Автор рецензии лишь пытался понять, почему тексты, представляющиеся клишированными ему, не показались такими уважаемой редакции «Гвидеона». Один из возможных источников (и самооправданий) клише — идеология (в которую могут превратиться и разговоры о духовном просветлении). Если и говорить о деконструкции применительно к таким текстам, то скорее в варианте не Жака Деррида, а Д.А. Пригова, исследовавшего окостеневшие формы общественного сознания.

«Сколько бы русские ни пытались выскочить из оболочек религиозности, они останутся наследниками христианских монахов Кирилла и Мефодия, создавших звучание и смысл русской речи. Протестанты пребудут протестантами, католи­ки — католиками, даже если давным-давно позиционируют себя как атеисты», — но кажется, что уважаемый редактор «Гвидеона» абсолютизирует здесь, во-первых, национальность, во-вторых, одно произвольно взятое положение дел. Современный немецкий атеист, действительно, возможно, был протестантом, но до этого католиком, до этого язычником римского варианта, до этого язычником древнегерманского или кельтского варианта, до этого — еще бог знает кем, все это, разумеется, оставило на нем след, но сейчас он атеист, по своему личному сознательному выбору.

Относительно публикации Паунда автор рецензии вынужден процитировать себя: «Очень хороша публикация нескольких "Пизанских песен" Э. Паунда и информативной статьи о нем Я. Пробштейна. Замечательно, что журнал не пожалел на это более чем 100 страниц в № 2». Почему уважаемый редактор «Гвидеона» полагает, что автор рецензии относится к Паунду подозрительно? Фашизм отделим от Паунда. Моджахедов автор рецензии о «Гвидеоне» спрашивать не соби­рался, а итальянские партизаны вспомнились ему только потому, что отец Стефан Красовицкий (Гвидеон. № 1. С. 78) очень положительно говорил о муссолиниевской корпоративной системе; хотелось напомнить, как к этой системе относились, испытав ее на своей шкуре, большинство итальянцев.

Автор рецензии не собирался обвинять уважаемых редакторов «Гвидеона», да и большинство его авторов, в прямых симпатиях к тоталитаризму (к сожалению, снова автоцитата: «...нелепо подозревать редакцию "Гвидеона" в приверженности тоталитаризму. В собственных стихах и прозе В. Месяца и А. Таврова достаточно свободы и разнообразия, с тоталитаризмом несовместимых»). Но он вынужден еще раз вспомнить горький опыт недавней истории: риторика цельности, мифа, почвы, возврата к традиции прокладывала дорогу тоталитаризму независимо от намерений поэтов, писателей, мыслителей, чаще всего пострадавших затем от то­талитаризма наравне со всеми.

Религия — вопрос сложного личного выбора, разумеется, не решаемый на трех страницах рецензии или ответа на нее уважаемого редактора «Гвидеона». Автор рецензии попробовал бы позвать на помощь — например, город.

Регенсбург

И отделили они от себя свое стремление вверх и назвали богом. Может быть, кому-то и помогало, пока взрослели. А потом стало все больше мешать. Но нечего и человеку вставать в центр, мнить себя царем людей или природы. Пусть место останется свободным, готовым принять, но не оставить, остающееся — мертво. Пусть сегодня город, живой город, город — король.

Дерево, высохнув, стало лицами, руками, костями домов. Выступая резным трюмо из стены над улицей. С дудочкой у окна. Складками платья и улыбкой во­круг балкона. Вверх, сужая окна, увеличивая их число. Теснясь этажами на­встречу через улицу. Клиньями неба. Темной гладью деревянной двери среди ряби камня, собиравшего дождь и ветер. Башенками по диагоналям фронтона, за которыми ребро крыши. Круглый эркер на боку церкви, с широкими окнами дома. Но под ними узлы высоких причесок и шлемы. Под ногами львы, и под баш­нями львы, над головами зонтики городов. Святого держит пучеглазый карлик, а рыцарь спокойно стоит на уступе, опираясь на щит. Вот он — город. Честный своим присутствием, своей полнотой. Как человек. Если и верить — человеку, го­роду, реке. Но это не вера, это доверие, к которому совсем другой путь.

Жилые живые берегшие высотой башни серого камня, где почти нет различия между комнатой и лестницей — в семь и девять этажей, не увидеть с соседней улицы, так улица узка. Башня на ней вместе с домами, плечом к плечу. Но башня там, а они здесь. Вера — то, к чему человек обращается, когда не в силах с чем-то справиться сам и в то же время предпочитает иллюзорное решение отсутствию решения. Не честнее ли — не сильнее ли — не плодотворнее ли для будущего — сказать себе, что решения нет?

