«НИ C ЧЕМ НЕ СРАВНИМОЕ МИРОВОЕ ЯВЛЕНИЕ»: МИФ О «СОВЕТСКОЙ МОЛОДЕЖИ»

 

На первый взгляд, утверждение о том, что подростковый возраст мог быть «табуированным» в советской культуре любого периода, кажется странным. Пропаганда новой, «молодой» страны — Советской России, а с 1922 года Со­ветского Союза — изобиловала образами детей и молодежи. К тому же этим поколенческим слоям везде приписывалась лидирующая роль в создании нового общества. Например, на плакате И.А. Янга (Ганфа) «Без книги нет знания — без знания нет коммунизма» (1932) среди борцов за новое сознание находится девочка-пионерка. Хотя завершение Первой пятилетки в 1932 году сопровождалось приглушением общественной роли детей, образ молодого активиста оставался вездесущим. В роскошном пропагандист­ском фотожурнале «Наши достижения», основанном Максимом Горьким в 1929 году, изображения молодых активистов и рабочих относились к самым распространенным. Даже в послевоенные годы на каждом шагу встречались портреты молодых граждан СССР — правда, уже одетых так, что они мало отличались от своих родителей (пример — «За счастливую юность голосует советская молодежь!» Б. В. Иогансона (1946)). Роман Фадеева «Мо­лодая гвардия» — лишь самый известный пример репрезентации героической молодежи в послевоенной литературе².

 

По словам одного из главных идеологов сталинской семьи, Антона Ма­каренко:

 

Наша молодежь — это ни с чем не сравнимое мировое явление, величия и значительности которого мы, пожалуй, и постигнуть не способны. Кто ее родил, кто научил, воспитал, поставил к делу революции? Откуда взялись эти десятки миллионов мастеров, инженеров, летчиков, комбайнеров, командиров, ученых? Неужели это мы, старики, создали эту молодежь? Но когда же? Почему мы этого не заметили? <...>

 

А смотрите: в непривычно сказочных просторах краматорских цехов, на бесконечных площадях сталинградского тракторного, в сталинских, макеев­ских, горловских шахтах, и в первый, и во второй, и в третий день творения, на самолетах, на танках, в подводных лодках, в лабораториях, над микро­скопами, над пустынями Арктики, у всех возможных штурвалов, кранов, у входов и выходов — везде десятки миллионов новых, молодых и страшно интересных людей³.

 

В сталинской России крайне важная роль отводилась ритуалам перехода: среди них не только «первый звонок», «последний звонок», вступление в пио­неры и в комсомол, но и программы ГТО (с 1931 года) для старшеклассников и молодых рабочих и БГТО (с 1934 года) для младшеклассников. Если вос­принимать эти ритуалы как некоторую замену ритуалов совершеннолетия, характерных для традиционной культуры, то следует отметить, что в России раннебольшевистских и сталинских лет не придавалось большого значения брачному ритуалу, что встречается в обществах, где развиты ритуалы ини­циации совершеннолетних⁴.

 

Тем не менее назвать довоенный Советский Союз «обществом молодых», тем более «гегемонией молодых», будет явно несправедливо. Восхищение Макаренко (а до него Ленина, Троцкого и др.) советской молодежью было в значительной степени притворным — это был способ политической мани­пуляции самыми «вменяемыми» членами общества. За распространенной метафорой молодежи как «новой смены» стояла и скрытая метафора первен­ства «старой» смены, с которой молодежь должна была брать пример. По сло­вам группы пионеров, писавших Сталину в 1924 году:

 

Мы взяли на себя твое имя для того чтобы изучать твою биографию как ты боролся и боришься (так!) за дело рабочего класса чтобы мы могли после­довать твоему примеру и так же гордо стоять за дело рабочего класса как ты. Мы знаем, что ты с малых лет начал втягиваться в революционную дея­тельность. <...> Мы же юные пионеры идем на смену Комсомолу, а через Комсомол в партию и в будущем должны будем заменить тебя. А по этому (так!) мы выражаем свое желание с тобой переписываться⁵.

 

 

С середины 1930-х годов метафора «смены» употреблялась только во вто­ром смысле — следовать примеру старшего поколения. Тогда уже никто не посмел бы сказать, что молодые «будут заменять» старших, тем более — великого вождя. Метафора бытовала лишь в этом значении (подражание старшим) — так, «Смена» оставалась крайне популярным названием для комсомольских газет⁶.

 

В действительности Советский Союз управлялся политиками средних, а то и преклонных лет. Для политической верхушки сорокалетний возраст считался «молодым возрастом»⁷. Даже лидерам комсомола сталинского вре­мени (в отличие от 1920-х годов) было далеко за тридцать⁸. Миф о «молодой стране», риторическое изумление, вызванное тем, что «мы, старики, создали эту молодежь», конкурировали с мифом о молодежи как продолжателе дела, начатого старшими поколениями⁹. К тому же как раз «подростковый возраст» в бытовом смысле, в отличие от абстрактно-торжественного понятия «моло­дость», был для сталинской культуры проблематичным сразу на многих уровнях¹⁰. В основной части статьи речь пойдет о том, почему так случилось. Но сначала обратимся к концептуальному вопросу: какое значение может иметь фраза «имплицитное табу»?

 

 

 

«ИМПЛИЦИТНОЕ ТАБУ»: ПРОТИВОРЕЧИЕ В ТЕРМИНАХ?

 

 Классическая антропологическая литература о табу (современный пример — блестящая работа Мери Дуглас «Чистота и опасность») исходит из того, что табу существуют во всех культурах. Даже такой убежденный эволюцио­нист, как Фрейзер, считал, что «в конечном итоге наши сходства с дикарем намного более многочисленные, чем наши отличия от них» («Золотая ветвь». Гл. XXIII). Хотя Фрейзер относил табу к области «подражательного волшеб­ства» (sympathetic magic), то есть к области иррационального, он тем не менее сравнивал их с явлениями современного мира: «Можно сказать, что эти табу действуют, как некие электрические изоляторы, и хранят духовные силы, ко­торыми заряжены эти люди (сакральные лица, например короли или жре­цы. — К.К.), от вреда или нанесения вреда другим вследствие контактов с внешним миром» («Золотая ветвь». Гл. XXI. Ч. 1; курсив мой. — К.К.). Это сравнение шло и в другую сторону: если «первобытный» мир можно было объяснить по аналогии со современным, следовательно, явления первобыт­ного мира остаются релевантными и по сей день.

