На протяжении многих десятилетий учёные из разных стран видели в торговле способ соединить страны и народы в мирное сообщество. Это была не единственная идея.

Ещё в 30-х годах XIX века американский промышленник, учёный и общественный деятель Р. Кобден предлагал, действуя прагматично, "разводить" экономические и внешнеполитические интересы, не смешивать их. В качестве эпиграфа к своей книге по вопросам международных экономических связей он избрал слова из обращения президента Джорджа Вашингтона к американскому народу: «Великое правило для нас в международных отношениях заключается в том, чтобы, расширяя наши коммерческие отношения, иметь при этом как можно меньше связи с политикой». Опыт показал, что хотя это была мудрая рекомендация, но практика следовала иным, преимущественно собственным, часто менявшимся вариантам решений.

Именно она, практика, побуждала науку давать оценки таким вариантам сопряжения торговли и политики, как ограничения в торговле, установления блокад в качестве элемента давления на политического и потенциально – даже военного противника. На другом полюсе находились совершенно иные подходы к торговле, когда её рассматривали в контексте преодоления политического и социально-экономического наследия войн, в качестве способа укрепления мира.

Наиболее грубой формой подавления и деформации торгово-экономических связей считались, и по справедливости, блокады. В принципе под словом блокады имелись в виду различные формы действия. Это могли быть сухопутные или морские блокады целых стран, причём основной задачей считалось пресечение их внешних связей, прежде всего торговли. В прошлом подобные блокады нередко устанавливали с использованием вооружённой силы или, опираясь на её демонстрации, на угрозы её применения.

Другой варант употребления термина «блокада» относился к собственно военной стратегии. Под ним имелся в виду способ вооружённого действия в ходе тех или иных операций. Конкретно это были разного рода окружения, осады и иные способы изоляции данной территории от иных, соседствующих с нею. В вопросе о военных блокадах (осадах) отдельных населённых пунктов решительные слова осуждения были сказаны учёными, прежде всего в связи с жертвами и страданиями мирного населения, которое в результате их применения фактически превращалось в объект войны. Во многом под влиянием такого осуждения появлялись формы действия, представлявшие собой несколько смягчённые варианты блокад, когда допускались эвакуация больных, раненых, поступление лекарств, доставка питьевой воды. Тем не менее, сам принцип действия войск в процессе установления и поддержания, когда мирное население оказывалось не за его пределами, а практически в его центре, долго оставался в силе.

Что касается торгово-экономических блокад, направлявшихся против целой страны, то, наряду с оценкой их непосредственно гуманитарных сторон, в работах учёных значительное внимание уделялось анализу социально- экономического урона, которым они были чреваты или к которому фактически привели. Одним из существенных аргументов российских и западных авторов в осуждении подобных блокад был показ того, что решения об изоляции оборачивались обоюдным ущербом, и правило бумеранга действовало здесь неукоснительно. Ещё одним убедительным доводом было то, что подобные акции расценивались как форма действия, отрицательно сказывавшаяся не только на двухсторонней, но и на общей мировой торговле.

Торгово-экономические блокады целых государств, поддержанные оружием или угрозами применения силовых методов, обостряли обстановку в мировых политических отношениях и ухудшали ситуацию в сфере мировых торгово-экономических связях в целом. При этом могли пострадать, пусть в разной степени, интересы населения, не одной, а ряда стран. Морские блокады с особенной очевидностью показали широту и многосторонность связанного с ними социально-экономического ущерба. Обычный торговый флот, если он шёл путями, близкими к зонам блокад, мог оказаться в ситуации повышенного риска, и это порождало необходимость в особых мерах предосторожности. В качестве такой меры использовалось конвоирование торговых кораблей, их групп военными судами. В результате происходило общее насыщение морского пространства военной силой. Опасности торгового мореплавания возрастали, а значит, росли ставки по страхованию от рисков судов и их грузов. Это обстоятельство, наряду с вынужденным выбором более длинных маршрутов перевозок с тем, чтобы избежать движения по опасным путям, в свою очередь получало закономерный резонанс в увеличении стоимости перевозок. В итоге росли потребительские цены. В конце концов понижался уровень жизни не только в непосредственно подвергшихся действию блокады странах, но и в тех, где обеспечение населения зависело от дальних перевозок. Особенно ярко такой социально-экономический ущерб дал о себе знать в условиях Первой мировой войны.