Колодец устал, он готов поддерживать локти, но вода пусть пока побудет в дру­гом месте. Устои моста, каменные корабли, режущие реку. Крестоносцы шли на Восток по чуть заметному горбу. Если ты купишь аметист, тебе подарят зуб древ­ней акулы. Охранявшая башня — теперь жилой дом. Стена выпятила живот. Дом прорастает из дома. Если камень, собирая происходящее около него, не крошится, он чернеет. Где закончить рост окна, чтобы оно не пробило крышу? Вера — путь наименьшего сопротивления при формировании ценностей, следование готовым ответам вместо выработки решения в каждом конкретном случае на свою ответ­ственность. Человек — где поиск. В ненадежности. Где ничего не гарантировано — ни подсказка свыше, ни спасение (ни вечное, ни даже временное).

Тяжелой римской кладкой, годной для основания Колизея. Порта Претория, Кастра Регина. Но над ней — окно с цветами. Христианство помогало расти, когда женщина не считалась человеком, а человека-мужчину было позволительно уби­вать на арене цирка. Оно внесло долю в формирование индивидуализма — хотя бы через представление о личной ответственности человека перед богом. Но спо­собствуя взрослению, оно не согласилось с ним и не повзрослело само.

Остротой домов. Чешуей черепиц и окон в пять рядов на скатах. Надгробные плиты, вставшие вертикально в стене. Худая бронза музыки. Кому так и тащить на спине колонну. Кому танцевать даже под тяжестью. Маленькими колоннами держать ширину окна. Окнам там, наверху, не нужно стекло. Ни к чему штука­турка, хватит плюща. Странная уверенность верующего в том, что вне веры не­возможно никакое движение за сферу непосредственных материальных интере­сов. Нигде кроме, как в Моссельпроме. Человек идет к интересному или помогает близкому сам, независимо от ощущения над ним руки Верховного Поводыря. Возможно, без этой руки у него получится лучше.

Потолком в волнах. Листьями по каменным узлам оград. Осторожно откры­ваясь узостью окон. Удивленным оленем над входом. В доме тоже живет путь вверх. Только различие окон и их несимметричная разбросанность по фасаду вы­дает древность. Или она чуть выглянет камнем из-под штукатурки. Если заранее известен объект веры и заранее предполагается, что он как-то все устроит, какой здесь свободный поиск? А если все устраивать и решать самому человеку (ко­нечно, не одному, а с другими людьми, но без упрощающих отсылок вверх) — в кого эта вера, кроме тех, кто рядом? Пусть у Голиафа копье в четыре этажа, Да­вид уже поднимает камень. Библия — интересный литературный памятник, воб­равший в себя опыт не одной сотни людей. Но сколько можно пересказывать одно и то же?

От осторожных круглых окон спокойной стены Ульриха — к Якобу. Где крылатые динозавры с завязанными узлом хвостами. Львиные головы с косами-ры­бами, за которые держится человек сзади. Клювоголовые звери. Толстомордые коты над капителями колонн портала, а под ними люди-птицы со сложенными на груди руками. Из голов колпаками шутов вырастают цветы. Лица столь серь­езны, что не удержаться от улыбки. Даже драконы улыбаются. Окна-венки, цепи, корзины. Волнами узлов по стволам. На границах нефов смотрят с высоты ко­лонн голуби в кольчугах перьев, коты, совы с человеческими лицами, лица без тел, дельфиноносые чудища, бородачи, похожих нет. Бог не нужен для всего этого, достаточно мира в его кружащем голову разнообразии. Вера упрощает мир. Если за каждым предметом и действием — бог (подсознание, материальный интерес, пришельцы из космоса — любая универсальная причина), предметы и дей­ствия тем самым обесцвечиваются и редуцируются. Да они и обижаются на смот­рящего сквозь них, закрываются от него. Открываясь тому, кто готов говорить с ними, как с индивидуальностями, не сводимыми к чему-то далее.

Кофе первых этажей, готика вторых, тихие стекла третьих. Скелет свесил ноги на улицу из окна, и в зубах его банан. Три головы дракона встретились и улы­баются друг другу над камнем воды. Улица теснотой приближает друг к другу. Угол, в котором встречаются двери. Друг помогает без просьбы. Если тот, кто го­ворит, что вас любит, ждет вашего признания в вере-подчинении, вашего стояния на коленях — кажется, вам не очень повезло с другом.

