«И с грустью тайной и сердечной

Я думал: жалкий человек.

Чего он хочет? Небо ясно,

Под небом места хватит всем,

Но непрестанно и напрасно >

Один враждует он – зачем?”

М.Ю. Лермонтов

В каждом случае действовали различные комбинации побуждений, в том числе и экономических. Уже поэтому в подобном обсуждении не могли не принять участия учёные-экономисты. Но поначалу в их представлениях на первом месте стояли простейшие варианты объяснений, такие как захват собственности противника. Должно было пройти немало времени для того, чтобы в науке родилось и утвердилось понимание того, что экономические побуждения могут представлять собой многофакторную, многослойную конструкцию. Уже не приходится говорить о том, какую сложную конструкцию способна составлять общая система причин и предлогов к началу войн, в составе которой присутствуют и экономические факторы.

Оценка значения экономических побуждений и выявление их конкретной сути имели большое значение не только для понимания источников войн, но и для отыскания возможностей и практических вариантов урегулирования международных конфликтов. Изучая многовековой опыт общественной жизни, учёные, в конце концов, приходили к заключению, согласно которому каждая возникающая в международных отношениях проблема могла и должна была получать своё эффективное разрешение только в результате применения адекватных её природе методов. Экономические вопросы надёжно решались, если использовались методы, отвечающие природе экономических отношений. Но чтобы создать систему доказательств для подобных выводов, учёным пришлось пройти долгим путём поиска. В их окончательных выводах немалое место заняло раскрытие того, что экономические интересы государств по-настоящему разнообразны и что также разнообразны их взаимные зависимости, и на этом основании они доказывали, что существует большое поле для манёвров в международных экономических отношениях и что экономическая дипломатия по-своему так же важна для поддержания благоприятного климата в международных отношениях, как и политическая.

Тем не менее, даже тогда, когда наука приближалась к подобным представлениям (а этот путь был начат ещё во второй половине 18-го века и продолжался на протяжении всего 19-го столетия), на страницах изданий, выходивших в свет в разных странах, продолжали воспроизводить положения теории грабежа, построенной на упрощённом видении самих вооружённых коллизий, их целей и источников. Первоисточником для её положений, скорее всего, были работы древнеримских философов. Не исключено, что не только письменные, но и материальные памятники древней истории стали одним из оснований для её появления. В Древнем Риме после завершения военных акций полагалось устраивать триумфальное шествие. Частью его становилась демонстрация военной добычи. Зрители триумфа должны были приветствовать показ захваченного богатства, хотя, и было очевидным, что эти ценности не обогатят массы населения и даже многих из тех, кто непосредственно участвовал в военных действиях. Трофеи скорее были призваны свидетельствовать о том, что победа обрела свои материальные подтверждения, способные долго напоминать о ней. Демонстрировали не только то, что относилось к вещественному богатству, но и захваченные предметы культа, сакральные ценности. Такой показ призван был подчеркнуть, что противник был повержен настолько, что был вынужден отдать даже это, то есть то, чему он поклонялся. Правда, и в древности по-разному относились к идее демонстрации подобных трофеев, были и суждения, согласно которым, не следовало посягать на статуи богов, даже если они принадлежали противнику.

Тезис о войне, как о грабеже, воспроизводили многие авторы, но логика всё же подсказывала даже им самим, что он не может полностью объяснить природы даже тех конфликтов, которые происходили в древности, не говоря уже о более поздних временах.

Целый ряд учёных 18-го – 19-го веков, обращаясь к войнам древности, прямо уподобляли их цели грабежу. Если пройти этот ряд в хронологической последовательности, то первым надо назвать французского философа и экономиста А.Р. Тюрго. Он писал о том, что на заре человеческой истории войны представляла собой не что иное, как явления, продиктованные стремлением к грабежам, к присвоению чужого достояния. Согласно его представлениям, народы, занятые земледелием, «будучи более богатыми, чем другие народы, вынуждены были защищаться от насилия». Он связывал, таким образом, вооружённые коллизии с древнейшим разделением народов по видам деятельности и по уровню богатства. (Позднее даже такой корифей экономической науки, каким был Адам Смит, отмечал возможное присутствие зависти в ряду причин войн).