 

На этом уровне представления Фрейзера (а позже и Зеленина)¹¹ о табу за­метно отличались от представлений, высказанных Зигмундом Фрейдом на два десятилетия позже Фрейзера в знаменитой статье «Тотем и табу» (1913). Хотя Фрейд тоже полагал, что в современном мире по-прежнему существуют табу, он относил их к категории болезненных явлений — это были признаки пове­дения несчастных невротиков, страдающих «болезнями принужденности» (Zwangskrankheiten, то есть тем, что сейчас называют «обсессивно-компульсивным неврозом»). Для Фрейда табу уже было не загадочным и необъясни­мым явлением, но явлением с очевидной первопричиной: люди избегали за­нятий, которые их втайне привлекали. Запреты-табу были проявлением амбивалентного отношения больного (или же члена первобытного общества), который одновременно подсознательно хотел преступить некую границу и бо­ялся этого шага («.в бессознательном им больше всего хочется их нарушить, но в то же время они боятся этого; они боятся именно потому, что желают этого, и страх у них сильнее, чем желание. Но само желание у каждого пред­ставителя этого народа является бессознательным, как у невротика»¹²).

 

Здесь представлены две различные интерпретации источника табу: в од­ном случае возникновение этого сочетания жизненных практик приписыва­ется желанию управлять неведомыми силами, в другом, напротив, — жела­нию управлять областью домашнего, семейного (для Фрейда основное табу — табу на кровосмешение, и это табу как раз «остраняет» и отстраняет знакомое и близкое). Но как бы то ни было, и для Фрейда, и для Фрезера табу — куль­турный институт, неспособный на серьезные перемены. К тому же Фрейд и Фрейзер (как и остальные классические исследователи табу) сходятся в следующем:

 

1. Табу — культурный запрет, который делает недопустимыми (или на­всегда, или на время) те или иные социальные практики, или делает не­приличным тот или иной предмет или ту или иную часть тела.

 

2. Причины этого запрета для членов общества неясны («так делать нельзя», «так у нас не делают»). То есть за запретом не стоит никакого общепризнанного, авторитетного побуждения.

 

3. Но, хотя причины запрета остаются тайными, существование самого запрета не скрывается. Например, во многих «первобытных» или «тра­диционных» обществах девушки с началом менструации должны на не­которое время удаляться от общества и жить в одиночестве (чаще всего в темноте); они питаются специальной едой и подвергаются ритуаль­ному очищению. Тем более «у всех на виду» такие бытовые табу, как запрет на использование определенной части жилища мужчинами (или, наоборот, женщинами), на использование определенных предметов определенными членами сообщества и так далее. Нарушение табу гро­зит гибелью, его существование не может не «рекламироваться».

 

Так имеет ли смысл говорить об «имплицитных табу», если принимать во внимание, что вся власть табу заключается том, что оно эксплицитно? Более логично было бы, конечно, говорить об «имплицитных запретах» или «непи­саных правилах». Последняя фраза прямо указывает на интересный истори­ческий парадокс — в раннее Новое время можно наблюдать усиливающуюся тенденцию кодифицировать нормы поведения в письменной форме¹³, но в то же время постепенно исчезают из виду «недопустимые» формы поведения, на которые прямо не указывается даже в запретах. Можно сказать, что во многих культурах XIX и XX веков, в том числе в сталинской, исчезновение или снижение значительности поведенческих табу (что отнюдь, подчерки­ваю, не совпадает с исчезновением запретов — речь идет об исчезновении ритуализации запретов) сопровождалось заметным расширением поля сло­весных табу¹⁴. Основные принципы советской культуры «разоблачены» в ост­роумной виньетке художника и писателя Гриши Брускина:
Русская туристка спросила экскурсовода в Иерусалиме:
– А правда, что в еврейском квартале за семью печатями живет сам Люцифер?
– Люцифер живет в голливудских фильмах. У вас богатое воображение.
– А-а-а... понимаю. У вас не принято об этом говорить¹⁵.

 

 

 

Одно из проявлений расцвета словесных табу, ставшего заметным в ста­линский период, — развитие иносказания («корифей всех наук», «генералис­симус», а также — «столица нашей Родины» «порт пяти морей», «колыбель революции», «город на Неве».). Здесь чувствуется запрет на называние вы­соких, сверхъестественных явлений, фундаментальный в анализе Фрейзера¹⁶. Другое — заметный рост «неприличных» или «непечатных» тем в пропаганде и официальном искусстве. Среди них — любые явления, которые могли бы считаться «отрицательными», например болезни (в отличие от ранения на поле брани) или старение. По причинам, на которые будет указано в даль­нейшем, среди этих тем была и тема взросления.

 

Как показал еще Владимир Паперный в «Культуре Два»¹⁷, фетишизм из­обилия и плодородия в сталинской культуре сочетался с фетишизмом по­рядка и статичности. Показателен фильм Дзиги Вертова «Колыбельная», где истерично оживленный советский народ крутится между двумя объектами: младенцем на руках у матери и самим Вождем. Все, что между этими объ­ектами (образцовым младенчеством и почтенной зрелостью) находится, в той или иной мере «несовершенно». Аналогичным образом все, что не входит в центральные бинарные оппозиции сталинской культуры (Москва — пери­ферия, город — деревня, море — суша), с точки зрения этой культуры неин­тересно и неэстетично (провинция, поселок, болото, а в нашем случае—находящаяся между полюсами «ребенок» — «взрослый» фигура подростка).

 

Эта линия — подростковый возраст как просто «неклассифицируемый» по канонам советского искусства — была, по-видимому, так же важна в «за­прещении» подростковой темы, как и «физиологизм», неизбежно связанный с этой темой из-за предполагаемого совпадения подросткового возраста с пе­риодом «половой зрелости». Опять-таки показательны изображения совет­ской молодежи в живописи, на плакатах и фотографиях. Если в 1910-х годах подростковое или просто «незрелое» тело изображалось довольно часто (см., например, портрет двенадцатилетней дочери Михаила Нестерова работы ее отца, «Наташа Нестерова на садовой скамейке», полотно Петрова-Водкина «Купание красного коня»), то в советское время идеальный ребенок приобрел вполне «взрослый» вид. Примеры — знаменитые фотографические портреты пионеров работы Александра Родченко¹⁸, в которых эффект зрело­сти подчеркнут любимым ракурсом художника «снизу вверх». В 1930-х же годах изображения советских граждан четко разделяются на «детские» и «взрослые». Пионеры — определенно дети; молодежь — юные взрослые. Длинноногие, неуклюжие, аморфные подростки были так же неприемлемы для эстетики соцреализма, как и всяческие «уроды» (единственный «дефективный» ребенок, фигурирующий в сталинской пропаганде, — «советская Хелен Келлер» Ольга Скороходова¹⁹).

