«Камень, лист, не найденная дверь.
О камне, о листе, о двери
И обо всех забытых лицах...»
Т. Вулф.

Как и все смертные, я не чужд зависти. Не так, чтобы слишком, но не хуже других знаю, что значит провожать кого-то голодным тоскливым взглядом. Немногие удостаивались от меня этого чувства, но среди них особое место занимали кавалеры «ордена волшебного ключика». Примечать я их стал еще с первого выезда за границу и встречал обычно в крупных европейских городах — будь это Париж, Флоренция или Прага. Идет человек по тротуару в толпе таких же, как он, спешащих с работы к семье или по пивным. И вдруг замирает у стены, вынимает из кармана свой волшебный ключик, сует его в невидимую для окружающих скважину и — щелк! – перед ним раскрывается неприметная до этого момента маленькая ажурная железная дверца, а за ней темнота. Он исчезает в ней, как в колодце, замочек за спиной дзыньк! И нет ни человека, ни дверцы. То есть дверца все-таки есть, ее можно ухватить за кованые прутья и трясти сколько хочешь. Только не звякнет уже замочек, не откроется путь в заманчивую тьму, а оттуда в ответ лишь высунется на уровне лица ветвь платана с парой растопыренных листьев. И стоишь, держась за обшарпанное крашеное железо, вглядываешься в глухую тьму и завидуешь, завидуешь всем, кто сейчас в таинственном невидимом мире за железной решеткой и ветвями платана. А, бывает, пройдешь по той же улице , по тому же тротуару на следующее утро, и сколько ни мучай глаза, хоть перебирай руками всю стену от перекрестка до перекрестка — нет этой дверцы. Нет, как не бывало.
Мечта сбылась, хоть и поздновато в масштабе моей жизни. Оказавшись по своим смешным делам в смешном городе София, экономя, как всегда, каждую копейку (пардон, стотинку), я предпочел остановиться на ночлег в одном хостеле, самом дешевом во всем городе. Место изумительное, заслуживающее отдельного рассказа, но узнав, что там молодежь ночует в больших казармах на двухъярусных постелях в смешанном порядке, я в последний момент как-то застеснялся, застыдился перед девушками своего старческого отвислого брюха, забоялся за свой ноут и обиделся на запрет пьянствовать в постели, так что спросил, нет ли у них отдельных номеров. Оказались. Правда, за двойную цену (все равно это были копейки и по российским, и по прочим другим меркам) и в другом квартале. Радостно согласившись, я, стал обладателем того самого волшебного ключика (я давно подозревал, что наш Буратино, равно как и их Пиноккио, лишь в целях маскировки изображают из себя какие-то дурацкие деревянные игрушки, а на самом деле являются тайными кавалерами того самого мистического ордена). Теперь у меня в руках был не просто заветный ключик, а довольно увесистая связка. Я с наслаждением пересыпал ее, как горсть ценных монет, с ладони на ладонь и слушал наставление симпатичной молоденькой консьержки. А слушать было что — хоть записывай, чтобы, не дай Бог, не забыть.
Смеркалось, и я торопливо направился прямиком к своему счастью. Оказалось неблизко. Квартал-другой-третий, поворот на узенькую улочку с романтично-смешным – почему-то мне показалось именно так – с романтично-смешным названием «Позитано». Вход в улочку почти перекрыт развесистым деревом, за ним уже в его тени булыжная мостовая, кривые дома в 2 — 3 этажа, скромные вывески — винария, бакалея, обущар, шивашка... Стены будто бригадой опытных декораторов обработаны до такого состояния, когда ими можно любоваться, как живописными руинами, когда осыпавшаяся штукатурка рисует в союзе с оголенными кирпичами загадочные картины, а сквозь щербатую черепицу тут и там прорастают кусты — именно в тех местах, где того требуют законы композиции. При этом таинственные архитекторы хорошо знали свое дело и нигде не переступили черты, за которой последовала бы аварийная эвакуация всех жильцов. 
