Есть печатные выступления, на которые совсем не хочется отвечать. Зачем? Пиши себе на здоровье! Даже если автор лукавит, передергивает, нарушает при­нятые в профессиональном кругу правила приличия. Стоит ли «ввязываться» и протестовать по любому поводу?

В данном случае, однако, приходится. Поскольку, как выяснится из дальней­шего, дело не только в авторе. Дело в академическом сообществе, которое скры­вается за конкретным лицом. Средоточием этого «сообщества», призванного пестовать и беречь ту особую отрасль историко-литературной науки, что тради­ционно именуется у нас горьковедением, был и остается московский Институт ми­ровой литературы имени А.М. Горького (правильнее: М. Горького), созданный в 1937 г., — крупнейшее ныне научно-исследовательское учреждение Российской академии наук (РАН), занятое изучением русской и зарубежной словесности. Другое, родственное ему учреждение — Институт русской литературы (Пушкин­ский Дом) находится в Санкт-Петербурге. Названия этих двух академических институтов красуются, вызывая уважительный трепет, на титульном листе изда­ния, о котором и пойдет речь: Текстологический временник: Вопросы текстоло­гии и источниковедения. Кн. 2 / Отв. редактор Н.В. Корниенко. М., 2012.

Сразу же оговорюсь: я не пишу рецензию. Этот сборник, в котором собрано более 50 авторов, заслуживает в действительности вдумчивого многостраничного разбора. Меня же интересует лишь одна публикация этого тома и лишь одна — но, бесспорно, важнейшая! — общественная проблема.

Для читателя, незнакомого с сюжетом, поясню вкратце. В 1965 г. моя мать Л.В. Азадовская (1904—1984) опубликовала в «Новом мире» статью под названием «Исто­рия одной фальсификации». Статья была посвящена В.И. Анучину (1875—1941), сибирскому этнографу и литератору, подделавшему в 1930-е гг. семнадцать (из двадцати шести ныне известных) писем к нему М. Горького и написавшему воспо­минания о встрече с Лениным, якобы состоявшейся в марте 1897 г. в Красноярс­ке (в действительности никакой встречи не было). Точка зрения Л.В. Азадовской была в то время поддержана и принята крупными советскими учеными и деяте­лями культуры.

Однако в 1990-е гг., в эпоху тотальной «переоценки ценностей», одному из сотрудников Горьковской группы (Е.Н. Никитину) пришло в голову пересмот­реть точку зрения Азадовской. На основании двух-трех архивных документов, недоступных в свое время Лидии Владимировне (например, письмо Анучина к Сталину от 31 мая 1938 г.), Никитин заявил о том, что все письма М. Горького к Анучину — подлинные.

Свою точку зрения горьковед изложил в ряде публикаций (Новый мир. 1993. № 4; Новый мир. 1994. № 11; М. Горький и его эпоха: Материалы и исследования. М., 1995. Вып. 4). Читая эти статьи, я всякий раз испытывал недоумение: к чему это? Зачем без конца повторять одно и то же? Ведь ни одного мало-мальски обос­нованного аргумента, ни одного новонайденного архивного документа...

И не стоило бы вновь доказывать то, что давно доказано, если бы точку зрения Никитина не поддержала Горьковская группа ИМЛИ, включившая фаль­шивые письма Горького в академическое собрание его писем (первый том вышел в 1997 году). Этот факт коренным образом изменил ситуацию. Поместив поддель­ные письма на страницах академического издания, да еще подкрепив их подробны­ми примечаниями, Институт мировой литературы совершил, с моей точки зрения, не просто ошибку, а серьезное антинаучное деяние: легитимизировал фальшивку. Мне пришлось отвечать — уже не Никитину, а многоликому горьковедческому кол­лективу. В 2006 г. я поместил на страницах журнала «Вопросы литературы» под­робную статью об Анучине и его подвигах; в 2011 г. — выпустил в издательстве РОССПЭН книгу под названием «История одной фальсификации» (в ней собраны работы об Анучине Л.В. Азадовской и мои собственные). На этом, говоря по сове­сти, я предполагал закрыть эту непомерно затянувшуюся дискуссию.

