Войне 1812 года более столетия суждено было играть роль Главной войны Российской империи. Она служила одним из важнейших оснований госу­дарственной идеологии, расценивалась как завершение дела Петра Великого, как восхождение России на высшую ступень могущества и славы. «Памятью двенадцатого года» так или иначе освящались и последующие военные действия, в которых России довелось участвовать (оба Польских восстания, Крым­ская война, Первая мировая война).

Исключительный статус войны 1812 года с неизбежностью требовал ее мифологизации. В пропагандистской, мемориальной, юбилейной, беллетристической, а иногда и в «исторической» репрезентации война обычно исключалась из системы экономических, политических и военных отношений своей эпохи и превращалась в событие, как бы выходящее за пределы истории. Она изображалась не как обычная война, пусть и весьма масштабная, а как война эсхатологическая, как битва Света и Тьмы, от исхода которой зависит судьба не только страны, но и человечества в целом. Поэтому осмысление войны 1812 года как войны священной и даже как «войны за Веру» (что ни в малой степени не соответствовало ее реальному содержанию) оказалось сразу же принято на вооружение государственной идеологией.

Базовые концепты мифа о войне 1812 года начали формироваться уже в ходе ее; впоследствии они лишь шлифовались и детализировались. Российская кам­пания Наполеона изначально предстала как результат злой воли деспота, стре­мящегося к всемирной власти. Поэтому война толковалась не как угроза госу­дарственной целостности империи (такая угроза — в связи с видами Наполеона на восстановление Польши — действительно существовала), а как угроза са­мому национально-государственному существованию России. Несчастливое для Франции завершение кампании немедленно стало трактоваться провиденциально-мистически — не как следствие стратегических и тактических просче­тов французского командования, а как результат всесословного и всенародного единенния россиян под сенью трона и, соответственно, Божия покровитель­ства. В такой интерпретации Российская империя превращалась в подобие церкви, а трон оказывался почти равнозначен алтарю... Тем самым создавались исключительно благоприятные возможности для сакрализации власти — эти возможности были реализованы в николаевское царствование.

Мифологизация войны требовала не только деисторизации событий, но также их укрупнения. События обретали грандиозный масштаб; соответст­вующий масштаб приобретали и их участники. В почти мифического героя — еще при жизни! — превратился Михаил Кутузов, сделавшийся «великим пол­ководцем» и спасителем Отечества; при этом в «кутузовской легенде» при­чудливо соединились черты христианской и античной мифологии (чудесное призвание; мистическая связь с архангелом Михаилом; орел, предвещающий победу, и т. п.). Появились и десятки «младших» героев, чьи биографии прямо строились по образцам, заимствованным из учебников древней истории; из этих же учебников явились русские мужики, которые повторяли (или затме­вали) подвиги Курция и Сцеволы...

В утверждении и распространении «мифологии 1812 года» первое мес­то принадлежит, конечно, словесности во всем ее жанровом разнообразии. Очертания мифа о войне начали формироваться в манифестах, написанных А. Шишковым, в листовках штаба Кутузова, в патриотических статьях и анекдотах «Сына Отечества» и «Русского вестника». На «мифологию 12-го года» успешно работали десятки поэтов, затем — десятки прозаиков. Но, разумеется, литературой дело не исчерпывалось: свой вклад в мифологизацию войны внесли изобразительное искусство (от карикатур военной поры до полотен А. Верещагина), скульптура и архитектура (триумфальные арки, Александ­ровская колонна, храм Христа Спасителя), грандиозные ритуализованные празднества, порою устраивавшиеся на фоне грандиозных архитектурных или природных декораций (воздвижение Александровской колонны; Бородин­ские торжества 1839 года; освящение храма Христа Спасителя), музыка (от маршей до увертюры П. И. Чайковского).

