Летопись страха

Работа [Михаила] Геллера^[1] — удачное историческое исследование взаимосвязи советского концентрационного мира и советской литературы. Книга написана в тоне спокойном и уравновешенном, что и подчеркивает неумолимость исторической истины. […]

На первых страницах своего труда автор, анализируя сущность родившегося в революцию нового государства, как бы не пишет, а вырубает слова: «Свобода — есть несвобода, а несвобода — есть свобода». И далее: «Начинается семантическая игра, превращающая мир в комплекс неопределенных элементов, меняющих по желанию — свой смысл, свое значение, свое место». Несвобода стала свободой и — наоборот. […]

«С первых же дней советской власти, — пишет автор, — появляется необходимость в принуждении, не в принуждении вообще, не в принуждении по отношению к враждебным классам — это неизбежно при каждой революции, но в принуждении по отношению к трудящимся — и к крестьянам, и к рабочим».

Трудовая повинность становится, согласно Ленину, экономически прогрессивна. И важно то, что если для «богатых» эта повинность — наказание, то для рабочих и крестьян она — долг. Появляется тезис, согласно которому для того, чтобы власть была у пролетариата, — необходимо уничтожить свободу труда пролетария.

С беспристрастной яркостью показан Геллером процесс формирования концентрационного мира, базирующегося на декрете Совнаркома, возглавляемого Лениным, дающего ВЧК право на внесудебную расправу. Иначе говоря, рождению концентрационного мира послужила гибель правосознания. При этом концлагерь стал называться (по-оруэлловски) школой труда. Он ею остался и по сегодня.

Первый период борьбы советского государства с российским народом проходит под символом необходимости. Самое истину поставили вниз головой во имя необходимости, и зло стало добром. Эта «истина» […] входит в советскую литературу, ставшую фрагментом партии. В этой литературе зло превращается в добро, и впервые в истории жертвой становится палач (чекист), палачом — жертва (заключенный). Во имя необходимости разрушения для созидания, во имя рабочих и крестьян жертва-чекист до изнеможения убивает, допрашивает, сажает в лагерь (не только буржуазию, которую необходимо уничтожить как класс) десятки, сотни тысяч, а затем миллионы палачей-рабочих и палачей-крестьян.

Времена нэпа уходят в прошлое, так что люди не знают: был или не был этот сладкий сон. ВЧК стала ОГПУ. Концентрационный мир разрастается. Рождается новая цивилизация. Геллер пишет: «Как и земля, “тюремная цивилизация” стоит на трех китах. Эти “киты” — лагеря, страх и ложь». Наступает сталинская эпоха. В это же время крепнущая соцлитература во главе с Горьким, официальным родоначальником соцреализма, доходит до своего апогея — выпуска коллективной книги «Беломорканал», вероятно, впервые в истории человечества прославляющей рабский труд.

Геллер неразрывно связывает художественный анализ с анализом политическим и социологическим. Огромный, часто жутковатый образ Горького переплетается с политическими действиями Ленина и Сталина, образы которых, в свою очередь, переплетаются между собой. Под прессом неограниченной власти, казалось, существует только партийная литература, остальная растоптана, сгноена, убита.

Смерть Сталина, появление коллективного руководства в партии, желание этого руководства осудить (чтобы не повторился) «культ личности» не только открыли новую эпоху, историческую и литературную, эти события и процессы показали, что, несмотря ни на что, партийной, государственной литературе не удалось убить литературу русскую. Геллер напоминает, что во времена «ежовщины» Булгаков написал «Мастера и Маргариту», что были А. Платонов, Б. Пастернак и многие другие. В книге Геллера — разбор и анализ множества произведений, от Горького до Солженицына. Однако, как мне кажется, наилучшие страницы, посвященные художественному анализу, Геллер отводит Варламу Шаламову, человеку и художнику, достигшему «дна ада» и сумевшему его описать.

Послесталинское время пробуждает литературу. Люди обрушивают на самих себя вопрос: кто виноват? В первое послесталинское время ответ прост: Сталин. Геллер, соглашаясь с мыслью Бухарина, пишет о том, что автор философии «культа личности» — Ленин (доказательств тому в книге множество). […]

Официальная послесталинская соцлитература осталась на службе тоталитарного этатизма, отказавшегося от кровавого террора и от культа личности. Литература последнего времени, особенно военная, мемуарная, сделав козлом отпущения Сталина и только Сталина, вновь поуспокоилась и поползла по пути, по которому ползла литература сталинской эпохи. Оруэллизм остался в силе. Истина не поставлена на ноги. Геллер определяет: «Как консилиум врачей, вызванных к смертельно больному пациенту, не может решиться произнести страшный диагноз, так советские писатели, приступившие в 1953 году к торопливому осмотру ран на теле общества, не решаются назвать подлинной болезни. Лишь самые мужественные осмеливаются говорить о болезни».

Мужественные пишут в подполье, высылаются, арестовываются, идут, как в недавнем прошлом, в лагерь. Геллер сам ищет ответа на вопрос: кто виноват? И, вероятно, находит его в глубоком выводе, сделанном Гроссманом: «Государство без свободы... заложил Ленин. Его построил Сталин». […]

Виноваты Ленин, Сталин, революция, система. Виноваты они — вчерашние и сегодняшние. Геллер добавляет опять же словами Гроссмана: «Ленинский синтез несвободы с социализмом ошеломил мир больше, чем открытие внутриатомной энергии».

Свой глубокий труд М. Я. Геллер заканчивает с оптимизмом историка, уверенного, что, если русская культура и литература смогли выжить и развиваться во времени «тюремной цивилизации», самого страшного террора, который когда-либо знала история, — они смогут, борясь, дождаться свободы. Геллер разделяет уверенность А. И. Солженицына: «А едва будет развеяна ложь — отвратительно откроется нагота насилия — и насилие дряхло падет».

В. Рыбаков

1976, № 6