Журнальный клуб Интелрос » Laboratorium » №2, 2010
Почему экономические элиты иногда поддерживают политику, которая угрожает их положению? Чтобы ответить на этот вопрос и расширить наше понимание процесса принятия решений руководителями предприятий в периоды глубоких экономических изменений, мы сравниваем реакции предпринимательских элит на аргентинские реформы с реакциями «красных директоров» в последние годы советской власти и в ранний постсоветский период. Исходя из модели стохастического обучения мы описываем три процесса, побудиших данных акторов поддержать реформы, которые в итоге сделали их более уязвимыми.
Во-первых, ожидания этих элит были обусловлены опытом реформ прошлого: они исходили их того, что реформы снова окажутся ограниченными или провалятся. Во-вторых, обе группы использовали реформы для увеличения собственной автономии, но в результате стали уязвимы для конкуренции. В-третьих, содержание рыночных реформ поначалу было неопределенным, что обусловлено как природой строящейся рыночной системы (которой свойственны неопределенность и невозжость предугадать результаты), так и тем, что сами реформы не были полностью последовательными. К тому же государство не предупредило руководителей советских предприятий и аргентинских предпринимателей, что реформироваться будут не только его собственные структуры. В результате и те, и другие ожидали позитивного для себя исхода реформ и поддержали меры, которые в конечном итоге пошли им во вред.
1980-е годы и начало 1990-х годов были отмечены комплексом вдохновленных монетаризмом неолиберальных реформ, призванных скорректировать финансовые или структурные кризисы. Волна реформ началась в странах Латинской Америки, за ними последовали Восточная Европа и бывший Советский Союз, хотя сроки и результаты реформ отличались. Множество исследований посвящены тому, как сторонники реформ отстаивали свои идеи (как на локальном, так и на международном уровне). Однако можно выбрать и другой ракурс: результатом процесса не всегда становилось явное противостояние между реформаторами и консерваторами. В обоих случаях — постсоветской России и Аргентине — руководители промышленных предприятий поначалу приняли реформы, которые впоследствии поставили их в невыгодное положение. Советские директора, контролировавшие производственные ресурсы, не оказали решительной поддержки радикальным экономическим преобразованиям, но и не противостояли им и не подготовились к эффектам рыночных реформ. В отличие от более молодых предпринимателей они не участвовали в спекулятивной игре капиталистического накопления, так как привыкли действовать на грани закона в поиске контактов и выгодного положения. В Аргентине движущей силой реформ стали предпринимательские элиты, надеявшиеся через участие в приватизации понизить свои затраты, повысить прибыль и увеличить автономию от государственного регулирования. В конце концов, программу реформ стало отстаивать само государство, в результате она приобрела больший размах. Предприниматели были поставлены в конкурентные условия, которые они не учли в своих краткосрочных прогнозах. Стабильность их положения оказалась под угрозой.
Как объяснить это развитие? Сравнивая обе группы (советских «красных директоров» и аргентинские экономические элиты), мы стараемся пролить свет на процесс и динамику экономических преобразований, чтобы подчеркнуть поэтапное развитие действий, предпринятых ими в отношении государства.
В научной литературе успех реформ связывается с ресурсами, финансами и легитимностью. Такой подход вписывается в теоретическую перспективу, исходящую из того, что контекст — макроэкономические силы, классы, глобальные финансы, государства, организационные поля или их комбинация — автоматически обусловливают те или иные организационные решения, стратегии и структуры. Однако в таких объяснениях не уделяется должного внимания неожиданным результатам реформ, а также основаниям для принятия решений, результаты которых противоречат исходным интересам сторон, принимающих эти решения. Иначе говоря, процесс принятия решений, связывающий контекст с результатом, остается не до конца проясненным. Мы показываем, что руководители предприятий и предпринимательские элиты иногда принимали такие решения, которые, с точки зрения их собственных интересов, оказывались отрицательными или даже губительными. История реформ — это не только история их реализации и сопротивления им, но и история ошибок, совершенных непосредственными участниками процесса.