Отмечался подобный ущерб и раньше. Так, в комментариях по поводу торговли в условиях первой восточной войны высказывалась даже такая точка зрения, согласно которой торговое мореплавание в условиях крупномасштабных войн вообще приостанавливает свой ход. Торговля полностью не прекращалась, несмотря на трудности и ограничения, тем не менее не замечать препятствий для её ведения было невозможным.

Расширение географического диапазона, в котором ощущалось социально-экономическое эхо блокад, имело в своей основе и ещё одну причину. Дело в том, что установить торгово-экономическую блокаду какой-либо страны редко когда пытались, действуя без союзников. Как правило, каждая из противоборствовавших сторон энергично искала поддержку других государств. Конфликтное пятно таким образом как бы расплывалось. Чем больше стран пытались вовлечь в противостояние, тем тяжелее становились его последствия. Отказ участвовать в блокаде или, напротив, в её преодолении расценивался, как проявление враждебности. Урегулирование же многостороннего международного конфликта всегда представляло собой ещё более трудную проблему, нежели улаживание отношений двух оказавшихся в состоянии конфронтации государств.

Экономические и социальные последствия торгово-экономических блокад зависели от срока, в течение которого они действовали. Как правило, их устанавливали в качестве временной меры, но фактическая их продолжительность могла оказаться больше, чем ожидалось вначале, а, значит, тяжелее были и последствия.

Эти общие положения родились на опыте различных военно-политических событий. Тем не менее самым ярким примером, образцом для изучения в разных странах стали уроки континентальной блокады, которую Наполеон объявил Англии в 1806 году и в которую оказались втянутыми многие страны. На протяжении ряда лет учёные из разных стран, в том числе и российские, оттачивали свои аргументы в оценках последствий блокад на примере именно такого масштабного явления, каким была континентальная блокада. Под её влиянием объём торговли между странами Европы сократился в полтора раза. Примерно в такой же мере понизился оборот внешней торговли России после того, как она оказалась участницей этой блокады в 1807 году.

Континентальная блокада явилась ярким образцом переплетения торгово-экономических методов противостояния с вооруженным противоборством. Если страна попадала в одну сферу конфликта, скажем, становилась участницей торговой блокады, то с большой степенью вероятности она оказывалась вовлеченной и в другую сферу, то есть в вооружённое противоборство, и наоборот. Именно под влиянием такой связи Россия оказалась участницей военного противостояния в Европе, одним из последствий которого стали тяжёлые испытания для страны и её населения в войне 1812 года.

Люди из окружения Наполеона, отмечая возможные отрицательные последствия континентальной блокады, обращали его внимание на то, что вступление в это противостояние России способно было привести к перемене баланса сил в Европе в неблагоприятном для инициатора блокады направлении. Согласно утверждениям сподвижника французского императора А. де Коленкура, и сам Наполеон демонстрировал понимание того, что позиция России была весомой гирей на чаше этих весов, когда говорил: «Ключи от мира находятся в Петербурге». Континентальная блокада стала ключом к войне.

Среди российских авторов чётко выразил свою позицию по поводу торгово-экономических блокад целых государств адмирал Н.С. Мордвинов. Он писал о том, что подобные попытки изоляции либо оказывались тщетными и торговые интересы пролагали себе путь, несмотря на запреты, либо эти блокады причиняли обоюдный ущерб. Как и многие зарубежные учёные, Н.С. Мордвинов говорил о сомнительности результатов, достигнутых Наполеоном в итоге объявления континентальной блокады и об экономическом уроне, который понесла сама Франция. Н.С. Мордвинов критиковал не только конкретную, то есть континентальную блокаду, но и саму идею их установления, равно как и вообще принцип ограничения торговли военно-политическими соображениями.

Жан-Батист Сэй также писал об обоюдном ущербе, который наносят ограничения торговли, причём и он решился доказывать это на примере континентальной блокады. Она настолько противоречила интересам двух основных участниц тогдашнего европейского противостояния, то есть Англии и Франции, что они, по утверждениям Ж.-Б. Сэя, втайне осуществляли торговый обмен друг с другом. Видимо, не без намёка на континентальную блокаду писал и его соотечественник К.Ж. Гарнье о силе торговых интересов: «Если нам только приятно получать эти предметы, то сам враг нам доставит их».

Любопытно, что по-своему значение торговых интересов понимал и Наполеон. Как бы парадоксально это ни выглядело, но он верил в эффективность континентальной блокады, поскольку видел, какой вред она причиняет европейцам.