С нервозной торопливостью (вдруг стемнеет, и я не найду своей заветной дверцы) я отсчитываю положенное количество домов, примечаю упомянутые рассказчицей вывески и... Заветную дверцу, как ей и положено, я увидел только с третьего раза. Все как надо. Щель между домами в полметра шириной, а там, в глубине мрак и угадываемые ветви обязательного платана. И щель эта перекрыта кованой калиточкой, сквозь которую можно пройти только боком. Над калиткой почерневшая медная табличка с рельефной надписью «Приют Надежда», висящая там, наверное, еще с позапрошлого века. Стою, как баран, перед заветной дверцей и только тереблю в кармане нагревшиеся от моего тела ключи. Не двигаюсь — то ли оттягивая момент чуда, то ли опасаясь, что никакого чуда не произойдет, и что калитка не откроется или, хуже того, просто исчезнет в рисунке облупленной штукатурки. 
Наконец нащупываю, не глядя, ключ с одной засечкой на ушке (так сказала юная консьержка) и робко вставляю его в еле заметную, замазанную краской скважину. Ключик пошел, пошел, повернулся с нежным звоном, и дверь шевельнулась. Не веря судьбе, я делаю шаг вперед, в темноту, и с таким же мягким звоном железная решетка защелкивается за моей спиной. Теперь я смотрю на мир, как из колодца, а там, за решеткой улица живет своей жизнью, и по ней изредка проходят люди, полностью заслоняя свет в моей щели. Здесь все именно так, как и должно быть. Над головой, едва ее не касаясь, спускаются ветви платана, слева, прямо у ноги угадывается розовый куст. Чуть впереди, ровно на ожидаемом месте дверь в стене. Одна ступенька от земли. Теперь нащупываю ключ с двумя засечками. Такой же мелодичный звон, и я в полной, кромешной темноте. Но уже по звуку ориентируюсь на дощатой винтовой лестнице. Пять поворотов, третий этаж. Ключик с тремя засечками, а скважину приходится искать наощупь, пальпируя по контуру всю дверь... 
И так далее, и так далее. Можно много рассказывать, да не хватит времени — ни у меня, ни у вас. Короче - «Сбылась моя мечта... Теперь лишь в снах приходит иногда». 

Два года назад, так и не дописав этот текстик, я резко затормозил, сочтя, что дальше что-то говорить уже просто не следует. Но почему я запнулся? Да почти что от страха. Или от какого-то другого мистического чувства. Ведь в исходной классической сказке-легенде про «зеленую дверцу» – что там ждало за ней героя? На первый взгляд, сказочный сад, а на самом деле что? Просто смерть. А что про нее писать? Ее прожить надо. Потом, много раз возвращаясь к сюжету с дверцей, я пытался пробиться сквозь этот тупик, но скрытый за дверью образ смерти так и оставался для меня неодолимым препятствием. Теперь попробую зайти с другой стороны. Вдруг мне удастся перехитрить смерть как бы обходным маневром. Давайте посмотрим, как мог бы выглядеть этот волшебный сад, который ждет по ту сторону зеленой дверцы, волшебный мир, который люди разыскивают всю жизнь, ради которого готовы отказаться от привычной повседневности, окружающей нас по сю сторону мистического барьера. Итак, первый вариант... 

… мягкий звон стального, хорошо смазанного механизма, и я в темноте. Шестым чувством ощущаю ветви платана над головой и розовый куст у левой ноги. Осторожно, но без робости шагаю вперед, и, как летучая мышь, чувствую, что пространство вокруг меня постепенно расширяется, и вот уже это довольно широкий тоннель, огражденный сверху и по сторонам шпалерами то ли с плющом, то ли с виноградом. Подметки мягко шуршат по мелкой отсыпке садовой дорожки. А вот и свет впереди. Не то, чтобы сильный, но ласковый и манящий. И еле слышная музыка. Нежная, летучая, но при этом весьма корректная, свободная от слюнявых сантиментов. Да это же Штраус! Но в каком добротном исполнении! 