 

Интересен и другой аспект «невидимости» или неопределенности подро­сткового возраста — зыбкость возрастных порогов. По УК, как известно, от­ветственность за преступления начиналась с 16 лет (с 1935 года — с 12 лет в случае отдельных преступлений, в частности краж). По Кодексу законов о труде 16 лет — порог для начала «взрослой» работы. Но на работу можно было устраиваться, начиная уже с 14 лет, хотя существовали ограничения на количество рабочих часов и т.д. В то же время «общественно-полезная ра­бота» допускалась и в более раннем возрасте. К тому же возраст приема в пио­неры и комсомол довольно часто менялся. С 1922 по 1936 год «пионерский» возраст — с 10 до 14 лет, с 1936 года — с 11 до 16 лет, а с 1939 по 1954 год — с 10 до 15 лет (с 1954 года — с 9 до 14 лет, а с 1957 по 1991 год — с 10 до 14 лет). Но самый показательный пример неопределенности — это брачный возраст. С 1918 года возраст вступления в брак был зафиксирован как 16 лет (для женщин) и 18 лет (для мужчин). Но довольно скоро начались ходатайства широкой публики (прежде всего деревенской) о снижении возраста, а обра­зованной — о его повышении. В Кодексе законов о браке, семье и опеке от 1926 года женский брачный возраст повышен до 18 лет — но годом ранее было постановлено, что при наличии медицинской справки можно просить разрешения зарегистрироваться уже в 17 лет. К тому же (на что обращали внимание юристы) фактический брак было вполне легально заключить и раньше. По ст. 151 УК 1926 года (остававшейся в силе все сталинские годы), запрещались «половое сношение с лицами, не достигшими половой зрело­сти». Но «половая зрелость» прямо не соотносилась с возрастом (в отличие, например, от «age of consent», «возраста сексуального согласия», определяю­щего минимальный возраст для половых сношений в 16 лет). Наоборот, было принято считать, что половая зрелость наступает у каждого в разном воз­расте. «Половая зрелость» — это, по словам комментатора Кодекса законов о браке, семье и опеке 1926 года,

 

такая степень полового развития, при которой предполагается возможность оплодотворить другого или быть оплодотворенным (так!) другим. Вопрос о том, достигло ли то лицо, с которым совершается половое совокупление, половой зрелости, разрешается не по формальному признаку — достиже­нию определенного возраста, а в каждом отдельном случае по особенностям половой жизни данного лица (выделено в оригинале. — К. К.), в сомнитель­ных случаях при содействии врача-эксперта²⁰.

 

 

 

Разумеется, в сталинское время таких комментариев не печатали, — «ин­дивидуальный» (или «нормативный») характер наступления половой зрело­сти тогда открыто не обсуждался. Если «уродливое» подростковое тело вы­ходило за рамки приемлемого, то тема «половой зрелости» как таковой была тем более запретной. В «каноническом» сталинском словаре Ушакова термин «половая зрелость» приводится, но не объясняется:

 

ПОЛОВОЙ, половая, половое. Прил. к пол 2. Половые органы. Половые признаки. Половой отбор или подбор (см. отбор во 2 знач.). Различия в воз­растном и половом отношении. || Прил., по знач. связанное с отношениями полов. Половая зрелость. Проснулась во мне половая страсть. Л. Толстой. Половая связь. Половой вопрос. Половой акт (совокупление).

 

 

 

То есть все эти термины определяются через слово «пол», определение кото­рого, однако, опять ни к чему конкретному не ведет:

 

Понятие, связанное с особым типом размножения посредством слияния по­ловых клеток, один из двух разрядов живых существ — мужчин и женщин, самцов и самок, различающихся определенными физическими признаками. Мужской пол. Женский пол. Отношения между полами²¹.

 

 

 

Авторы нормативных источников сталинского времени категорически от­казывались говорить более определенно на «половую тему». По словам того же Макаренко, все попытки родителей вести «просвещенческую» деятель­ность приводили к нелепым результатам:

 

Во-первых, выступало наружу пронзительное противоречие между роди­тельским либерализмом и родительским идеализмом. Вдруг, кто его знает откуда, с полной очевидностью выяснялось, что половая проблема, не­смотря ни на какие объяснения, несмотря на их героическую правдивость, желает оставаться все-таки половой проблемой, а не проблемой клюквен­ного киселя или абрикосового варенья. В силу этого она никак не могла об­ходиться без такой детализации, которая даже по самой либеральной мерке была невыносима и требовала засекречивания. Истина в своем стремлении к свету вылезала в таком виде, что и самые слепые родители ощущали не­что, похожее на обморок <...>

 

Во-вторых, выяснилось, что при самом добросовестном старении, при самой научной мимике все-таки родители рассказывали детям то самое, что рассказали бы им и «ужасные мальчишки и девчонки», предупредить ко­торых и должно было родительское объяснение. Выяснилось, что тайна де­торождения не имеет двух вариантов.

 

В конце концов, вспоминали, что с самого сотворения мира не было за­регистрировано ни одного случая, когда вступившие в брак молодые люди не имели бы достаточного представления о тайне деторождения, и как из­вестно. все в том же самом единственном варианте, без каких-нибудь за­метных отклонений. Тайна деторождения, кажется, единственная область, где не наблюдалось ни споров, ни ересей, ни темных мест²².

 

 

 

Интересно противоречие в рассуждениях Макаренко. С одной стороны, ис­тина вроде бы «стремится к свету» (то есть как бы находится в темноте), а с другой, в «тайне деторождения» вроде бы нет «темных мест». То есть истина как бы присуща «тайнам деторождения», но в то же время не нужна в отно­шении к ним, так как она не «просвещает». По сути дела, сама связь этих тайн с «истиной» делает их тем более опасными для сталинской культуры, опа­савшейся всякой «внесистемной» информации (ср. расхожее выражение «возмутительные факты»).

 

Как бы то ни было, тема «дети и пол» во всех мыслимых интерпретациях — сексуальность самих детей, изменения детского тела в связи с наступлением половой зрелости, так называемое «сексуальное воспитание» — тщательно замалчивалась. С одной стороны, все это как бы само собой разумеется: нет такой культуры, в которой период половой зрелости не был бы на том или ином уровне «табуированным» или запретным. Но в сталинской культуре отсутствовали даже ритуальные или иносказательные упоминания о наступ­лении половой зрелости. Таким образом, официальная сталинская культура отличалась не только от западных культур 1960-х и 1970-х годов (в которых наступление половой зрелости обсессионально обсуждалось в поведенческой литературе, журналах для молодежи, рекламе и проч.)²³, но и от недавно уста­новившейся традиции «свободного воспитания» в самой России — как яв­ствует из слов Макаренко.

 

Правда, даже самые убежденные сторонники «вседозволенности» по от­ношению к подросткам начала ХХ века опасались автономности в области сексуальности. В. Розанов, например, твердо верил в то, что маленьким детям нужно воспрещать половые практики. Полемизируя с представлениями Гер­берта Спенсера о свободном воспитании, Розанов привел в качестве ключе­вого аргумента следующую виньетку:

 

Но вот 8-летний мальчик начинает заниматься онанизмом, случайно испы­тав, пожав рукой или как, его приятность: что же, «мамаша» должна ждать, когда он к 20-ти годам «разочаруется»? Спенсер ничего не слыхал о пагуб­ных привычках детей!! Конечно, дети в «Британской Иллюстрации» она­низмом не занимаются: но матери это знают и мучаются с этим и не знают, как найти средств²⁴.

 

 

 

Тем не менее Розанов считал, что в подростковом возрасте половая жизнь не столько допустима, сколько необходима: в 16 лет (в случае мальчиков) и 14 с половиной (в случае девушек) брак, по его мнению, обязателен²⁵.