Работавшие позднее учёные подтверждали, что Наполеон действительно разрешил своим особым распоряжением тайную торговлю с Англией. Несмотря на крайнюю напряженность военно-политических отношений двух стран, по ту и другую сторону Ла-Манша нашлись торговцы, быстро этим воспользовавшиеся, поскольку, как писал Ж.-Б. Сэй, «англичанам было выгодно сбывать во Францию по хорошей цене свои колониальные товары». Это не значило, что изначально блокада устанавливалась как бы не всерьёз. Она была серьёзной, масштабной акцией, больше того в орбиту противостояния попадали не только торговые, но и простые человеческие интересы. Но в то же время её крайности доходили до курьёзов, например, до такого, что был отдан приказ, прекратить не только торговые поставки из Франции в Англию, но даже доставку писем, причём не только адресованных на Британские острова, но и вообще написанных на английском языке. Со временем некоторые строгости закономерно теряли силу, особенно если они шли вразрез с житейскими интересами людей и с простым здравым смыслом.

Утверждения Ж.-Б. Сэя о наличии тайной торговли не для всех французов были открытием. О том, что во время континентальной блокады подобное происходило, французы догадывались, учёный же, в сущности, подтвердил их предположения. Поскольку утаить присутствие британских товаров на французском рынке от собственного населения не представлялось реальным, властям пришлось отыскать свою гипотезу. В результате была пущена в ход версия о нерадивых французских таможенниках и ловких контрабандистах. Ж.-Б. Сэй утверждал, что причина того, что блокада Англии была неполной даже со стороны Франции, заключалась не только в действиях на уровне таможенников и контрабандистов. Существовал и целый ряд куда более масштабных факторов, которые сделали континентальную блокаду примером несовпадения логики войны с логикой торговых и просто человеческих интересов.

Академик Е.В. Тарле, основываясь на архивных материалах, показал, что многое из того, что касалось нарушения или обхода установлений континентальной блокады, было тогда во Франции секретом Полишинеля. «Выдающиеся представители финансового и коммерческого мира Франции знали не хуже правительства (которое скрывало эти факты от общества), что и между Россией и Англией ведётся оживлённая контрабандная торговля при некотором попустительстве со стороны русских властей, но они, не утратившие чувства экономической реальности, прекрасно понимали, что иначе и быть не может. Когда в 1811 году тяжкий общий кризис постиг французскую торговлю и промышленность и сами власти удостоили пригласить кое-кого из коммерсантов и финансистов, чтобы узнать их мнение о причинах кризиса, то властям пришлось выслушать откровенное мнение о блокаде», - писал Е.В. Тарле со ссылкой на французские источники начала 19-го столетия.

Профессор И. И. Кауфман раскрыл то, какой смысл в данном случае имело слово «контрабандная». Это была не случайная, а вполне систематическая торговля со своими определившимися путями и потоками товаров. Дословно у И.И. Кауфмана это положение изложено следующим образом; «Во время так называемой континентальной системы Россия стала главным складочным местом колониальных и английских товаров. Товары эти свозились в русские порты, северные (преимущественно Архангельск) и южные, чтобы через русские … границы проникать в Пруссию, Австрию, Германию и далее вплоть до Франции».

Если сама Франция не выдерживала жесткого курса при проведении континентальной блокады, то и в России проявляли гибкость в истолковании того, что значит блокада. В самом начале войны 1812 года комитет министров обсуждал вопрос о судьбе находившихся в российских портах кораблей, принадлежавших государствам, союзным с Францией. В условиях войны они могли подлежать конфискации. Тем не менее власти в Петербурге приняли нестандартное для военного времени решение: российские гавани оставались открытыми для торговых кораблей, какой бы стране они ни принадлежали. Почти не скрывавшийся при этом аргумент состоял в российской заинтересованности в том, чтобы торговый обмен продолжался.

Упоминал о континентальной блокаде и профессор И.В. Вернадский. Он тоже писал об обоюдности ущерба. «Страдания в этом случае неизбежны с обеих сторон», - подчёркивал он. При этом он всё же он не высказал принципиального осуждения блокады, как метода действия, ограничившись лишь указанием на неправомерность политики расширения состава её участников.

По мере расширения мировых торговых потоков и числа участвовавших в их осуществлении стран в трудах учёных утверждалась точка зрения, согласно которой абсолютная торговая блокада какого бы то ни было государства настолько невыгодна другим странам, что она практически невозможна. Они полагали, что всегда найдутся нейтральные страны, которые будут осуществлять торговлю с каждым из враждующих государств и даже помогать торговле между ними.

