Президентская гонка в США вступила в завершающую фазу определились основные претенденты на место в Овальном кабинете, озвучены основные принципиальные позиции по вопросам внутренней и внешней политики США, намечены контуры проведения избирательных кампаний республиканским и демократическим кандидатами.

Понятно, что вопросы внешней политики отнюдь не являются для американского электората определяющими. Переизбрание Б.Обамы в гораздо большей степени зависит от темпов роста американского ВВП и показателей безработицы нежели от успешности его политического курса. Успех М.Ромни во многом будет обусловлен не его способностью (или неспособностью) умело и ярко обличать явные и мнимые промахи действующей администрации, а умением убедить американцев в том, что по своим лидерским и человеческим качествам этот политический оппортунист и одновременно жесткий, не ведающий колебаний делец («специалист по финансовым реструктуризациям») способен взять на себя ответственность за судьбы страны и мира.

Тем не менее, внешнеполитические сюжеты то и дело возникают в программных документах и выступлениях кандидатов, поскольку способны если и не решить исход борьбы, то принести в ней дополнительные очки. В частности, в последнее время на слуху достаточно громкие заявления претендента на пост президента США от республиканской партии Митта Ромни относительно перспектив российско-американских отношений. Дескать, именно Россия выступает геополитическим противником США номер один, пора положить конец политике перезагрузки и т.п. Ряд отечественных экспертов не склонен к алармистским оценкам подобных политических перлов. Их логика, в общем, понятна. В Штатах идет избирательная кампания. Наши политики в ходе избирательной кампании всего полгода назад тоже не особенно выбирали выражения и давали волю чувствам ради мобилизации электората. Как только отгремят предвыборные баталии и осядет политическая пыль, любая американская администрация будет вынуждена приступить к решению конкретных вопросов. Это касается и внешней политики. И вот тогда качества жесткого, но договороспособного бизнесмена М.Ромни будут востребованы.

Тем более, что М.Ромни до последнего времени был известен как достаточно гибкий политик, способный консолидировать не только республиканский, но и колеблющийся демократический электорат (о чем косвенно свидетельствует его успех на выборах губернатора Массачусетса). Кое-кто даже использовал термин «оппортунист» для характеристики основных особенностей его политического поведения. Что и дает повод порассуждать о том, стоит ли ожидать от М.Ромни резких движений во внешней политике в случае его избрания президентом. В самом деле, поскольку мы имеем дело с оппортунистом, вроде бы не о чем и беспокоиться. Американские президенты и так довольно часто не торопятся буквально исполнять свои предвыборные обещания, а тут еще и совокупность объективных обстоятельств (реальное сужение американских финансовых и экономических возможностей, налагающее существенные ограничения на американские притязания на неограниченное мировое лидерство).

Существует также широко распространенное мнение о том, что российскому руководству гораздо проще будет поладить с республиканским президентом. С республиканцами еще с советских времен руководству нашей страны якобы традиционно удавалось более успешно строить отношения. Отчасти потому, что республиканская политическая элита традиционно демонстрировала более реалистические подходы в политике, была нацелена на решение проблем.

Кроме того, сегодня, по мнению многих российских и американских аналитиков, В.Путина и М.Ромни объединяет деловой стиль в политике. А отсюда и вывод – два деловых человека сумеют найти общий язык.

На самом деле однако все не так просто. И оппортунизм Ромни, его готовность к поиску компромиссов со своими внешнеполитическими визави изначально будут поставлены в довольно жесткие рамки. Дело в том, что внешняя политика – это та сфера деятельности, в которой М.Ромни отнюдь не чувствует себя слишком уверенно. Его неудачный (по единодушному мнению практически всех серьезных американских аналитиков) предвыборный вояж по ряду стран Европы и Ближнего Востока, наглядно продемонстрировал, что внешняя политика едва ли станет его коньком и приоритетной сферой его деятельности. Скорее Ромни будет вынужден полагаться на мнение советников и аналитиков из своего штаба. Трудно прогнозировать состав внешнеполитической команды Ромни в случае его избрания. Тут возможны самые разные (внутриполитически обусловленные) комбинации. Но факт состоит в том, что в его нынешней команде из двадцати с небольшим советников по вопросам внешней политики 17 работали в администрации Дж.Буша-мл. А тональность его предвыборных заявлений, которую невозможно будет полностью игнорировать в случае его избрания, отнюдь не предвещает радужных перспектив российско-американским отношениям. Более того, существующая и преобладающая в республиканском истэблишменте политическая линия также не сулит нам ничего особенно позитивного.