 

Хотя взгляды Розанова на «половой вопрос» отражали его крайнюю по­зицию, они не слишком утрировали взгляды множества «просвещенных» ро­дителей конца ХК и начала ХХ веков. Если Долли Облонскую приводят в ужас «эксперименты» ее детей в малине («— Они с Гришей ходили в ма­лину и там... я не могу даже сказать, что она делала. Вот какие гадости. Ты­сячу раз пожалеешь miss Elliot. Эта ни за чем не смотрит, машина... Figurez vous, qu'elle...» («Анна Каренина». Ч. 6. Гл. 15)), то реакция Константина Ле­вина куда спокойнее («Это ничего не доказывает, это совсем не гадкие на­клонности, это просто шалость» (там же)). Мысль о том, что «просвещенные» родители должны «просвещать» детей в вопросах половой жизни, была свя­той догмой среди сторонников «свободного воспитания» и педологов²⁶.

 

Не так было в Советской России, где враждебное отношение к «мещан­ской» поглощенности личной жизнью сказывалось и на воспитании детей. 1920-е годы обыкновенно считаются временем торжества «свободной любви»²⁷, но расцвет сексологии, появление трактатов о «новой женщине» и зло­бодневность «острых» тем в литературе и искусстве сочетались с достаточно высоким уровнем пуританизма по отношению к телесной жизни детей и подростков²⁸. Идеальный пионер и комсомолец чаще всего представлял собой фигуру андрогинную (как, например, на вышеупомянутых фотографиях Александра Родченко). Предполагалось, что ответственные взрослые будут контролировать «инстинктивные» желания и стремления детей — так, для воспитанников детского дома рекомендовались специальные ночные ру­башки, в которых они не могли бы заниматься онанизмом²⁹. Англичанка Беатрис Кинг, горячая сторонница «прогрессивных» подходов к воспитанию, хорошо знакомая с советским образованием и с советским обществом конца 1920-х и начала 1930-х годов, обратила внимание на то, что советские граж­дане, «годами будучи членами коммунистической партии» (Communists of long standing), иногда проявляли удивительную «отсталость» в вопросах сек­суального воспитания: их взгляды были «не прогрессивнее взглядов обыва­телей из буржуазных пригородов Запада» (no more advanced than those of the suburban parents living in other countries). Кинг была потрясена поведением своего знакомого, который, не рассказав своему одиннадцатилетнему сыну про вопросы деторождения ровным счетом ничего, был озабочен тем, что ему сказать мальчику, уже «посвященному» в главное своими дворовыми друзьями³⁰. Даже родители, принадлежащие к педологическому кругу, иногда сму­щались, когда их дети проявляли интерес к сексуальным темам, хотя другие «телесные» темы обсуждались спокойно. Например, автор одного из много­численных «дневников матерей» педологического движения, А.Л. Павлова, без всякой неловкости записывала разговоры со своим маленьким сыном о том, что он хочет делать «пси-пси», но, когда он назвал девочку в своей группе в детском саду «кой», Павлова крайне расстроилась³¹.

 

Тем не менее сами подростки не могли не чувствовать влияния новых устремлений 1920-х годов. Лев Копелев, например, помнил, что успел убе­диться в нормальности феномена ночных поллюций, прочитав трактат под названием «Мужчина и женщина» (а до этого считал, что это симптом скар­латины, которой он страдал в это время). Он также вспоминал, что пионерские сборы нередко завершались тем, что их участники начинали целоваться³². Можно считать, что в 1920-е годы сексуальная тема являлась табуированной, но не запретной. Другое дело — конец 1930-х и 1940-е годы, когда «половая» тема была изгнана даже с уроков биологии и исчезли из продажи бесчислен­ные брошюры о «вреде онанизма» и других физиологических вопросах, опубликованные в 1920-х годах.

 

Хотелось бы подчеркнуть, что речь здесь идет как раз о словесном табу. Правда, существование табу на словесном уровне, по-видимому, могло вли­ять и на жизненные практики. Характерна реакция матери, выросшей в ста­линские годы, на невинные рассказы ее дочки, узнавшей на школьном дворе, «откуда берутся дети»: «Не берегла я тебя!»³³ Распространены воспоминания о том, как няни в детском саду грозили мальчикам, показавшим во время мертвого часа своим соседкам, чем они от них отличаются: «Я тебе это дело отрежу!» В детучреждениях ситуация всеобщего молчания («…мы как-то этому вопросу не уделяли какого-то должного особого внимания. Это все… ну, вообще вся вот эта вот тема. как-то проходила мимо») могла быть осо­бенно неприятной, так как имела и практические последствия (во время мен­струации «тайком ночью идешь подстирываться <...> рвали ватные матрасы и оттуда похищали то, что можно.»)³⁴. Стандартным форумом для обсужде­ния «полового вопроса» оставался двор («домашний» или школьный), где разговоры чаще всего были на редкость циничны, но свято хранилась от взрослых «тайна» телесных явлений. Обсценные слова, использовавшиеся детьми в этой субкультурной ситуации, само собой разумеется, являлись классическим выражением словесного табуирования предмета на другом уровне и не нарушали, а поддерживали представление о том, что на эту тему нельзя говорить приличными словами³⁵.

 

Но существовала и большая публика, толком не разбирающаяся в догма­тах советской культурности. Например, официальный сталинизм практиче­ски не влиял на правила ухаживания в деревнях, где все еще бывали случаи принужденного сватания девушек³⁶, где способы выражать свои чувства оста­вались прямыми и незамысловатыми и где все еще играли в игры, которые любой комсомолец-активист нашел бы крайне неприличными. Следующее воспоминание относится к 1940-м годам:
Инф.: Ну, приходили с шелком, продавать шелк.
Соб.-1: Шелк продавать?
Инф.: Ага. Ага.
Соб.-2: А это что значит?
Инф.: А это.
Соб.-2: Ну, расскажите.
Инф.: Ниток намотано <показывает, как парни наматывали нитки на по­ловой член>.
Соб.-2: Да?
Инф.: Ага. И вот девчонок брали и подводили: «Бери, сколько тебе надо там?» Ну, метр, два, сколько надо. <Смеется, нрзб.>
Соб.-2: А девчонки догадывались, не догадывались?
Инф.: Ну как не догадывались! Ну что они, не видят! Слепые, что ли?
Соб.-1: И что, мотали нитки?
Инф.: Ага, куда ты денешься! За рукав приведена, дак куда ты денешься.
Соб.-1: Это называется «шелк продавать»?
Инф.: Шелк продавать. Шелковые нитки. <Нрзб.>
Соб.-2: Так это ее куда-то уводили или прямо тут в избе?
Инф.: Прямо в дом, приведет в дом, посреди дома стоит, понимаешь ли, зна­чит, а здесь все сидят, и вот так. «Кто желает?»³⁷

 

 

 

По рассказу другой крестьянки, даже в 1940-е годы гадание часто превраща­лось в не менее рискованную игру:
Инф.: А потом, когда мыться уже, затискают это окошечко и там тепло со­бирается. Вот. И вот гадали, значит <смеется>. Идут к этой бане. Ой, де­вочки, мне стыдно даже вам рассказывать.
Соб.-2: Да ладно.
Инф.: В общем. Девчонка снимает штанишки и задницу ставит в это око­шечко. И вот если погладит гладкой рукой, значит, замуж не выйдешь в этом году. А если лохматой рукой, то значит, замуж выйдешь. Вот. Ну и бывало так. случай, что мальчишки подслушивали, когда они собираются идти, прятались там, ну и кто. кто руку, кто ногой, кто чем <смеется>. Если на девчонку злой кто, дак... одной там, говорят, лопатой... по заднице. Вот³⁸.

