Беспорядочные хроники

 

День начался стремительно. Мгновенная смена картинки: вместо ночной темени — ослепительно-яркое небо и солнце, прожигающее шторы насквозь. Проглотив обжигающий кофе, выбегаю из дома. Дел масса — и все приятные. На книжный развал, в музыкальный, на посиделки с друзьями. Много можно успеть в последний день отпуска.

Какой светлый день! Все лица кажутся приятными, и даже в маршрутке играет веселый там­дадидам вместо вечного шансона.

…Гудит домофон. Прибыла представительная делегация. Встречаю друзей при полном параде, даже тапочки нацепил. Сто лет вместе не собирались. Серый, высоченный блондин с романтической внешностью, мечтательный и неторопливый. Леша, взлохмаченный интеллигент в очках, вспыльчивый и эксцентричный. Гарик, толстеющий эпикуреец, юморист и душа любой компании.

По мере убывания пивных запасов развязывается философская дискуссия. Все уютно расселись по креслам, и только неугомонный Леша жонглирует теннисным мячиком. Разговоры о поиске предназначения, о любви, вечности и свободе. Беда с этими гуманитариями.

— “Жизнь — это сон. Любовь — это сновидение”, — красиво цитирует Серый.

Леша идет в наступление:

— Так-так, экзистенциалистами запахло. Уж мы их душили-душили…

— Экзи кем?

— Стенциалистами. Небольшой ликбез для тружеников пера и кофеварки. В европейской мифологии экзистенциалист — крот с горящими глазами и медной шерстью, появляющийся в сумерках. Отличительные черты: жалеет о том, что не умер кротенком, думает, что сумерки — самое светлое время суток. Презирает себя и одновременно считает того же себя выше других. При попадании на него солнечных лучей становится бесноват и агрессивен. Крайне ядовит. Погибает, случайно укусив самого себя.

— Сартр и Камю были кротами?

Небольшая свалка, пролетает диванная подушка. Дым коромыслом, все уже говорят одновременно.

А мои мысли где­то далеко. Рассеянно слушаю долетающие реплики дискутирующих:

— Стремиться к свободе — значит стремиться к одиночеству. Это вопрос не возможности, а желания…

— Один из древних скульпторов, назовем его Сократ, говорил, что в любви проявляется наше стремление к вечности…

— А вот что я думаю…

— Оригинальная мысль!

— Нельзя не мыслить оригинально. Мысль всегда субъективна и, следовательно, оригинальна, поскольку оригинальны все субъекты…

…Курим на балконе. Далеко­далеко, над краем горизонта показался маленький черный самолет, набирающий высоту. На мгновение он стал оранжевой чайкой, купающейся в закатном солнечном луче, блеснул и скрылся из виду.

Быстро темнеет. Незаметно стих ветер, перестали шелестеть беспокойные листья. И вот уже глубокая ночь. Месяц в последний раз блеснул далеким огоньком из-за дымчатого облака и погас.

 

* * *

Контора плавилась от жары.

Едва появившись на рабочем месте, получаю звонок.

— Максим, зайди.

Это начальник. Пулей взлетаю на девятый этаж, осторожно перекатываюсь через порог кабинета. Уфф, сбил дыхание. Нужно курить поменьше.

Шеф утопает в кожаном кресле и смотрит в заставку на компьютере. Классический высокопоставленный шеф. Уши, чуткие к политическим колебаниям. Когти, отточенные в подпаркетной борьбе. Череп австралопитека. Клочки шерсти на макушке. Где-то в глубине теплится мозг. Наверное.

— Доброе утро, Николай Николаевич.

— Доброе. Просмотрел я твою справку. В целом пойдет, но нужно внести существенные поправки. Смотри, вот я набросал. Второй и третий абзацы поменять местами, слово “эффективный” вот здесь заменить на “результативный”, вместо “имеет место” напиши “имеет место быть”. А здесь все убрать после запятой.

— Николай Николаевич, так же будет хуже. Быть — лишнее. Иметь место — это и значит быть. А тут все предложение станет некрасивым.

— Каким?

— Ну, одного смысла ведь мало. В тексте же должна быть мелодия.

— Чё?

— Я еще подумаю, тут возможны варианты. Нужно поиграть словами.

— Ну­ну, поиграй, композитор. Пятнадцать минут на доводку, мне скоро докладывать.

