Публикуемые ниже статьи в своем первоначальном виде «прозвучали» в ка­честве докладов на симпозиуме, посвященном издательству «Ардис» и па­мяти Карла Проффера (1938—1984). Организованный Центром изучения России, Восточной Европы и Евразии, а также кафедрой славянских языков и литератур Мичиганского университета (Анн-Арбор), симпозиум проходил в конце сентября 2013 года — в те дни, когда Карлу Профферу, в прошлом — профессору Мичиганского университета, исполнилось бы 75 лет[1]. Трудно по­верить, что этот ученый умер молодым: масштабы его наследия не уклады­ваются в прожитые им годы. Автор монографий о Гоголе и Набокове, замеча­тельный переводчик и издатель, Карл Проффер не только оставил заметный след в американской славистике, но и сыграл важную роль в русско-амери­канских культурных контактах и в развитии самой русской литературы.

В 1971 году в Анн-Арборе Карл и его жена Эллендея основали изда­тельство, публиковавшее книги русских писателей и поэтов как на языке оригинала, так и в переводе на английский. В своих мемуарах о рождении «Ардиса» Эллендея объясняет, что выбранный ими логотип издательства — карета, запряженная лошадьми (рисунок В.А. Фаворского), — молчаливо от­сылает к афоризму Пушкина о переводчиках, «почтовых лошадях просвеще­ния»[2]. Переводческая деятельность «Ардиса» по-настоящему впечатляет: она охватывает широкий диапазон имен (от писателей XVIII века до современ­ных поэтов и прозаиков) и включает самые разные книги: антологии поэзии и прозы, сочинения отдельных авторов, сборники документов, статьи и мо­нографии русских литературоведов. И все же значение этого издательства не сводилось к культурному посредничеству. Не сводилось оно и к публикации самиздата и оппонированию советскому режиму. Профферы, конечно, печа­тали диссидентов и писателей, которые не могли в полный голос говорить в Советском Союзе. Более того, они горячо поддерживали тех, кто вынужден был эмигрировать или подвергался преследованиям в своей стране. Но в це­лом основатели «Ардиса» не ставили своей целью делегитимацию советской идеологии. Хотя избежать конфронтации с советскими властями они, разу­меется, не могли, «Ардис» все же выпадал из той парадигмы русскоязычных издательств Запада, в основном продуктов холодной войны («Континент», «Время и мы», «Посев»), с которыми их нередко сравнивают. Профферы с са­мого начала наметили себе другие рамки: их интересы лежали в сфере лите­ратуры и свою задачу они видели в восстановлении разорванных культурных связей и поддержке альтернативных литературных течений.

Рассказывая о поездках в Россию в «доардисовский» период, Эллендея вспоминает о знакомстве с Надеждой Яковлевной Мандельштам и либерально настроенными литераторами обеих столиц, чьи вкусовые предпочтения в дальнейшем сказывались на издательской политике «Ардиса», хотя и не определяли ее полностью. Среди встреченных ими людей с громкими име­нами (Лев Копелев и Раиса Орлова, Иосиф Бродский, Елена Сергеевна Бул­гакова) Эллендее запомнилась пожилая пара, «муж и жена Ивичи», которые поразили Профферов рассказами о знакомстве с Блоком: «Умные и обаятель­ные, они были как бы воплощением сохранения культуры»[3]. Александр Ивич (Игнатий Игнатьевич Бернштейн, 1900—1978), журналист, писатель, автор книг для детей, брат знаменитого лингвиста С.И. Бернштейна, действительно, смолоду вращался в литературных кругах и много лет дружил с Мандельштамами. Трудно сказать, знала ли тогда Эллендея, что Ивич «сохранял куль­туру» в буквальном смысле: Надежда Яковлевна передала ему рукописи Ман­дельштама, не говоря уже о том, что в архиве Ивича находились автографы многих других его знаменитых современников[4]. Как бы то ни было, именно эту роль — роль хранителя русской литературы — усвоил «Ардис».