Эти суждения вошли в канву многолетних обсуждений вопроса о нейтралитете. В мировой науке у идеи постоянно нейтрального государства была долгая история. Глубокие корни существовали у неё и в России. Попытки объявить Россию постоянно нейтральным государством предпринимались при Павле I. Эта мысль была подсказана как политическими, так и экономическими мотивами, которые объясняли следующим образом: «Кончина императрицы Екатерины II резко изменила обстановку. Её преемник Павел Петрович при вступлении на престол прежде всего прекратил всякие военные действия: он отменил французский поход, вернул войска из Персии, отозвал эскадры из Англии и Немецкого моря. Он заявил торжественно, что задачей его царствования будет залечить раны, нанесённые беспрерывными войнами великой императрицы, и царствование его будет для России эпохой мира».

Чем бы Павел I и его окружение преимущественно ни руководствовались – неблагополучным ли состоянием российской экономики и финансов или надеждой на то, что европейские противоречия удастся разрешить путём переговоров, нетрудно убедиться в том, что первыми же решениями нового главы российского государства в военной сфере были такие, которые давали свободу морским коммуникациям. Это значило, что и международной торговле.

связи между политическим нейтралитетом и торговлей неоднократно поднималась в научной литературе, всякий раз в духе идей и событий своего времени. Австрийский учёный А. Бэр в своём большом труде по истории всемирной торговли, опубликованном в 70-х годах 19-го века, постарался показать сложившуюся к тому времени хронологическую последовательность появления соответствующих идей и предложений. Он упомянул и о российских предложениях по вопросам международной торговли, в которых проводилась идея сохранения и уважения права на нейтралитет, в том числе и выдвигавшихся ещё во времена Екатерины II. Тогда российское руководство считало, что нейтральным судам надо обеспечить свободу плавания из гавани в гавань и вдоль берегов государств, находящихся в состоянии вооруженного противоборства. Ещё одно российское предложение имело целью добиться международного признания принципа, согласно которому собственность лиц из воюющих государств должна быть гарантированною, если она находится на кораблях нейтральных стран. Как дополнение к этим российским предложениям Дания внесла свои, в соответствии с которыми корабли нейтральных стран могут быть задержаны, только в случае, если на то имеются законные основания. В случае незаконного задержания его инициатор, если следовать датским предложениям, обязан был возместить материальный и моральный ущерб. Появление подобных, причём всё более аргументированных предложений подсказал практический опыт. И позднее высказывались сходные идеи.

Среди западноевропейских авторов, затрагивавших эту тему в середине XIX века, был французский учёный П. Росси. Он обращался к вопросу о положении в ходе войн таких нейтральных государств, экономика которых связана с экономикой воюющих стран. В условиях непрочного мира, а тем более войн, нейтральные страны, даже если они просто сохраняли свои обычные международные связи, могли, тем не менее, испытывать опасения по поводу негативной реакции на эти связи со стороны военных соперников своих традиционных торговых партнёров. П. Росси отметил, что развитие внешнеэкономических связей приводило к тому, что малые государства оказывались как бы перед выбором орбиты вращения вокруг одной из крупных держав, и тогда на них распространялись симпатии и антипатии, складывавшиеся по отношению к ней у стран, вовлечённых в противостояния.

Дискуссии по поводу торговли нейтрального государства неоднократно возрождались, причём высказывались различные точки зрения. Одни учёные считали, что за таким государством надо сохранить право на торговлю с воюющими странами, и чем больше будет государств со статусом нейтральных и с правом на подобную торговлю, тем больше будет и шансов ослабить накал международных конфликтов и ограничить их социаьные последствия. Другие авторы опасались, что торгующее с воюющими странами даже сугубо мирной продукцией государство рискует оказаться объектом нападения. Кроме того, объектом для вооруженного удара могли оказаться его торговые сооружения.

Российские специалисты, наряду с учёными разных стран, и позднее принимали участие в обсуждении вопроса о связи между торговлей и нейтралитетом. Очередная волна такого обсуждения пришлась на конец XIX века. В это время тема уже не ограничивалась правом нейтрального государства на торговлю, осуществляемую на основе мореплавания, поскольку росла сеть железнодорожных коммуникаций, и это тоже требовало особых правил.