— Сделаю.

На редкость содержательный разговор. Срочно перекурить.

Звонок.

— Максимыч!

— А?

— Там вратарь на проходной не пропускает делегацию к шефу. Пропуска со вчерашней датой. Сделай что­нибудь.

— Понимаете ли вы, кого отвлекаете от забот о судьбах человечества? Тут героический человек пытается победить природу и обстоятельства, а ему навязывают несвойственные функции.

— Товарищ человек и пароход! Меня сейчас морально изнасилуют! Шеф скоро убегает.

— Остановить насилие — наша задача. Ладно, сделаю. Кстати… Что-то хотел сейчас сказать, разумное, доброе, вечное. Эпохальное… А, вот: можешь стащить пару скоросшивателей из третьего отдела?

— Статья сто пятьдесят восемь УК РФ. Но для тебя стащу.

…Прибегаю от шефа обратно. Компьютер уже в спящем режиме. Что тебе снится, мой белоснежный соратник?

За окном шелестит мое дерево. Окна моего кабинета выходят во внутренний двор, а сижу я на четвертом этаже. И прямо из стены каким­то образом растет тонкое деревцо с пушистыми темно­зелеными листочками. За что уцепилось, чем питается — непонятно. Маленькая жизнь в каменной коробке.

Звонок.

— Максим!

— Да.

— Выручай, косяк получился.

— What’s up, my nigger?

— Помнишь, я писал письмо тому консультанту — члену рабочей группы?

— Ну. Сидоренко его настоящая фамилия.

— Так вот, досадная опечатка вкралась. Вместо “полковнику такому-то” получилось “полкВонику такому-то”. И кроме этого, он к моменту получения письма стал генералом. Три дня как дали.

— Обиделся?

— Не очень. Топает ногами и грозит разнообразными карами.

— Внимательнее надо было писать письмо холерику.

— Ты же с ним не раз пересекался и, естественно, оставил хорошее впечатление.

— Не могу устоять против грубой лести.

— Но ведь писал ему положительный отзыв на его бредовую диссертацию. Позвони и тепло поздравь с генералом. А заодно посетуй о досадной технической ошибке.

— Честно говоря, не хочется. Как я к нему подход найду? Слабоват я в теории животноводства.

— Теория мертва без практики. Позвони, а?

— Ща позвоню.

М-да, удовольствие на любителя. Генерал, значит… Полтора центнера самомнения. Физиономия хряка-призера международных выставок. Уши торчком, щеки блестят и шевелятся при ходьбе. Оставляет за собой густой аромат дорогущего парфюма. В мыслях замечен не был. Характерный фрагмент его речи: “Говорить об этой системе, по моему мнению, пока затруднительно, принимая во внимание полное отсутствие этой системы, то есть ее неналичие как таковой”. Блестяще. “Кто ясно мыслит, тот ясно излагает”. Но вещать и поучать любит — страсть. И все­таки — генерал. Пробивная сила — как у боевого слона. Вхож, ценим, одобряем, перспективен, незаменим. Архиполезное знакомство.

Гкм! Откашливаюсь, чтобы придать мягкости баритону. “Понимаете ли вы, кто сидит перед вами на другом конце провода?” Гоголь. “Шинель”. Адаптированная цитата.

— Добрый день, Александр Иванович!

— Слушаю.

— Вас беспокоит Максим Грибоедов, если помните такого. Можно Вас отвлечь на секунду?

— Слушаю.

Обезьяна! Слушает оно. Хоть бы поздоровался, все­таки положительный отзыв писал ему. Да и вообще поддерживал в годы его полковничьей юности.

— Просто хотел вас поздравить с присвоением давно заслуженного звания и переговорить по одному мелкому вопросу…

Уфф! Тяжела ты, папка Мономаха.

Звонок.

— Максимыч!

— У аппарата.

— Можно, я завтра опоздаю на час?

— Переведи будильник на час раньше и не опоздаешь.

— Да не, я серьезно. Нужно порешать проблему на личном фронте.

— Полугодовой отчет готов?

— Завтра и закончу.

— Нет, так не пойдет. Знаешь, что говорит по этому поводу народная мудрость? Не достав зажигалки, не закуривай. Сначала отчет, а потом занимайся чем угодно, — хоть овец разводи в Австралии. Конец связи.