Если англоязычных читателей издательство знакомило с русской классикой и с современной литературой (как самиздатской, так и подцензурной), то для русскоязычной аудитории «Ардис» заполнял культурные лакуны, образовав­шиеся в результате советской литературной политики с ее нормативными идео­логическими и эстетическими требованиями, которые выдвигали одни имена и жанры и подвергали остракизму другие. Если сформулировать схематично, то «Ардис» противостоял литературному канону, сконструированному офици­альным советским литературоведением, и пытался вернуть русскому читателю то, что в этот канон не попадало. «Ардис» (пере)издавал произведения Сереб­ряного века и русского модернизма (для молодого поколения имеет смысл по­яснить, что эти тексты не были общедоступны в советские времена). В «Ардисе» выходили книги писателей русского зарубежья, в первую очередь романы На­бокова (еще менее доступные в Советском Союзе). «Ардис» постоянно печатал эмигрантов Третьей волны — Бродского, Довлатова, Аксенова, Войновича, На­талью Горбаневскую, Юза Алешковского, Владимира Марамзина и многих дру­гих. В этом ряду особое место занимает Саша Соколов, с которым мир познако­мился именно благодаря Профферам, сразу расслышавшим уникальный голос никому тогда не известного писателя, приславшего им рукопись «Школы для дураков»^[5]. Наконец, «Ардис» издавал и тех, кто не уезжал из Советского Союза, но хотел видеть свои произведения не искалеченными советской цензурой (Фа- зиль Искандер, Андрей Битов, Юрий Трифонов). Заполняя литературные ла­куны, «Ардис» не отторгал и признанных советских писателей (правда, их чаще всего публиковали в переводе), то есть издательство не ограничивалось до- или внесоветской культурой. В итоге «Ардис» стал едва ли не единственным изда­тельством, которое целенаправленно объединяло русскую литературу поверх географических, идеологических и эстетических барьеров. Может быть, вследствие этой инклюзивной издательской политики «Ардис» наметил те линии литературной эволюции, которые во многом определили постсоветский лите­ратурный канон. Благодаря их книгам на Западе и в России повысился статус и укрупнилось значение многих из тех писателей, которые сразу после отмены советской цензуры стали восприниматься как классики и образцы для подра­жания. Чтобы подчеркнуть особенное значение этого издательства для русской культуры, организаторы симпозиума назвали его «Анн-Арбор в русской лите­ратуре: Возвращаясь к Карлу Профферу и наследию "Ардиса"» и открыли за­седание семинаром «Издатели "Ардиса" и русский литературный канон».

Российская интеллигенция старшего поколения, скорее всего, помнит «Ардис» благодаря переизданиям произведений русского модернизма и книгам Набокова, благодаря нашумевшей истории с альманахом «Метрополь» (не прошедшим советскую цензуру и переправленным его авторами в Анн-Арбор), благодаря приглашению Иосифа Бродского преподавать в Мичиганском университете (инициатива Карла Проффера, которого поддержали другие профессора славянской кафедры). Но «Ардис» — это не только история во­влечения в орбиту издательства знаменитых имен (или открытия новых), не только перепечатка произведений Серебряного века и модернистских текстов. «Ардис» — это еще и монографии американских славистов о русской литера­туре, издания русской литературоведческой классики, переводы малоизвест­ных на Западе писателей XIX века (от Антония Погорельского и Надежды Дуровой до Аполлона Григорьева и Алексея Писемского), публикация русской эротической поэзии, маргинализированной в Советском Союзе. «Ардис» — это еще и дружеские контакты с русскими писателями, энергичное участие в кампаниях по защите тех из них, кого подвергали гонениям или са­жали. Проффер не только сам писал письма и обращался к влиятельным лю­дям в Штатах, но и использовал институционные каналы университета, чтобы оказывать давление на советские власти (яркий пример тому — воспроизве­денное ниже письмо президента Мичиганского университета к президенту США Джеральду Форду с просьбой содействовать освобождению Владимира Марамзина). Все это придавало издательству ореол публичности, редко при­сущий строго академическим проектам. Наконец, «Ардис» — это еще и круг учеников Карла Проффера и близких ему по взглядам и, главное, по градусу энтузиазма молодых славистов, которые редактировали, переводили, вычи­тывали корректуры, вели делопроизводство — а многие из них при этом еще и участвовали в формировании редакционной политики и успевали публико­вать собственные исследования. «Ардис» — это еще и дом, не только «изда­тельский дом», но и дом в прямом смысле слова: издательство располагалось в огромном подвале дома Профферов в Анн-Арборе, и для многих сотрудни­ков, как они вспоминали на симпозиуме, издательство стало родным домом.

