Слава Глазычев был человеком-легендой... Специалист по градостроительству, а точнее — по слободской и городской культуре, он был и участником, и аналитиком социокультурных процессов в нашей стране на нескольких этапах ее истории — от метаморфоз реального социализма через волны перестройки и бурю распада СССР к новому госкапиталистическому застою, — всегда оставаясь самим собой: абсолютным и холодным профессионалом, открытым и доброжелательным научным руководителем, тонким дипломатом и принципиальным критиком наших традиционных и нетрадиционных аберраций. 

Когда перестройка вынесла его из НИИ культуры в Фонд Сороса и В. Л. Глазычев из исследователя перешел в статус спонсора, он сохранил связи с институтом, в течение многих лет работая в составе Совета по защите культурологических диссертаций. Ему многим обязаны и молодые ученые, и представители старших поколений. Наши сугубо теоретические рассуждения он упрямо возвращал к практике повседневной жизни, нередко заставляя пересматривать традиционные подходы и отказываться от текущих заблуждений. За что ему больше спасибо и вечная память.

Я познакомился с Вячеславом Леонидовичем в конце 1970-х годов, когда пришел работать в Центральный научно-исследовательский институт теории и истории архитектуры. Глазычев в те годы был уже заведующим сектором, одной из восходящих звезд отечественной архитектурной и урбанистической теории. Он охотно общался и с научной молодежью, посвящая ее в свои научные разработки, теоретические проекты. Мне довелось часто беседовать с ним, преимущественно в «курилке», куда Глазычев выходил, попыхивая трубкой. Разумеется, были и заседания Ученого совета, на которых Глазычев выступал постоянно и очень содержательно. Но мне более всего запомнились разговоры в «курилке», которые по своей теоретической глубине и проницательности нередко превосходили официальные заседания.

Вячеслав Леонидович любил собрать вокруг себя слушателей и подолгу рассказывать им и дискутировать с ними по основным фундаментальным вопросам понимания культуры и архитектурной культуры как ее части. Именно от Глазычева я впервые услышал, а в последующем и усвоил взгляд на архитектуру не как на совокупность стен, крыш и окон, улиц и дворов, собранных вместе в рамках какого-либо прихотливого проекта. Архитектура — это, прежде всего, пространственная организация и эстетическое оформление определенного образа жизни и типа деятельности. Это своего рода дизайн образа жизни. Город отличается от деревни не особенностями горизонтального и вертикального распространения, а специализированным образом жизни и видами деятельности населения, ориентированными на особую модальность социального бытия. Архитектура только опредмечивает эту городскую специфику жизнедеятельности в материальных формах — постройках и дорогах (улицах) — и организует ее протекание в пространстве. Поэтому адекватное и подлинно научное понимание города и городской архитектуры возможно только через осмысление их социальных функций и порядка их осуществления.

Понятно, что в архитектурной науке советских времен с ее ориентацией на классическое витрувианское «прочность — польза — красота» такое весьма оригинальное понимание сущности и архитектуры города встречало как поддержку (научной молодежи), так и жесткую критику (со стороны старшего поколения, воспитанного на еще сталинском понимании социальных и идеологических задач зодчества). Это определило и нелегкую научную судьбу Глазычева. На моей памяти ему несколько лет не удавалось добиться защиты уже давно написанной докторской диссертации, а когда это все-таки удалось, то диссертация была отклонена ВАКом. Поэтому всех заслуженных степеней и званий Вячеслав Леонидович достиг с некоторым опозданием.

Вячеслав Леонидович Глазычев был очень ярким и нестандартным человеком. Эта нестандартность постоянно проявлялась во всем — в его существенно обгонявших время научных взглядах, во внешнем имидже (в те годы он носил бородку клинышком и всем своим обликом был похож, да и намеренно стилизовал себя под оперного Мефистофиля), в элегантном, но и несколько экстравагантном стиле поведения. Но эта нестандартность в тех, советских условиях создавала ему и немало конъюнктурных сложностей.

В последующем мне неоднократно приходилось пересекаться с Глазычевым на различных мероприятиях в Российском институте культурологии (главным образом — на заседаниях диссертационного совета), но сколь-либо обстоятельно пообщаться с ним не удавалось. О чем я очень сожалею.

Такие яркие, проницательные и нестандартные в своих проявлениях люди, каким был Вячеслав Леонидович, не часто встречаются на жизненном пути. Наверное, поэтому такие люди запоминаются очень живо, а их уход воспринимается как какая-то экзистенциальная аномалия.

