Действие происходит в Москве в вагоне метро.

Действующие лица:

Халил — 30 лет, наемный строитель, аспирант Политехнического института.

Магда — 55 лет, с Северного Кавказа, продает с тележки бутерброды и напитки для продавцов на крытом рынке в Коньково.

Сергей — графический дизайнер, 34 года, выпивший, возвращается с собрания политических активистов.

Зоя — его девушка, 28 лет, тоже выпила.

Тончик (по паспорту Платон) — мужчина лет 57, без определенного занятия и места жительства, славянской внешности, продает в метро разные, мало кому нужные товары по дешевке.

 

Остановка, открываются двери вагона, в вагоне сидят Сережа, Зоя, Магда. Входит Халил. У него на плечах огромный рюкзак, откуда торчит труба пылесоса, в руке открытая сумка, в которой вещи (судя по всему, посуда), завернутые в старые газеты, в другой руке свернутый матрас. Видно, что он переезжает. Кладет матрас на пол. Поезд трогается.

Все говорят громко из-за шума, пока поезд едет. Время — 23.57.

 

Магда:
Да не клади ты на пол,
на нем же спать,
а тут наплевано.
Сиденья вон пустые.

Халил:
Грязный он и так,
а мне через одну...

Сережа (немного пьян):
Чувак, ты че так нагрузился,
на такси не заработал?
Понятно, экономишь.
С квартиры выгнали?
Да ты расслабься,
ничего против хачей я не имею,
просто сочувствую.
Мы тоже вот в метро,
оставили машину,
выпили немного.

Халил достает книгу, после того как кладет сумку и рюкзак на пол. Это «Что делать?» Ленина.

Сережа (Халилу):
Левый гастарбайтер.
Мы тоже, кстати, левые.
С дискуссии вот едем,
тема: нематериальный
новый пролетариат.

Магда (подносит ему бутерброд):
Сегодня много так осталось,
салаты все я продала,
а бутерброды как-то не разошлись, возьми,
ведь все равно выбрасывать.

Халил:
Спасибо, не голодный.
В помощи я не нуждаюсь.
Переезжаю просто,
кладку у заказчика закончил,
пожил после заказа целых две недели у него,
а дольше оставаться неудобно было.
Сейчас ищу работу бригадира,
я же ГПИ закончил,
поеду к землякам пожить недели так на две.
А там и комнату найду.

Магда:
Чего читаешь.
«Что делать?»
Откуда ему знать, что тебе делать?
А я вот точно знаю, что мне делать.
Сейчас без выходных работать.

Халил:
Не устаешь? Эксплуатируют?

Магда:
Да я сама себе эксплуататор.
Чем больше отдохну, тем меньше заработаю.
Вот нет работы, а ты ее придумай.

Халил:
Уметь же что-то надо, чтоб навыки продать.

Магда:
Вот я учитель математики.
Всю жизнь преподавала математику.
А здесь пришлось сначала пироги попечь.
Потом устраивалась в школу, но не взяли,
акцент, сказали, сильный.
А щас легко. Наделаю с утра салаты, бутерброды,
пластмассовые чашки, кипяток на тачку положу,
и так весь день мимо прилавков.
Мне очень повезло.
Я зарабатываю больше,
чем любой учитель.

Остановка. Входит Тончик, продавец нелепых товаров. Производит впечатление юродивого.

Тончик:
Здравствуйте, меня зовут Платон,
а сокращенно Тончик.
Я представляю общество
оригинальных, это самое, товаров,
которые я предлагаю вашему вниманию,
мои вы дорогие пассажиры.

Итак:
1. Зубная щетка, бывшая в употреблении, но сугубая, ибо я написал на ней это слово.
2. Настенный листок для записи мыслей.
3. Пластиковый блистер лекарственных таблеток, пустой, но одухотворенный этой пустотой.
4. Тапочка — одна — левая, псевдодревнетурецкого производства, вызывающая эротические ассоциации. Хотя древней Турции никогда не было.
5. Макияж специальный, для освежения себя в рекламных паузах.
6. Эксклюзивная тряпка — для носки кончиками пальцев.
7. И наконец, радикальная, товарищи, новинка — альтернативная интерпретация.