 

 

 

Даже среди образованной городской публики в городах результаты табу на разговоры о «половой» теме были неоднозначны. Во-первых, информа­ционный вакуум породил весьма странные легенды и поверья — например, в 1940-х подруга К.С. Карола (поляка, в СССР учившегося в старших классах общеобразовательной школы, а потом служившего в Советской армии) свято верила, что, если заниматься любовью во время менструации или с мужчиной на много лет старше, ни за что не забеременеешь³⁹. К тому же, если сексуаль­ные отношения тщательно замалчивались, то совокупление как таковое не было, конечно, под запретом. Последнее, чего хотели политики и админи­страторы сталинской эры, — отпугивать молодежь от ответственного дела «рожать новых граждан Родины». Поэтому дружба и любовь открыто по­ощрялись и в официальной литературе, и в официальной школьной культуре. По словам автора статьи, опубликованной в «Известиях» по случаю создания отдельных школ для мальчиков и девочек, никто не намеревался строить «китайскую стену» между мальчиками и девочками⁴⁰ и в большинстве средних школ, как и в домах и дворцах пионеров, усердно организовывались «вечера встреч» и «вечера бальных танцев» для молодежи. Непосредственное обще­ние иногда запрещалось, но такие запреты как раз было очень легко нарушить (в одной ленинградской школе, например, девочки и мальчики тайно пере­давали друг другу любовные записки)⁴¹.

 

Были даже случаи, когда всеобщее замалчивание «половой» темы и сен­тиментальное отношение к «невинным» романам способствовали развитию таких отношений, которые в «постфрейдистском» обществе вряд ли были возможны. Например, в 1945 году школьник Борис Родоман, будучи тогда вожатым в пионерлагере, завел нежный роман с мальчиком помладше:

 

В 1945 г. в Шатуре нас было вместе со мной уже 14 москвичей и мы стали наравне с шатурской элитой. Меня <как нервного мальчика — зачеркнуто> поместили не в большой спальне, а в четырехместной соседней комнате. Моим <ближайшим другом ока моим — зачеркнуто> любимым другом стал юный барабанщик Юра В.⁴² с нежным лицом и красивыми зубами. Мы ча­сто лежали в одной кровати, обнимались и целовались, а прежняя возлюб­ленная Светлана смотрела на нас в окно, скрипя оконными рамами, <за­глядывала в комнату, стараясь привлечь мое внимание (я делал вид, — зачеркнуто> что больше ее не люблю, <но это была неправда — зачерк­нуто>. Получалось, что я влюбился в Юру в пику Светлане⁴³.

 

 

 

Здесь видится особенно живописный вариант установки «что не запреще­но — то дозволено». Тотальный запрет a la Makarenko на обсуждение половых тем (даже на уровне «все это так неприятно и стыдно») мог приводить к си­туациям, когда отношения, которые в другой культурной системе (в том числе в культуре русской интеллигенции начала ХХ века) считались бы «сек­суальными» (а поэтому — недопустимыми в юном возрасте), таковыми не воспринимались. Интересно, что для молодого Родомана проблематичными оказались отношения не с Юрой, а со Светланой (см. многочисленные по­правки в соответствующем фрагменте текста)⁴⁴.

 

В конечном счете, эффекты тотального запрета на темы «молодежной сек­суальности» могли быть не только репрессивными, но и конструктивными — что, конечно, не означает, что в России 1930-х и 1940-х годов под фасадом сталинской культуры бушевала «свободная любовь». Наоборот, на «класс­ных часах» в школе и на пионерских и комсомольских сборах много гово­рилось о «девичьей чести», о важности «гигиены» и «порядочности». Но ту­манность этих разговоров, с одной стороны, и сам факт их непрерывного навязывания, с другой, делали их менее «эффективными», чем романтиче­ские представления о «любви» и «дружбе».

 

Следствием этой ситуации могло быть и то, что молодые советские граж­дане не считали себя «репрессированными». В этом отношении интересны ответы на комсомольский опросник 1961 года, приведенные в первом томе исследования Б.А. Грушина «Четыре жизни России в зеркале общественного мнения»⁴⁵. Например, лишь 2,6% опрошенных связывали распад семьи с «не­здоровьем, отсутствием детей, половой неудовлетворенностью» (среди кол­хозников — всего 1,2%, среди рабочих — 1,8%). Среди ответов встречались и такие, в которых семейные проблемы приписывались «распущенности» молодого поколения: по словам пчеловода Д. Е., 36 лет, Томская область: «Обратитесь к медикам за справкой, какой процент невест выходит замуж девицами. Вот такой процент и прочных семей»⁴⁶. Безусловно, 1960-е и 1970-е годы — время развития более либерального отношения к «половому вопросу»: например, автор книги о воздействии кино на детей, опубликован­ной в 1974 году, утверждал, что физическая любовь должна считаться радост­ным, а не стыдным или неприличным явлением. В качестве примера удачной трактовки физической любви в кинематорафе приводился фильм Франко Дзефирелли «Ромео и Джульетта»: прямые указания на состоявшийся акт любви (кадры, на которых Ромео сидит голым на постели, где лежит Джуль­етта) были определены как «чистые и красивые»⁴⁷. Одновременно уделялось гораздо больше внимания так называемому «переходному» возрасту, как по­казывает, например, юмористический рассказ М. Веллера «Лаокоон». В нем обнаженные мужские признаки копии неоклассической скульптуры П. Тру­бецкого, стоящей в сквере рядом со школой, вызывают судороги смущения у нового директора: «Здесь и девочки учатся. Девушки, к сожалению. Между прочим, вместе с мальчиками. Подростками. К сожалению. В периоде... со­зревания... вы меня понимаете»⁴⁸.

 

Интересно также, что некоторые респонденты опроса 1961 года уже свя­зывали умалчивание сталинских лет с семейным несчастьем. По словам Т. и Э. О-вых, студентов 22 и 27 лет из Ленинграда:

 

Большинство молодых людей совершенно не воспитаны в понимании фи­зиологических отношений между мужчиной и женщиной. «Знания», при­обретенные чаще всего на улице, из анекдотов, от сверстников, а не от ум­ных, тактичных и опытных людей, в первую очередь создают в начале супружеской жизни тупики и вопросы. Это упрек поколению наших роди­телей, которые подчас умышленно обходили эту важную сторону дела⁴⁹.