Комментируя определение А.Р. Тюрго, нельзя не отметить, что разница в богатстве народов носила более или менее постоянный характер, в то время как войны возникали эпизодически. Хотя в утверждениях А.Р. Тюрго, как очевидно, не содержалось развёрнутого объяснения причин, в силу которых в исторически отдалённые времена происходили вооружённые столкновения, но высказывания этого автора давали определённую почву для размышлений. Вопрос, логически при этом возникавший, мог бы звучать следующим образом: «Если вооружённые коллизии были эпизодическими, но всё же нередкими, то не значило ли это, что нападавшие народы не обогащались в их результате до такой степени, чтобы не иметь оснований вновь покушаться на чужое достояние?» Ответ стал бы, что называется, первым приближением к выводу о том, что действительным источником богатства служит производство, а не война. И такой ответ стал одним из важных постулатов экономической науки.

Свой шаг от констатации того, что корыстные побуждения присутствовали в ряду причин войн в древнем мире, к раскрытию антитезы между войнами и производством, сделал британский мыслитель Д. Юм. Он утверждал, что древняя политика была насильственной и противоречила тому, что он называл естественным и обычным ходом вещей. Под естественным ходом вещей он понимал такой, когда «промышленность, искусства и торговля увеличивают как могущество государя, так и благосостояние подданных». Видя, и вполне справедливо, в мирном обмене между народами антитезу применению вооружённой силы, Д. Юм, всё же, как это было свойственно авторам его времени, то есть конца 18-го века, во взаимоотношениях древних народов ставил на первое место вооруженные конфликты. Он писал о временах древности, как об эпохе беспрерывных войн. Вырабатывая свои представления, британский мыслитель мог опираться на доступные ему источники, где описанию баталий, потрясавших ход и устои обычной жизни, круто менявших судьбы людей и народов, уделялось много места.

Адам Смит, как и Д. Юм, утверждал, что главной причиной войны в древности было стремление к грабежу, что столкновения происходили между земледельческими и скотоводческими племенами, причем земледельцы находились в положении обороняющихся. Но А. Смит при тех же исходных тезисах сделал несколько иные, чем Д. Юм, выводы. Он считал, что если стоявшие на более высоком уровне экономического развития земледельческие народы не нападали, а оборонялись, то, спроецировав это на долгую перспективу человеческой истории, можно предположить, что по мере экономического развития народы сделаются менее воинственными.

То, в каком изложении дошла древняя история до потомков в 18-м – 19-м веках, объясняет положение исследователей того времени, пытавшихся на её материалах судить о роли, какую в древнем мире играли вооружённые коллизии и какую мирный труд. Эту мысль высказал, в частности, российский учёный-экономист И.К. Бабст, когда он попытался оценить ход развития экономической истории. По его мнению, скудость источников информации была причиною того, что история древних времён и даже средневековья включала в себя мало сведений по вопросам экономики. Будни хозяйственной жизни долго не считались объектом, достойным освещения. Через много лет после И.К. Бабста, в 70-х годах 20-го века французский учёный П. Шоню отмечал, что только к концу 19-го столетия показ экономической жизни общества начал обретать заметное место на страницах работ по истории. Длительная же и особая концентрация внимания на такой сфере истории, как вооружённые противостояния, создавала впечатление, что именно они представляли в прошлом едва ли не ключевой момент во взаимоотношениях народов.

Поскольку всякое видение истории несёт на себе отпечаток мировоззрения, свойственного современности, то закономерным стало то, что по мере выдвижения в 19-м веке вопросов экономики на всё более видное место в общественной жизни, и в научных работах происходили перемены. В рамках исторического знания всё больше внимания стали уделять истории хозяйствования. Когда экономическая история стала обретать более обширные, чем прежде, сведения о международном товарообмене, обретали и всё более убедительные основания и выводы, согласно которым главным поприщем для общения народов в древности были экономические отношения, а не поля сражений.