Халил:
На, дядя, десятку держи,
больше дать не могу.

Сережа:
Нет, Зойка, это же — кул,
почти перформанс,
не то что розетки какие-то продавать
или прихрамывая просить.

Тончик (хватается за верхние поручни и делает акробатический элемент):
Неизбывно все.
В армии я все время копал,
я думал, Ленин так приказал,
из армии бежал, в лесу лежал,
когда догнали, долго пинали,
так я дезертиром стал.

Глубокий раскол между людьми,
не помогает ничего — он изнутри.
Что угодно снаружи лепи,
инфраструктуру, институции, Интернет,
а получается совсем не так.

А мир, который ты же есть,
откройся мне и прикоснись
какой-нибудь
банальностью хотя бы.

Магда (Халилу):
Если негде ночевать,
можешь поехать ко мне.
У меня второй диван,
туда тебя положу,
соседка по комнате уехала на пять дней.

Сережа:
Кажется, у хачей сегодня намечается секс.

Зоя:
Тише, слышно же.

Гаснет свет. Поезд резко останавливается. В вагоне переполох. Голос машиниста, сообщающий о том, что поезд задерживается.

Все:
Ооой

Голос Сережи:
Включите свет, ,
ничего же не видно.

Халил (говорит в темноте, тихим спокойным голосом, будто рассказывая историю, слышен только голос):
Ленин писал, что о самостоятельной, самими рабочими массами в самом ходе их движения вырабатываемой идеологии не может быть и речи. Это не значит, что рабочие не участвуют в этой выработке. Но они участвуют не в качестве рабочих, а в качестве теоретиков социализма, то есть лишь тогда и постольку, поскольку им удается овладевать знанием своего века и двигать вперед это знание. А чтобы рабочим чаще удавалось это, для этого необходимо, чтобы рабочие не замыкались в искусственные суженные рамки литературы для рабочих, а учились овладевать все больше общей литературой. Рабочие сами хотят читать все, что пишут и для интеллигенции. Только некоторые плохие интеллигенты думают, что для рабочих достаточно рассказывать о фабричных порядках и пережевывать давно известное.

Свет включается.

Тончик:
Солнце светит опять,
хочу иметь время просто
опавшие листья футболить, топтать,

потом в карман их совать,

потом опять через сто шагов
на тротуар их класть,
присесть, устать.

Магда (Халилу):
А ты за границей был?

Халил:
Нет пока.

Магда:
А я вот была,
в Германии поваром в прошлом году работала...
полгода.

Халил:
Блатная работа.

Магда:
Не очень, платили мало,
и чаевых никаких, ведь я не официантка,
возраст не тот,
может, все же поедешь ко мне?

Халил:
Вообще-то, мне есть
где ночевать.

Магда:
Ну и что,
побудешь со мной пару дней.
Пока Зара отъехала,
я тебя откормлю
… хотя бы.

Сережа:
Зой, ну все,
хачиха хача закадрила.

Магда (Халилу):
В этом западе тихо все говорят,
осторожно.

Зоя:
Господи, ну когда же поезд поедет,
нечем дышать.

Магда:
Я вообще не могла там понять ничего,
но если бы даже язык знала,
все равно бы не поняла, как там у них.

(Вдруг начинает читать стихи)

Опять зашло
сентябрьское солнце,
глаза у него остались открытые,
и замирает
вот это всех солнце,
глазами слушая ветер кротко.
Они остались
у солнца открытые,
глаза остались
у солнца открытые,
и это всех солнце
каждый раз знает,
что умирает
с глазами открытыми.

Халил:
Твои, что ли, стихи?

Магда:
Да нет, в школе учили...
я их читала,
когда за плитой стояла.

