Александр Житенев берется в своей книге за то, чего филологи, описывающие перипетии новейшей лирики, как правило, избегают. Он трактует картину ли­тературы, связанную с «культурным временем», переживаемым государством в послевоенную эпоху, как конфликтную матрицу индивидуального и соци­ального травматизма. Перед ним встают многие задачи, решаемые обычно критикой в ослабленных номинациях групповых и политических пристрастий таким образом, что актуальность подобных решений не выходит за узкий круг интересантов, сплетенных путами единой дикции.

Уникален своей широтой и свободой от пристрастий список фигурантов (их порядка восьмидесяти), кому Житинев поручает сыграть роль ловчих, своеобычных Арахн, постоянно порождающих необходимые ему тяжи и клеящие эссенции для преобразования шума языка в лирическую речь. Ведь, действительно, одна из тем его книги, а может быть, и основная — новая связ­ность, слиянность, образуемая в дикции культуры усилием лирической поэ­зии. И он в своем повествовании доказывает, что это усилие — присутствие, гарантирующее вообще существование культуры как времени.

И автору удалось поймать ряд отличительных признаков, выражающих всеобщие лирические перспективы времени, которое для поэзии всегда — текущее, постоянно становящееся. Именно поэтому любая пара его «персо­нажей», невзирая на всяческие мыслимые расхождения, имеет скрепы психо­травматического свойства, и тем самым А. Житенев обозначает природу модуляций в самой матрице культуры, таким образом он трактует идею ли­рической «связности» самых различных способов говорения.

Это, как представляется мне, — его важнейшее завоевание.

Поэтому Житенев постоянно ставит и обновляет философскую задачу по­иска личностных и исторических соответствий в культурном континууме речи, выраженной в лирике, фокусируется на психоаналитических аспектах анализируемых текстов, оперирует категориями личных и творческих идентичностей, не чурается биографического дискурса, воплощаемого в полити­ческих коллизиях прошедшего. Чего стоит начинающий книгу прекрасный разбор лирической инволюции выдающегося лирика Л. Черткова, провед­шего 60-е годы в лагере среди уголовников, чья лексика повлияла на языко­вую этику поэта, на сам язык, окислила его, лишила выраженных доминант.

А. Житенев видит историю новейшей поэзии как завоевание и приятие травмы, становящейся, в его изложении, на наших глазах достоянием лич­ности сочинителя, его бытийной матрицей, единственным условием говоре­ния. Эта нетривиальная идея позволяет автору посмотреть на территорию новейшей поэзии как на поле колоссальных возможностей, где больше не действуют конкурентные законы вытеснения одних поэтик другими. Ему уда­ется дать объяснение поэтическому перфекционизму, вызванному силлабо- тоническим пристрастием, возникшим во времена русского классицизма, долго микшировавшим лирические возможности, ограничивавшим просодию русского стиха, обрекавшим сочинителей на самоповторы, тавтологию и логорею. Собственно, аналитическое расширение личности, приятие травмати­ческого тренда внутренней биографии и посему — расширение языка само­описания — одна из главных внутренних идей книги А. Житенева. Именно поэтому, повторю еще раз, сведение в одном корпусе книги пластически не­сопоставимых фигур литературы предстает в его изложении очевидной связ­ностью и необходимостью.

В этом подходе мне видится первостатейная искренняя новость и возмож­ность понимания поэтического текста.

Собственно, «Поэзия неомодернизма» — первая отчетливая история но­вой русской поэзии, написанная вне политических и групповых амбиций. А. Житеневу удалось написать историю, которую можно по-настоящему вы­читать, следуя его нетривиальным доказательствам аналитика.