Хотя подобные представления получали распространение, тем не менее теория грабежа в такой интерпретации, согласно которой издревле земледельческие народы подвергались нападениям со стороны пастушеских и живших охотой племен, долго не уходила со страниц научных работ.

Тезис о древнем противоборстве земледельческих и пастушеских племён, то есть утверждение, согласно которому нападающей стороной являлись именно пастушеские и охотничьи племена, порождал сомнения в своей фактографической точности. На страницах работ учёных 19-го века встречаются повторявшиеся ими вслед за авторами древности уподобления войны и охоты на том основании, что существовала общность в применяемом оружии. Общность оружия для войны и для охоты ещё не могла служить доказательством того, что источником войн были действия тех, кто держал его в руках, чтобы жить охотой. Кроме того, по-своему заботились о защите своих поселений и земледельческие племена, в том числе и о защите от диких животных. Значит, оружие было и у них.

Письменные памятники древней истории заставляли задуматься над тем, верно ли поняли потомки ассоциации, аллегории, идущие от древних авторов. Можно даже предположить, что в основе представлений о борьбе пастушеских и земледельческих племён лежало не действительное разделение занятий, а словесная аллегория, когда войны сравнивали с охотой человека на человека.

И российский профессор Г.Ф. Покровский, как и Д. Юм, рисовал удручающую картину состояния человеческих отношений, присущих ранним формам хозяйствования. «Человеку, занимающемуся звериной ловлей, предстоят премногие войны беспрестанные: ему предстоит война с людьми, ему подобными, война с зверями, война с действительными страхами, война с призраками ужасов, ему предстоит война с мучительною неизвестностью», - писал он.

При рассмотрении этого высказывания как бы напрашивается желание заменить в ряде случаев слова «война» на слово «борьба». Такая борьба в отличие от войны совсем не обязательно ведётся на уничтожение и не обязательно предполагает вооружённые методы. Были у Г.Ф. Покровского не только такие мрачные суждения, но и высказывания в духе исторического оптимизма. Поскольку, как он полагал, источником войн является бедность, то следующим шагом, если следовать логике его рассуждений, должен был бы стать вывод об ограничении вероятности войн по мере роста благосостояния людей.

Не одни только удручающие картины войн, возникавших на почве корысти, могли отыскать учёные-потомки в работах древних философов. Великий мыслитель древности Эпикур говорил, что знания нужны человеку, чтобы освободиться от страха. Эта мысль созвучна представлениям французского мыслителя конца 18-го века Ж.А. Кондорсе. Этот автор решительно осуждал войны. Что же касается экономического прогресса, то он предложил широкую оптимистическую интерпретацию перспектив, исходя из того, что экономическое развитие неотделимо от международного сотрудничества и нравственного прогресса, которые становятся препятствием на пути возникновения войн.

Хотя чаще всего в качестве иллюстраций к теории грабежа фигурировали войны времён родоплеменного строя и рабовладения, прилагали теорию грабежа и к более поздним вооружённым конфликтам. По мере того, как шло это продвижение во времени, появлялись новые черты в самой теории, у более поздних авторов возникали и новые аргументы в отношении вероятности преодоления идеи, рождавших такие войны.

Профессор-экономист И.В. Вернадский в том же мрачном свете, что и Д. Юм, представлял картины далёкого прошлого. Как и британский мыслитель, он видел в насилии закон древнего мира. Но важно, что он пошёл дальше этого простого утверждения, отметив, что в сфере экономических отношений появлялись такие моменты, которые привели общества, основанные на вооружённом насилии, к краху. И.В. Вернадский считал, что в Древних Афинах труд материальный не пользовался уважением. О том, к чему привело снижение ориентаций населения на участие в созидательном труде, он писал так: «Главным источником богатства как для государства, так и для отдельных лиц считалось насилие, выражавшееся в войне и грабеже. Праздный воин - земледелец для развлечения, - составлял идеал древнего человека, присущий всем их учреждениям и всем их учёным исследованиям». И далее: «В этом презрении скрывались и причины падения древнего общества: гражданам оставалось жить на чужой счёт и на счёт государства».