Там у них в западе главное дать понять,
что тебе ну никто не нужен,
это значит, конечно, что
и ты всем до фени.

Ну это, как если бы нутро умерло,
а тело осталось.
Я вот сейчас покажу
эту всеобщую ненужду:
смотри…

Как будто тебе в туалет пора давно,
а тебя заставляют улыбаться, чтобы
очень
приличным запомнили твои имидж и лицо.

Халил:
А я знаю, что такое ничто,
не философское,
а жизненное: когда понимаешь, что ты никто,
идешь в никуда, а сам харахоришься,
как будто кто-то и туда,

а впереди никого, ничего.

Ты меня не жалей,
увидела убогого, по-твоему,
неустроенного, матрас, тюки,
и давай воображать спасение утопающих.

А я просто переезжаю,
и все твое сердобольное представление о том,
что мне тяжело и я страдаю, — страх за себя.

Сережа пытается обнять Зою, целует ее, она его раздраженно отстраняет.

Зоя:
Отстань,
теперь здоровый секс только
у животных и трудовой бедноты.

Сережа:
Кретинка, все же слышно, не ори.

Тончик:
Нет, ори, ори,
развеселиться помоги!!!
Никак не можем развеселиться,
возьмите флажки!
Вот золотые по шмоткам стежки.
Вот громкие припевы, цветные платки.

Зоя подходит к Халилу и, пытаясь разозлить Сережу, берет его за руку, хотя и с отвращением, ведь он в несвежей с виду одежде, с сумками и матрасом, Сережа оттаскивает ее.

Сережа:
...истеричка.

Халил (отстраняет Зою и читает стихи из Низами):
Как сумасшедшие хохочут ветры,
а сердце хохочет с ними, и ветры
бросают в тебя все, что вертят.
Я понимаю твое сердце, Зоя,
сверху, слегка оно только злое.

Зоя (опять подходит к Халилу):
Мне страшно все время,
глотать боюсь даже,
ты баба потому что, говорит Сережа,
а я знаю, ему еще гаже.
Вот он ржет,
а тоска в глазах
всегда. все там же.

Зоя начинает смотреть в одну точку и читать считалочку (поезд все стоит, очень душно):

Братик и сестричка ходили в лесок,
братик однажды стал носорог,
проткнул сестричке рогом носок
и смотрит в глаза…

Вдруг начинает читать считалочку с каким-то почти остервенением, но смеясь:

А я пойду до синей речки,
разбросаю там колечки.

Ой, Иванушка дурак,
не ходи ты за овраг,
там седые камыши
душат маленьких мальчат.

Ты теперь совсем босой,
бегаешь в воде сырой,
я к водичке подхожу,
хлебушек несу.

На краюшку поплюю,
на водичку положу,
ты ладошку протяни,
хлебушек возьми.

Я пойду до синей речки,
разбросаю там колечки,
Ой, вода, вода, вода
стань же братику еда.

Сережа грубо оттаскивает Зою от Халила и сажает, держа за шею, делая скидку на то, что она выпила.

Сережа:
Истеричка озабоченная,
уже до хачей докатилась.

Тончик:
Все, чего нет, когда-нибудь будет,
я поэтому просто живу и встречаю
…тех тогда,
… когда
встречаю….
их.

Магда:
Ты следи за девушкой,
так и по рукам пойти можно,
на, накапай ей корвалол.

Сережа:
Ей просто нельзя было пить.

Зоя:
Сереж. Убери эту тупую хачиху.

Тончик:
Я практически живу в метро,
потому что здесь всё:
газеты, люди, божественная архитектура,
скорость, глаза,
дети, любовь людей
и их большие сердца,
и даже еда,
а для продажи товаров
сотни вагонов,
для отдыха — пассажирские места,
а иногда,
смотришь, ласточка взлетит и усядется
под потолком одна.

Халил (подходит к Зое, присел перед ней):
Так что же потом, сестричка,
что носорог,
он вытащил из ноги ее рог?