Звонок.

— Максим Максимович?

— Слушаю.

— Вас беспокоят из аппарата юрисконсультов. Вы обещали продиктовать свои предложения к проекту плана на среднесрочную перспективу.

— Диктую…

Звонок.

— Максим Максимович, начальник ждет тезисы его выступления на министерском совещании.

— Уже несу.

И так целый день. Носишься, как собака в репейниках. Все, нужно садиться за вчерашний документ, там какой­то интеллектуальный прорыв наметился.

Звонок.

— Макс!

— Гав!

Это Бегемотов, мелкий очкарик из соседнего отдела.

— Меня завтра не будет. Окажи услугу. Приедет важное тело, передай ему бумаги. И прокомментируй написанное.

— После моего комментария не возьмет.

— Хорошо­хорошо, титан мысли! Такая облезлая папка перед компьютером.

— Других у тебя и не водится. Ладно. С тебя причитается.

— Обижаете, Мафусаил Мафусаилович! Свои люди — сочтемся.

Вот черт, с мысли сбил… Так вот. “Вместе с тем, существуют и определенные резервы для повышения эффективности многостороннего взаимодействия в рамках сложившихся процедур…” Гм, неплохо. Лев Николаевич заплакал бы от зависти. Нужна ли здесь запятая? “Указанные факторы указывают на…” Нет, нельзя. “Указанные факторы говорят о…” Да не говорят факторы! “Указанные факторы…” Ступор какой­то. Вот! “Анализ указанных факторов показывает, что…” Зашибись.

Звонок.

— Макс!

— Кто это?

— Брюс Уиллис. Хотел сказать спасибо, ты меня здорово выручил тогда в горящем небоскребе.

— Серый, ты?

— Ага. А ты там уже совсем — однокорытников не узнаешь? Звезду поймал. Три дня не отвечаешь на звонки и эсэмэски. Забронзовел и омонументился. Ты мне нужен позарез. По делу, ведь мы коллеги в некотором роде, прости за наглость. Где можем пересечься?

— Давай в Ясенево, у памятника героям­наркодилерам. В восемь вечера.

— О’кей. Точнее, о’кэй.

Итак, на чем я остановился? “Представляется целесообразным… полагаем целесообразным… видится целесообразным…” Как же лучше? “Предложить следующий порядок освоения бюджетных средств… при этом руководствоваться абзацем вторым подпункта пятого пункта шестого раздела тринадцатого (страница восемнадцать)”. Так. А затем пойдут выводы и предложения. “Подытоживая сказанное…” Нет, некрасиво. ПодЫтоживая. “Резюмируя вышеизложенное, полагаем целесообразным…” И вот здесь понеслось — и про “полноту и действенность нормативной правовой регламентации”, и про “разработку эффективных механизмов взаимодействия”. Угу.

Высунув язык, набиваю со скоростью три абзаца в минуту. Минута вдохновения неделю кормит.

Звонок.

— Макс!

— Ну?

— Ты же собирался на заседание экспертной группы.

— Блин, забыл. Пять минут осталось.

— Можешь там перехватить помзамначупра Иванова и передать ему дискету?

— А как я его узнаю?

— Спроси лучше, как ты его забудешь. Такой персонаж! Бабуин, играющий в шахматы. В общем, одухотворенное лицо. Высокий лоб, горящие глаза, папка под мышкой. Волосатая голова. Сориентируешься.

— Исчерпывающее описание. Ладно, заноси.

Итак. “Нарушение геополитического равновесия, обусловленное…” Чем же обусловленное? А, вот: “деструктивной деятельностью ряда субъектов”.

Бегу на заседание экспертной группы. Много лишнего народу набилось. Это естественно, все живое ищет досуга. Раскладываю бумажки. Ну, понеслась…

Возвращаюсь к себе в камеру. Нужно позвонить насчет подборки правовых актов к послезавтрашнему совещанию. Надеюсь, хранители юридической мудрости еще не свалили. Шансов мало, рабочий день кончается через полчаса.

— Добрый вечер!

— Здрасьте.

— Я по поводу заявки на подборку, вчера заходил к вам. Грибоедов моя фамилия.

— Зайдите завтра после обеда.

— Спасибодосвидания.