Многие видные республиканцы до сих пор убеждены, что действия администрации Дж.Буша-мл. прекрасно вписывались в политическую реальность по меньшей мере последних 25-30 лет. А слухи о том, что внешняя политика при Дж.Буше-мл. совершила такой уж серьезный переход от внешней политики его предшественников сильно преувеличены. Рональд Рейган, Джордж Буш-отец неоднократно отказывались идти на компромиссы с противниками, на ходу меняли правила игры, корректировали собственные задачи, но они ставили перед собой большие цели (более радикальные задачи с большим дестабилизирующим эффектом, чем те, которые удовлетворяли бы их союзников и те, к которым было бы готово большинство их противников). И, кроме того, все они искренне верили, что самый лучший способ достичь своих целей и выполнить свои задачи – держаться особняком, без колебаний проявлять лидерство, вести за собой союзников, а не потакать их колебаниям и сомнениям в решительную минуту, и, тем более, не идти на поводу у интересов «тиранов и автократов». Учитывая, что вокруг Ромни уже сейчас вьет гнезда немало сторонников подобной лидерской линии внешнеполитического поведения, попробуем разобраться, в чем именно состояла и состоит эта «максималистская традиция».
Максимализм, унилатерализм и американское лидерство

Американская большая стратегия с момента окончания холодной войны была нацелена на максимизацию влияния США в системе международных отношений и закрепление за Вашингтоном преобладания в мировой политике. В борьбе за власть и влияние Вашингтоном была избрана линия поведения, ориентированная на то, чтобы превратиться в своего рода независимую переменную для прочих участников международных отношений. Доминирование в рамках подобной стратегии достигалось за счет устранения правил, ограничивающих собственную свободу выбора и свободу маневра, одновременно с установлением максимального количества правил и ограничений, жестко предписывающих нормы поведения всем другим участникам системы международных отношений.

В ретроспективе действия США выглядят вполне последовательными, причем, несмотря на проникнутую флюидами незамутненного идеализма риторику, объяснимы скорее в рамках реалистской парадигмы.

Основными установками внешнеполитической стратегии США являлись обеспечение безопасности и экономического процветания страны, а также продвижение демократии и рыночных отношений во всем мире, что неизбежно делало окружающий мир более гомогенным в политическом отношении и в целом более управляемым. Исходя из концептуализации США как «единственной сверхдержавы», американская администрация на протяжении последних 20 лет довольно последовательно проводила линию на обеспечение собственных «глобальных интересов» по всему миру. США возложили на себя ответственность за поддержание международной стабильности. При этом они никогда не чурались резкого изменения ситуации в том или ином регионе мира даже вопреки мнению собственных ближайших союзников.

Вашингтон в полной мере сохранил глобальную систему военно-политических союзов и обязательств, созданную в годы холодной войны и позволявшую проецировать влияние США в самых разных регионах мира. Важнейший из этих союзов – НАТО– был расширен за счет приема новых государств-членов (формальное решение о расширении принято в ноябре 1996 г.). Больше того, помимо географического расширения, существенно расширилась зона ответственности блока, и, по сути, был взят курс на глобализацию НАТО.

