Я ни разу не встречался с Профферами в Советском Союзе в 1970-е годы, но точно знаю, что некоторые из изданий «Ардиса», провезенных ими через границу, побывали у меня в руках. Тогда я несколько раз в год приезжал в Москву и обычно заходил к Льву Зиновьевичу Копелеву и Раисе Давыдовне Орловой, которые щедро делились со мной разными самиздатскими и тамиздатскими новинками. Году в 1977 или 1978-м Раиса Давыдовна вы­яснила, что я плохо знаю и потому (а также по глупости) невысоко ценю Набокова, и дала мне только что вышедшую розовую «ардисовскую» «Лолиту» вместе с книгой Карла Проффера «Ключи к "Лолите"» (1968). С параллель­ного чтения «Лолиты» и захватывающих, остроумных «Ключей...» и началось мое увлечение Набоковым^[1]. С тех пор я много раз перечитывал книгу Проффера, использовал многие наблюдения из нее в собственных комментариях к русской «Лолите» и считаю, что она незаслуженно списана со счетов совре­менными исследователями Набокова.

Несомненно, на репутацию «Ключей…» не лучшим образом повлиял выход в 1970 году более обстоятельного и систематичного комментария к «Лолите» Альфреда Аппеля, — комментария, который переиздается вместе с романом и по сей день. Сам Аппель в предисловии к своей работе отдал должное предше­ственнику. «Два очарованных охотника, мы с мистером Проффером, работая независимо друг от друга, пришли к сходным результатам, и я везде, за исклю­чением самоочевидных случаев, старался указать, где он меня опередил», — писал он в предисловии^[2]. Между тем, Аппель включил в свой комментарий далеко не все прозорливые наблюдения Проффера. Например, он никак не прокомментировал письмо-признание в любви Шарлотты Гумберту Гумберту, хотя, по интереснейшему предположению Проффера, впоследствии развитому в специальной статье Присциллы Майер, в нем можно видеть «безумную травестию» («a wild travesty») письма Татьяны Евгению Онегину^[3].

Противопоставляя «Ключи к "Лолите"» работам своего главного супоста­та Эндрю Филда с их «катастрофическими неточностями и серьезными перегибами», биограф Набокова Брайан Бойд назвал набоковедческие ис­следования Проффера раскованными, непритязательными, оставляющими свободу другим исследователям^[4]. Это, конечно, комплимент, но комплимент, по-моему, недостаточный, потому что многие соображения Проффера ка­сательно поэтики Набокова носили отнюдь не предварительный, а осново­полагающий характер и были впоследствии неоднократно повторены (не все­гда с надлежащими ссылками) десятками исследователей, не исключая и Б. Бойда. Правда, в предисловии к «Ключам...» Проффер уведомлял читате­лей, что его книга не предлагает интерпретацию «Лолиты», но тут же добав­лял, что она представляет собой серьезный «экзегетический опыт присталь­ного чтения, предлагаемый как введение в сферы, скрытые за раздвижными панелями в набоковских потайных комнатах и ящичках с двойным дном»^[5].

На мой взгляд, исследование Проффера — это, действительно, хорошее введение в поэтику Набокова, выявляющее и объясняющее три ее главных аспекта, так сказать, три кита, на которых покоится набоковский художественный мир.

Во-первых, Проффер замечательно показывает, какое значение для «Ло­литы» имеют многочисленные литературные аллюзии. Без Гугла и прочих поисковых систем он выявил более сотни важнейших подтекстов романа у Эдгара По, Проспера Мериме, Джеймса Джойса, Роберта Браунинга, Артюра Рембо, Мориса Метерлинка, Пушкина и других поэтов и прозаиков общим числом, по составленному им списку, шестьдесят три, от Alcott, Louisa Mary до Virgil^[6]. В тех случаях, когда аллюзия остается для него неясной, он честно говорит об этом, как бы приглашая читателя присоединиться к нему в увле­кательной литературной охоте и попытаться продолжить его поиски. При­веду только один пример. Разыскивая следы похитителя Лолиты в 342 го­стиничных книгах, Гумберт Гумберт недоумевает:

Who was «Johnny Randall, Ramble, Ohio»? Or was he a real person who just happened to write a hand similar to «N.S. Aristoff, Catagela, NY»? What was the sting in «Catagela»?^[7]

[Букв. пер.: «Кто был "Джонни Рэндел, Рембл, Огайо"? Или это был реаль­ный человек, чей почерк случайно совпал с почерком некоего "Н.С. Аристоффа" родом из Катагелы? Где твое жало, Катагела?»]