Не могла я себе представить, когда мы познакомились, а это было почти тридцать лет назад, что придется писать о Вячеславе Леонидовиче — о Славе Глазычеве в прошедшем времени, да и вообще не понятно, как этот, казалось бы, всегда бодрый человек мог так трагически уйти, на чужбине… Хотя не все ли равно для его души — человека мира, — где это может произойти, но произошло именно там и тогда.

Я приехала из украинской деревни, где не было Интернета, 14 июня, на следующий уже день после прощания всех наших коллег и друзей со Славой, и была ранена этой неожиданной новостью. И ворох воспоминаний и мелочей, столь простых и проходящих как-то мимо в течение этих лет всплыли в голове, потянулся шлейф важных событий и редких совместных дел, дискретных встреч и бесед. 

Он был среди тех, кого я называю своими учителями, хотя был всего-то на семь лет старше, но всегда стоял ступенью значительной выше многих коллег. Об этом известно — его знания энциклопедического уровня, умение говорить, порой с сарказмом или с улыбкой, его очевидный педантизм, в том числе и в отношениях с руководством министерств и ведомств разного уровня, знание иностранных языков, отсыл к историческим или зарубежным источникам и легкость писания, что видно по его статьям и книгам. 

Мы познакомились со Славой на круглом столе «Городская культура и человек», который в начале 1980-х гг. проходил в течение трех или четырех лет в Доме художников на Крымском валу и которым руководила Эльна Александровна Орлова (с тех пор — мой добрый друг). В те годы она работала в Институте философии РАН, и именно тогда, по сути дела, и начал складываться подход, который позже стал называться междисциплинарным. Во всяком случае, для меня, работавшей тогда в реставрационном институте, занимавшейся музеем «Малые Корелы» под Архангельском и имевшей другой уровень смежных профессий, это было интересно и актуально. Эльне удалось собрать вокруг себя разных специалистов, из разных направлений и с различными точками зрения, и, глядя назад, я вижу, что это был важный интеллектуальный прорыв в культурном пространстве Москвы. 

Именно здесь я познакомилась с профессионалами высокого уровня — доктором психологии, профессором социологии Т. М. Дридзе, с психологом Л. А. Китаевым-Смыком, с урбанистами О. А. Яницким и многими другими, с удивительным и одаренным Евгением Абрамовичем Розенблюмом — учителем Вячеслава Леонидовича. Он всегда с гордостью, неподдельным удовольствием и любовью говорил о своем талантливом ученике. Позже мы встречались со Славой на семинарах у Розенблюма, в его Студии художественного проектирования на Сенеже, куда приезжали со всего Союза главные художники и архитекторы городов, дизайнеры и др. Экспериментальные проекты касались музейных и выставочных пространств, но часто благоустройства и дизайна городской среды. Именно «среда» стала объединяющим нас понятием — работавших с городами (Глазычев и другие урбанисты) и тех, кто занимался сельскими поселениями и ландшафтами, в том числе и меня. (Тема села была и остается маргинальной и мало востребованной в среде специалистов-урбанистов, как в тот период, так и сегодня, хотя им и приходится заниматься региональными проблемами, где присутствуют и села и деревни.) 

В 1986 г. по завершении проектирования и строительства музея «Малые Корелы» передо мной встал вопрос о том, куда переходить работать с предлагавшейся мною «Программой по сохранению памятников и сельской среды» из реставрационного института, где она не была поддержана этим традиционалистским сообществом. И помнится, что, сидя с Эльной и Славой за чашкой кофе на Сенеже, мы решили, что нужно перейти в НИИ культуры, где в те годы он работал заведующим сектором культурного потенциала городов и где до сих пор работаю я. 

Поэтому роль Славы в моей жизни стала судьбоносной в творческом, да и личном плане — наш институт позволил выйти на другой, более интересный и актуальный уровень понимания территориальных проблем, а окружающие меня люди задали определенную планку в развитии и творчестве. Именно в эти годы закладывались основы социокультурного проектирования, и В.Глазычев был одним из его лидеров. В тот период в институте работали хорошо известные сегодня специалисты: Д. Дондурей, И. Жешко, В. Розин, Н. Никишин, М. Гнедовский, Т. Поляков, В. Дукельский и др.