Дрейф Вашингтона в сторону действий в рамках НАТО или даже односторонних операций вне контроля ООН был обусловлен в первую очередь нежеланием ставить внешнеполитические цели и приоритеты самих Соединенных Штатов в зависимость от решений неких международных инстанций, например, Совета Безопасности ООН, где правом «вето» обладали такие страны, как КНР и РФ. Довольно широко распространилась точка зрения, согласно которой резкое изменение приоритетов в политике США было обусловлено исключительно приходом к власти администрации Дж.Буша-мл. и его «ковбойским» стилем ведения внешней политики, влиянием неоконсервативной группировки на президента и т.д. Представляется однако, что произошедшие изменения носили гораздо менее ситуативный характер и были связаны как с происходящими на международной арене трансформациями, крушением биполярного и становлением нового мирового порядка, так и с изменением интеллектуального климата внутри самих США.

Развитие международной ситуации и изменение соотношения сил основных центров силы в 1990-х гг. прошлого века внесло существенные коррективы в господствующие представления и ход дискуссии о перспективах и путях обеспечения доминирования США в рамках американского политического класса и внутри академического сообщества. Этому способствовал прежде всего «силовой разрыв» – рост совокупной мощи США и укрепление позиций Вашингтона на международной арене. Если в 1970-х годах обозреватели вели речь об «упадке» Америки, а в 1980-х предсказывали относительно более высокие темпы роста экономики ее основных конкурентов (они же союзники) на мировой арене – Японии и ЕС, то в 1990-х годах оказалось, что США смогли в полной мере воспользоваться «плодами победы» в холодной войне, существенно упрочили свои экономические позиции и увеличили технологический отрыв от потенциальных преследователей. Военно-техническое преимущество, даже над собственными союзниками, вообще стало настолько подавляющим, что возникли сомнения в способности последних действовать сообща с Соединенными Штатами на задаваемом последними техническом уровне даже в ограниченных по целям военных операциях. Не говоря уже о возможностях совместной проекции силы в различных удаленных регионах мира. Поэтому в американском политическом истеблишменте США и у рядовых граждан возникал закономерный вопрос, насколько оправданной является стратегия многосторонних действий на международной арене, если основные тяготы военно-политических миссий вне пределов собственно «цивилизованного мира» неизбежно приходится брать на себя Вашингтону. Ему же, в соответствии с широко распространенным в США убеждением, в основном приходится оплачивать деятельность международных институтов и организаций, поддержание мира и стабильности на всех континентах, этого эквивалента «общественных благ» на мировой арене. А бенефициантами общественных благ оказываются не только толпы клиентов, но и репрессивные авторитарные режимы по всему миру.

Результатом столкновения мнений относительно наиболее перспективного курса американской внешней политики стали заочные дебаты относительно желательности и допустимости односторонних действий США на международной арене. Как представляется, при всем многообразии точек зрения доминирующими в идейно-политическом спектре США к концу 1990-х гг. стали две основных группы, которые условно можно обозначить как либеральных интервенционистов и империалистических унилатералистов. И те, и другие акцентировали внимание на особой роли и ответственности США в мире, но каждый делал это на свой лад.

Либеральные интервенционисты по-своему были (и являются) интернационалистами. Они никогда не чурались многосторонних действий. Однако они исходили и исходят из убеждения, что США представляют собой фантастически успешный пример либерально-демократического общества. И их моральный долг и одновременно способ решения дилеммы собственной безопасности на все времена – содействие распространению норм демократии по всему миру. Причем не только посредством увещевания и личного примера, но и с помощью мер принуждения. Одной из крайних, но допустимых мер, в этом случае выступает силовое воздействие на нарушителя «норм» и «правил поведения». Внедрение высокоточного и действующего с больших дистанций вооружения, а также сложных систем управления превратило войну в подобие разновидности виртуальной реальности, где место брутальных рукопашных схваток, разрушительных бомбардировок и кровопролитный сражений постепенно начала занимать работа с информацией и обслуживанием разведывательно-ударных комплексов. Активное (в т.ч. военное) вмешательство США в различные региональные и внутренние конфликты выглядит в таких обстоятельствах вполне оправданным с технической, функциональной и моральной точки зрения. С технической точки зрения американские системы вооружений находятся на таком уровне, что столкновение с отсталым в военно-техническом отношении противником превращается в эквивалент какой-нибудь «войны с дикарями». В функциональном плане такое вмешательство оказывается вполне эффективным как с точки зрения минимизации потерь, так и в плане достижения определенных (но не всех потенциальных) военно-политических целей. Ну а что касается морали, то у либеральных интервенционистов всегда наготове доктрина «справедливой войны», перерастающей в их интерпретации чуть ли не в «священную войну» за универсальные ценности и идеалы мира и демократии.