Зоя:
Нет, она ждет,
когда он снова станет братик
и домой ее отведет.

Халил:
А она не умрет?

Зоя:
Она никогда не умрет,
ей жизнь нашептал лесной конек.

Халил:
Лучше бы она Ленина прочитала
и из леса бежала,
с ногой или без ноги,
свободным человеком бы стала.

Зоя:
Но если она вырвется, уйдет,
братик носорогом останется или, может, умрет.

Магда:
Пусть умрет, если он злой носорог.

Тончик:
А что плохого в смерти,
это же хорошо, что он умрет,
в вечность уйдет.

Халил:
А чем братик лучше, чем носорог?
Откуда она знает, что ему сестричка?
Может, тот братик всегда и был носорог,
а она могла носорога братиком звать,
чтобы он не знал, что зверь, и не мог ее сожрать.
Тебе, пойми, не братика жалко,
а на земле жить страшно.

Сережа:
Короче, хач, от девушки моей отстань.

Халил:
Здравствуйте, меня зовут Халил ибн Хасан.

Протягивая руку, куртуазно кланяется.

Зоя:
А я Зоя.

Мы все время обсуждаем проблемы социума,
финансовый капитализм, труд,
стратегии, технологии, тактики и приемы,
мы хотим прогресса и улучшений,
говорим об эмансипации общества,
образовании, активизме,
хотим участвовать везде
всюду и постоянно, иначе забудут.
А ведь мы друг другу не очень нужны.
Зачем это всё, если мы
как-то друг другу противны.

Я думала, это борьба — во имя жизни,
а не жизнь — для борьбы.

Халил достает книгу, обращается к Зое. Читает ей Бернарта де Вентадорна:

Коль не от сердца песнь идет,
она не стоит ни гроша,
а сердце песни не споет,
любви не зная совершенной.

Люблю на жаворонка взлет
в лучах полуденных глядеть.
Все ввысь и ввысь — и вдруг падет,
не в силах свой восторг стерпеть,
ах, как завидую ему,
как тесно сердцу моему.

Сережа бросается на Халила, потом на Зою. Тончик и Магда пытаются их разнять.

Наконец все устают, затихают.

Магда:
Когда я в Германии работала, был у меня сосед,
хороший такой мужик, и мастер был на все руки.
Наркоман бывший, в тюрьме сидел четыре года, поэтому
официально никуда его не брали.
Петером его звали.
В общем, его по ходу как разнорабочего нанимали.
Мужчине пятьдесят семь, а выглядит на все семьдесят.
И руки —
то ли от инъекций, то ли дрался — по плечи в шрамах.

И все этот Петер умел.
И штукатур, и слесарь, и электрик,
и мебель восстанавливал, это значит плотник.
Что еще? Кафель клал, паркет, ковролин.
Технику чинил. Он совсем не пил.

Да и вообще он не для заработка вкалывал,
боялся просто быть один.
Когда трудился, он любил,
в полцены все делал,
чтоб, может, и заказчик его полюбил.
И люди любили скидки Петера,
а Петера они любить
не успевали.

А до того, как я там поселилась,
его, оказывается, однажды выселяли.
Там новый арендатор нанял его ремонтировать квартиру,
видит, человеку деньги особо не нужны,
и решил не заплатить.
Петер все доделал, уже уходил,
он денег сам никогда не просил,
ну просто ждал, что человек за труд заплатит.
А тот был выпивший, начал издеваться над ним,
типа, говорит, ты чмо асоциальное, давай иди.
Петер ушел сначала, а на следующий день напился сильно,
взломал замок, и весь ремонт свой изрубил,
ну, топором сначала, а потом гудроном полы залил.

Сережа:
А ты сама откуда, чеченка, что ли?

Магда:
Черкешенка я, Кабардино-Балкарская АССР,
слыхал?

Сережа:
А че без хиджаба,
у вас там женщины, небось, и на роже покрывало носят.