Так, что­то в Сеть не могу выйти. Комп модема не видит. Если только открутить модем и показать ему в монитор? Ну, вообще завис. Твою мать! Кстати, интересно представить себе мать компьютера. Такая пластиковая тетя с прической из проводов и модемной внешностью. Все, перекур, иначе крыша поедет.

Звонок.

— Максимус!

— Я за него.

— Новость слышал?

— Даже не одну. Ученые совершили прорыв в исследовании стволовых клеток. Саммит глав государств Евросоюза…

— Все шутим. Завтра приезжает большое начальство, может, даже САМ приедет. Ну а зам­сама — точно. Весь отдел уже в беговне.

— Мои действия?

— Сбрось свои прошлогодние тезисы для итогового совещания и всю текущую статистику по форме одиннадцать. В развернутых таблицах.

— Хорошо, подсылай носителя информации.

…Возвращаюсь домой. Догорает последний летний день. Грустно. Закат лета — предчувствие долгой осенней ночи. Над домом зажглась далеким светом моя любимая звезда. Ночью будет дождь, и она на время погаснет. В голове рождается невесомое стихотворение, как будто подсказанное теплым ветром, прилетевшим из сумерек:

Погасли звезды.

Вселенная во власти

Летнего дождя…

* * *

Дома включаю телевизор и тупо щелкаю пультом. Да, много каналов. Времена прогресса! Чем порадуют телевещатели? Так, реклама: “Эта стиральная машина станет вашим лучшим другом!” Криминальные новости. Криминальные новости в просто новостях. Интервью с продасером. Реклама прокладок. Какая-то рожа во весь экран. Гопники-фонограммщики. Реклама мыла. Интервью . Мультик для дебилов. Ужастик. Реклама рекламного агентства. Ток-шоу на тему абортов. Престарелый поп­идол в шортах. Передача про крокодилов. Катастрофы недели. Интервью с козлообразным писателем. Стоп, где там были крокодилы? Вместо крокодилов — уже реклама.

Растерявшись от разнообразия выбора, включаю музыку и перебираюсь с сигаретами на балкон. Высшее все­таки наслаждение — смотреть в ночь и слушать музыку, щемящую сердце.

There's no time for us,

There's no place for us,

What is this thing that builds our dreams, yet slips away from us.

Да. Никогда нет времени. Время… Неосязаемая и безжалостная материя. Истончается и тает с каждым днем. Только слышно, как сыплется сквозь пальцы песок разочарований. И нет в этой стремительной жизни места для настоящих чувств. И мечты ускользают одна за другой. Остается лишь тоска и равнодушие ко всему.

Forever is our today…

Завтра — это иллюзия. Есть только сегодня. Бесконечное сегодня.

Who wants to live forever?

Who dares to love forever?

When love must die.

Кто хочет жить вечно? Кто осмелится любить вечно? Если любви суждено умереть…

С балкона слышно, как за лесом стучит ночная электричка. Есть что­то романтическое в уходящем поезде. Кажется, что он уходит в другую, лучшую жизнь, мигая на прощание красными огоньками.

 

* * *

С самого утра в колодцах дворов, заслоненных панельными высот­ками, началась возня доисторических мусоровозов с неподъемными ржавыми баками. Включились выключатели, заскрипели диваны, полилась вода из кранов, началось всеобщее незримое шевеление. Завелась пружина каменного муравейника.

Прибегаю на станцию. Огромная толпа в ожидании электрички. Все в Москву, которая не резиновая. Тактическая борьба у мест открытия дверей, выверенных до сантиметра. Гудок машиниста, нетерпеливый гул толпы. Первые такты железнодорожной симфонии…

В голове какая-то каша. Так, приезжает зам­сама с проверкой, потом закончить обзор, перепроверить отчет, обзвонить членов экспертной группы, а там видно будет.

Неожиданно всплывает строчка из давно прочитанной японской антологии: “Светлеет небо. Проснулся ветер в кронах вечных сосен…” Какая дивная поэзия… Светлеет небо…

Проснулся репродуктор: “Покупайте проездные билеты. Это позволит сократить расходы на проезд более чем в три раза, а удобная бесконтактная карта облегчит проход через турникеты”.

В Москве уже был день. Интересное все­таки выражение — “на злобу дня”. Если приподнять метафизические пласты языка, сколько интересного найдется. Гм. “Анализ языка как средство диагностики менталитета”. Любопытная тема для гибрида философа и филолога. То есть философолога.