Таким образом, либеральный интервенционизм формировался как причудливый сплав элементов реализма (с его акцентом на силе и проблемах безопасности) и изрядной доли идеализма (акцент на моральных основаниях мировой политики и готовности нести пламя незамутненной веры в демократические идеалы в самые темные углы современного мира), как квинтэссенция морального подхода в политике и одновременно новая ипостась силовых методов решения проблем. Приверженцы подобной точки зрения в принципе были готовы действовать настолько решительно, насколько позволяет дальность систем поражения американской армии, и так, будто у Вашингтона непременно имеется в наличии правильное, демократичное и практичное решение любых проблем современной мировой политики. Гуманитарное вмешательство в этих обстоятельствах становилось чем-то вроде продолжения в новых условиях «цивилизаторской миссии», неожиданно представало некой превращенной формой «бремени белого человека» в стремительно трансформирующемся и действительно все более взаимозависимом мире.

Что касается «унилатералистов», то они исходили из убеждения в том, что сила и национальный интерес, понимаемый в терминах максимизации мощи и власти той или иной страны в системе международных отношений, остаются важнейшими составляющими мировой политики и в новом тысячелетии. Империалистический унилатерализм на уровне идей и основных установок оформился задолго до прихода к власти администрации Дж.Буша-мл. По мнению «унилатералистов», Америка в новых условиях должна полагаться не на устаревшие правила, забюрократизированные и безответственные международные организации, принципы демократии и мнения некоего абстрактное «мирового сообщества», но на собственное превосходство и свою мощь. Как отмечала еще до вступления в должность советника президента К.Райс, Соединенные Штаты играют особую роль в современном мире и не должны ставить себя в зависимость от международных конвенций и от соглашений, равно как и от обязательств навязываемых извне.

Унилатералисты вообще крайне скептически относились к международным соглашениям, режимам и организациям и к их возможностям по разрешению кризисных ситуаций в современном мире. Выбирая между «бумагой и силой» в качестве гарантов безопасности США они последовательно акцентировали внимание на силе как единственной реальной гарантии. Скептически относясь к международным нормам и режимам (в т.ч. режимам нераспространения), они неизбежно приходили к выводу о большей эффективности односторонних акций. С их точки зрения (не лишенной определенных оснований), «плохие парни» все равно играют не по правилам, и поэтому нелогично стеснять в выборе средств и момента действия «хороших», т.е. самих себя, в ситуациях перманентной неопределенности и растущих рисков глобализирующегося мира. Тем более, что доминирование США в мире неоспоримо и Соединенные Штаты (с точки зрения любого американского наблюдателя) несомненно являются более терпимым, гуманным, сдержанным и куда как менее агрессивным гегемоном, чем кто-либо другой прежде или в будущем.

Унилатералисты отнюдь не отвергали возможности и даже желательности создания коалиций, направленных на решение тех или иных мировых проблем. Однако при этом коалиции понимались все-таки довольно своеобразно, в духе тезиса «присоединяйтесь или убирайтесь с дороги». Как образно сформулировал этот диалектичный подход Ч.Краутхаммер, «коалиции не создаются сверхдержавами с протянутой как в поисках подаяния рукой (by superpowers going begging hat in hand). Они создаются путем утверждения определенной позиции и обращенного к другим призыва присоединяться. "Прагматичные” реалисты часто не могут понять, что унилатерализм на самом деле представляет собой магистральную дорогу к мультилатерализму». «Подлинный» мультилатерализм в подобном истолковании предстает как готовность союзников и партнеров Америки по первому зову поддержать гегемона финансово, политически и в чисто военном плане во время выполнения очередной, им же самим определенной миссии.