Немецкий ученый В.Г.Ф. Рошер, которого принято считать основоположником исторической школы в экономической теории, полагал, что обращение противников в рабов было не целью, а только косвенным результатомвооружённых противоборств. Он даже находил, что эта возможность приводила к некоторому смягчению последствий вооружённых конфликтов, поскольку экономический интерес, то есть превращение пленника в раба, удерживал побеждающую сторону от того, чтобы противника физически уничтожали. Но если рабство оказывалось состоявшимся фактом, то ему сопутствовали жестокие формы обращения с рабами. В конце концов этот автор пришел к важному выводу, согласно которому, чем более воинственным выглядел тот или иной народ на страницах собственной истории, тем более гнетущими были общественные отношения в его стране.

Хотя обращение к событиям древности сохранялось на страницах научных работ, ссылки в духе теории грабежа на времена родоплеменного общества и рабовладения давали всё меньше поучительного для понимания последующей истории человечества. Как форма хозяйственной организации рабовладение отошло в прошлое, а войны продолжались. Тем не менее, если проследить в исторической последовательности, как именно понимали учёные прошлого экономические побуждения, присутствовавшие среди мотивов вооружённых коллизий, то окажется, что их видение, начинавшееся с простых формул типа "война есть грабёж и ради него она ведётся”, такой оценкой всё в меньшей степени могло ограничиться. И всё жё отголоски теории грабежа давали о себе знать.

От работ древних философов взяла свой старт интерпретация вооружённых коллизий как результата борьбы за продовольствие, как следствия его нехватки у инициатора вооруженного конфликта. Как уже отмечалось выше, некоторым авторам, работавшим в науке в 18-м – 19-м веках, представлялись такие картины, когда неурожаи, природные коллизии гнали вооружённых людей на чужие земли в поисках пропитания. Подобной точки зрения придерживался, например, французский учёный середины 19-го века Ж.Г. Курсель-Сенёль. Мало того, что подобная точка зрения сама по себе могла быть спорной, этот автор избрал достаточно неудачный способ для её доказательства. Им был назван ряд стран с древней историей, в качестве примеров таких государств, которые переживали острые продовольственные трудности. Тем не менее, он не мог привести подтверждений тому, что именно они особенно часто бывали участниками войн. Скорее, наоборот, они вошли в мировую историю, как нечасто воевавшие.

В юридической науке есть понятие «крайняя необходимость», и когда она доказана, это может несколько ограничивать ответственность за содеянное. Если интерпретировать войны как нападение голодного на сытого, то подобное истолкование, как бы содержит в себе потенциал для смягчения оценок. На деле происходило иначе: сплошь и рядом сытый нападал на голодного, богатый на бедного.

Возникший логический тупик, когда теория грабежа не была полностью отвергнута, хотя она вызывала всё меньше доверия, попытался преодолеть К.Ж. Гарнье, соотечественник и современник Ж.Г. Курсель-Сенёля. Работы К.Ж. Гарнье были хорошо известны в России, содержали они и обращения к военно-экономическим проблемам. Поначалу он обращал внимание на такой, знакомый и по работам других авторов метод обретения жизненных благ, как «во время войны – воровство и грабеж у соседних народов». (5). К.Ж. Гарнье оставил без критики приведенное им высказывание Франсуа Мари Вольтера о том, что патриотизм есть пожелание зла соседям. В этом афоризме много французского остроумия, но совсем немного правды. В конце концов и К.Ж. Гарнье мысль о том, что убыток одного народа есть выгода для другого, назвал варварской. В его воспроизведении теории грабежа несколько меньше чем у других авторов упрощённости уже потому, что под грабежом он понимал не только захват собственности, но еще и превращение пленников в рабов. Это был уже некоторый шаг вперед в том смысле, что автор указывал в качестве цели применения оружия не только продукт, созданный чужим трудом, но и присвоение самого источника труда, источника создания общественного богатства. Однако даже с таким дополнением эта идея не выдерживала проверки на соответствие историческим реалиям уже хотя бы потому, что рабовладение имело своим источником не только военные акции.