И наконец собор — место для пустоты, которую лучше не обижать именем Кришны, Христа или Велеса, потому что откуда тебе знать, что и в какой момент эта пустота захочет вместить, веточку или пламя. Полная не цветом, а светом. Острые рыбы готических потолков. Вера — система догм. Гораздо более, чем бог. Возможна вера без бога — ставящая на его место национальную идею, социаль­ную утопию, да и материальный достаток, идеология общества потребления там, где она лишает человека выбора его собственного пути, — тоже религия со своими догмами вроде «если ты такой умный, почему ты такой бедный». Система догм может быть более жесткой (ислам) или менее жесткой (буддизм), но она есть. Вера без догм, оставляющая человека самого искать путь в сложности мира, — уже не вера, а свобода.

Камень, царапающий и дробящийся, доросший до воздуха, цепляющийся за него, впитывающий его полет, наконец перемешавшийся с воздухом на верхушках башен, зубастыми головами, чертями и мудрыми лицами во все стороны, возвра­щающийся к земле водой горгулий, говорящий каждым сантиметром стены о прошедших людях и дождях. Зная, что до неба не достать, и все равно поднимаясь выше и выше. Становясь рамой для облаков. Разрастаясь встречами с людьми и снопами листьев. Башнями, выросшими из стен поднимающейся башни. Балко­нами, на которые никто никогда не выйдет. Поворачиваясь к площади порталом, к улице ступенями, к соседнему дому галереей на втором этаже. Девушке и чи­тать, сидя на шестисотлетнем камне. Культура — стремление к лучшему. Она не­возможна без иерархии, без понимания того, что есть ценности, неизмеримо пре­восходящие меня. Но эти ценности ближе и прочнее, когда они — дело выбора самих людей, моего собственного выбора. А не свалившееся на голову с небес.

И башни — разные, где-то колонна вместо ниши, арка над окном опрокинутым сердцем или стрельчатым углом. Только разнообразие может не подавлять. Пан­тера готова нести на своей спине только того, кто может вести ее своим сном. Но и ей нужна опора — сплетение листьев, растущих из головы. И почему бы чертику не поддержать человека — у него лучше получается держаться за вертикаль стены.

Бог был лишь строительными лесами. Колокольня старого собора стала подъ­емником камня для строительства нового. Ступени древней совы. Каменное горло. Если человек на свой страх и риск, не оглядываясь на догмы и готовые от­веты, пытается понять, что есть бог, как можно коснуться его, — к религии это не имеет почти никакого отношения. Если высшее все же имеет лицо — это снова невзрослость, попытка спрятаться за спину старшего-всемогущего. И поиск приводит к пониманию, что это лицо настолько сложно, а соприкосновение с ним на­столько многообразно и неопределенно, что позиция все более отличается от вне- религиозной только терминами.

А собор — здесь, поднимаемый людьми и поднимающий людей. Взгляд на про­изведение как на вдохновленное свыше прячет концы в воду — пути господни не­исповедимы и с человеком несоизмеримы. Взгляд на произведение как на дело человеческого сознания только и позволяет другому сознанию попытаться понять и продолжить.

Потому что готика — не только собор. Арка над окном дома, которая думала закончиться, закрыться и вдруг прорывается новым лепестком. Ратуша, где среди острых каменных цветов, держась за скрещенные ключи, учится взрослеть — от­вечать за себя — город.

Окна собора велики, окна колокольни малы — когда человек идет вверх сам, ему много света не надо, у него есть свой, и свет строивших ступени. Последние несколько столетий уникальны, человек приучается отвечать за себя сам, без ссы­лок на высшие силы. Без подпорок труднее, но больше возможностей. Больше возможностей — значит, и для зла. Но ведь и для хорошего тоже. И если бог есть, он создал человека свободным, и ему тоже интересно, что человек сможет сам, без подпорок. Человек взрослеет. Чуть похожее было во времена эллинизма, но дальше малого круга образованных не распространилось. Сейчас круг много шире. Неужели и эту попытку провалим? Но в дорогу хорошо выходить под башней, под ее напряжением вверх.

Покажете ваши соборы? Мы покажем книги, отличающиеся от «Золотой ле­генды» так же, как готика от крупнопанельного домостроения (есть, конечно, «Бо­жественная комедия»; но есть и Франк Гери или Фрэнк Ллойд Райт).

Огонь потому и светит, что не прост.