Администрация Дж.Буша-мл. наглядно продемонстрировала, что возможен и третий, более широкий подход к решению внешнеполитических проблем, интегрирующий пожалуй наиболее экстремальные элементы либерального интервенционизма и империалистического унилатерализма. После 11 сентября 2001 г. очевидно наметилась тенденция к специфическому концептуальному синтезу, порождением которой и стала достаточно эклектичная смесь, именуемая рядом аналитиков «доктриной Буша».

От интервенционизма оказались позаимствованы представления об особой миссии Соединенных Штатов в мире и важность осознания собственного морального превосходства, а также (особенно явственно в последние годы, во время второго президенства Дж.Буша-мл.) стремление к демократической гомогенизации мирового политического пространства. Видимо не случайно Дж.Буш неоднократно и почти нарочито демонстрировал в последнее время свою убежденность в том, что Соединенные Штаты представляют собой не просто нацию, но «общее дело» и несут особую миссию обращения всего остального мира в американскую либерально-демократическую веру, а также освобождения этого самого мира от «тиранов и террористов». Борьба (или даже война) с терроризмом репрезентировалась в абсолютно манихейском ключе и почти в эсхатологических тонах – как священное мероприятие, как эквивалент борьбы сил добра с силами зла.

У империалистического унилатерализма были заимствованы чрезмерный упор на военную мощь (в том числе за счет иных параметров мощи – экономической, идеологической, культурной), геополитическое видение проблем современного мира (с его навязчивой территориализацией транснациональных по своей сути угроз и попыткой воспользоваться ситуацией для закрепления американского влияния в различных регионах мира) и очевидная склонность к односторонним действиям. Апофеозом односторонности стали при этом тезисы самого президента Дж.Буша в духе «кто не с нами, тот против нас», а также многочисленные выступления в этом же духе Д.Рамсфелда, Д.Чейни, П.Вулфовица и др. Им вторили представители интеллектуальной элиты страны. Любопытно, что даже критики одностороннего курса администрации Буша охотно прибегали в своей аргументации к метафоре «железного кулака в бархатной перчатке» или знаменитому афоризму Т.Рузвельта «говори тихо, но держи за спиной большую дубинку – и тебя всегда услышат». Причем острие критики направлено отнюдь не на «железный кулак» или «большую дубинку», а на то, что США слишком громко и не всегда по делу «выступают» и что они недостаточно восприимчивы к интересам и требованиям своих друзей и союзников.

Глубокая склонность сложившегося еще во времена Р.Рейгана «морального большинства» американской элиты к унилатерализму в первую очередь была связана с объективным фактом резкого увеличения сравнительной мощи США в мире и, кроме того, с очевидным преобладанием реалистского по сути стиля мышления в американском политическом истеблишменте. Это искушение силой, в особенности с учетом остроты политического момента и кризиса безопасности, США, их политический класс, их правящая элита должны были пережить сами и решить для себя, намерены ли они хотя бы иногда «пригибаться, чтобы скрыть разницу в росте» или предпочитают постоянно, по поводу и без него демонстрировать свое превосходство.
Перезагрузочный момент

Глобальный финансово-экономичексий кризис и приход новой администрации Б.Обамы способствовали изменению интонации и тональности выступлений американского политического истэблишмента. Новая администрация демонстрировала приверженность диалогу по всему миру. Ушел в прошлое явно неумеренный идеологический запал при формулировании целей внешней политики. Мессидж остальному миру довольно недвусмысленно свидетельствовал о том, что США безусловно стремятся остаться мировым лидером, но хотят наладить более тесное взаимодествие с партнерами. Крайним проявлениям силового унилатерализма образца начала XXI в. («не коалиция определяет миссию, а миссия – коалицию», «следуйте за нами или убирайтесь с дороги» и т.д.) пришел конец. Причем изменения военно-политической стратегии были не спонтанны, а связаны с негативным для американцев опытом глубокого вовлечения в нескончаемые войны в Ираке и Афганистане.

