. Морфи издал книгу о нацистско-советских отношениях. Благодаря его усилиям Комитет свободных тред-юнионов АФТ стал проявлять активность. Но только к 1950 году АФТ начала серьезно относиться к карте ГУЛага. В сентябре мне писал секретарь Комитета, сообщая о намерении издать карту большим тиражом. В январе 1951 года он отдал соответствующее распоряжение.

30 января 1951 года я получил письмо от А. Цуриченко, представителя Ассоциации бывших политзаключенных Советского Союза, пояснявшее ряд вопросов, возникших в ходе подготовки второго издания карты ГУЛага.

«...Никакая карта или описание “Исправительно-трудовых лагерей” Советского Союза не могут быть достаточно полными в той степени, чтобы по этим данным можно установить точное их количество и географическое расположение.

Достоверных источников, откуда удалось бы почерпнуть недостающий материал, за рубежом не существует. Взамен этого Европа и Америка располагают обильными литературными воспоминаниями и пересказами на разных языках непосредственных жертв полицейского режима с середины 20-х годов до наших дней. Часть этого материала была изучена и не подлежащая сомнению использована при составлении карты.

Кроме этого, Вторая мировая война выбросила за границы СССР массу отсидевших и недосидевших в лагерях рабов коммунизма, истребить которых хозяева не успели из-за поспешного бегства. Эти живые свидетели-жертвы, строители пятилеток нищеты (объединенные в Америке в Общество бывших советских политкаторжан), помогли в каком-то объеме обобщить данные о масштабах принудительного труда, узаконенного кремлевскими негодяями.

На карте совершенно сознательно указаны места и названия бывших лагерей: канал Москва-Волга, Беломорский канал, Свирьстрой, Березники, Соликамск, Комсомольск н/Амуре и др., так как эти объекты служат большевикам образцом гордости социалистических достижений, а остальным должны напоминать о социализме рабов.

За целым рядом лагерей сохранено общее название, так как воспроизвести сотни названий и точек, входящих в их управление, не представляется технически возможным. К этой группе относятся: Соловецкие, Карельские, Дальстрой, БАМ, Колымские, Караганда и пр. На сотни миль вдоль названных железных дорог и рек разбросаны мелкие и крупные подразделения заключенных, ютящихся в бараках, палатках, землянках и под открытым небом. Многие из этих мест не имеют никакого названия.

Мы воздержались указать на карте десятки новых лагерей, так как еще не имеем их подробного описания. Последние перебежчики подтверждают обилие принудительных лагерей в Донбассе, Белоруссии, на Северном Кавказе и в Крыму, — с их помощью восстанавливаются промышленность и транспорт, разрушенные войной.

Частичное строительство военных объектов — аэродромы, подземные склады, подъездные пути — производятся номерными отрядами заключенных, находящихся в распоряжении чиновников военного ведомства. Такие отряды продолжительное время работали в районах Хабаровска, Читы, Благовещенска, Владивостока и др., а также вдоль персидской границы.

Каждый лагерь нанесен на карту после тщательной проверки его действительного существования посредством личного доклада его сидельцев или их письменного ответа, — материалы о чем хранятся в Правлении Общества бывших советских политкаторжан».

В феврале 1951 года правительство Соединенных Штатов купило 1000 экземпляров карты. В сентябре 1952 года Р. Морфи составил и издал официальный отчет Государственного Департамента о принудительном труде в Советском Союзе, в котором можно обнаружить следы влияния, оказанного моим журналом «Плейн толк». 

 

3

С самого начала организация и управление лагерями принудительного труда находились преимущественно в руках Чека и НКВД. Красный террор и соответствующий рост населения лагерей привели к созданию центральной администрации в рамках НКВД, ведающей лагерями принудительного труда. Она отвечала за общее руководство лагерями на территории РСФСР. Закон 1922 года, определивший структуру и принципы организации НКВД, учредил новое Главное управление принудительных работ; в его ведение было отдано образование и управление лагерей и других мест, где применяется насильственный труд. Вскоре после этого, 25 июля 1922 г. Совет Народных Комиссаров издал декрет, согласно которому исправительно-трудовой отдел Комиссариата юстиции и Главное управление принудительных работ НКВД были слиты в единый центральный орган. Он был создан 12 декабря 1922 года под названием Главное управление мест заключения (ГУМЗ) НКВД.

Все места заключения находились в ведении ГУМЗа до 1930 года, т. е. до упразднения республиканских наркоматов внутренних дел. Важное исключение составили лагеря для политзаключенных, управляемые ОГПУ. Как мы видим, существенные перемены в советских пенитенциарных системах произошли приблизительно в конце нэпа и вскоре после него, отразившись в Указе от 7 апреля 1930 года о передаче исправительно-трудовых лагерей под юрисдикцию ОГПУ. Затем было учреждено Главное управление, известное как ГУЛаг. Декабрьский Указ 1930 года, ликвидировавший НКВД, определил передачу всех мест заключения в ведение республиканских наркоматов юстиции. Последним также поручалась организация принудительного труда ссыльных и трудовых лагерей без лишения свободы. Был создан новый отдел комиссариатов юстиции, носивший название Главное управление исправительно-трудовых учреждений (ГУИТУ).