Идеи западных учёных, старавшихся покол доверие к теории грабежа, были созвучны идеям российских гуманистов. Одним из них был учёный и дипломат, первый директор царскосельского лицея В.Ф. Малиновский. Как свидетельствуют самые ранние из сохранившихся в московских архивах материалы В.Ф. Малиновского, он призывал сострадать по поводу гибели любого человека, который оказался жертвой войны, и писал о скудности жизненных целей, если они сводятся к приобретениям любой ценой. Стремление к присвоению чужой собственности, особенно если ставкой при этом становится сама жизнь, в такой системе ценностей, к утверждению которой призывал учёный, не могло найти оправдания. Он проводил мысль о том, что войны не соответствуют нормальным экономическим интересам и на уровне личности, и на уровне больших человеческих сообществ. В своей книге «Рассуждения о мире и войне» В.Ф. Малиновский доказывал несостоятельность представлений об экономическом значении войн, как о способе увеличить природные и людские ресурсы, вовлекаемые в хозяйственный оборот.

Историческое наследие, на которое опирались или которое отвергали авторы 19-го века, особенно первой его половины, не ограничивалось источниками древности. Так, например, дополняли представления об общности оружия для войны и для охоты некоторые материалы средневековья. Так, Николо Макиавелли, итальянский политик, автор «Наставления государю», в 16-м веке писал о правителе, что если он не на войне, то должен заниматься охотой. Со временем эту идею Н. Макиавелли стали воспринимать как некий мыслительный парадокс, наряду с его же одиозным утверждением о том, что правители вправе покушаться на всё, на что хватает их мощи.

Известный военный теоретик и военный историк Анри де Жомини, генерал, уроженец Швейцарии, состоявший на службе во французской, а затем - в российской армии, перечислил различные варианты войн по их целям и побуждениям. Не критикуя идеи Н. Макиавелли в прямой, непосредственной форме, он противопоставил им свой взгляд на судьбы, на правоту и неправоту великих завоевателей. В его книге «Аналитический обзор главных соображений военного искусства» есть раздел, названный «Войны для вторжения на земли неприятельские, предпринимаемые по страсти к завоеваниям». Развивая свои идеи, сам автор, по сути дела уточнил, что такие войны могли быть продиктованы не только одной подобной «страстью», поскольку они, как писал этот автор, не всегда бывают самыми невыгодными. Весьма примечательна и такое его высказывание по соответствующему поводу: «Александр Македонский и Наполеон в половине военного поприща своего довольно доказали сие. Впрочем, выгоды сии имеют пределы, самой природой назначенные, которые преступать опасно, чтобы не впасть в гибельную крайность. Походы … Наполеона в России представляют кровавые доказательства в подтверждение сей истины. Победы его суть наставления в искусстве, деятельности и отважности; претерпленные же им бедствия суть примеры для удержания предприимчивости в пределах благоразумия». А. де Жомини в принципе осуждал вооружённые вторжения на чужие территории, но при определённых условиях допускал и исключения. Он писал: «Вторжение в землю неприятельскую без причины есть преступление против человечества, поступок приличный Чингисхану, но, когда оное может быть оправдано важною выгодою государственною или похвальною целью, в таком случае, если не может быть одобрено, то, по крайней мере, извинительно».(6).

Тема связи между войнами и грабежами была затронута французским учёным первой половины 19-го века Фредериком Бастиа, которого принято считать представителем либеральной школы в экономической теории. Подтверждение этой связи он видел в самой природе человека, в которой якобы заложено отвращение к труду. Ф. Бастиа утверждал: «Человеку свойственно иметь отвращение к труду и страданиям, а между тем он обречён самой природой страдать от лишений, если не возьмет на свои плечи всю тягость: ему остается выбирать одно из двух зол. Но что надо сделать, чтобы избежать и того, и другого? До сих пор он находил для этого только одно средство – пользоваться трудом своего ближнего. Отсюда – рабство и хищение, в каком бы виде оно ни проявлялось: в виде ли войн, лицемерия, насилия, притеснений, обменов и т.п. чудовищных злоупотреблений, вполне согласных с породившею их мыслью».

Государство, по мнению, Ф. Бастиа, представляло собой орудие всех этих притеснений. Финальный аккорд его рассуждений прозвучал отнюдь не в либеральном ключе:

Государство – громадная фикция, посредством которой все стараются жить за счёт всех».