При Обаме начали было вырисовываться контуры новой американской внешнеполитической стратегии, которую можно было бы условно назвать «стратегией глобального лидерства в условиях экономии на издержках». Обама всячески демонстрировал готовность США к сотрудничеству с самыми разными странами мира, тем самым стремясь по возможности заменить опору на дорогостоящую военную мощь в обеспечении американского лидерства «умной силой» (smart power) или даже фактором «мягкой силы», привлекательности Америки в экономическом, культурном и политическом плане. Изменения носили не просто косметический характер. Произошли существенные подвижки в международном позиционировании США. Складывалось впечатление, что американцы предпринимают попытку перехватить инициативу на международной арене и мягко трансформировать весьма распространенную в мире и вызывающую идиосинкразию официального Вашингтона концепцию многополярного мира, превратив ее в американскую стратегию многопартнерства (multipartnership), т.е. установления партнерских отношений с как можно большим количеством государств мира.

Б.Обама – президент, который действует под беспрецедентным для Соединенных Штатов последних десятилетий прессом объективных обстоятельств. В отличие от Б.Клинтона и Дж.Буша-мл., руководивших страной в период настоящего «ралли» американских возможностей, он вынужден был работать в условиях быстро меняющегося не в пользу США соотношения сил в мире. США безусловно останутся на обозримую перспективу крупнейшей экономической и военной мировой державой, недосягаемой для других (в т.ч. для быстрорастущего Китая). Всем сторонникам теорий быстрого упадка Америки и стремительного подъема Китая и др. новых держав можно посоветовать обратиться к огромному массиву «кризисной» литературы 70-х гг. прошлого века, посвященной неизбежному ослаблению Соединенных Штатов и выходу на первые роли Японии и объединенной Европы. Однако фактом остается и то, что попытка Вашингтона консолидировать под своим началом «однополярный» мир закончилась провалом. А относительные возможности США в мире впервые с момента окончания холодной войны приобрели устойчивую тенденцию к сужению. Что породило даже у союзников и сторонников американской «благожелательной гегемонии» вопросы о способности Вашингтона к глобальному лидерству.

Заслуга Обамы в том, что, будучи новичком в мировой политике, он быстро понял – Америка впервые за последние два десятилетия вынуждена действовать в условиях довольно жестких ресурсных ограничений (причем имеются в виду не только материальные, но и моральные ресурсы). Соответственно, в новой международной ситуации Вашингтон не может делать ставку на односторонние действия. Американская политика должна адаптироваться к происходящим изменениям, стать более гибкой и более «многосторонней». Для начала хотя бы по форме. А дальше – все зависит от сценария выхода США из кризиса.

Таким образом, изменение политической риторики и стиля поведения на международной арене является во многом объективным следствием реальных проблем и жестких ресурсных ограничений. Несправедливо было бы при этом не отметить одной важной особенности внешней политики президента Б.Обамы. Его стремления «переформатировать» отношения с бывшими противниками и быстрорастущими странами и создать ситуацию, при которой эти страны будут являться не «вызовом» для американской внешней политики, а «резервом» для укрепления американского глобального лидерства путем их последовательного «вовлечения».

Б.Обама предстал как прагматик, предполагающий реальную оценку вызовов и возможности ответа на них с привлечением ресурсов других стран (в т.ч. и России), а также выработку вместо одной Большой Стратегии (Grand Strategy) ряда частных стратегий для решения конкретных задач. Если прежняя республиканская администрация вначале формулировала некие глобальные политические и военно-политические цели, а затем не жалела ресурсов на их достижение, то Обама действовал иначе. Он изначально пытался формулировать политические задачи исходя из реальных возможностей и существующих ресурсных ограничений. И, кроме того, стремился аккумулировать для их решения ресурсы старых и новых партнеров США во всем мире. «Доктрина Обамы» отнюдь не исключала силового воздействия на оппонентов, если это действительно было необходимо и рассматривалось как эффективный способ решения проблем (развитие ситуации вокруг Ливии – наглядный пример силового вмешательства). Вместе с тем, Обама пытался найти пути применения такого воздействия без крупных издержек для страны и без вовлечения ее в проекты, из которых сложно выйти без материальных и имиджевых потерь.