Краем уха улавливаю голос гида-зазывалы у пустого туристического автобуса. “Через два часа автобус вернется на это же место. Едем отдыхать, знакомиться с городом…”.

— Беляши-чебуреки горячие! Горячие беляши-чебуреки-пирож­ки!!! БЕЕляши! ЧЕЕбуреки горячие!!!

— Мущина! А мущина! Мущина с сумкой!

Тетя в будке платного туалета притаилась за дверью и изготовилась к прыжку.

Нервная утренняя толпа, похожая на серо-бурый оползень, стремительно втекает в подземный переход.

Спускаюсь в метро. “Уголок дедушки Дурова приглашает гостей. Дикобразы, единственная в мире мышиная железная дорога… Телефон экстренной психологической помощи… Если вы обнаружили забытые вещи… Если вы обнаружили подозрительных лиц в вагоне поезда…”

Ныряю в Контору, раскланиваясь со знакомыми.

 

* * *

И этот день ничем не отличался от тысяч других. В голове какая-то пустота. С самого утра идет мелкий холодный дождь, и к вечеру он стал еще сильнее. Все вокруг пропитано парящей водной пылью. Весь мир утонул в сером мареве.

Смотрю на часы. Ровно восемь. И вдруг больно становится от мысли, что в этот самый день и час, ровно год назад мы были вместе. Сквозь пелену дождя всматриваюсь в ее образ, такой близкий и такой далекий. Черные волосы с едва уловимым нежным, манящим ароматом… Темно-карие глаза, в глубине которых как будто прыгают солнечные зайчики. Прекрасное творение жаркой южной ночи. Стоит увидеть ее один раз — и никогда уже не станешь прежним. Вся жизнь расколется на две половинки — “до” и “после”. И навсегда останется недоумение: как можно было жить, не зная о ней, как можно было дышать, не при одной мысли о ней. Когда глухой безмолвной ночью просыпаешься и долго смотришь в темноту. Просто показалось, что она рядом, что можно почувствовать тепло ее тела, услышать ее спокойное дыхание. Показалось. И этому не хочется верить. Хочется, чтобы ночь исчезла навсегда и Она пришла бы вместе с рассветом.

Печальный лунный свет

На водной глади...

Рассветный час далек.

Но снится мне:

Так близок…

 

* * *

Еще один вечер понедельника. Сижу на балконе с сигаретой. Начавшаяся неделя висит на душе своей тяжестью и не дает расслабиться. В самом воздухе есть что­то напряженное. Обдумываю сценарий завтрашнего рабочего дня, мысли наскакивают друг на друга.

Но вдруг все неуловимо изменилось. Я поднял голову и увидел, что взошла луна. Снежно­белая луна над темной грядой наступающих осенних облаков. Проблемы ушли прочь и издалека кажутся нелепыми.

Я знаю, Она тоже любит смотреть на луну. Есть хоть что­то, на что мы смотрим вместе… И, может быть, одновременно…

Листья уже облетели с деревьев, желтым ковром светятся в лунном свете. А над ними — огромное пространство, которое нечем заполнить. Пустой мир, выстеленный листьями. Эту пустоту не заполнить ничем — до весны. До весны…

 

* * *

Прекрасная пора, очей очарованье! Обледеневшие космы деревьев раскачиваются над грязными тротуарами, в лужах плавают листья-утопленники, серое небо к вечеру наливается черным.

От вокзала в разные стороны расходятся электрички, заполненные усталой биомассой. Москва, Москва… Москва — это город, где звезд не видно.

Машинально бросаю окурок в шапку нищего.

По вагонам снуют толпы красноречивых торгашей, нагруженных всяким барахлом.

— Для тех, кто забыл взять почитать в дорогу! Кроссворды и сканворды…

— Только наше средство поможет вам победить зловещее насекомое — моль...

— Вы легко можете прикрепить этот фонарик…

— Вам предлагается волшебная игрушка! Игрушка, которая умеет расти…

— Наносим пятновыводитель на влажную поверхность…

Так, а это что­то необычное вползло из тамбура. Что скажет?

— Извините, что к вам обращаюсь… Я ветеран вьетнамской войны…

Понятно. Вечер на дворе, а горло промочить нечем. Тут ветераном Куликовской битвы назовешься.