 

 

 

Но респонденты, высказывавшие такие мнения, были из советской культур­ной элиты — все они являлись студентами или профессионалами с высшим образованием. Вряд ли их взгляды можно считать характерными для позднесоветского общества в целом⁵⁰. Большинство советских граждан из соци­альных сред попроще детей практически не «воспитывали», о «половом» же воспитании речи и подавно не было. То, что, по словам информантки, давшим название этой статье, «сама жизнь подготовила к жизни», могло казаться странным представителям более поздних поколений, привыкшим к самоана­лизу. Но для человека, выросшего в 1930-е и 1940-е годы, было естественно считать, что воспитание должно служить сугубо прагматическим целям. Ти­пичным стало воззрение респондента, заявившеего, что браки распадаются потому, что «многие молодые люди вообще никак не подготовлены к вступ­лению в брак; не могут ни выстирать, ни сготовить, а когда у них родится ребенок, отдают его на воспитание своим родителям»⁵¹.

 

С этой точки зрения то, что «воспитала сама жизнь», было поводом не для смущения, а для гордости. По словам женщины, чье высказывание послу­жило названием этой статьи:

 

Мне пришлось самой выживать, вы понимаете? В школу меня никто не гнал в вечернюю, я сама пошла, потому что я поняла, что мне в жизни надо самой пробивать все, и мне, естественно, на жизнь обижаться… знаете, при всех обстоятельствах, я получила высшее образование. Я считаю, что выс­шее образование я получала за счет себя, никто мне не помогал, только по­тому, что я сама этого хотела⁵².

 

 

 

Общий стереотип — создание себя вопреки всему. В таких эгодокументах во­просы «самореализации» на другом уровне — интимной жизни — не упоми­наются вообще. Здесь «достоинство труда» представляется не менее важным, чем в соцреалистических романах и в советских газетах. Но есть интересная разница: жизненный путь предстает не коллективным, а индивидуальным до­стижением («высшее образование я получила за счет себя»). В такого рода нарративах сексуальность не столько «табуирована», сколько просто не­значительна — за ней не признается никакой духовности, она относится к быту, к «скотской жизни». Так, словесные табу советской культуры способ­ствовали исчезновению табу в широком смысле — со всей поэзией разыгры­вания и преувеличения, неразделимой с функциями табу в традиционных обществах, — что способствовало, хотя бы в маргинальных ситуациях, раз­витию форм поведения, эксплицитно запрещенных во многих других куль­турах ХХ века. Но в то же время сами словесные табу содействовали стан­дартизации, мощно влияя на воображаемый мир советского общества (the Soviet imaginary) и вытесняя из рассказов о жизни постфактум те «запрет­ные» явления, которые зафиксированы в дневниках подростков.

 

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 

 

1) Цитата из интервью с ж., родилась в 1928 г. в Пермской области, выросла в детском доме. Интервьюер: Светлана Сиротинина (Oxf/Lev P-05 РР17В. Р. 15). О проекте интервью, поддержанном Фондом Ливерхьюма (The Leverhulme Trust), грант № F/08736/A, см.: www.ehrc.ox.ac.uk/lifehistory. Выражаю благодарность Фонду Ливерхьюма и интервьюерам за помощь в сборе материала. Я также признательна участникам конференции «Советские негласные табу» за ценные комментарии и указания.

 

2) Среди других образцов литературы о героической молодежи — роман А. Мусатова «Стожары», см.: КостюхинаМ. Огни большого города // Детский сборник: Статьи по детской литературе и антропологии детства / Сост. Е. Кулешов, И. Антипова. М.: ОГИ, 2003. С. 348—353; Барто А. Подростки. М.: Советский писатель, 1943.

 

3) Макаренко А. Книга для родителей. М.: Худож. лит., 1937. Т. 1. С. 3—4.

 

4) О соотношении между ритуалом совершеннолетия и свадьбой см., например: Зеленин Д.К. Обрядовое празднество совершеннолетия девицы у русских // Зеле­нин Д.К. Избранные труды: Статьи по духовной культуре 1901 — 1913. М.: Индрик, 1994. С. 183. О скромности официального свадебного ритуала в Советской России до конца 1950-х см.: Кротова М. Л. Бавыкинский дневник. М.: Гео, 1998. С. 200— 201 (запись 1986 года, относится к 1946 году): «Как мы расписались. Это было так. Мы гуляли по Кропоткинской, и Ганя предложил зайти в ЗАГС и расписаться. Он и раньше предлагал это сделать, но я побаивалась и придумывала всякие от­срочки. Вот и сейчас я сказала: "А паспорт мой?"
— "А я его взял", — скромно сказал Ганя.
ЗАГС был в переулке, где и сейчас Ленинский райисполком. В маленькой ком­натушке на окне была решетка. Мы сидели в очереди. Потом нам дали свидетель­ство на плохой, серой бумажке, даже чернила на нем расплывались». Правда, муж Кротовой успел самостоятельно придать событию праздничный оттенок: «Но Ганя вклеил эту бумажку в очень красивую обложку с цветами. Внутри было поздрав­ление, написанное почерком Гани и подписанное его командиром части».

 

5) РГАСПИ-ЦХДМО [Российский государственный архив политической истории. Центр хранения документов молодежных организаций]. Ф. 1. Оп. 23. Д. 458. Л. 15.

 

6) В частности, в Ленинграде.

 

7) Например, в конце 1940-х годов «молодая гвардия» Политбюро состояла из людей, родившихся в начале века (Молотов, Крутиков, Косыгин) (см.: Gorlizki Y, Khlev- niuk O. Cold Peace. Oxford: Oxford University Press, 2004. Р. 73—74).

 

8) Николай Чаплин (р. 1902) занимал должность генерального секретаря комсомола с 1924 по 1928 год. Александр Косарев стал генеральным секретарем комсомола в возрасте 26 лет (в 1929 году), но занимал эту должность в течение десяти лет (до ареста в 1939 году). В военный и послевоенный период секретарями комсомола назначались в более зрелом возрасте: так, Александр Шелепин (р. 1918) занимал должность первого секретаря комсомола с 1952 по 1958 год.

 

9) Ср. материал в «Крокодиле» (1952. № 12. С. 6) «Старожил (На берегу Цимлян­ского моря)» (В. Жуков). Мальчик лет 12—13 говорит маленьким детям: «Я хо­рошо помню, когда здесь была суша!» «Примерный» ребенок — тот, который уже умеет вести себя как старик.