Хотя теория грабежа, которой отдали дань многие авторы 19-го века, к концу столетия по существу исчерпала свой потенциал, некоторые её отголоски звучали и позднее. В 1901 году в выступлении на Всеобщем конгрессе мира российский учёный и предприниматель Я.А. Новиков, высказал такую точку зрения, в которой явственно прослеживалось влияние А.Р. Тюрго и других авторов 18-го – начала 19-го веков. Он утверждал: «Существуют две возможности получения жизненных благ. Первая предполагает обработку земли и получение продуктов (земледелие, производство и обмен), другая же предполагает экспроприацию результатов труда других (разбой, воровство, завоевание)». В приведенном истолковании уязвимый момент можно усмотреть в том, что Я.А. Новиков не противопоставил в достаточной степени производство разбою, воровству и завоеваниям. Эта последняя возможность обретения жизененных благ существовала не наряду с трудом, а как противостоявшая труду, в качестве источника всех ценностей.

Приближавшаяся, а затем начавшаяся Первая мировая война стала причиной новой волны внимания учёных к вопросу о том, что же составляет почву для вооружённых конфликтов и каково при этом значение экономических факторов. Российский учёный А.А. Шахт, работавший в начале 20-го века, попытался дать свою оценку дискуссиям в науке 19-го столетия по поводу причин войн. Теорию грабежа он посчитал изжившей себя, а в захвате собственности противника или в её уничтожении видел не цель вооруженной борьбы, а как бы дополнительные меры по его подавлению. А.А. Шахт тоже сетовал на недостаток информации и статистики, которая с «математической», как он выразился, точностью позволила бы показать, что именно на протяжении истории принес человечеству труд и что принесли войны.

Своего рода новое прочтение тому, что писали авторы 18-го – 19-го веков о вооружённых конфликтах в древнем мире подсказали учёные-космисты. На рубеже и в начале 20-го века большой интерес науки и общественности вызывали исследования космоса. Были открыты циклы солнечной активности. Свой вклад внесла в это открытие и российская наука в лице астронома А.П. Ганского. Довольно скоро последовали попытки отыскать связи между космическими процессами и деятельностью человека на Земле. Известный учёный А.Л. Чижевский, признанный основоположником новой науки – гелиобиологии, подводя итог своим многолетним усилиям, которые начинались на Калужской земле в содружестве с К.Э. Циолковским, предложил своё объяснение этой связи. Он утверждал, что всё живое каждой своей клеточкой реагирует на явления, имеющие космическую природу. К.Э. Циолковский и А.Л. Чижевский имели непосредственное отношение к экономическому знанию: А.Л. Чижевский окончил в 1918 году Московский коммерческий институт, что, видимо, помогало ему в работе с большим объёмом статистических данных, а К.Э. Циолковский стал в 1918 году членом Социалистической академии общественных наук, во многом благодаря признанию экономистами его научных заслуг. Оба учёных пытались установить связь космических процессов с развитием экономики. Последующие поколения учёных продолжили соответствующие исследования и получили результаты, которые могли пролить новый свет и на ряд положений теории грабежа. Так, было установлено, что космические факторы оказывают влияние на развитие кормовых растений, других источников питания для животных. С этой причиной и, видимо, ещё какими-то, подлежащими дальнейшему изучению, связаны миграции в животном мире. Как следствие получали стимул к миграциям и люди, чей мирный труд составляли охота и скотоводство. В процессе этих миграций они могли оказаться на территориях племён, занимавшихся земледелием. Если происходили обычные сезонные перемещения, то это было обыденным явлением, пути таких перемещений были известными, и вряд ли они могли повлечь за собой острые межплеменные раздоры. Другое дело – чрезвычайные природные ситуации. Именно такие ситуации могут сложиться под влиянием циклов солнечной активности. Не исключено, что при таких чрезвычайных миграциях могли возникать и вооружённые коллизии, допускалось присвоение собственности земледельческих племён. Но подобные явления, если они возникали, то выступали в качестве побочных результатов, а не целей передвижения охотников и скотоводов.