Однако события приняли иной разворот.

В упомянутом выше «Текстологическим временнике» Е.Н. Никитин публикует новую вариацию на «анучинский сюжет», снабдив ее заголовком «О необходи­мости исторического подхода при решении текстологических задач». Название, что и говорить, пафосное: сгодилось бы для передовицы в советской газете! Статья открывается принципиальным, методологически важным тезисом: «Пуб­ликатор, готовя к печати тот или иной документ, чтобы избежать ошибки, должен быть не только филологом, но и историком» (с. 951). Становится ясно, что имлийский-то автор наверняка объединяет в себе достоинства обеих профессий и ко всему им сказанному можно отнестись с полнейшим доверием.

Внимательно прочитав новый опус Никитина, я вынужден был констатиро­вать: большая часть текста — перепев того, что публиковалось им раньше. Аргу­ментация строится на передержках и умолчаниях, предположениях и домыслах (ссылка на воспоминания Е.П. Пешковой; утверждение, что не мог же Анучин совершить подделку еще при живом Горьком; и т.д.). Извлеченные из историче­ского контекста, оторванные от запутанной биографии Анучина, эти суждения имлийского автора, филолога и историка в одном лице, несостоятельны, а то и попросту смехотворны.

В своей статье 2006 г. в разделе «Горе-горьковеды, или Как они это делают» я пытался — на ряде примеров — продемонстрировать, сколь лихо и ловко ра­ботают текстологи-горьковеды: переставляют даты, подтасовывают арабские и римские цифры, придумывают аргументацию (попутно «заимствуя» у Лидии Владимировны)...

Приведу перл отечественного горьковедения.

Сохранилось письмо Анучина к Горькому от 23 мая 1911 г. — с него, собст­венно, начинается их переписка. «Глубокоуважаемый Алексей Максимович, — пишет Анучин. — Извините, но я решился послать Вам мою книжку. Может быть, Вам как-нибудь случится ее прочесть. <...> предварительно шлю визитную кар­точку — вероятно, Вам не приходилось слышать моего имени»^[1]. Далее, Анучин сообщает свой петербургский адрес, по которому он действительно проживал в 1911 г.: «Канонерская, 21, кв. 19».

К 1911 г., когда написано это письмо (подлинность его никем не оспаривается), Анучин — если верить издателям академического собрания писем Горького — от­правил уже девять писем, в которых содержатся и восторженные отзывы Горь­кого о Василии Ивановиче и его творческой деятельности, и даже приветствия от их общего знакомца Влул (Владимир Ульянов).

Этим письмом, утверждала Л.В. Азадовская, «аннулируется буквально поло­вина всего собрания "горьковских писем" <...>. Совершенно бесспорно, что они не могли быть написаны и отправлены к человеку, фамилию которого Горький узнал только после 23 мая 1911 года»^[2].

Начиная с 1963 г., как только горьковедам стала известна (в рукописи) статья Азадовской, они бросились искать любую возможность дискредитировать этот документ, во всяком случае, поставить его под сомнение. Еще бы! Согласиться с его содержанием и датой написания означало бы разрушить миф о близком зна­комстве Анучина с Горьким и Лениным, признать поддельными, по крайней мере, девять писем и т.д. Стоит вынуть лишь один кирпич.

Первым интерпретатором анучинского письма от 23 мая 1911 г. выступил Н.Н. Жегалов, научный сотрудник Института мировой литературы. В своей внут­ренней рецензии на статью Азадовской он утверждал, что фраза Анучина «Вам не приходилось слышать моего имени» — «шутливая или ироническая». «Это ироническое самоуничижение, ироническое напоминание А.М. Горькому о том, что существует на свете писатель Анучин...»^[3] (В этом «самоуничижении» Анучин, как видно, дошел до того, что приложил к письму свою визитную карточку!)