 

10) Пожалуй, не только для сталинской культуры. См., например, интересные замеча­ния А. Байбурина о разрыве между официальными представлениями о значении «торжественного вручения советского паспорта» и представлениями самих моло­дых людей о том, что значит получение паспорта («Советские обряды: вручение паспорта»: Доклад на конференции «Национальная идентичность в современной Евразии». Оксфорд, 22—24 марта 2009 года. См.: Baiburin А. Rituals of Identity: The Soviet Passport // Soviet and Post-Soviet Identities / Ed. by M. Bassin, C. Kelly. Cam­bridge University Press, 2012. P. 91 — 110.

 

11) См.: Зеленин Д.К. Табу слов у народов Восточной Европы и Северной Азии // Сборник Музея антропологии и этнографии. Ч. 1: Запреты на охоте и иных про­мыслах. Л., 1929. Т. 8. Ч. 2: Запреты в домашней жизни. Л., 1930. Т. 9 (http://web1.kunstkamera.ru /siberia/E Library.html).

 

12) Фрейд З. Собр. соч.: В 10 т. М., 2008. Т. 9. С. 323.

 

13) См. предисловие к моему исследованию поведенческой литературы: Kelly C. Refi­ning Russia: Advice Literature, Polite Culture, and Gender from Catherine to Yeltsin. Oxford: Oxford University Press, 2001.

 

14) Словесные табу в сталинской культуре включали и умалчивание в газетах и про­паганде конца 1930-х годов о самом терроре. См.: Добренко Е. «Надзирать — Нака­зывать — Надзирать»: Соцреализм как прибавочный продукт насилия // Revue des etudes slaves. 2001. № 4. Тем не менее политические репрессии нужно считать явлением скорее табуированным, чем «негласно запретным». Показательно, на­пример, что местонахождение НКВД (а позже — МГБ, КГБ) было не просто хо­рошо известно, но открыто афишировалось, хотя деятельность организации, ко­нечно, была окутана тайной.

 

15) Брускин Г. Люцифер // Подробности письмом. М.: Новое литературное обозрение, 2005. С. 249.

 

16) Это, конечно, далеко не единственный пример классического словесного табу в со­ветском обществе. Встречались также и такие «практики обхождения с табуиро­ванным предметом», как обсессиональное упоминание имени сверхъестественного явления («дорогой товарищ Сталин») и — уже вне официальной культуры, в «обы­вательской» жизни (пользуясь термином Зеленина) — избегание упоминания его. Общую схему таких словесных табу см. в: Зеленин Д.К. Табу слов.

 

17) Паперный В. Культура Два. М.: Новое литературное обозрение, 1996. См. особенно «Движение—Неподвижность» (с. 60—71) и «Неживое—Живое» (с. 160—182).

 

18) См., например, «Пионер-трубач», «Пионер» и «Пионерка» (все — 1930) // http:// club.foto.ru/classics/photo/922/.

 

19) Скороходова О.И. Как я воспринимаю окружающий мир. М.: Изд-во «Академия педагогических наук СССР», 1947.

 

20) Гидулянов П.В. Комментарий к Кодексу законов о браке, семье и опеке / Под ред. П.А. Красникова. Л.: Рабочий суд, 1927. С. 31. О ходатайствах по поводу снижения возраста см.: Там же. С. 32—33. О призывах его повысить см.: Свердлов Г.М. Совет­ское семейное право. М.: Юридическая литература, 1958. С. 111 — 112. Ст. 151 УК приводится в Кодексе законов о браке. (с. 31), а также (в прежней форме) в: УК РСФСР на 1 октября 1953 г. М.: Юридическая литература, 1953.

 

21) Толковый словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. Д.Н. Ушакова. Т. 1. М., 1935; Т. 2. М., 1938; Т. 3. М., 1939; Т. 4. М., 1940. Переиздавался в 1947—1948 годах. Ре­принтное издание: М., 1995; М., 2000 (http://ushdict.narod.ru/index.htm).

 

22) Макаренко А. Книга для родителей. Т. 1. С. 210.

 

23) Пример — так называемая «Маленькая красная школьная книжечка» («Den liller0de bog for skoleelever», авторы Сёрен Хансен (S0ren Hansen) и Еспер Енсен (Jesper Jen­sen) (K0benhavn: Hans Reitzels Forlag A/S, 1969), в названии отдается дань «Красной книге» Мао, в которой довольно подробно объяснялось, как заниматься онанизмом, и все сексуальные акты признавались «нормальными»: «When boys get sexually ex­cited, their prick goes stiff. This is called having an erection or "getting a hard on". If a boy rubs his stiff prick it starts feeling good and this leads to what is called orgasm. This is called masturbation or wanking. Girls masturbate by rubbing their clitoris (see below), and this may lead to an orgasm too» («Когда мальчики возбуждаются, их члены твердеют. Это называется "эрекция" или "встает". Если мальчик потрет свой затвердев­ший член, то получит удовольствие и испытает то, что называется "оргазм". Это на­зывается "заниматься онанизмом" или "дрочить". Девочки занимаются онанизмом, натирая клитор (см. ниже), и это тоже приводит к оргазму»). «Some girls, and a very few boys, don't masturbate. This is quite normal. It's also quite normal to do it. Some do it several times a day, some several times a week, some more rarely. Grown-ups do it to. If anyone tells you it's harmful to masturbate, they're lying. If anyone tells you you mustn't do it too much, they're lying too, because you can't do it too much. Ask them how often you ought to do it. They'll usually shut up then» («Некоторые девочки, и очень немно­гие мальчики, не занимаются онанизмом. Это вполне нормально. Заниматься она­низмом тоже нормально. Кто-то занимается этим несколько раз в день, кто-то — не­сколько раз в неделю, кто-то — пореже. Взрослые этим тоже занимаются. Если кто-нибудь тебе скажет, что заниматься онанизмом вредно, — он соврет. Если кто-нибудь тебе скажет, что вредно заниматься онанизмом слишком много, то тоже со­врет, потому что слишком много не получится. Спроси, сколько тебе следует этим заниматься. Тогда он, скорее всего, замолкнет»). «It's not considered abnormal for pe­ople to have red hair or collect coins or play the bagpipes. So why should it be considered abnormal for some people to fall in love with others of their own sex, to like unusual posi­tions for intercourse or to like being caressed in an unusual way» («Не считается ненор­мальным иметь рыжие волосы, коллекционировать монеты или играть на волынке. Почему же должно считаться ненормальным влюбляться в людей своего пола, лю­бить необычные сексуальные позы или необычные ласки?»). Цит. по английскому переводу: The Little Red School-Book / Trans. Berit Thornberry. London: Stage 1, 1971. Р. 95—96, 108). Надо сказать, что публикация «Маленькой красной книги» вызвала большой скандал в разных странах Западной Европы: во Франции, например, ее вовсе запретили, а в Англии судили за порнографию, вследствие чего издатели были вынуждены дополнить главы о сексуальных практиках, подчеркивая эмоциональное значение сексуального акта (см. второе издание: London, 1971. P. 10—11). Но эта книга (как сама хорошо помню) пользовалась успехом среди британских школьни­ков и школьниц 1970-х годов, которые читали ее на переменах и т.д. Надо сказать, что у некоторых детей (включая меня) она вызывала скорее трепет и отторжение. В наши дни, пожалуй, опубликовать такую книгу было бы невозможно по другой, чем в 1960-е годы, причине — ее сочли бы легитимацией педофилии.