Зоя (истерично):
Я бы тоже свое лицо накрыла, надолго бы накрыла,
они лицо скрывают, чтобы душа выжила, понимаешь.
Когда ребенка в люльке качают,
его ведь тоже одеялом накрывают,
типа оберегают.

Сережа:
Души не существует.

Зоя:
А чем тогда мы, ну, стремимся.

Магда:
Я в жизни никогда эту поганую косынку не носила.
Мой отец ведь бригадиром в колхозе был,
сначала комсомолец, потом парторг.
Так вот, я все про Петера.
Пришел он как-то чинить мне выключатель,
поздно было.

Тончик (вскрикивает):
Небо, а вдруг ты все же человек?

Магда:
Не мешай рассказывать.
Ну в общем, поздно было,
остался Петер у меня,
я с ним легла,
ну просто так легла, не как к мужчине,
чтобы знал, что есть ну кто-то с ним,
а он, как все вы мужики, на автомате
изображать чего-то начал,
а сам-то не мог уже,
и как заплачет,
и вдруг как запоет:

Es wecket meine Liebe
Die Lieder immer wieder!
Die Lippen, die da traumen
Von deinen heissen kussen,
In Sang und Liedesweisen.

Von dir sie tonen mussen!
Und wollen die Gedanken
De Liebe sich entschlagen,
So kommen meine Lieder
Zu mir mit Liebesklagen!

So halten mich in Banden (Leander)
Die Beiden immer wieder!
Es weckt das Lied die Liebe!
Die Liebe weckt die Lieder!

Тончик:
Товарищи! Сегодня же 22 апреля!
Ленина день рожденья,
построимся, сколько нас, пятеро,
мы пойдем пятиконечной звездой
по вагону метрополитена,
возьми, Магда, Сережу за руку,
Сережа Халила, Халил Зою,
Зоя меня
— будет у нас круг звезда.

Они действительно берут друг друга за руки. Вдруг опять гаснет свет.

Сережа:
, чья это рука?

Свет опять включается.

Украли кошелек, хачи вонючие.

Бросается на Халила, выворачивает ему карманы.

Где кошелек?

Халил:
Я не брал, правда.

Сережа бросается на Тончика, сбивает его с ног.

Зоя:
Ему же некуда прятать, оставь его…

Сережа:
Значит, у этой черной коровы,
отдавай, старая , сама.

Магда вытаскивает кошелек из сумки, отдает Сереже.

Сережа:
Гнать вас из Москвы всех надо,
ворье.

Зоя:
Зачем же вы, не ожидала от вас.
Отсюда ведь не убежишь,
воруете прямо на глазах.

Магда:
Никто не остановится, пока не умрет,
Поверишь, Зоя, не воровала, просто взяла,
чтобы оказаться хуже, чем вы,
чтобы что-то хотя бы было сказано,
а то сказать совсем нечего,
а так, что-то хотя бы началось.

Сережа (толкает ее в спину):
Сука, заткнись.

Магда спотыкается и продолжает:
И вот, когда Петер закончил петь, он сказал,
«Я хочу жить, а не терпеть,
даже если всё лучшее — слова,
и ты — слова,
и сердце — слова, и любовь — только из книги немодной глава,
всё это — есть».

Деньги я взяла, потому что немного свинья.
Всю получку племяннику отослала по федексу вчера.
А за квартиру платить послезавтра.
Значит, у Зары занимать.
А Зара такая коза.
«Ты прости, — Петер сказал, — любовь как ветер,
улетает, но есть»,
А я ему говорю:
«А я разве тебя люблю?
Знать тебя не знаю, не хочу».
А он отвечает:
«Но любви все равно...»

Вдруг опять гаснет свет.

В темноте. Диалог Зои с Халилом шепотом. (Все это транслируется на экран, так как на сцене темно.)

Зоя:
Совсем с ума сошли, я уже задыхаюсь,
Сережа, мне жарко, воздуха не хватает,
не трогай меня, отойди.