Разнообразные аспекты наследия «Ардиса» и многогранное значение из­дательства для западной славистики и для русской культуры еще предстоит осмыслить. Мы, разумеется, не ставили перед собой таких фундаментальных задач, составляя эту подборку статей. Публикуемые исследования посвящены лишь некоторым сторонам работы «Ардиса» и далеки от задачи дать исчерпы­вающую картину. Открывается блок размышлениями Эллендеи Проффер о биографии Карла, о том, почему возник «Ардис» и каким образом харизматичная личность Проффера определила судьбу проекта. Александр Долинин посвятил свою статью Профферу как исследователю Набокова и посреднику в контактах писателя с советской аудиторией. Марк Липовецкий и Эндрю Рейнольдспроанализировали роль издательства в формировании поздне- и постсоветского канона в прозе и поэзии соответственно. Завершается блок статьей Дениса Козлова, которая, хотя и не имеет прямого отношения к «Ардису», воссоздает интеллектуальную атмосферу, в которой жило советское общество 1960-х (годы первых поездок Профферов в Россию), и анализирует перемены в общественном сознании тех лет.

Предваряя эти статьи, я хочу обратить внимание на ту сторону наследия «Ардиса», которая меньше всего известна в России, но которая, мне кажется, многое объясняет в работе издательства. Я имею в виду выпускавшийся Профферами журнал «Russian Literature Triquarterly» («RLT»). После их первой длительной поездки в Россию Карл, как вспоминает Эллендея, «стал мечтать о толстом журнале, посвященном и старым писателям, не названным в наших университетских курсах, и новым советским авторам, которые заслу­живают того, чтобы быть переведенными»[6]. Так родился замысел периодиче­ского издания, которое в течение последующих двадцати лет (1971—1991) выходило, как и обещало название, три раза в год. Номера журнала форми­ровались в основном по тематическому принципу: футуризм, театр, акмеизм, сатира и пародия, литература путешествий, золотой век, мемуары и авто­биографии, женщины в русской литературе — это далеко не полный список. Некоторые выпуски носили монографический характер и были посвящены одному писателю (Набоков, Булгаков). Почти в каждый номер входили от­ражавшие выбранную тему переводы классических произведений, аналити­ческие статьи американских славистов, лучшие образцы русского литерату­роведения, библиографические указатели и публикации затерянных, забытых или неизвестных текстов (как правило, по-русски) с послесловиями, ком­ментариями, иногда — текстологическими разысканиями. Каждый номер журнала мог служить учебным пособием для университетского спецкурса. Вместе с тем трудно назвать «Russian Literature Triquarterly» строго акаде­мическим проектом. Почти все его выпуски напоминают традиционные для России толстые журналы с характерными для них отделами прозы, поэзии, критики и юмора. Если вспомнить об исключительном положении толстых журналов в России, то можно сказать, что «Russian Literature Triquarterly» приближал русскую литературу к американскому читателю самой своей структурой, молчаливо отсылая к предмету изучения и делая русскую куль­туру не внеположным исследователю объектом, но частью его собственного мира. Кроме того, почти все выпуски отличались подчеркнутым интересом к визуальному ряду: в них публиковалось много иллюстраций, фотографий и карикатур, что придавало им элемент развлекательности и предполагало расширение читательской аудитории. Своей гибридной жанровой приро­дой — сочетанием педагогической и исследовательской установок, попытками выйти за пределы исключительно «дискурсивного» — журнал очевидным об­разом противостоял академической периодике («Russian Review», «Slavic Re- view», «Russian Literature») и явно стремился придать славистике новые па­раметры, сделать ее живым занятием и пригласить американского читателя приобщиться к формам читательского поведения, характерного для России. Не была ли попытка «Ардиса» совместить академические задачи с делом со­единения разорванных связей и возрождения русской литературы реакцией Проффера на кризис гуманитарного знания, который эксплицитно был арти­кулирован теоретиками культуры только в 1980-е годы, но который уже чув­ствовался в то время, когда Профферы начали свой издательский проект?

Современники упрекали «Ардис» в недостаточном профессионализме и поверхностности, в том, что некоторые переводы были подготовлены на ско­рую руку, а некоторые комментарии — недостаточно глубоки. Скорее всего, эта критика обоснованна, но она не может отменить или заслонить уникаль­ный характер издательского проекта Профферов. Если какая-то продукция издательства не пользовалась академическим авторитетом или спешка в са­мом деле сказывалась на работе «Ардиса», то азарт первооткрывателей, публи­кационный задор и сознание своей миссии хранителей и собирателей многое компенсировали и в конечном итоге определили судьбу «Ардиса», превратив его в неотъемлемую часть русской культуры XX века, что само по себе заслуживает пристального изучения. Симпозиум, посвященный наследию изда­тельства и памяти Карла Проффера, как и предлагаемый ниже блок статей, — один из первых шагов на этом пути.

Ольга Майорова 
(Мичиганский университет, 
Анн-Арбор)