Вопрос о торговле воюющих стран с нейтральными стоял и в годы Первой мировой войны.Тогда некоторые страны-участницы войны старались сохранить торговые отношения с не участвовавшими в ней государствами, руководствуясь своего рода военно-конкурентными подходами. Имелось в виду, что, если одна из воевавших стран оставит свою нишу в торговле с нейтральными, то её попытается занять другая сторона вооружённого конфликта.

Социальная сторона проблем торговли в условиях войны и мира затрагивалась учёными применительно к различным историческим ситуациям.

К ряду учёных, которые проецировали торговые проблемы непосредственно на социальную сферу, принадлежал, например, французский автор середины – второй половины 19-го века К.Ж. Гарнье. К суждениям своих предшественников по поводу неизбежных экономических потерь вследствие войн он добавил указание на социальный урон, который становился результатом нарушения торговых связей и устоявшихся торговых систем.

От внимания учёных не ушла военная и послевоенная практика, когда социальные и экономические последствия войн вынуждали государственные органы непосредственно участвовать в решении соответствующих проблем. Считается, что появление государственного регулирования экономики изначально было вызвано именно военными и послевоенными ситуациями в экономике и социальной сфере, причём распространялось это регулирование, прежде всего, на внешнеторговые отношения и области, с ними сопряжённые.

Ю.А. Гагемейстер высоко оценил справедливость самой идеи государственного регулирования. В качестве доказательства он привёл пример преодоления последствий континентальной блокады. В то же время он обратил внимание и на подводные камни, которые возникают на пути такого регулирования, особенно при попытках преодолеть или хотя бы облегчить трудности, в том числе и социальные, которые возникают и при переходе экономики на мирные рельсы.

Как и другие учёные, он полагал, что много поучительно даёт изучение динамики аграрного производства и продовольственных цен в Англии после снятия континентальной блокады, когда возникла необходимость восстановления прежней структуры экономики и внешней торговли. Следуя установкам тогдашней политики своего государства, британские банки предоставили значительные кредитные средства фермерам, чтобы цены на их продукцию соответствовали социально доступному уровню. Однако эти меры, как считал Ю.А. Гагемейстер, повлекли за собой большие трудности уже в самой банковской сфере.

Ю.А. Гагемейстер попытался проследить резонансный характер нестабильности в сфере торговли, цен и в сфере финансов. Опасения роста цен при ограничениях во внешних поставках товаров вели к тому, что государственные органы своими действиями пытались поддержать стабильность, но их действия подчас приводили к противоположному результату. Как оригинальный пример он избрал перепады в европейской хлебной торговле, затронувшие интересы России. В 1847 году в связи с неурожаем, за которым в ряде европейских стран последовали промышленный, банковский и социально-политический кризисы, Британия осуществила экстренные закупки хлеба в России. Но во время первой восточной войны, когда Россия прекратила свой продовольственный экспорт, экстренные британские закупки были сделаны уже по другую сторону Атлантики, в США. На обе страны – сначала на Россию, затем на США обрушился, что называется, ливень британской валюты. И в России и в США не поверили в её стабильность, однако подобные сомнения воплотили в разных практических действиях. Полученные Россией «горячие» фунты стерлингов были вложены в зарубежные ценные бумаги. В США же поспешили обратить британские фунты на закупку товаров потребительского назначения на мировых рынках и, прежде всего, непосредственно на Британских островах. В итоге в США сложилась ситуация, которую Ю.А. Гагемейстер описал следующим образом: «С возрастающим богатством усилилось потребление всякого рода товаров, и вместе с тем увеличилась цена на них».

Тогдашний "перегрев” в американской внешней торговле привёл к тому, что рост импорта приобрел своего рода инерционный характер, и поступления товаров из-за границы начали заметно превосходить текущий экспорт. Приведенные Ю.А. Гагемейстером данные свидетельствовали о том, что это превышение составило одну треть. Диспропорции рано или поздно должны были привести к изменению торговой политики. Так оно и произошло в 1857 году, когда военные потрясения остались позади и в Европе был получен высокий урожай. За океаном же результатом перепадов в торговле с Европой в условиях войны и мира стали банкротства и безработица.

Во Франции следствием предвоенной и военной нестабильности 50-х годов 19-го века стало так называемое«бегство от денег», но не в форме скупки потребительских товаров, а в виде завышенных ориентаций населения на покупку ценных бумаг, причём особый спрос на них предъявляли владельцы мелких состояний. И в этой стране был пережит свой кризис, затронувший интересы масс населения. Под влиянием перепадов в торговле по всей Европе в 50-х годах XIX века произошло, по выражению Ю.А. Гагемейстера, «потрясение общего доверия». Усилился спрос на звонкую монету, которая, как он писал, «тем более дорожает, чем меньшим доверием пользуются другие платёжные знаки». Банкротились мелкие банки, возрастал курс ценных бумаг тех финансовых центров, которым всё ещё доверяло население. Волны нестабильности прокатились по Европе, по Америке, сказались они и в Центральной Азии и на Дальнем Востоке.