Напротив меня дремлет миловидная женщина. Пухлые губки, вьющиеся волосы. Аккуратный, чуть вздернутый нос. Неожиданно она открывает глаза. Ее лицо сразу становится некрасивым.

Смотрю в исцарапанное стекло. Предпоследняя станция. На скамейке под газетой спит старый бомж в лохмотьях. А что было вначале? Закрываю глаза и вижу, как бомж превращается в ребенка на руках у матери, смотрящей на него с восторгом и надеждой. Забавный карапуз с синими лучистыми глазами. Судьба — это характер? Или что­то другое?

Из темноты выплывают надписи на заборах. “Менеджеры — слуги дьявола”. “Свиньи рулят”. “Маша, я тебя люблю!”. “Перец — козел”.

Недостроенная кирпичная башня. Целых десять минут — одни гаражи. Труба с лесенкой, похожая на лагерную вышку…

Долетает обрывок разговора: “Нет, ты не понимаешь! С человеческих позиций он поступил хорошо, а вот с других позиций…” Интересно, это с каких же?

Ну, наконец, приехали. По темному подземному переходу бредут недавние пассажиры, мобильниками освещая свой путь по изгрызенным ступенькам.

Сворачиваю к дому. По­больничному ярко светят фонари. Лужи цвета нефти. Зацепившись за мусорный контейнер, шелестит и подрагивает большой дырявый пакет. Дорогу перебегает кошка. Слишком темно, чтобы увидеть, какого она цвета. Из темноты выползает старушка с двумя тявкающими уродцами в комбинезончиках.

У подъезда разговаривают матом два пьяных окурка. Все как обычно.

Дома не могу найти себе места. В душе какое­то неуютное чувство, как будто свет не выключен в коридоре. Тяжело на душе. Наверное, та кошка все­таки была черной.

Выхожу на балкон. Огромная луна заливает пространство своим желтым дурманящим сиянием. Зловещая, волчья луна в мареве мелкого дождя.

Этот дождь бесконечен,

Как разлука с тобой.

Поздняя осень…

 

* * *

…Сегодня у меня суточное дежурство, пришлось встать пораньше. За окном — уже настоящая зима. Бесконечная белизна от земли до неба. И только далеко внизу одинокий лыжник упрямо бежит от инфаркта.

В Москве идет мокрый снег. Как будто серое зимнее небо дало трещину и на землю посыпались кусочки небесной штукатурки. Прячусь от пронизывающего ветра за стенами Конторы.

В десять часов сверхважное мероприятие — визит к Саму с бумагами. Распечатываю, выбираю скрепку покрасивее. Нет, красная не пойдет, будит агрессивность. Повязываю новый галстук, смотрю на себя в зеркало. Да, этот молодой человек достоин лицезреть и предвосхищать неизреченное.

Приемная с сонными секретаршами. Помощник Сама делает разрешающие жесты, раскачиваясь из стороны в сторону. Суетливый, вертлявый человечек. Глазки бегают. Взгляд собаки, пробегающей мимо места, где ее недавно ошпарили.

Неожиданно в приемную забегает толстый дядя по прозвищу Саботаж. Его любимое словечко. Реакция на все служебные происшествия — от просроченного документа до незаряженного степлера. Оставляет дорогую папку на столе, сосредоточенно кивает мне и выходит. Да, у него не так уж много выражений лица в запасе.

Просачиваюсь в огромный кабинет Сама. Ковры, хрусталь, красное дерево. Смотрит на меня поверх очков. Прежде так близко его видеть не доводилось. Разве что по телевизору. Осторожно приближаюсь к нему и кладу на край стола бумаги. На редкость серая внешность, хоть бы что­нибудь примечательное. Хмурое и вялое лицо. Наверняка родился в этом кабинете, сразу в костюме. И никогда не задирал голову, чтобы посмотреть, как падают капли дождя. И никогда не обращал внимания на отражение неба в стеклах офисных зданий. О приближении весны ему говорит календарь, а не свежий ветер, пробившийся сквозь затхлый зимний воздух…

— Как вас?

— Максим Максимович.

— Срочно несите на отправку. Вне очереди.

— Будет сделано.

Долистывает принесенное, рисует подпись.