Халил (шепчет на ухо Зое по-арабски):
Это не Сергей, а я.
Yahuqq lil-shairr ma la yahuqq lil ghayrih.

Зоя:
Ну и мокрый у тебя язык.

Халил (прикладывает к своему лицу ее ладонь):
Fa'inna al-dar al-'akhirra lahiya al-hayawan.

Зоя (шепотом Халилу):
Я была на митинге-заседании о нематериальном труде,
я причащалась политике,
где политика в этой твоей руке?

Халил:
Политика есть везде.

Зоя:
Зачем тебе это все,
я ведь с Сережей,
тебе здесь в Москве, что ли, не с кем?
Ну да, твои Гульнары небось далеко,
а тут нормальные девчонки не дают.

Халил:
Я просто миджнур,
как бы перманентно поэт, понимаешь?

Зоя:
И где же ты издаешь свои стихи,
гастарбайтерам читаешь?

Халил:
Миджнур видит все как одно,
я могу вообще никогда не писать,
мне главное зрячим сердце,
а не глаза,
держать.

Зоя:
А если безработица, война?

Халил:
Ну да, война, она идет всегда, я знаю войну,
война не то, что ты думаешь.
Вот, например, коснись моего виска,
сначала пальцами едва,
потом ладонью плотнее,
потом пусть к нему прильнет твоя щека.
Вот так, теперь как будто хочешь оглянуться,
повернись направо,
тогда там, где мои глаза,
окажется твоя удивленная губа.

Зоя:
Разве это война?
Это как если воду обнять,
и она стала кожей,
и ответила вдруг сама.

Халил:
Представь, такая страна,
всем сытым приказали — будьте как любой,
то есть человек человеку душа,
будьте как девочка, что пошла пополоть поля,
а если не будете, мы вас сожжем дотла.

Нищие духом не постепенно, а сразу
должны получить дома
культуры, производства, разные корма.
Кто не согласен, уйдите,
так начинается война.

Зоя:
Я согласилась бы полоть поля,
я согласилась бы строить дома,
на домкрате работать,
заворачивать в магазине покупки до утра,
только бы с тобой, и не знать, где земля.

Халил:
Опускается птица на ладонь,
а на ней огонь,
поля горят, скачет конь.

Зоя:
В темноте дышим как свинья.

Неожиданно включается свет, и все видят, что Зоя и Халил лежат, тесно обнявшись, на сиденье, у Зои все еще закрыты глаза.

Тончик:
Смотри, что вытворяет твоя хавера.

Халил (Зое):
Вставай, Зоя, отодвинься от меня,
все же смотрят, открой глаза.

Сережа смотрит на них в оцепенении. У Зои расстегнуты сорочка и брюки.

Зоя:
Подожди, я сама,
тесные эти штаны,
Халил, помоги.

Сергей:
поганая, ты мне за Ленку, что ли, мстишь.

Хватает ее за шею и толкает вперед.

Зоя:
Не трогай меня, говнюк!

Застегнув брюки, обращаясь ко всем, выходит на середину.

Я однажды одноклассника предала.
Его родители на рынке были продавцами,
Омаром его звали.
Мы в первом классе, сидим вместе, его вызывают отвечать урок,
потом просят показать тетрадь с домашним заданием,
а я, пока он шел к парте взять тетрадь,
из презрения к этому вонючему тупице,
от злости, что приходится нюхать его запах тухлой баранины,
размалевала фломастером всю его тетрадь,
все его святое советское задание.
Вот вам и равенство.

Тончик (тоже выходит на середину):
Истина, которую я жду всегда,
никогда не приходит,
но вдруг все-таки на секунду.