Протекционизм в торговле и импортозамещающие инвестиции стали признанными инструментами стабилизации внутреннего рынка в условиях как вызревания и развития международных конфликтов, так и в условиях послевоенных восстановительных периодов. Известному британскому учёному Д. Рикардо принадлежала важная мысль о том, что всякие импортозамещающие инвестиции в годы войн должны быть отнесены к ряду рискованных капиталовложений и требуют специальных гарантий от государства. Он хорошо понимал, что протекционизм и особая поддержка собственного производства представляют собой временнные меры.

Д. Рикардо тщательно рассмотрел характерные черты того, по-своему трудного этапа, который наступал после достижения мира. Международная торговля и соответствующие ей специализация и кооперация национальных экономических комплексов должны пройти общий путь восстановления, но это не значило, что послевоенная ситуация будет точным слепком предвоенной. Если военная ломка прежней структуры была основательной и длительной, то в послевоенные годы оказывалась нужной ещё одна болезненная реструктуризация.

Британский учёный призывал к неспешной, поэтапной послевоенной перестройке внутренней структуры производства, и к такому же неспешному, просчитанному восстановлению прежних направлений внешней торговли и развитию новых. Но, несмотря на высказывавшиеся им советы в духе следования осторожному курсу, Д. Рикардо был всё-таки далёк от замалчивания недостатков послевоенного протекционизма. По его мнению, не только слишком быстрое открытие внутреннего рынка после военных ограничений способно нанести ущерб экономике воевавшей страны, но и длительный протекционизм по-своему ей противопоказан. Чрезмерная защита внутреннего рынка, если она оказывалась протяжённой по времени, задерживала развитие специализации и кооперации, а, значит, надолго сохранялись высокие цены на потребительские товары, и, как следствие, – относительно высокие издержки по заработной плате, которые в свою очередь подрывали экспортную конкурентоспособность национальных товаров по цене. В итоге могли пострадать все национальные товаропроизводители, ориентированные на внешний рынок. И уже в этой связи вставал вопрос о государственном регулировании с помощью налогов. Если государство сумеет грамотно сманеврировать на налоговом поприще, оно, как считал Д. Рикардо, тем самым будет содействовать необходимым переменам в переходящих на мирные рельсы капиталоемких производствах, а также в импортозамещающих видах производства. Что же касается действий непосредственно в сфере мировой торговли, то он предостерегал от резких шагов, понимая, что ко всякой новой конфигурации интересов мировой рынок должен приспособиться, и именно поэтапные перемены нужны, чтобы не спровоцировать новую напряженность.

Тяжелый спад в экономике, от которого пострадала Европа в 1815-1818 годах, Д. Рикардо истолковывал именно как кризис послевоенной перестройки производства. Комментируя негативные стороны этого послевоенного упадка, глубоко затронувшего экономику и международную торговлю, а также его отрицательное влияние на уровень жизни населения и занятость, Д. Рикардо, обращал внимание на то, что ситуация приобрела драматические очертания, поскольку эта новая полоса испытаний наступила непосредственно вслед за военными муками, которые выпали на долю народов Европы. Учёный увидел в этом сочетании выразительный пример того, что в социально-экономическом плане война и послевоенные тяготы образуют как бы звенья одной цепи.

Обращаясь к той же теме, П. Росси попытался показать разницу между обычными и военными кризисами. Он, как и Д. Рикардо, обратил внимание на то, как сочетаются международная специализация экономики той или другой страны и её экономическая безопасность. Значение специализации он оценивал очень высоко и сравнивал её потенциал с точки зрения стимулирования экономического прогресса со значением внедрения машин. Выгоды от специализации в условиях мира, по мнению П. Росси, создавали впечатляющий фон для показа того, какой ущерб влечёт за собой её деформация в военное время. По его мнению, плюсы специализации носили и собственно экономический и социальный характер. Импортная зависимость, если она возникала в нормальных мирных условиях, могла компенсироваться ростом экспорта, и в результате поддерживался оптимальный уровень занятости. В итоге П. России пришёл к такому выводу, согласно которому «запрос на труд остаётся один и тот же, а происходит только перемена в роде приготовляемых вещей», - писал об этой стороне социальной эффективности специализации.