 

24) Розанов В. Опавшие листья. СПб.: б. и., 1913. С. 131.

 

25) Там же. С. 497—502.

 

26) См.: Мать. К вопросу о половом воспитании детей // Свободное воспитание. 1910—1911. № 1. С. 51—62. Правда, и здесь чувствовалась некоторая неловкость: в данном случае «Мать» решила просветить своих мальчиков предупреждениями о «дурной болезни» (об аналогичном случае графини Н. Игнатьевой см.: Ignati- eff М. The Russian Album. London: Penguin, 1987. Р. 161. Но идея, что детям необходимо рассказывать что-то, была широко распространена и встречается, в част­ности, в разных «дневниках матери» 1910-х и 1920-х годов (см., например: Кричевская Е. Моя Маруся (Записки матери). Пг., 1916. С. 121).

 

27) См., в частности: Naiman E. Sex in Public: The Incarnation of Early Soviet Ideology. Princeton: Princeton University Press, 1997.

 

28) См., например, «Комсомольский быт», текст без подписи со штампом Секретариата комсомола от 24 марта 1924 года: «ДЕВУШКА КОМСОМОЛКА. 11. Плоха ТА комсомолка, которая занимается кокетством, это усугубляет неправильный взгляд на нее как на самку. Плоха та комсомолка которая стремиться (так!) к модам (так!) к франтовству, к шику, для того чтобы нравиться мужчинам. Плоха та комсомолка которая пудриться (так!), красится ибо это делается для того чтобы быть красивой и нравиться мужчинам. Комсомолка должна помнить, что ей теперь открыта широкая дорога и она должна быть выше звания. сама (так!) Комсомолка не должна отличатся (так!) от других работниц внешним видом, это сблизит ее с ними» (РГАСПИ—ЦДХМО. Ф. 1. Оп. 23. Д. 245. Л. 81. Благодарю В.Г. Безрогова, позна­комившего меня с этим текстом). О пренебрежительном отношении к флирту и ухаживанию среди комсомольцев см. также: Gorsuch A. Youth in Revolutionary Rus­sia: Enthusiasts, Bohemians, Delinquents. Bloomington: Indiana University Press, 2000; WoodE. The Baba and the Comrade. Bloomington: Indiana University Press, 1997.

 

29) Одежда ребенка-дошкольника: Инструктивное письмо. М.; Л.: Госиздат, 1929. С. 19, 22.

 

30) King В. Changing Man. L., 1936. С. 102.

 

31) Павлова А.Л. Дневник матери. Записки о развитии ребенка от рождения до 6 / лет. M., 1925. С. 140.

 

32) Копелев Л. И сотворил себе кумира. Харьков, 2010. С. 105, 90.

 

33) CKQ 0xf-03 PF8B. Интервьюер Александра Пиир. Р. 12—13.

 

34) Oxf/Lev SPb-02 PF4B. Р. 116; PF2A. Интервьюер Александра Пиир. Р. 40. Ж., ро­дилась в 1937 году в Ленинграде, с 5 лет жила в детдоме. Воспоминание относится к 1952—1953 годам.

 

35) Об этом интересно и убедительно писал Андрей Сергеев в «Альбоме для марок» (М.: Новое литературное обозрение, 1997).

 

36) Рассказ о принудительном сватанье см. в: Oxf/Lev V-04 PF4A. Р. 18, 20—21. Ин­тервьюеры Екатерина Мельникова, Александра Филичева. Р. 25 (инф. 1920 г. рож­дения, из Псковской губернии). Эта информантка также рассказывала, что до брака считала, будто можно забеременеть от поцелуев (PF4B. Р. 32).

 

37) Oxf/Lev V-05 PF20B. Интервьюеры Вероника Макарова, Оксана Филичева. Р. 19. Ж., родилась в 1935 году в деревне в Смоленской области, отец — председатель колхоза, мать — колхозница (?), 4 класса нач. образования.

 

38) Oxf/Lev V-04 PF21B. Интервьюеры Екатерина Мельников, Оксана Филичева. Р. 42. Ж., 1937 г. р., деревня, Псковская обл., отец — председатель колхоза, потом работал в свинарнике, мать работала дояркой, потом в свинарнике, 4 класса нач. образования.

 

39) Karol K.S. Solik: Life in the Soviet Union. L.: Pluto Press, 1983. P. 133.

 

40) Орлов А. Об образовании мальчиков в отдельных школах // Известия. 1943. 10 августа.

 

41) См. CKQ-Ox-03 PF6 (ж., 1931 года рождения, из семьи красного командира, вы­росла в Ленинграде). Интервьюер Катриона Келли.

 

42) «Юра» и «Светлана» — псевдонимы (К.К.).

 

43) Родоман Б. Тетрадь по графомании бывшего ученика 1 — 10 классов шести разных школ Москвы, Омска и Колосовки Родомана Бориса. Автобиографические за­писки. Части первая и вторая. 1931 — 1946. Компьютерная транскрипция. С. 71. Благодарю автора и В.Г. Безрогова за возможность ознакомиться с этим текстом.

 

44) См., например: Oxf/Lev M-04 PF26B. Р. 19. Интервьюер Е. Шумилова. Этот ин­формант говорил, что в подростковом возрасте занимался онанизмом, но, по-ви­димому, это занятие не представлялось для него особенно значимым и не сопро­вождалось чувством вины (хотя после навязчивых вопросов о своей интимной жизни со стороны интервьюера он все-таки попросил прекратить интервью).

 

45) Грушин Б.А. Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения: Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ель­цина в 4-х книгах. Жизнь 1-я. Эпоха Хрущева. М.: Прогресс-Традиция, 2001. Гл. 5.

 

46) Там же. С. 291.

 

47) Кабо Л.Р. Кино и дети. М., 1974. С. 76.

 

48) Веллер М. Лаокоон // Веллер М. Легенды Невского проспекта. М.: Астрель, 2004. С. 286.

 

49) Грушин Б.А. Указ. соч. С. 287.

 

50) Надо сказать, что и в культурной элите отношение к запретам было не только от­рицательным. Ср. воспоминания поэта Виктора Кривулина (Охота на Мамонта. СПб., 1998. С. 15): «Все мы жили под сенью сладостных запретов, в обществе с по­давленным сексуальным фоном». С точки зрения такого рода наблюдателя, то, что было под запретом, стало именно поэтому еще более заманчивым.

 

51) Грушин Б А. Указ. соч. С. 288. Т. Ш., домохозяйка, 30 лет, муж и сын, замужем 11 лет (Львовская обл.).

 

52) Цитата из интервью с ж., родилась в 1928 г. в Пермской области, выросла в детском доме. Интервьюер Светлана Сиротинина (Oxf/Lev P-05 PF17В. Р. 15).