В 2012 г. Обама оказался скован условиями предвыборной борьбы. Ему было важно не допустить политически значимых промахов во внешней политике. Достаточно вспомнить эпизод на саммите по ядерной безопасности в Селе, когда американский президент при включенном микрофоне известил Д.Медведева о паузе в переговорах по ПРО, обещая в случае переизбрания проявить большую гибкость в этом вопросе. В консервативных СМИ по этому поводу была поднята настоящая буря.

Внешняя политика Б.Обамы оказалась достаточно эффективной. Об этом говорит и успешный вывод американских войск из Ирака, и ликвидация лидера мирового террористического подполья У. бин Ладена, и стабилизация отношений с Россией. Однако никакого бипартийного внешнеполитического консенсуса в условиях растущей политической поляризации в США возникнуть за минувшие 4 года не смогло.
Перезагрузка перезагрузки?

В случае прихода к власти М.Ромни во внешнюю политику США несомненно будут внесены определенные коррективы. Судя по всему, приход республиканской команды в Белый дом способен будет придать дополнительный импульс той самой максималистской традиции и тому синтезу либерального интервенционизма и силовой политики, который проявил себя в период наибольшего влияния неоконов в первое президентство Дж.Буша-мл. Определенное влияние со стороны консервативной части республиканской элиты и экспертного сообщества (равно как и соответствующих групп бизнес-интересов) на формирование внешнеполитического курса США неизбежно. И вероятные коррективы отнюдь не предвещают России безоблачных перспектив.

Некоторые из предвыборных лозунгов М.Ромни (вроде традиционной угрозы наказать Китай за «манипуляции валютным курсом») выглядят не слишком убедительно. Став президентом, Ромни, скорее всего, будет вынужден воздержаться от их исполнения. Тем не менее, его внешнеполитическая программа «пропитана» некоторыми важными идеями и ценностями, отказаться от которых после избрания будет гораздо сложнее. Это прежде всего лозунг о защите на международной арене американских ценностей (в числе которых неизменно выступают либерализация экономики, защита прав человека, демократизация политических систем и содействие распространению демократии). Кроме того, М.Ромни похоже относится к числу политиков, которые искренне (ну или практически искренне) верят в американскую исключительность и особое предназначение Соединенных Штатов в мировой истории. Таким образом, если ситуация в экономике Соединенных Штатов не продемонстрирует после выборов быстрой и устойчивой позитивной тенденции, патриотическая мобилизация и погоня за внешними (в т.ч. внешнеполитическими) эффектами может быстро войти в политическую моду. Тем более, что при всей внешней гибкости и даже оппортунизме М.Ромни ряд внешнеполитических идей (относительно ужесточения позиции Вашингтона в отношениях с Москвой и касательно необходимости окончания эксперимента с перезагрузкой) довольно последовательно озвучивались им не только в ходе предвыборной кампании, но и на протяжении целого ряда лет. А его кумиром (и, прежде всего, как раз в сфере внешней политики) остается такой мрачноватый персонаж, как бывший вице-президент США Д.Чейни.

Подвергая резкой критике «беспомощную» политику Б.Обамы последних лет, М.Ромни четко дал понять на какой «стороне истории» он находится. Обама, дескать, исходит из того, что у людей во всем мире общие интересы – но это не так, утверждает М.Ромни. В мире есть силы, которые «сеют зло», а есть те, кто с этим злом борется. Симптоматично, что к числу сеятелей зла М.Ромни безусловно относит В.Путина и вообще российскую правящую элиту.