Тончик (продолжает, инфантильно, как в школе):
Мы прекрасные люди,
у нас есть страх потому что,
сильный он.
приходит ангел следить.
...Плевать, что плевать.
Воды... мне, пжлст. — Воды?
Здравствуйте, так я же и есть вода, пейте меня…
Какое бессознательное, если одних сознаний
у меня сорок пять.
...Пусть любят горизонт маленькие.
Но люди...
Человеку уже не восемнадцать…
И он будет понимать не так, как тогда…
Жэж, ты здесь?
Почему ты взял другого себе…
а не меня
...феномен, знаешь, для чего нам
...чтобы помнить руки…

Сергей:
Да заткнись ты со своим бредом, придурочный.

Толкает его.

Тончик (падает, но продолжает, будто ничего не случилось):
Мы прекрасные люди,
приходит ангел следить…
...плевать что плевать…
...воды, пжлст…

Сергей бьет Халила в живот, но он сразу распрямляется. Магда уснула на сиденье.

Сергей:
Я тебя уничтожу, завтра же попрешь из Москвы,
только попробуй еще к Зое подойти.

Сергей задирается, Халил не отвечает на его удары, хотя у него уже идет кровь из носа. Сергей от этого свирепеет и не может остановиться, продолжая наносить удары. Халил в это время произносит следующий текст.

Халил:
Среди буржуазных ученых часто раздавались голоса о том, что эмоциональная жизнь человека не прогрессирует, а наоборот, все время идет вниз, а следовательно, животные эмоционально богаче, ребенок — взрослого, первобытные люди — людей современного культурного общества, а что касается человека будущего, то он утратит последние следы эмоциональной жизни вообще. В этом же направлении следует рассматривать и утверждение некоторых буржуазных философов и психологов о дезорганизующей роли чувств в общественной жизни человека. Коммунизм, возвращая личности ее духовное богатство, эмансипирует и чувства человека. Расцвет человеческой личности немыслим без расцвета ее эмоциональной жизни.

Сергей устал, садится на сиденье, а Халил с кровью из носа и губы садится на пол, достает из сумки завернутую в газету кастрюлю, берет газету. Это газета 1968 года, которую он нашел на даче заказчика и завернул в нее посуду. Читает.

Халил:
Волевые качества всегда имеют нравственную характеристику. Труд по своему характеру является сознательной волевой деятельностью. Всесторонне развитые люди не идеал лишь будущего, а наша действительность. Такие люди есть всюду: на заводах, на шахте, в колхозе. Например, молодой наладчик Юрий Хлопов проработал на заводе еще только два года, но уже успел завоевать всеобщую симпатию в цехе. Квалифицированный станочник, активный общественник, он влюблен в свой завод, заочно учится на втором курсе института аэрофотосъемки. Много читает, хорошо рисует.

Халил встает, садится на сиденье, закрывает глаза.

Сергей, который уже сидит, тоже закрывает глаза.

Магда (просыпается):
Я считаю искусство хорошее, это оно когда
будто мама, которая ожила на чуть-чуть,
хотя давно умерла,
ну или
если не мама, то сын,
ну который убился, а ты
хочешь, чтобы был,
а не не был он.

Тончик:
Я, например, отличаю удовольствие от радости.
А вы отличаете?

Сережа (открывает глаза):
Какая разница, либо в кайф, либо хреново.

Магда:
Есть разница, слушай.
В этом западе, например, все очень работают на комфорт,
на такие места, вещи, лики, поведения, одежду, запахи и глаза,
на которые бы вставало.
Только у них на эту работу все силы уходят,
Чуть-чуть привстало, вот и удовольствие.
Все привлекает, ко всему так и тянет, но сил
получить и иметь это нет,
некому все это взять.

А я вот раньше, в Гульрипшах когда жила,
все вокруг — и комната, и кровать, и обои старые,
и муж с гастритом, и пыльная ботва, и
ситцевая простыня — давали радость.
Только незаметной она была тогда.
Полнота какая-то была, а какая забыла.

Зоя:
Таков этот побег к тебе,
от испуга вверх — спотыкаясь,
ибо воздух глотается вдруг быстрее,
возрастая и позже готовя к печали.
всту-
пая по пу-
ти желанья,
что вперед простирается дальше рук,
которые
я поклялась порезать
после.