Е.Н. Никитин двинулся — спустя 30 лет — по другому пути. Все верно, писал он в своей первой попытке опровергнуть мнение Л.В. Азадовской, было такое письмо; неверна только дата. Ибо Анучин ошибся: должен был написать цифру «1901», а написал почему-то «1911». «Описка, а они уж не так редко случаются, ввела в заблуждение Л.В. Азадовскую»^[4].

Свое мнение Никитин обосновывал ссылкой на широко известный справоч­ник «Весь Петербург»: мол, адрес жительства Анучина, указанный им в письме к Горькому, не соответствует адресу в официальном справочнике за 1911 год.

Е.Н. Никитину было явно невдомек, как составлялся справочник «Весь Пе­тербург»; не знал он и того, что Анучин неоднократно менял в 1911 г. свое петер­бургское жительство. Пришлось мне взяться за перо и объяснить, в чем здесь дело и что адрес «Канонерская, 21» вполне достоверен^[5].

Все это относится к 1994 г. А в 2003 г. в десятом томе академического издания «Писем» (в комментарии к фальшивому письму Горького к Анучину от 22 ок­тября / 4 ноября 1913 г.) сообщается: «Первое письмо Анучина к Горькому дати­ровано 23 мая (5 июня) 1901 г.».

Как же так? Ведь в оригинале другая дата — 1911 г. Как бы отвечая на этот во­прос, комментатор отсылает нас к одному из предыдущих томов: «См.: Наст. изд. Письма. Т. 4, п. 1, 24 и примеч., а также вступительную статью»^[6].

Однако, обратившись по указанному адресу и внимательно изучив в четвертом томе письма 1 и 24, примечания к ним, а также «вступительную статью» на с. 211—220, читатель не найдет и упоминания о письме от 23 мая 1911 г.

Что это? Дезинформация? Обман? Подлог?

Статья во «Временнике» содержит, однако, и новые документы (цитируются, на­пример, письма Анучина к М.К. Азадовскому, находящиеся в его личном архи­ве, — должно быть, публикатор решил, что в свое время они остались неизвест­ными Л.В. Азадовской!). Есть и новые «открытия», в частности, — утверждение о «явной неприязни Азадовских к В.И. Анучину». Откуда? Все восходит, оказы­вается, к очень давней поре, приблизительно к 1918—1919 гг. Никитин приводит действительно новое и неожиданное свидетельство — письмо к нему томского краеведа Т.А. Каленовой от 29 июня 1992 г. (ни в одной из прежних работ Ники­тина об этом письме не упоминалось).

«В то переломное, как и сейчас, время, — сообщает Т.А. Каленова, — интел­лигенция делилась на противоборствующие по разным причинам группы. Ско­рее всего, такие трения существовали у Анучина не только с эсерами <...>, но и с М.К. Азадовским, который поступил тогда на должность приват-доцента в Том­ский университет, был сотрудником его научной библиотеки. Если это так, то можно понять причину резко критического отношения к нему Л. Азадовской <...>. Это как камень, вынутый из-за пазухи и брошенный во след человеку, который не может ответить». Чувствуя всю нелогичность (чтобы не выразиться покрепче) этой аргументации, Е.Н. Никитин добавляет, что М.К. Азадовского «раздражало то, как В. Анучин обращался с собранным им (Анучиным. — К.А.) фольклорным материалом. <...> Вот еще одна причина неприязни» (с. 953).

Другими словами, Марк Константинович недолюбливал Анучина, во-первых, как бывшего эсера, во-вторых, как фольклориста-дилетанта.

Что на это сказать? Труднее всего, как известно, доказывать очевидное и опро­вергать абсурдное.

Эсеровское прошлое В.И. Анучина никак не могло вызвать у М.К. Азадовского каких-либо «трений» — по той простой причине, что Марк Константинович еще в дни своей юности тяготел именно к социалистам-революционерам, разделял их народнические устремления, был близко связан с членами эсеровских организа­ций в Иркутске и Хабаровске, составлял и распространял революционные про­кламации и т.д. Свои политические симпатии Азадовский проявлял и позднее: в конце 1918 г. он поместил в петроградской газете «Голос народа» (орган Все­российского комитета эсеров) свою статью «Памяти Тургенева».