Двойное управление сохранялось до 1934 года, когда был организован новый Всесоюзный НКВД, а ОГПУ вошло в него как Главное Управление Государственной Безопасности. Лагеря, находившиеся под началом последнего, немедленно отошли к ГУЛагу, отныне подчиненному НКВД. 27 октября того же года исправительно-трудовые учреждения республиканских комиссариатов юстиции были подчинены ГУЛагу, называемому теперь Главное Управление Исправительно-трудовых Лагерей, Трудовых Поселений и Мест Заключения. ГУИТУ было упразднено. Организация принудительного труда без лишения свободы также была подчинена ГУЛагу и его местным органам. Там, где таковые не существовали, наказание осуществляли областные, городские и сельские советы. Таким образом, с 1934 года все пенитенциарные учреждения впервые стали прямо подчиняться всесоюзной организации.

Во время чисток в середине и конце 30-х годов число задач ГУЛага и его структура весьма выросли в связи с расширением экономических функций НКВД. Эта тенденция сохранилась и в течение последующего десятилетия. Благодаря пятилетнему плану 1941 года стало ясно, что ГУЛаг является одним из самых больших работодателей в Советском Союзе.

После войны деятельность НКВД (МВД) в сфере строительства была, видимо, урезана, хотя он все еще руководит рядом важных экономических начинаний. К сожалению, невелики данные для определения перемен в деятельности и структуре ГУЛага. Советские источники мало говорят о системе принудительного труда в СССР и практически ничего — об учреждениях, им управляющих. В настоящее время контроль за пенитенциарными учреждениями определенно принадлежит к числу функций МВД, осуществляемых на централизованной основе. Одно это указывает, что труд как наказание продолжает быть составной частью советского планирования и является, несомненно, важнейшим фактором развития советской экономики.

Существующая структура ГУЛага мало известна, хотя и соответствует, вероятно, в общих чертах структуре управления экономикой. Несмотря на то, что юрисдикция лагерей и других мест заключения принадлежит Москве, местный управленческий аппарат — за исключением РСФСР, где Министерство внутренних дел СССР действует прямо, — является, надо полагать, частью республиканских МВД. В эти местные органы, несомненно, должны входить отделы, контролирующие исправительно-трудовые лагеря и колонии, а также осуществляющие надзор за принудительным трудом лиц, не лишенных свободы.

Управление отдельным лагерем отвечает организационным принципам, повсеместно принятым в СССР.

Главной производственной единицей в системе исправительно-трудового лагеря является лагпункт, начальнику которого подчинены начальники производственного и административного отделов.

Третий [следственный] отдел играет особую роль. Он наделен широкими полномочиями и устанавливает меру наказания для провинившихся заключенных. Прежде он даже располагал полномочиями на вынесение смертных приговоров. В работу отдела вовлечены секретные сотрудники (сексоты); он ответственен за политическую обстановку в лагере непосредственно перед Москвой и представляет, таким образом, МГБ внутри МВД. Начальник третьего отдела подчинен начальнику лагеря лишь номинально.  

Видимо, для решения сложной проблемы судопроизводства в связи с увеличением числа заключенных, Указ Президиума Верховного Совета от 30 декабря 1944 года учредил систему специального лагерного суда. Он был организован в каждом пенитенциарном учреждении и занимался на первых порах проступками заключенных, хотя ему были подсудны и гражданские работники МВД. Военизированный персонал МВД не подлежал лагерному суду. Значительность и размах системы лагерных судов подтверждает создание дополнительных подразделений в Верховном Суде СССР, Министерстве юстиции и Прокуратуре СССР.

Во всех больших лагерях заключенных привлекали к внутреннему управлению. Одно время поступали сообщения, что они занимают посты начальников отделов и начальников подчиненных лагпунктов. В середине 30-х годов обычай назначать заключенных, особенно политических, на ответственные посты исчез. Полагают, что уже в начале войны большинство начальников лагпунктов были из числа вольнонаемных работников НКВД.

Как и вся советская администрация, трудовые лагеря страдают от бюрократии. По имеющимся сообщениям, бесчисленные технические работники заполняют отделы лагерей собственным штатом. Большинство административных обязанностей, порученных заключенным, выполняют ныне уголовные преступники, что отвечает большевистскому делению на классы. Такое положение дел не ведет, естественно, к честности в административной среде; по имеющимся сообщениям, взяточничество достигло внушительных размеров.

1976, № 9

 

---