Я тоже теперь миджнур,
смотри, Халил, шея дрожит, как Радж Капур.

Еще я знаю,
что умерла,
но все-таки чуть-чуть еще осталась,
и то, что от меня осталось, — твое.

Халил:
Зоиа маиа зоиа
смерть миджнур держит стоиа
я станцую тебе танец миджнуров
…Самаиа.

Халил танцует, музыка танца Самаиа.

Все смотрят в оцепенении.

В конце танца Зоя говорит:
Ах какая роза вот эта машина,
какая лилия метро дверь,
как не знаю взять всё, что растет в тебе изнутри,
к себе вовнутрь.

Сережа:
Зойка, ты чего, к нему, что ли, уходишь,
он же нищий, чучмек, посмотри.

Зоя:
Кажется, это ты разглагольствовал на собрании
о новом пролетариате
и человеческом достоинстве мигрантов.

Сережа дает Зое пощечину. Потом бросается на Халила сзади, хватает его за шею и пытается душить. Халил хрипит, но не сопротивляется, падает. Зоя закрывает лицо руками. Сережа, в почти невменяемом состоянии, плачет, садится на корточки, видит газету, в которую завернуты вещи Халила, и, сидя на корточках, читает почти как в бреду.

Сергей:
Среди рабочих растет уровень эстетического развития. По характеристике секретаря партийной организации участка любимым занятием Алексеева — серьезного парня с вдумчивым отношением к труду — является пение.
Он активный участник художественной самодеятельности на заводе «Станколиния».
Пожилые рабочие, которые не смогли получить сколько-нибудь удовлетворительное эстетическое воспитание в прошлом, хуже знакомы с искусством, меньше читают. Но недостаток образования им не мешает глубоко чувствовать и внутренне тянуться к искусству. Таков зуборез механосборочного цеха № 4, один из первых ударников коммунистического труда Иван Антонович Устинов.
На заводе «Станколиния» большинство опрошенных рабочих вообще не выделили материальный мотив как фактор, делающий их труд привлекательным. Многие рабочие красоту и радость труда связывают с возможностью утвердить себя как творческие личности. Чаще это касается таких профессий, как наладчики автоматических линий, слесари-сборщики, инструментальщики, шлифовщики.

Халил приходит в себя. Зоя стоит над ним и смотрит.

Халил:
Нам боль моя сейчас была нужна.
Она сейчас для нас сыграла — как красота.

Сережа неожиданно подходит к Халилу, вытаскивает складной ножик и режет себе ладонь, таким способом он просит прощения у Халила, но молчит.

Халил пожимает окровавленную ладонь Сергея, а потом целует ее. Наконец трогается поезд.

Магда:
И что мы будем делать после того,
как выйдем на наших остановках.

Сергей:
Собственное бытие-то есть,
а вот несобственного
нет ни у кого.

Остановка. Выходят Зоя, Сережа и Магда, не прощаясь ни с кем, как будто ничего и не было. Остаются и едут Халил и Тончик.

Пауза.

Халил (на фоне шума):
Так все слова моя любовь оставит позади
и вещи мира сделает словами
новыми,
которые теперь есть ты.

Я не умею ничего теперь,
забыто все,
все — полые квадраты,
а то, чем говорю:
движенье рук по воздуху и шея.

Еще одна остановка: выходит Халил со своими вещами.

В вагоне остается один Тончик. 1.15 ночи.

Тончик (делает колесо):
Продаюсь я, Платон Иванович,
бывший в употреблении,
но в хорошей сохранности:
в наличии тело, душа, интеллект,
инстинкты, чувство юмора и язык.

Товар, конечно, просроченный,
так что, берите меня бесплатно…
Но кормите.

Хотя зачем я нужен, ведь я
даже
не домашняя
собака.

Ну тогда
за труд любой к себе заберите
и где-то рядом с собой
держите…

 

2011—2012