Ну все, гора с плеч. Теперь вопрос будет решаться в высоких сферах, а мы будем сидеть и наблюдать за полетом гиппопотамов.

Вываливаюсь из приемной и натыкаюсь на Шурика с двумя папками. Сто лет приятельствуем. Хороший парень.

— Макс, привет! Как сам?

— Да осточертело все. Надо сваливать.

— А ты думал, в сказку попал? Жизнь требует усилий. Ладно, давай. У меня уже земля горит под копытами.

Бегу в секретариат. Навстречу — еще один знакомый.

— Макс, куда летишь?

— К чумработницам. Хочу проконсультироваться с Капотней Александровной насчет оформления заявки по форме двенадцать.

— Попутного ветра! Пусть солнце сверкает на твоих доспехах.

— Твоими молитвами, плагиатор!

…Звонок.

— Максим, там шняга пришла. Подключайся.

— Кириллов ее видел?

— Видел.

— Как отреагировал?

— А как он мог отреагировать? Ударил себя пяткой в грудь и побежал исполнять.

— Ладно, завтра с утра посмотрю.

Звонок.

— Максим Максимович, прочитали мы ваш обзор, только одно замечание. Вы разную терминологию используете в двух местах — страницы пять и двадцать один. Нужно бы привести к единообразию.

— Приведу. У вас есть еще пожелания?

— Нет.

Зато у меня есть. Убей себя об стену! Картонный юрист, черт бы тебя побрал! “Единообразие”. Вот странное слово. Как представлю себе некое Единообразие, выползающее из-за шторы. Однако нужно собираться. Выступление на конференции.

Народу пропасть. Много незнакомых. Этого бубыря я где­то видел. А вот и завсегдатаи околонаучных тусовок. Высшее наслаждение для них — театрально обронить цитату из самого себя и, по-обезьяньи шевеля бровями и губами, наблюдать за реакцией просвещаемых. Мыльные пузыри самодовольства и бесталанности. А вот и самый матерый.

— Мое почтение, Аркадий Викторович!

Ладно, это все лирика. Выступаю первым. Где там шпаргалка?

Уважаемые коллеги! …

Вернувшись из серпентария, полчаса вожусь с обзором. Потом подключаюсь к ленте новостей. Так, где у нас хроники болезни социума? Здесь. Под политическими новостями — самое интересное. Освящение здания городской мэрии. Типа, там нечистые заседают. Сошел с рельс вагон с аммиаком. Экологи уверяют, что нет причин для беспокойства. Губернатор, находящийся в следственном изоляторе, издал распоряжение. Сборище коррупционеров отклонило проект закона о борьбе с коррупцией.

Звонок.

— Максим!

— Чего?

— Не подскажешь, как бы побыстрее пропустить проект нашего положения через редакторов?

— Виза Арбузова нужна, я договорюсь.

— Ты же его недолюбливаешь.

— Долюбливаю.

Еще как долюбливаю… Есть такая порода людей, не выделяются ничем, кроме неправильных ударений в очевидных случаях. Скажет такой баран слово “хаóñ” и посмотрит самодовольно по сторонам. Мол, моему интеллекту даже грамматические условности нипочем.

Смотрю в окно. Снег, первый снег. Манящее зрелище. Из белой пустоты летят снежинки. Исчезают, касаясь черной земли, но падают снова и снова, выполняя свое предназначение. Странное чувство, как будто чего-то не хватает. Смотрю на край окна… Вот и первая потеря зимы. Нет больше моего дерева.

 

* * *

Брожу по спящей конторе. В голове стучат неотвязные мысли.

— Контора… Сначала относишься ко всему с юмором, скользишь по поверхности. Год, два, десять. А что дальше? Конторе, этому каменному демону, нужна свежая кровь. Хотя и тухлая тоже сгодится. И вот ты чиновник. Сегодня чиновник, завтра, послезавтра. Покойный чиновник. Стихи, которым тесно в твоей голове, погибнут здесь. Конторе не нужны стихи. Ей не нужны “зимние сумерки”. Ей нужно “представляется целесообразным”. Шестеренка не имеет права писать стихи. Это не свойственная ей функция. А ты — только функция, и ничего больше. “Ты не такой, не такой как все. Ты работаешь в офисе”. Пам-парампам.

