В 1989 году, на пике перестройки, американское издательство «Andrews and McMeel» выпустило книгу о советском юморе, в которую вошли карикатуры из «Крокодила». В книге было два предисловия: главного редактора «Крокодила» Алексея Пьянова и знаменитого историка мультипликации и карикатуры Чарльза Соломона. Второе начиналось с краткого описания западных представлений о СССР, отраженных в голливудских фильмах: «Сам факт того, что кто-то решился создать антологию советских карикатур, удивит многих американцев. В Соединенных Штатах СССР обычно изображается либо как унылая, серая страна, где угрюмые крестьянки подметают тротуары, либо как страна, ощетинившаяся ракетами, наполненная шпионами и старе­ющими генералами, обвешанными орденами и медалями и вынашивающими зловещие заговоры. В обоих сценариях искусство исчерпывается кричащими "героическими" барельефами на стенах тракторных заводов». Какой смех возможен в такой стране?

Предисловие Пьянова, выдержанное в духе перестроечной риторики (глас­ность, открытость, доверие), как будто отвечало на этот вопрос: советские люди полны оптимизма, чему свидетельством — астрономические тиражи главного сатирического журнала страны. Давайте смеяться, а не воевать, — призывал Пьянов американского читателя.

Как мы видим, внешняя, почти карикатурная проекция советского смеха, увы, недалеко ушла от внутренней. Советский смех? Это значит — опять про антисоветские анекдоты и эзопов язык (любимые советологические сюже­ты)? Опять о «советской (антисоветской) сатире»? Об интеллигентских фи­гах в кармане? Вновь о Булгакове, Зощенко и Эрдмане, об Ильфе и Петрове? Может быть, о ком-то более изысканном — Хармсе, например? Или о ком-то более позднем — скажем, о Войновиче или Веничке Ерофееве? Сюжеты во­шедших в нашу подборку статей — не о смехе в советскую эпоху, но о собственно советском, большей частью сталинском, смехе. Вышеперечисленные персонажи связаны с ним опосредованно, прямое же отношение к нему имеют совсем другие авторы и совсем другие коллизии: не только менее извест­ные, но часто — неизвестные вовсе. В самом деле, кто сегодня знает Л. Ленча и С. Нариньяни, Г. Рыклина и И. Рябова, чьими фельетонами зачитывались миллионы советских читателей? Читатели эти были также зрителями воде­вилей В. Катаева и А. Софронова, В. Дыховичного и М. Слободского, кино­комедий И. Пырьева и К. Юдина, карикатур Б. Ефимова и М. Черемных, Б. Пророкова и Кукрыниксов. Этой продукцией были заполнены газеты и журналы, театры и кинотеатры. Это был наиболее массовый и любимый вид чтива и зрелища. Тираж «Крокодила» достигал семи миллионов экземпляров (для сравнения: рекордный тираж главной газеты страны, «Правды», состав­лял десять миллионов).

Подборку статей о госсмехе уместно предварить объясняющим... анекдо­том, в данном случае — метаанекдотом.

Начальник рассказывает своим подчиненным анекдот; дружно смеются все, кроме одного человека. Начальник спрашивает его: «А ты почему не сме­ешься?» Тот отвечает: «А я завтра увольняюсь». Можно сказать, что этот не­смеющийся — единственный смеющийся в этом анекдоте человек: он смеется над начальником. Предметом нашего интереса является, однако, не этот несмеющийся сотрудник, но, во-первых, начальственный анекдот, а во-вто­рых — смех остальных, менее удачливых, не собирающихся завтра уволь­няться сотрудников. Ситуация анекдота предполагает по крайней мере две интерпретации. Первая, этой ситуации соответствующая: юмор начальника плоский, анекдот несмешной, следовательно, подчиненные смеются от страха. В этом случае понятен отказ от смеха увольняющегося сотрудника. Вторая, логике анекдота противоречащая: плоский юмор начальника вполне соответствует уровню чувства юмора его подчиненных, которые смеются ис­кренне. Объект нашего внимания определяется следующим образом: госсмех — это, во-первых, несмешной смех; во-вторых, смех от страха; в-третьих, смех от отсутствия (или в отсутствие) чувства юмора. Госсмех — смех, апроприированный государством, — во всех смыслах уникальный и совершенно неисследованный феномен. Он нарушает все возможные стереотипы коми­ческого: он не только не смешон и опирается на массовый вкус и неразвитое чувство юмора (а потому связан не столько с великими именами упомянутых сатириков и юмористов, сколько с такими персонажами, как дед Щукарь, и такими сатириками, как Сергей Михалков), но и противостоит стереотипам, согласно которым смех якобы всегда антитоталитарен, демократичен, разру­шает иерархию и противостоит страху. Нет, смех может быть инструментом устрашения и укоренения иерархии, мощным средством тоталитарной нор­мализации и контроля. Такой смех я и называю госсмехом.