Что же касается Анучина-фольклориста, то М.К. Азадовский сочувственно упоминает о нем во втором томе «Истории русской фольклористики»^[7]. Вряд ли он стал бы это делать, испытывая «неприязнь» к Анучину-фольклористу.

Не стоило бы вникать во все эти мелочи, однако, повторяю, приходится. Ибо наш автор действует на самом деле хитро: высказывая устами госпожи Каленовой и как бы мимоходом безобидное предположение («скорее всего <...> существовали трения»), пуская в ход то один, то другой «штришок» («камень, вынутый из-за па­зухи», «безусловно, М. Азадовского раздражало.»), Е.Н. Никитин подводит чи­тателя к самому главному: необъективности Азадовской, ее предвзятости в отно­шении своего героя. «Пером Л.В. Азадовской двигала явная неприязнь, — читаем на с. 952. — Неприязнь не могла привести к правильному научному результату».

И действительно, размышляет неискушенный читатель, могла ли Лидия Вла­димировна с симпатией относиться к В.И. Анучину, которого ее покойный супруг воспринимал с раздражением и едва ли не как политического противника!

Обвинение в «неприязни» — не единственное. Другое свое «предположение» Е.Н. Никитин впервые высказал в 1995 г. Статья Л.В. Азадовской, утверждал он, появилась в 1965 г. «не случайно». Именно в это время началась подготовка био­хроники «Владимир Ильич Ленин», «и кому-то показалось неудобным», что среди знакомых Ленина окажется имя «морального анархиста» и «эсера»^[8].

В расшифровке это означает следующее: выполняя политический заказ (мно­готомная «биохроника» Ленина готовилась Институтом марксизма-лениниз­ма при ЦК КПСС), Л.В. Азадовская подчищала, т.е. фальсифицировала, биографию Ленина.

В 2006 г. я указал Никитину на то, что такого рода «предположение» является столь же нелепым, сколь и оскорбительным для памяти моей матери^[9]. Однако Е.Н. Никитин не только повторил его в «Текстологическом временнике», но и уточнил подробности. Оказывается, составителям ленинской «биохроники» была «дана команда не упоминать имени В.И. Анучина», а также принято следующее решение: «в печати объявить В. Анучина выдумщиком и фальсификатором. По­этому и увидела свет новомировская статья Л. Азадовской» (с. 955).

Утверждается все та же мысль: работа Л.В. Азадовской была заказной, конъ­юнктурной. Вдова ученого готовила свой монографический труд, «увлеченная же­ланием уличить В. Анучина в фальсификации, а не установить истину» (с. 957). Другими словами, сводила счеты.

Подобные инвективы далеки от наивности или простодушного заблуждения, в связи с чем я хотел бы напомнить радетелю «исторического подхода», что в российском кодексе существует такое понятие, как клевета (распространение за­ведомо ложных сведений, порочащих честь, достоинство и деловую репутацию другого человека).

Поместив никитинскую статью в разделе «Дискуссия», редколлегия сопрово­дила ее многообещающим примечанием: «Дискуссия об "анучинском сюжете" в горьковедении продолжается» (с. 959). Однако именно публикация во «Вре­меннике» делает дальнейшую дискуссию практически невозможной. Обмен мне­ниями допустим лишь в пределах научного поля. Дискутировать с авторами гру­бых вымыслов в отношении моих покойных родителей я никак не намерен.

К сожалению, в нашей научно-литературной среде отсутствуют механизмы, которые регулировали бы конфликтные случаи. Ни судов чести, как в доброе ста­рое время, ни комиссий по этике. Разумеется, я не склонен преувеличивать эф­фективность — в наших условиях — такого рода институций. Но в гражданском обществе они все же необходимы. При их отсутствии возникает вакуум, в котором любой, кто прикрыт тем или иным «статусом», становится практически неуязви­мым. Возникает вседозволенность, безответственность, безнаказанность.