Неведомая ласковая сила уже почти донесла меня до выхода на какие-то светлые и открытые пространства, но тут передо мной чуть в стороне, как бы на обочине открывается зеленый грот, а в нем — столы, накрытые девственными скатертями, заставленные свечами, мерцающим хрусталем, фруктами, винами и деликатесами. Вся публика за столами дружно обращается в мою сторону, выражая самую что ни на есть искреннюю радость. Тут и лощеные молодые господа с осанкой хорошо вымуштрованных офицеров, с хрустом крахмальных пластронов, с легким поскрипыванием лаковых туфель, с ненавязчивым ароматом хорошего табака. Строгие, подтянутые черты лиц, аккуратнейшие усики, четко подобранные губы. Тонкие шутки, свободные, раскованные, но далеко не доходящие до грани фола, вызывающие не вульгарный хохот, а всего лишь дружелюбные улыбки. И дамы... С глазами Жанны Самари, затягивающими, засасывающими в чувственный омут. Глубокие декольте, из которых бурно выпирает роскошная начинка. А сквозь прогалины в кустах видна широкая поляна, над которой парят в вальсе элегантные, грациозные пары. 
«Гламур», - скажете вы в брезгливой ухмылке. И да, и нет. Вы ж понимаете — я все это срисовал у Огюста нашего Ренуара, а уж он-то, небось, и слова такого не слыхивал. И скукожилось оно, это слово, приобрело отвратный душок только под нашим губительным высокомерным взглядом. А тогда, на излете галантного века, оно, символизирующее глянец беззаботной светской жизни, дышало бы истинной невинностью. В ту эпоху, когда стимпанк был не игрой в чугунно-бронзовую архаику, а отображением новейших достижений цивилизации, когда модерн, ар нуво, сецессион были не музейной классикой, а первыми робкими ростками экстравагантной моды. Когда все пока еще не пуганные слои общества верили в светлое будущее... 
И плохо ли вот так, без забот, без стыда, без ожидания мук и смерти, по-эльфийски легкомысленно плескаться в этой ласковой атмосфере, пронизанной ароматами цветов, духов, пряностей и курений? 
Эх, вижу я, дорогой читатель, пренебрежительную мину на твоей физиономии. Да ладно, не сердись, не ехидничай. Я ведь и сам уже чувствую, что занесло меня немного не в ту степь. Что да, можно так позабавляться денек-другой. Может даже, взять такой отпуск на целый месяц. А потом ведь стошнит от скуки и презрения, как тошнило в течение этой галантной эпохи всех порядочных людей, кого судьба заносила в высший свет. 
Да и только представить себе, чтобы лишь ради этих красот отказаться от реального, осмысленного и родного наполнения своей земной жизни? Чтобы прожить всю свою истинную жизнь, видя ее мутно, как сквозь грязное стекло, променяв ее на некий сон – конечно же, прекрасный, но до ужаса однообразный (как, впрочем, и музыка Штрауса). Ладно. Молчу, молчу. Попробуем, что ли, другой вариант? 

И снова тот же начальный туннель. Не предсмертный, нет. (Точнее, не совсем.) Туннель, как преддверие будущей жизни. И снова в конце его слабенький манящий огонек. Темная, но совсем не страшная дорога, ведущая через старый парк к порогу родного дома. Фонарик над дверью, да еще свет, пробивающийся сквозь тяжелую оконную занавеску. Можно не стучать и не звонить — ведь ясно, что все домашние тебя давно уже ждут. Прихожая, а за ней просторный холл. У дальней стены тлеет камин, перед ним в кресле сидит отец, водрузив свои побаливающие ноги на каминную решетку. Мой родной старикан! Он оборачивается и радостно помавает обеими руками, хотя обе у него заняты, так что движения оказываются не слишком размашистыми. В правой руке привычный бокал портвейна, а в левой — дай-ка я погляжу! — в левой раскрытая книжка. Kritik der reinen Vernunft. Да, старик много о себе понимает. Вот сейчас будет за столом честить на все корки своего любимого Канта. Ну, ничего. А мы его зато слегка поэкзаменуем. Пусть шевелится, чтобы мозги не ржавели. 