Сколько ярких, талантливых ребят стали здесь призрачными сутулыми созданиями с выцветшими глазами, суконным языком и морщинами на лбу. И ты станешь таким же. Здесь пахнет склепом. Это могила для тебя, твоих чувств, стремлений, порывов. Здесь любовь останется горьким осадком. Здесь сама душа становится прахом. Это могила для всего. Уходи, пока не поздно. Если еще не поздно…

Ведь где­то есть другая жизнь. Вдохновение, радость от творчества. Яхта, замершая на лунной дорожке у тропического острова. Девушка с ликом античной богини, смотрящая на звезды. Ожидание нового дня. Утренний ветер в солнечных брызгах…

Картонные перегородки, обклеенные древними обоями. Тускло освещенные коридоры. Тишина. Гудение трансформатора за стеной. Вой ветра над далекой крышей, слышный в глубине спящего здания.

Мне, может, предначертано стремиться

К тому, что уготовано не мне…

Заплеванная урна с огромной шапкой окурков, похожая на пень с опятами. Темные пятна на потолке, решетки на окнах. Древняя пыль на подоконниках. Черная паутина на потолке. Стоптанные ступеньки. Насквозь прокуренные лестничные площадки. Истертые взглядами таблички на кабинетах, удушливый запах старых бумаг. Светлое пятно на полу. Кто-то в незапамятные времена пытался отмыть паркет, поскребся-поскребся и бросил. Свидетельство разумной жизни в доисторическую эпоху. Наверное, здесь была стоянка древних бюрократов. Ну ладно, пора домой.

На улице неземная красота. Снежинки кружатся в свете фонарей. В такую ночь думать можно только белыми стихами.

Как жил я до сих пор

Не зная красоты?

Полночный снегопад…

 

* * *

Помню, как я лежал на дне глубокого каменистого ущелья. Высоко­высоко — темно­синее небо. Цвет космоса. Цвет свободы и одиночества. Неожиданно стало невыносимо страшно. Небо бросало мне вызов. Тысячи погибших душ мерцали на дне этой бездны, и я был следующим. Захотелось съежиться, стать незаметным, найти расщелину и замереть там. Я поворачиваюсь к теплой шершавой стене и прижимаюсь к ней лицом…

За стеной — успокаивающее журчание воды… Неведомый источник сочится капля за каплей. Пи­пи-пи! Пи­пи-пи!! Пи­пи-пи!!!

Треснув по будильнику, бегу в ванную. Чертов кран! Забыл закрутить вечером. Так, двигаться в темпе! Электричка — не метро, промедление смерти подобно. На штурм, на штурм! Вперед, орки, вперед! Белый Город падет в утро понедельника.

Ценой напряжения всех групп мышц, в том числе не известных анатомии, вкрутился в электричку и замер на два часа.

 

* * *

…Утро. Толпа. Электричка. Москва. Уже конец зимы, пахнет талым снегом, оживленно чирикают воробьи.

— Через два часа автобус вернется на это же место. Едем отдыхать, знакомиться с городом…

— Беляши-чебуреки горячие! Горячие беляши-чебуреки-пирожки!!! БЕЕляши! ЧЕЕбуреки горячие!!!

“Покупайте проездные билеты. Это позволит сэкономить расходы на проезд более чем в три раза, а удобная бесконтактная карта облегчит проход через турникеты”.

“Если вы обнаружили забытые вещи в вагоне поезда…”

В обеденный перерыв разнюхиваю новости по всем этажам Конторы. Пахнет чем­то приятным. У плановиков узнал, что Сам берет меня в командировку. Шеф обмолвился, что я у Сама на хорошем счету и должен оправдать высокое доверие. Ну, вот и я стал перспективным. Теперь главное — не упустить шанса. Ни за что не упущу. Близость к руководителю такого ранга важнее всего. Работаю, как хронометр, жизнь наполнена движением к цели. Переделал кучу дел, одно важнее другого, и везде проявил повышенную настойчивость и безупречную компетентность.

День пролетел мгновенно. Перед сном в тяжелой голове крутятся последние мысли.

Понравился Саму, значит. И шеф сегодня поздоровался за руку. И окружающие стали осторожно­почтительными. Какие горизонты открываются — дух захватывает… А этого упыря, который докладную не подготовил, я загрызу. И нужно наконец перепроверить ведомость и пробить проект заявки. Завтра будет большой день. Большой день…