Авторы теорий, в которых основное внимание уделяется рынку (экономические аргументы) либо классам или элитам (политическая экономия), склонны постулировать модель актора, принимающего решения рационально. Согласно этой предпосылке, акторы оценивают существующий контекст (в данном случае — контекст плюс предложенные реформы), рассчитывают нынешние и будущие издержки и прибыль и на этом основании решают, какую политику и каких политиков поддерживать, а каким препятствовать. Реформы превращаются в переговоры между политическими и экономическими элитами. Исход переговоров зависит от совокупности ресурсов и умения ими пользоваться, а также от ряда случайностей. В конечном итоге предполагается, что акторы вычисляют, что они имеют и какие выгоду и ущерб подразумевает каждый выбор, и дейстуют соответствующим образом.
Такая модель способна показать, чем определяется выбор союзников и оппонентов и кто оказывается в выигрыше и проигрыше, но она оставляет в стороне противоречивые процессы, которые на самом деле имеют место. Более того, эта модель рациональности, возможно, не является полностью корректной, особенно ввиду проблем ограниченной рациональности, эвристики процесса принятия решений и культурно обусловленных категорий и практик, при помощи которых акторы интерпретируют и кладут в основу своих действий информацию о воспринимаемом контексте. Подходы, подчеркивающие рациональный выбор в структурных и институциональных контекстах, упрощают то, как акторы интерпретируют эти контексты и выстраивают на их основе свои действия. В частности, возникает соблазн прочитывать процесс принятия решений «с конца».
Один из альтернативных подходов заключается в том, чтобы принимать во внимание path dependency — зависимость от ранее принятых решений: институциональные и структурные ограничения заставляют акторов постоянно воспроизводить прежние действия. Проблема с моделями path dependency заключается в том, что они способны объяснить, почему ничего не меняется, но сталкиваются с трудностями, когда изменения все же происходят. Если мы хотим принять во внимание иррациональность (или иллюзию иррациональности) решений, принятых руководителями предприятий, мы должны выбрать другой подход.
Модель рационального действия подразумевает, что акторы делают объективный расчет и повторяют его заново в каждой ситуации, с которой сталкиваются. Со временем они могут еще чему-то научиться, но их знания в принципе являются суммой фактов и умений: подразумевается, что и те, и другие даны непоредственно. Можно выбрать иной ракурс, чтобы постараться объяснить вышеописанный парадокс: такой подход соединяет логику познания и бурдьевского габитуса с моделью стохастического обучения.
Прошлый опыт первоначально создает «железную клетку» стратегий, интерпретаций и тактик, которые выстраиваются относительно друг другу. Это связано со второй частью предложенного нами альтернативного подхода — стохастическим обучением. Восприятие того, что следует ожидать в новых контекстах, например предложенных экономических реформ, не основывается на строгих рациональных подсчетах, которые встречаются в экономической и политологической литературе. Напротив, расчеты будущих выгод и затрат предпринимаются путем экстраполирования из опыта прошлого — одного из основных источников данных, окрашивающего стратегии и логики, используемые акторами для осмысления контекста и его возможных изменений. Это представляет иррациональное в рациональном свете: если прошлый опыт является результатом «плохой выборки», то иррациональные стратегии представляются рациональными актору, сделавшему плохую выборку. Тверский и Канеман называют это «якорением и настройкой»: акторы опираются на базовую оценку («якорь») той или иной социальной ситуации, а затем «настраивают» ее по мере поступления новых данных. Оценка нынешней ситуации искажена первоначальным якорем. Если прошлый опыт был получен в «железной клетке» и стал частью габитуса и негласного знания, то предположения об окружающем мире не ставятся под вопрос и реакции акторов на настоящее оказываются искажены прошым, если только новизна нынешней ситуации не проступает с исключительной ясностью.
Экономические проблемы Аргентины и Советского Союза, такие как задолженность и наличие негибких государствоцентричных структур, затруднили воспроизведение статус-кво. Это заставило политические и экономические элиты признать потенциальную необходимость масштабных реформ. Реформистские фракции внутри режима и государства, а также в мозговых центрах внесли свой вклад в возникновение таких дискурсов, которые увеличили вероятность, что будет предпринята попытка произвести фундаментальные изменения.