Если опасения государств в отношении друг друга сдерживали процессы специализации и кооперации, то тем самым в масштабах мирового и национального хозяйств происходило относительное снижение эффективности ведения производства, что сказывалось на его техническом развитии, на ценах, на уровне жизни населения. Слом специализации под влиянием военных обстоятельств представлял собой ещё более болезненное явление. П. Росси утверждал, что страна, специализация которой оказывается под угрозой, будет всемерно её отстаивать.

производства продукции, необходимой для жизнеобеспечения населения, и особенно продовольствием, государствам, как считал П. Росси, целесообразно ставить во главу угла не только и не столько эффективность, сколько безопасность. Такой подход имел основания, если речь шла о ситуациях в международных отношениях, отклоняющихся от нормального, мирного течения дел. Общий смысл рассуждений П. Росси сводился к тому, что выбор между безопасностью и эффективностью всякий раз покоится на оценке текущей ситуации, на сочетании аргументов.

Принципы подхода к вопросам соотношения безопасности и эффективности, которые изложили Д. Рикардо и П. Росси, оказали влияние на взгляды учёных - их современников и представителей следующего поколения. Они показали пример углублённого анализа взаимосвязи между торговлей, политикой и экономикой. Принципы их подхода к подобному анализу находились в фокусе дискуссий, оставались актуальными для науки и международной практики на протяжении не только ряда лет, но и десятилетий. Примером такой непреходящей актуальности была диверсификация в торговле, особенно когда вопрос стоял о получении особо важных в социальном отношении товаров.

Уроком войн и перепадов в торговле, в том числе связанных с политическими процессами, был и такой приём во внешнеторговой политике, который заключался в том, что для получения жизненно важной продукции старались иметь не одного, а целую систему разных зарубежных поставщиков. Высокая степень ориентированности на отдельного партнёра такой стабильности не сулила. И практика, и наука подсказывали принцип диверсификации. Правда, не всегда объективные условия, даже в мирные годы, не говоря уже о военных, позволяли маневрировать с выбором, например, когда речь шла о продовольствии. Соображения безопасности подчас допускали и обращения к дорогим поставщикам. Логика эффективности самой торговли и логика безопасности не всегда совпадали между собой. Всё это вело к повышению потребительских цен. Интересы безопасности подчас вынуждали создавать повышенные объёмы товарных запасов, что также находилось в противоречии с принципами эффектиности и ритмичности торговли.

Но угроза военной дестабилизации не оставляла иного выбора, в итоге одни диспропорции в торговле сменялись другими. Как выразительный пример можно привести европейскую хлебную торговлю середины 19-го века.

Когда западноевропейские покупатели зерна избирали в мирных условиях ведущим поставщиком Россию, то это отвечало принципу оптимальных для покупателей издержек, если иметь в виду что закупочные цены в российских портах были достаточно невысокими и относительно невысокой была стоимость перевозок. Они не только могли дёшево покупать пшеницу в российских портах, особенно – в Таганроге, но больше того, в России при установлении цен в различных портах, учитывали не только различие в ценах на территории страны, но и сознательно определяли их уровень с учётом стоимости перевозок до массового зарубежного потребителя. Первая восточная война показала, насколько резко может перемениться ситуация. В 1851-1853 годах вывоз зерна из России в Западную Европу составил 7,5 млн. четвертей, а в 1857-1859 годах – 8,7 млн. Доля российского зерна во всём его потоке, поступавшем в порт Марселя, до и после войны колебалась в пределах от одной трети до половины. Но между двумя этими точками стоял кризис в торговле, связанный с военным противостоянием: за период 1854-1856 годов в связи с первой восточной войной российский экспорт в Европу составил лишь 3,6 миллиона четвертей пшеницы. Доля России в поступлениях в порт Марселя в 1855 году упала до нуля. В результате хлеб для населения Франции вздорожал вдвое.

Крупные учёные справедливо предостерегали против повторения блокад и военных ограничений в торговле, но были и такие суждения, авторы которых по-своему использовали страх перед возможными блокадами и прибегали к приёмам, которые можно истолковать, как нарочитое запугивание ими с целью склонить власти к проведению того или иного курса. Подобные суждения были не частыми. Большинство авторов понимали, что писать на тему о военных ограничениях в торговле и экономической безопасности надо осторожно и очень ответственно, именно потому, что в массовом сознании идёт как бы перенос драматической информации, психологических клише, связанных со страданиями от голода и страхом перед ним, с нехваткою самого необходимого от поколения к поколению от страны к стране.