Мифология войны 12-го года продолжила свое бытие и в Советском Сою­зе (с коротким перерывом на период «марксистского разоблачения» всей до­революционной истории России). В ту пору к старым мифам, рожденным в имперский период, прибавились новые: одним из важнейших итогов войны 1812 года теперь оказалось ее благотворное влияние на деятелей «дворянского периода освободительного движения»; воистину беспримерные мас­штабы под пером советских историков приобрело и движение партизанское. Однако старые основания мифов остались непоколебленными.

С середины 1940-х годов функции Главной войны — войны, спасшей стра­ну и мир от порабощения и уничтожения, войны, с которой должны были отождествляться русская слава, государственая мощь и сама русская на­ция, — перешли к другой войне, недавно завершившейся. Однако несомнен­ный и долговременный — доживший до наших дней — успех мифа о Великой Отечественной объясняется не столько ее меньшей хронологической дистанцированностью от «потребителя» и актуальной исторической памятью (это как раз должно было бы препятствовать такому успеху), сколько тем, что ос­новные приемы мифологизации Великой войны (начиная с ее названия — «Отечественная» — и заканчивая исключением ее из международного во­енно-политического контекста как уникального и беспримерного события, спасшего мир) были удачно скопированы с мифологии 1812 года.

Жизнь мифологизированного образа войны продолжилась и в XXI веке. Двухсотлетний юбилей выдвинул на первый план связь Отечественной вой­ны 1812 года с Отечественной войной 1941—1945 годов. Понятно, что основ­ная роль в этом квазиисторическом тандеме отводится второй. Великая Оте­чественная война трактуется официозными идеологами как событие, коллек­тивное переживание/празднование которого должно объединять народы бывшего Советского Союза общей (разумеется, героической и исключи­тельно позитивной) памятью. Такими же интегрирующими свойствами — по аналогии — наделяется и война 1812 года. В силу этой специфической ло­гики, попытки ее демифологизации расцениваются как покушение на интег­рирующую память о войне 1941—1945 годов^[1].

Параллелизм между двумя «Отечественными» войнами оказался центром юбилейного выступления президента Российской Федерации В.В. Путина на Бородинском поле 2 сентября 2012 года:

И в той, и в другой войне решались судьбы России, Европы и всего мира. На карту были поставлены свобода и независимость нашего государства, а на борьбу против завоевателей поднимался весь народ, весь: от мала до велика. Его беспрецедентная доблесть, духовная мощь, сердечная любовь к родной земле наполняли нашу страну невиданной исполинской силой. Сопротивляться ей было бесполезно, победить — невозможно. И две Оте­чественные навсегда остались в истории как подтверждение беспримерного патриотизма нашего народа, защитившего свою страну и обеспечившего ей роль великой мировой державы^[2].

За официальным стилем узнаются базовые мифологизированные концепты «отечественной войны», родившиеся в 1810-х годах: ее уникальность («беспрецедентность»); война как борьба с угрозой национально-государственному бы­тию; ее решающее значение в судьбах мира; всенародное единство как залог спасения и победы. Даже образ «исполинской силы» имеет корни в пропаган­дистской — вербальной и изобразительной — продукции 1812 года... Старые мифы оказались востребованы для поддержки новой политической мифоло­гии: уроки двух «Отечественных войн» должны быть усвоены современностью; вознаграждение за «всенародное единство» — обретение (в современном кон­тексте: возвращение) статуса великой мировой державы... Таким образом, и в юбилейный год мифологизация старой войны претендует на ту роль, которую играли мифы о «великих войнах» и «великих победах» и в XIX, и в XX веках^[3].

Антидот от подобной мифологизации — всестороннее критическое изуче­ние исторического материала. Особое значение приобретает сейчас изучение восприятия и репрезентации войны 1812 года, анализ механизмов и процес­сов ее мифологизации, исследование исторического бытия и политических функций «образов войны» и «мифов о войне». Именно этой проблематике посвящены работы, собранные в настоящем блоке.

Олег Проскурин