Обняв отца, оборачиваюсь, чтобы увидеть свою любимую, немножко усталую, но в вечернем платье, с волосами, убранными в парадную прическу. Как же она хороша! И утомленный взгляд ее только красит, делает ее еще более загадочной. А наверху, в спальне ровно дышат под одеялами детишки — отрада и цель нашей жизни. Вот сейчас поглядим на малышей и вернемся в столовую, где меж подсвечников и бокалов нас ждет сказочное жаркое (интересно, кто на этот раз постарался — отец, или жена?) и веселая, озорная беседа (тут уж мы все вместе расстараемся от души)... 
Ну как, такой вариант вам по душе? По-моему очень даже ничего. Только стоит подкорректировать кой-какие штришки. Войдя из прихожей в столовую, вы увидите у дальней стены не камин, а телевизор, а перед ним свою родную тещу. А что — она в общем-то молодец. Вот и сейчас радостно машет руками, показывает на кухню, не отрываясь от какого-то скандального шоу. Значит, ужин готов. Она меня любит и не обижает. Посмотрим, что там у нас? Гороховый супчик и макароны по-флотски. Объеденье. А рядом любимая жена в домашнем застиранном халатике с опустившимися от усталости уголками губ. Родная. Бедная. И, конечно же, в спальне посапывают в своих кроватках двое детишек, наша гордость и надежда... Может, хоть у них жизнь будет посчастливее... 
Ну, как вам такое? Жить можно, видали мы и хуже. Грех жаловаться. Только стоит ли всю жизнь менять на мечту – всего лишь мечту о таком вот благополучии? Чтобы, не видя ничего вокруг, бродить по ночным улицам, разыскивая таинственную зеленую дверь в такой вот райский сад? Не годится? Проехали. Пробуем дальше. 

Та же стартовая точка. Тот же туннель, но теперь он дышит опасностью, на каждом шагу так и тянет оглянуться — не идет ли кто следом. И никаких фонариков впереди. Да оно и не нужно. Вы и без того знаете дорогу, прямо сквозь подошвы ощущаете знакомую щербатую мостовую. А вот здесь, у этой выбоины поворот направо, в подворотню и сразу лестница в подвал. И только там в ответ на условный стук вам откроют дверь и осветят лицо «летучей мышью». 
«Здравствуй, товарищ. Проходи. Давай сразу к делу. Без тебя никак. Хвоста не видел?» В тускло освещенной дворницкой в углу ящик динамита, в другом углу (молодцы, хоть такая предосторожность) — коробка капсюлей и бухта бикфордова шнура. Все в сборе, действительно, ждали только меня. Заглядываю в еще один ящик, открытый, с револьверами. Нормально. Не ахти что, «наганы», но хоть однотипные — меньше будет проблем с патронами. Одобряю ребят. Сдержанно. Баловать нельзя. За столом разношерстная компания. Вот мастеровой. Кепка, обвислые усы, как у Ницше или у Горького. На первый взгляд, заводской, от станка. Но это на поверхностный взгляд. Обождите, когда он раскроет рот. Речь профессора. Причем, явно гуманитарного толка. Под пролетария косит усердно, но не очень успешно. Трудно мне с ним. Герой, конечно. И доказал это не раз, но столько претензий... И с людьми сходится трудно... С нашими. Впрочем, и они к нему не то, чтобы всей душой. Вот второй, похожий на банковского клерка — вот он и в самом деле мастеровой. Зато изо всех сил ладится под «порядочного». С ним проще, но тоже нужен глаз да глаз. Простоват, если не сказать глуп. Зато, правда, честен. И храбр, а это уже немало. В темном углу еще пара боевиков, каждого знаю, как облупленного, знаю, в чем можно доверять, а в чем стоит опасаться. Прямо под лампой наш новичок. Совсем мальчик. Первокурсник из университета. По глазам видно, что не подведет. Смотрит поочередно на каждого из заговорщиков восторженным взглядом. Жалко его. До слез. Не доживет он до победы. Других тоже жалко, тоже ведь не доживут, но его как-то особенно. 
Раскладываю на столе карту города с уже готовыми пометками, потом вынимаю из кармана план дома, потом схему канализационных каналов. Излагаю план, отвечаю на вопросы — вполне толковые вопросы. То, что не спросили, дожевываю сам, чтобы уж завтра ночью не было никаких непоняток. 