Подобная оценка очевидно связана с разным пониманию мира, с разной философией истории и разным восприятием текущих политических процессов в Москве и в Вашингтоне. Эти отличия особенно наглядно проявились в последние годы на фоне т.н. «арабской весны». С точки зрения американского политического истэблишмента и большинства экспертного сообщества «арабская весна» - это часть большой волны демократизации, возможно даже некий (пусть и более брутальный по исполнению) аналог того, что происходило в Восточной Европе в 1989 г. Она может дезорганизовать отдельные страны и даже весь регион. Но это сейчас. Но в конечном итоге и в перспективе все это броуновское движение означает позитивные изменения, которые дадут возможность развиться демократическим процессам, формированию подотчетных народам эффективных правительств, которые будут стремиться к «конструктивной роли» на мировой арене, а их поведение будет больше соответствовать американским представлениям о разумной внешней и рациональной внутренней политике. Таким образом, американский политический класс сделал ставку на адаптацию к происходящим изменениям, тем более, что в Вашингтоне бытует уверенность, что их все равно невозможно остановить или их избежать. Задача состоит в том, чтобы постараться направить их в позитивное русло.

Нет нужды объяснять, что большинство политического класса и экспертного сообщества в России смотрит на «арабскую весну» совсем по-другому, воспринимая ее как неконтролируемый процесс перемен с неясным результатом и уже очевидными ныне негативными последствиями (радикализация и распространение исламистских движений, дестабилизация отдельных стран и т.д.). Нельзя сказать, что российские подходы нелогичны или некорректны. Скорее наоборот – они основаны на собственном трудном опыте перемен и осознании того факта, что транзиты совсем не обязательно могут быть демократическими. Возможно, на смену одним диктаторам просто придут еще более жесткие и идеологически мотивированные режимы. Но при этом надо признать, что это принципиально иное, отличное от доминирующего американского, видение мировых процессов и проблем.

И вот здесь обнаруживается серьезная проблема в современных американо-российских отношениях. Философские и политические расхождения, облекаемые рядом американских комментаторов в крайне идеологизированные формы «противостояния авторитаризма и демократии» в мировом масштабе, слабо компенсируются. Основные темы обсуждения в повестке дня российско-американских отношений по-прежнему связаны с проблемами стратегической стабильности и безопасности – это контроль над вооружениями, нераспространение, ПРО. Многие из этих вопросов унаследованы от эпохи холодной войны. По многим из этих проблем не только позиции, но и подходы двух стран серьезно расходятся. Появляются и новые геополитические раздражители в двусторонних отношениях: ситуация в Сирии и в целом плоды «арабской весны», конкуренция на постсоветском пространстве и т.д. В этих условиях явственно проявляется фундаментальная уязвимость российско-американских отношений перед атаками неоконсерваторов и республиканских ястребов – у них практически отсутствует экономический базис.

У США и Китая ничуть не меньше серьезных разногласий, например, по общим вопросам мировой политики, по Южно-Китайскому морю и ситуации в Восточной и Юго-Восточной Азии. Но при поисках решений возникающих проблем в ситуации реальной (а не декларативной или завязанной только на вопросы стратегической стабильности) взаимозависимости обе стороны понимают цену бескомпромиссности. Объем торговых отношений между США и Китаем в десятки раз больше, чем между США и Россией. И это означает, что резкие политические декларации и тем более действия, не говоря уже о перспективах кризиса в американо-китайских отношениях, серьезно задевают крупные бизнес-интересы в США. В Штатах есть очень много групп людей по разным причинам экономически заинтересованных в хороших отношениях между Америкой и Китаем. И пока этот рычаг эффективно сдерживает проявления «максимализма» с обеих сторон.

Россия же практически лишена подобных рычагов влияния и вообще лоббистских возможностей на Капитолии. Именно поэтому всевозможные, в том числе явно тенденциозные инициативы, вроде закона Магницкого, находят самый живой отклик среди сенаторов и конгрессменов, получающих возможность продемонстрировать перед избирателями свою решимость в отстаивании американских ценностей и пропиариться за счет России, практически ничем при этом не рискуя.

По этой же причине необходимо быть морально готовыми к тому, что в случае прихода М.Ромни к власти российский трек американской внешней политики окажется в числе наиболее уязвимых. Пока преждевременно прогнозировать глубину и масштаб изменений. Но очевидно, что обещание «перезагрузить перезагрузку» может показаться членам его команды относительно безболезненным и политически приемлемым способом улучшения имиджа своего босса как внутри страны, так и на международной арене.