По узкой лесной дорожке идет группа детей с белыми палочками. Они слепые. Их ведет учитель, который показывает им, как обращаться с тростью. Сначала проходит группа мальчиков, потом девочек. По сторонам дороги прыгают птицы и белки. Им некого здесь бояться. Мы с Аней, взявшись за руки, идем мимо детей. Ане – шесть лет. Она моя внучка.

Мы идем с ней в Ляски в детский сад «для неведомых» – так он называется по-польски. Но Аня не слепая, она видит, но очень странно не как все. Видит она фрагментарно, не цельно, а как-то мозаично. И видит, когда включает зрение, как зажигают фонарик. Часто она ходит, опустив глаза с огромными рыжими ресницами, я дергаю ее за тоненькую ручку и говорю: - Анечка, смотри! Подыми голову! Что ты видишь!?

Тогда она смотрит. И говорит, что видит. Но родители не знают, как она видит, и хотят в этом разобраться. Аня привела в Польшу родителей, сестру Ксению, и родившегося в Варшаве Леву. Ей было 11 месяцев, когда они всей семьей попали в автомобильную катастрофу. Это было в Киеве. Сотни людей присылали в конвертах деньги, когда она лежала с мамой в реанимации, и писали ей прекрасные слова с надеждой на выздоровление. Травма оказалась в том участке мозга, который отвечает за зрение. Она выздоравливала, очень тяжело и медленно, плохо ходила, но главное было неясно, видит она или нет. Нас терзал страх. Но вдруг она стала тянуться к цветам, ярким предметам. Стала различать геометрические фигуры. Но видеть целиком объемные изображения она не могла. Ей надо было сотни раз сопрягать предмет и образ.

Она стала все больше обращаться в себя, уходить в мир музыки и стихов, которые ей читали.

Ляски - это село около Варшавы, которое в начале XX века было передано Эльжбетой Чацкой в дар Обществу опеки для основания здесь детского интерната для незрячих детей. Сама девушка ослепла, когда ей было 20 лет, и, став католической монахиней, начала служить во имя Христа, помогая таким же, как она. Во время войны в приюте прятались участники Варшавского восстания. Теперь тут служат монахини из францисканского ордена.

Я приехала из Москвы и неделю водила Аню в детский сад и обратно. Автобус ехал по улице Сократа, потом сворачивал на улицу Льва Толстого. Аня называла все остановки. – А кто такой Сократ? – спрашивала я Аню. – Это такой умный человек, - невозмутимо отвечала она. А я думала о Польше, которая приняла моих детей с их бедой. Потом я шла по тропинке, идущей в Ляски.

Ясно и отчетливо я ощутила, что именно здесь присутствует Христос, возле этих маленьких слепых детей. Нас с Аней встречали сестры. Они заключали меня в объятья так, как будто я была для них самым близким и родным человеком, и я чувствовала, что на меня изливается море их любви. При этом кто-то из них мог спокойно сказать:

- Простите, я не говорю по-русски, хотя учила его в школе - это язык оккупантов. Но они любили русскую девочку Аню, и меня, приехавшую из Москвы. Любили людей, но были верны своей истории.

Бог живет там, где боль и печаль, и в тоже время там, где люди покрывают любовью, дарованной свыше, эту боль.

Аня идет в группу и поет одну за другой польские песенки, она уже говорит по-польски так хорошо, что все думают, что это ее родной язык. Аня открыта и полна доверия к миру. Она здоровается с каждым человеком, который подходит к ней. Видит ли она его? Мы не знаем, как она видит, но она невероятно чувствительна к каждому, кто оказывается на ее пути.

Я иду по дороге в детский сад. Навстречу мне идут слепые дети. Мне больше не страшно. Я понимаю, что слепая я, а не они. Слепота - самая древняя метафора в мировой культуре. Глостера в «Короле Лире» ослепляют, потому что он не видит правды, и только ослепнув, он прозреет. Многие люди не видят красоты, любви, страдания, друг друга. Но почему дети? Почему они должны страдать?

Я не знаю. Я могу видеть или не видеть собственную дорогу, своих детей, своих внуков. Я знаю только, что много лет – я не видела.