Хватит о деле. Вытаскиваю из чулана четвертную бутыль красного, режу на дощечке сыр, лук, хлеб. Высыпаю на тарелку маслины. Что мы, не люди, что ли? Можно же и о себе немножко подумать. Хоть полчаса, тем более, что сейчас расходиться еще рано. Разговор тянется вяло. Перебрали городские сплетни, а о себе мои бойцы говорить не любят. Да и жизни своей у них давно уже нет — не о чем и рассказывать. Но выпить надо. Хотя бы просто чтобы посмотреть друг на друга тяжелым понимающим взглядом. Да. Все мы устали. Не бояться устали, а устали убивать. И когда все оно кончится? Ох, не скоро. 
Но ведь хоть кто-то должен? Должен держать в страхе палачей-полицаев? Чтобы народ вздохнул свободно. Хоть на минутку. Да-да. Мне, самому умному из них, хорошо видно, что да, прогоним мы этих оккупантов, да, народ будет с цветами и песнями ходить по улицам, народ вздохнет... на минутку. Но и года не пройдет, как сядет ему на смиренную шею другая задница, потяжелее, чем нынешняя. Знаю я это, но вслух сказать не могу. Даже своим. Да и вообще, кто-то должен же делать наше дело? 
Вот послезавтра отобьем у врага наших ребят. Должны отбить. И, может, сбежать мне куда-нибудь? Ведь знаю же, чем все это закончится. А так хоть жив останусь. Правда, бежать нужно будет быстро-быстро. Иначе свои догонят. Мало не покажется. А если спрячусь хорошенько, то опозорят. На всю жизнь и на жизнь потомков. А может, лучше завтра нарочно подставиться под пулю? Тогда хоть без позора... 
Ну, что, вижу по лицу, дорогой читатель, что и этот сценарий тебе не по душе. Не в моде сейчас героизм. И не потому, что все мы трусы, а потому, что слишком много знаем. Понимаю, молчу. Ну ничем на тебя не угодить. Тогда слушай мою последнюю сказочку. Может, хоть сейчас не будешь придираться. 

И опять щелкает за спиной замок зеленой дверцы. И опять раскрывается бесконечный черный туннель, где не видно ни выхода, ни стен. Ноги сами несут вперед, но никакого огонька впереди так и не видать. Правда, мрак рассасывается сам по себе, он уже не такой глухой и непробиваемый, а вот уже и воля. Всем телом ощущается простор, и глаза, привыкнув к темноте и с благодарностью приняв свет молодого месяца и пригоршни звезд, начинают отчетливо рисовать раскинувшуюся впереди луговину, порезанную пополам узкой тропинкой. Значит, нам туда. Сбрасываю туфли, закатываю штаны, чтобы не замочить их в ночной росе, и решительно ступаю на эту стежку. Ступни с наслаждением ощущают теплую нежную пыль. Ноги сами несут вперед к виднеющемуся на горизонте лесу. Там, конечно же, будет еще темнее, но это почему-то не вызывает особого страха. Внутреннее чувство говорит, что это правильный путь, и сбиться с него не то, чтобы совсем нельзя, но уж по крайней мере трудно, и это требует особых, сознательных усилий. Плечи сами разворачиваются и становятся шире, грудь свободно врезается в стоячий ночной воздух. 
Так что нас ждет впереди? Лес. А что за лесом? Наверное, новые луга, новые тропки, переправы и перевалы. Может быть, новые двери, к которым нужно будет подбирать новые ключи. В отличие от прежних суетливых хлопот, нескончаемых неприятностей и скучных удовольствий, ждут будущие праведные труды, дерзкие подвиги, глубокие скорби и подлинные радости. Ждет счастье, но не как самоцель, а как свет, как сладостная свежая атмосфера, окружающая тебя на твоем личном пути к... 
К новой двери? Да, к новой и последней зеленой двери. И будет у этой двери сидеть, развалясь, немолодой плечистый рыбак с обветренным лицом, поигрывая от скуки тяжелой связкой ключей. Ты его знаешь, его зовут Петр. И скажет он, подняв на тебя весело сощуренные глаза: «Заждались. Что так долго? Дверь что ли не мог найти?»