Что касается земледелия, то оно также подвержено циклическим космическим воздействиям, в частности связанным с 11-летними циклами активности Солнца, но, коль скоро, занимаемые земледельческими племенами территории были для них главным условием и средством производства, то они, насколько могли, удерживались от миграций.

Доказанное наукой влияние космических факторов на хозяйственную деятельность человека не означает его беспомощности в противодействии их последствиям. Напротив, прогресс цивилизации имеет одним из своих проявлений его умение отчасти адаптироваться к действию таких факторов, а отчасти – и противостоять им. Уже А.Л. Чижевский, убедительно показавший циклический характер не только продуктивности сельского хозяйства, но и появление эпидемий, писал о том, что их зависимость от циклов солнечной активности действительна до тех пор, пока в дело не вступала современная наука. Если рассуждать по аналогии с этим утверждением учёного, то можно предположить, что теория грабежа стала сходить на обочину в науке не только потому, что уже к концу 19-го века стало больше известно о временах далёкого прошлого, но и потому, что человек, развивая свою хозяйственную деятельность, сумел многое противопоставить негативным воздействиям природно-космических факторов. Это – гипотеза, но, как думается, имеющая право на существование.

Примечательно, что учёные-космисты не только подсказали новые взгляды на историю, но оставили свои предвидения новых путей в развитии как техники, таки и общественной жизни в целом. Н.Ф. Фёдоров, говоря о будущем освоении космоса, связал его с новыми проявлениями человеческого духа. Он писал: " Этот великий подвиг, который предстоит совершить человеку, заключает в себе всё, что есть возвышенного в войне (отвага, самоотвержение), и исключает всё, что в ней есть ужасного (лишение жизни себе подобных)”.

Для российских учёных-космистов принципы единства космоса и всей биосферы обрели свой законченный общественный смысл, когда они трансформировались в формулу ответственности человека за всё живое. Нобелевский лауреат А. Швейцер в своей известной книге «Благоговение перед жизнью» высказал мысль, созвучную подобным идеям. Он писал: ”Этика есть безграничная ответственность за всё, что живёт». Это было как бы продолжением высказывавшихся ещё в 18-м – 19-м веках идей толерантности и мирного сотрудничества народов.

Двадцатый век привёл к развенчанию теории грабежа во многих её исторических деталях, таких как представления о войнах, как о столкновении племён и народов, чья жизнь базировалась на различных способах жизнеобеспечения и по-разному была связана с природными факторами. Но всё же утверждать, что идея присвоения путём вооружённого насилия собственности других людей оказалась полностью перечёркнутой нравственным прогрессом и историческим опытом человечества, означало бы выдавать желаемое за действительное.

Без обращения к этому вопросу трудно ответить и на другой, а именно, почему теория грабежа была столь долговечной и почему её рецидивы в той или иной форме всё ещё возможны. Широко известно утверждение известного военного теоретика Карла фон Клаузевица о том, что война есть продолжение политики насильственными методами. Даже если у вооружённых столкновений бывали экономические предпосылки или для их начала использовались предлоги, почерпнутые из сферы экономики, истинной их причиной становилось не просто объективное расхождение экономических интересов разных стран, народов, а интерпретация этих интересов на уровне государственного мышления, то есть их политическое осмысление. Политика, по К. фон Клаузевицу, «является тем лоном, в котором развивается война: в политике в скрытом виде уже намечены контуры войны, как свойства живых существ - в их зародышах». Также определённо писал об этом генерал-фельдмаршал Д.А. Милютин, титулованный учёный и на протяжении многих лет (с 1861 по 1881 год) российский военный министр. Он утверждал: «Теория военного искусства в высших своих частях тесно связана и даже слита с предметами наук политических, ибо самая война есть одно из проявлений политической жизни государств».

Если на уровне большой политики и больших политиков причины и цели войн бывали понятными (хотя подчас и для них не полностью и не до конца), то рядовая масса сплошь и рядом оказывалась в неведении. Высказывания в духе теории грабежа сохранялась на страницах публикаций вплоть до конца 19-го века. Возможно, что происходить это могло уже как бы в силу инерции, хотя не исключено, что её живучесть была результатом заинтересованности определённых сил. Теория грабежа как бы подсказывала ту простую, даже примитивную по своей сути идею, которая хотя бы по внешнему своему виду могла связать сознание масс с идеями войны.