Акторы реагируют на предложенные изменения на основании того, что видят, и того, как связывают его с виденным ранее. Малопонятные и неоднозначные поначалу реформы позволяют увидеть в будущей политике и изменениях знакомые из прошлого тенденции. Политическая экономия обычно не ставит эту проблему во главу угла. Новая институционалистская экономика рассматривает «информационные асимметрии» и «информационные издержки», но подразумевает существование конкретной информации, ожидающей своего открытия. Напротив, понятие «неопределенности» говорит о наличии большого количества «шума», который и вынуждены интерпретировать акторы. Это осложняет стохастическое обучение: когда вероятность тех или иных конкретных исходов низка, акторы более расположены укоренять свое восприятие и решения в опыте прошлого и экстраполировать его в будущее. Таким образом, ситуация неопределенности увеличивает вероятность принятия акторами решения, которое в данный момент может казаться соответствующим их интересам, хотя на самом деле противоречит им.
Можно выделить три источника неопределенности. Во-первых, реформы сами по себе были не очень прозрачными: у предложивших их политических элит не было абсолютно четкого представления о том, к чему они стремятся и как этого добиться. Если политические элиты недооценивают масштаб необходимых реформ, первоначальные меры могут оказаться слишком консервативными и элиты вынуждены изменить масштаб или фокус реформ. Вторым источником неопределенности стала разноголосица в среде политической элиты. Поскольку элита не говорила одним голосом, предприниматели, директора предприятий и другие были вынуждены строить собственные предположения о результатах реформ. Наконец, третий источник неопределенности вытекал из самой природы рыночных реформ, и потому его не могли избежать ни реформаторы, ни руководители предприятий: рынок как таковой подразумевает неопределенность результатов, в том числе и процессов переговоров и обмена.
Если экономические элиты ожидают провала реформ, маловероятно, что они воспримут их всерьез или захотят тратить время, социальный капитал и другие ресурсы на сопротивление. Вопрос, следовательно, заключается в том, почему эти акторы ожидали провала реформ. Первоначальная неопределенность последних значима, но сама по себе не является ни достаточным, ни обязательным условием.
Ожидания провала были вызваны двумя другими факторами. Это, во-первых, прошлый опыт реформ и, во-вторых, восприятие желаний и целей политических элит и их способности реализовать фундаментальные изменения. Если экономическая элита убеждена в преемственности политического руководства, а проводимые этим руководством реформы исторически оказывались несовершенными, ожидания провала не являются иррациональными. Опыт провала подобных намерений в прошлом увеличивает вероятность того, что экономические элиты не станут воспринимать реформы как потенциальный вызов себе, если только в начале процесса не получат сигнал, что личность лидеров и контекст достаточно отличаются от прошлых. Если руководители предприятий и предпринимательские элиты ожидают провала реформ, нерационально вкладывать ресурсы в адаптацию к их возможным последствиям. В результате акторы оказываются не готовы к вызовам, проистекающим из фундаментальных изменений.
Может показаться, что ввиду неопределенности ситуации и ожидания провала реформ существовали стимулы никак на них не реагировать. Однако существовали и стимулы активно поддержать реформы. Именно в этом отношении логика неолиберальной политики создает иллюзию: обещая потенциальную автономию, первоначальный этап рыночных реформ дает большинству элит временную выгоду, которая является следствием не реальных экономических преимуществ, а шанса воспользоваться новыми возможностями, открывающимися рыночной экономикой. Это способствует иллюзии, что рыночные реформы сами по себе положительны, даже в случае их провала. Советские директора знали из собственного опыта, что плановое хозяйство неэффективно, и они не были в восторге от необходимости торговаться с министрами по поводу выполнения плана или получения материалов. В аргентинском случае ключом к объяснению стратегий предпринимателей может послужить кризис государства: как только они убедились, что государство уже не в состоянии субсидировать местные инвестиции, предприниматели восприняли как новую перспективу развития бизнеса приватизацию предприятий и возможность играть на рынках, ранее закрепленных за государством.
Сравнение первоначальных этапов реформ в России и Аргентине показывает, каким способом исторические и культурные факторы повлияли на процесс принятия решений поддержавших реформы элит. Эти решения были обусловлены не «сущностными» или «естественными» свойствами акторов, а опытом прошлого и неопределенностью будущего.
Перевод с испанского Михаила Габовича