Именно это и видится в ситуации, сложившейся вокруг поддельных горьковских писем. Представляющая собой, с моей точки зрения, остаток идеологизи­рованного советского литературоведения, Горьковская группа ИМЛИ последовательно защищает плоды своей многолетней псевдонаучной деятельности. Все способы — вплоть до обмана и вымысла — хороши, лишь бы не бросить тень на «буревестника»! И сколько бы ни приводить новых фактов, уличающих фальси­фикатора Анучина, каких бы ни выстраивать логических цепочек, реакция имлийцев всегда будет та же: безответность. Аргументов нет, поэтому лучше помолчим!

А может быть, равнодушие? Или упрямство? Нежелание расписаться в собствен­ной профессиональной беспомощности? Не знаю. Но бесспорно одно: неадекват­ное поведение корифеев нашего горьковедения принимает уже воистину клини­ческие формы.

На это указывает, в частности, М.М. Павлова. Рецензируя книгу «История од­ной фальсификации», исследовательница (доктор филологических наук, опыт­ный архивист и текстолог) пишет о том, что «с точки зрения здравого смысла <...> любые дальнейшие попытки составителей академического собрания писем от­стаивать свою "горькую правду" и в очередной раз опротестовывать научно под­твержденные факты можно будет квалифицировать исключительно в медицин­ских терминах»^[10].

И все-таки я удивляюсь: к чему эта многослойная академическая паутина?

К чему этот безразмерный штат имлийских горьковедов: 1) группа под не­уклюжим, малограмотным названием «Отдел изучения и издания творчества А.М. Горького»; 2) Музей А.М. Горького; 3) Архив А.М. Горького. Несколько де­сятков научных сотрудников!

К чему эта многочисленная Текстологическая комиссия, созданная в 2006 г. при Бюро Отделения? Да, не спорю, в нее входят высокопрофессиональные текс­тологи. Но для чего она создана? Казалось бы, для профессионального издания русских классиков, добротной подготовки их произведений к печати. Но это в теории. В действительности же издание сочинений и писем того самого клас­сика, чей памятник возвышается перед входом в ИМЛИ, остается в руках «горе- горьковедов», не способных отличить подлинник от подделки, грамотно датиро­вать письма и честно их комментировать.

Для чего, спрашиваю, листая «Текстологический временник», эта редколлегия из шестнадцати человек (все, казалось бы, состоявшиеся, «остепененные» люди)? Не совестно ли им (старинный интеллигентский вопрос!) видеть свою фамилию на обороте титула? Впрочем, зная, как готовятся подобные издания, я глубоко убежден: большинство из них и в глаза не видели никитинской статьи.

А два рецензента, доктора наук! Уж они-то должны были ознакомиться с ма­териалами тома! Или корпоративный дух взял верх над профессиональным подходом?

К чему, наконец, «ответственный редактор» этого пухлого тома? Конечно, «так полагается», должен быть смотрящий... На сей раз в этом качестве выступила Н.В. Корниенко, член-корреспондент РАН, она же — председатель Текстологической комиссии. Неужели с высоты председательского кресла совсем ниче­го не видно — например, та нелепица, которую громоздили и громоздят горьковеды вокруг анучинского письма Горькому 1911 года! Или имлийская солидарность сильней?..

Оттого, полагаю, так упорно и держится эта фальсификация. Сложившаяся с годами «круговая порука» надежно ограждает анучинскую подделку от посяга­тельств «со стороны», искусственно превращает ее в «дискуссионную проблему». Неважно, что ложь и нелепица, — лишь бы сохранить честь имлийского мундира.

Но поздно! Мундир все равно замаран, отчистить его будет непросто. Фаль­сификация доказана, и дальнейшие споры по этому поводу бессмысленны. Это ясно всем. За исключением, к сожалению, сотрудников Горьковской группы, ди­рекции Института мировой литературы и Бюро Отделения историко-филологи­ческих наук РАН. Ведь именно на этих академических этажах давно уже следо­вало проявить беспокойство и создать независимую (не из шестнадцати — хотя бы из трех человек!) комиссию, чтобы, разобравшись в деталях, раз и навсегда поставить точку в вопросе об анучинском фальсификате.