И в 20-м веке оказались нужными постоянные и всё новые усилия, чтобы воздвигать на её пути юридические и нравственные заслоны. В качестве одного из таких заслонов можно привести Пакт Рериха, призванный уберечь в военное и мирное время от уничтожения и разграбления исторические и культурные ценности, научные и образовательные организации, находившиеся в государственной и в частной собственности. Согласно положениям этого Пакта, такие ценности и учреждения должны быть объектом уважения и защиты со стороны воюющих сторон. Чтобы понять значение этого документа и его непреходящую актуальность, надо подчеркнуть, что попытки отторжения именно особо ценных предметов искусства, раритетов, археологических ценностей сопутствовали многовековой истории войн. Проблема актуальна и поныне.

Истоки идеи, положенной в основу Пакта Рериха, относятся к середине 19-го столетия, Что же касается пути самого Н.К. Рериха – философа, учёного, художника - к созданию этого Пакта, то его вехами были события мировой политики, непосредственно связанные с проблемами поддержания мира и ограничения ущерба, сопряжённого с войнами. Первой такой вехой, по признанию самого Н.К. Рериха, был 1899 год, то есть год первой международной мирной конференции, проходившей в Гааге. России принадлежала большая роль в её созыве и проведении. Основной целью конференции была выработка инструментов по осуществлению мирного урегулирования международных кризисов и предотвращению войн. Одновременно на ней решались вопросы, связанные с выработкой кодекса законов и обычаев войны, что имело своё продолжение в появлении Пакта Рериха. События русско-японской войны вновь побудили Н.К. Рериха обратиться к этой теме. Наконец, Пакт стал реальностью в 30-х годах 20-го века в условиях новых, оправданных тревог о мире.

Вторая мировая войнаотчётливо показала, как далеко военные события могут отодвинуть реалии от идей этого Пакта. Ко времени её начала немногие государства, преимущественно страны Латинской Америки, стали его участниками. Но даже если предположить, что их состав был бы более широким, то всё равно некатегоричность некоторых формулировок Пакта, заложенные в них возможности адаптации к условиям войн могли бы привести к тому, что урон духовным ценностям всё-таки оказался бы значительным. Например, церковные сооружения, которые с большой степенью вероятности могут быть отнесены к памятникам культуры, архитектуры, к собраниям ценностей, неизменно превращались в опорные точки для действия артиллерии. По всей территории стран-участниц войны, особенно в Европе, было уничтожено огромное количество духовных ценностей. Определить масштабы потерь даже в стоимостном выражении невозможно.

Проблемы, связанные с культурными ценностями, отличаются от проблем, связанных с уничтожением и присвоением обычной материальной собственности, уже тем, что никакой жизненной необходимостью присвоение этих ценностей не может быть объяснено. Вторая же особенность заключается в том, что споры, международные трения, которые возникают в случае, когда речь идёт о культурных, духовных ценностях, нередко превращаются в международных отношениях в многолетний конфликтный шлейф уже отдалённых по времени вооружённых коллизий.

В период после Второй мировой войны наращивались гарантии и в отношении обычной собственности мирного населения. Так, в числе основных положений международного гуманитарного права, относящихся к вооружённым конфликтам, есть и такое: "Стороны в конфликте обязаны постоянно делать различие между гражданским населением и комбатантами и по возможности щадить гражданское население и имущество». И в этом случае история показывает, что положенные в основу документов международного права идеи, на практике получали и получают неполное воплощение.

В главе 4 «Защита гражданских лиц и гражданского населения во время войны» Женевской конвенции о защите гражданского населения во время войны (конвенция 4 от 12 августа 1949 года) есть положение с очень краткой, но одновременно чёткой и ясной формулировкой: «Ограбления запрещены». Именно так современное мировое сообщество может и должно реагировать на некогда модную теорию грабежа.