Это был интересный опыт работы, поскольку касался он не только наших исследований и проектирования, связанных с музейным комплексом города Елабуги, но выходил на более широкий контекст — программирование культурного развития города и социальное проектирование в сфере культуры как особого типа деятельность. Заслугой В. Глазычева в те годы, как мне кажется, стало его опережающее понимание важности складывающихся в городской среде партнерств, о которых реально стали говорить, с оглядкой на Запад, в последние десятилетия. Он четко разводил понятия концепции (основная идея), программы (программа действий), подпрограммы (определенная точка роста), проекта (проект чего-то конкретного), плана (своеобразная таблица). Все это было важно для работы на любой территории. Более того, уже в работе над Елабугой он делал акцент на привлечении населения, особенно молодежи, как и властей города, общественности к совместному обсуждению всех этапов деятельность по развитию поселения — от концепции до реализации конкретных проектов, обращал внимание на поиск компромиссов при решении сложных проблем.

Позже, уже в 1989 г., в рамках сотрудничества с Министерством культуры мы принимали участие в разработке программ развития малых городов. Министерством были выбраны десять городов и соответственно десять групп принимали участие в этой интересной работе, где В. Л. Глазычев с группой занимался Мышкиным в Ярославской области, а коллектив, который я как бы возглавляла и в который входили многие другие специалисты, — Звенигородом в Московской области. Все мы системно собирались и обсуждали подходы и варианты программ, но, глядя назад, могу заметить, что только наши два варианта выходили на междисциплинарный уровень, на работу по территориальному программированию развития городов с акцентом на социокультурный и градостроительный аспекты (материалы об этой работе были опубликованы). И если работа по Мышкину оказалось успешной, и сегодня бренд этого города широко известен и за пределами нашей страны, то разработки для Звенигорода оказались практически невостребованными. 

В отличие от Звенигорода, в Мышкине во властных структурах к проделанной работе отнеслись иначе, поэтому программа, которую предложила группа В. Глазычева, имела успех. При анализе всех последующих программ и проектов он всегда, как мы увидели значительно позже в его работе по Приволжскому административному округу, выходил на самый верх и добивался успеха в реализации своих, пусть и не всех идей. Это был тяжелый и, прямо скажем, неблагодарный труд, поскольку во многом он не был виден, но благодаря своему обаянию, образованию, умению разговаривать и держаться с властью на расстоянии Вячеслав Леонидович добивался успеха.

Я помню фантастическую защиту докторской диссертации В. Глазычева «Культурный потенциал городской среды» в нашем, уже Российском институте культурологии в 1991 г. Зал — комната № 19 — был забит до отказа членами Ученого Совета, сотрудниками института, многими известными архитекторами, искусствоведами, историками, руководителями городов и пр. Обсуждения были бурные, поскольку касались сохранения и развития среды исторических городов, авизировались его работы по многим городам. Для Вячеслава Леонидовича не трудно было сделать диссертацию, поскольку все было уже опубликовано во многих журналах, методических рекомендациях, в монографиях. Его тема была на слуху из первых уст, а сегодня это можно видеть на его персональном сайте [1]. 

Более наши пути в творческом и научном плане не пересекались. Хотя мы виделись в Союзе архитекторов России, который когда-то он возглавлял, получив первый инфаркт, на различных конференциях, в нашем институте, членом Ученого совета которого он был долгие годы, в Фонде Сороса, где он также работал и пр. И всегда это были теплые и дружеские беседы и обсуждения.

Была уверена, что он приедет на празднование 80-летия нашего института, но его не было, планировали пригласить на осень… Ждала его на Днях архитектуры в Вологде в мае — первоначально обещал быть, но не смог приехать… Так и не увидела, так и не поговорила, не походила с ним по деревянному городу и не передала ему коллективную монографию «Социокультурный анализ и развитие территорий России: проблемы и решения» (М., 2012), в которой был проанализирован весь опыт работы сотрудников моего сектора по сельским территориям и малым городам и в которой мы ссылались на разработки Вячеслава Леонидовича… И вторую мою работу о музее «Малые Корелы», с чего началось наше знакомство много, много лет назад… 

Грустно и как-то несправедливо терять коллег, друзей, которые стали частью той самой хрупкой среды, которую изучаем, о которой говорим и пишем и которая исчезает на наших глазах…

ПРИМЕЧАНИЯ

© Разлогов К. Э., Флиер А. Я., Севан О. Г., 2012

Материал поступил в редакцию 8–15 мая 2012 г.