Хотя в мировой науке было много сказано о последствиях войн для мировой торговли, лучшая формулировка, как представляется, была предложена Ж.-Б. Сэем. Он утверждал:

Когда войны вторгаются в коммерцию, то становится очевидной их полная бессмысленность, особенно по мере того, как мы становимся всё более информированными».

Уроки континентальной блокады, а затем, крымской войны побудили европейские страны принять в 1856 году специальные международные регламентации в отношении морских блокад. Это был уже практический результат, который давал основание считать, что не осталось без последствий всё сказанноё к тому времени учёными о деструктивном влиянии блокад на экономическую жизнь.

Вторая мировая война подтвердила то большое социальное значение, которое имеет международная торговля, дала целый ряд наглядных уроков правоты учёных прошлого в том, что они писали о связи между антигуманностью войн и осложнениям торговых связей. Невозможно, например, без учёта положения в международной торговле полностью оценить причины такого драматического события времён этой войны, каким стал голод в Бенгалии. По числу человеческих жертв он в ряду подобных событий первой половины XX века занял второе место после голода в Поволжье в начале 20-х годов. Последствия тяжёлой засухи в Бенгалии усугубили трудности в получении удобрений, сельскохозозяйственной техники, которая обычно шла по морю, а торговое мореплавание испытывало на себе самое отрицательное влияние военных событий.

В середине – второй половине XX века было немало сделано для того, чтобы оградить мирное население от страданий, связанных с ограничениями в торговле вследствие войн, от мук, которыми чреваты военные блокады населённых пунктов. (Ленинградская блокада во время второй мировой войны явила собой потрясающий образец таких страданий). Согласно пункту 1 статьи 54 части 4 Дополнительного протокола к Женевским конвенциям от 12 августа 1949 года, касающихся защиты жертв международных вооруженных конфликтов, запрещается использовать голод среди мирного населения в качестве средства ведения войны. Это – не только правовая норма. Представления об антигуманности блокад, устанавливаемых отдельным, находящимся в состоянии конфликта с другим государством, когда непосредственным объектом их воздействия является мирное население, прокладывают себе путь к тому, чтобы стать частью современного общественного сознания.

Хотя такое развитие международного права было равнозначно большому прорыву в направлении гуманности, но и в дальнейшем проблемы, связанные с обеспечением условий для торговли, оставались актуальными, хотя они и приобретали иной вид. Одним из примеров было мирное судоходство во время вьетнамской войны, значительно осложнявшееся присутствием военных кораблей, кораблей-наблюдателей, облётами мирных кораблей самолётами, подчас на предельно малой высоте и т.п. Ещё один пример – судоходсто в районах, где оставила свой след Вторая мировая война. Такое «наследие» остаётся проблемой для мирного судоходства на Балтике и в Северном море, причём не исключается, что сложность этой проблемы будет нарастать, поскольку контейнеры, в которых захоронили это опасное наследство, поддаются влиянию времени.

Соединение гуманности и экономической рациональности в тех случаях, когда речь идёт о разнообразных сочетаниях международной торговли и политики, представляет собой одну из тех, особо сложных задач, которую мировая наука и практика стараются решить на протяжении многих десятилетий. Каждый новый шаг на этом пути представляет собой важный рубеж в достижении гуманных целей. И каждый такой шаг важен и практически, и с точки зрения воспитания на уровне отдельных людей, народов и стран умения и стремления общаться на языке терпимости и сотрудничества.

Об этом исчерпывающим образом было сказано в материалах ЮНЕСКО, посвящённых проблемам формирования, распространения и утверждения культуры мира.Одно из ярких определений смысла и значения этой работы было выражено следующим образом: « В истории ещё не было войны без «врага», а чтобы изжить войну, нужно избавиться от образа врага, на смену ему должны прийти идеалы взаимопонимания, терпимости и солидарности между народами и культурами. Только проникнувшись уважением ко всей палитре нашего многообразия, к связывающим нас общим нитям людских надежд и социальной солидарности, только обеспечив справедливость и безопасность для всех, кто составляет основу этой социальной ткани, мы сможем с полным основанием говорить о том, что нами будет соткана культура мира». Свободная международная торговля как раз и представляет собой один из самых старых, но не теряющих своего значения инструментов, способных содействовать этой цели.