Проффер блистательно разгадал загадку «Н.С. Аристоффа» из Катагелы, распознав аллюзию на Аристофана и его комедию «Ахарняне», в которой на­звание сицилийского города Гела каламбурно превращено в Катагелу (от «издеваться над кем-то», «высмеивать»). Однако «Джонни Рэндел» поставил его в тупик: «Эта аллюзия — крепкий орешек; возможно, она отсылает к литера­турно-публицистическому журналу Сэмюэля Джонсона "The Rambler" ("Без­дельник"), где он печатал в основном свои произведения. Вероятна также от­сылка к непристойной балладе "Лорд Рэндел"»^[8]. Сам Набоков не пожелал помочь своим комментаторам, сообщив в письме Альфреду Аппелю, что Джонни Рэндел был реальным лицом^[9]. Однако сейчас с помощью Гугла нетрудно установить, что писатель лукавил и что Проффер близко подошел к верному решению. Набоков действительно имел в виду балладу, но только не старинную английскую (и, кстати, вполне пристойную) — диалог умирающего моло­дого лорда Рэндела, отравленного своей возлюбленной, с матерью, которую он просит в последний раз постелить ему постель^[10], — a ее более поздний аме­риканский вариант. По сообщениям американских фольклористов, в Колора­до герой баллады носит имя Джонни Рэндел, а в Огайо — Джонни Рембл^[11], так что запись в гостиничном журнале оказывается правильно составленным историко-литературным ребусом, отсылающим к обеим региональным вер­сиям баллады и намекающим на безвременную смерть героя или героини.

Во-вторых, Проффер одним из первых обратил должное внимание на це­почки мотивных перекличек, так называемые «patterns», составляющие ос­нову набоковской поэтики. В начале посвященной им второй главы книги он пишет:

...«Лолита» отчасти является детективом. Набоков вводит и прячет в тексте ключи к разгадке тайны с мастерством, превосходящим мастерство Агаты Кристи или Мориса Леблана (писателей, на которых есть ссылки в пове­ствовании). <...> Перечитывая роман, пристыженный читатель заметит це­почку подсказок, которые он пропустил при первом чтении. В некоторых случаях — наиболее очевидных — он удивится собственной первоначальной слепоте, в других — более изощренных — восхитится набоковской изобре­тательностью или интуицией, а также теми жесткими требованиями, кото­рые мы должны выполнить, чтобы полностью понять текст^[12].

Безусловно, в «Лолите», как и во всех своих романах и рассказах, напи­санных от лица «ненадежного» рассказчика, Набоков играет с конвенциями детектива, но главная загадка текста у него касается отнюдь не личности убийцы, а стратегий, мотивировок и пространственно-временной позиции самого повествователя, пытающегося скрыть от нас «правду» о себе, но то и дело проговаривающегося. Проходя по оставленным в тексте следам Клэра Куильти, таинственного конкурента, преследователя и двойника Гумберта Гумберта, Проффер, по сути дела, выявляет не столько скрытый до поры до времени сюжет заговора с целью похищения Лолиты другим педофилом, сколько хитроумный обман героя-рассказчика, который хочет переложить хотя бы часть своей вины на кого-то другого.

В-третьих, Проффер вскрывает механизм набоковского «блестящего» стиля, основанного на парономазии, квазипоэтической инструментовке и ви­зуальной образности. Яркие примеры каламбуров, ассонансов, аллитераций, метрических вкраплений и т.п., приведенные им в третьей главе книги, давно стали хрестоматийными и положили начало плодотворной традиции изуче­ния языка Набокова^[13].

В качестве приложения к книге Проффер дает составленную им подроб­ную и очень полезную хронологию «Лолиты», в которой отмечает некоторые противоречия внутрироманных датировок. Среди них — интереснейший ка­зус пятидесяти шести дней, в течение которых, по утверждению Гумберта Гумберта в финале романа, он после ареста — «сначала в лечебнице для пси­хопатов, где проверяли мой рассудок, а затем в сей... похожей на могилу тем­нице» — писал свою «исповедь». Однако, как отметил (опять-таки впервые) Проффер, «с 25 сентября (день его ареста) до 16 ноября (день его смерти) проходит меньше пятидесяти шести дней»^[14] и, следовательно, в распоряже­нии Гумберта было самое большее пятьдесят два дня. Это расхождение по­родило длительный, ожесточенный и до сих пор не закончившийся спор среди набоковедов. Одни (как, например, Б. Бойд^[15]) утверждают, что Набоков просто ошибся в расчетах и не заметил противоречия; другие (как, например, автор этих строк^[16]) доказывают, что мы имеем дело не с ошибкой, а с автор­ским «ключом», открывающим главный секрет романа — «придуманность» тех романных событий, которые произошли после 21 сентября, когда Гум- берт, по его словам, начал писать свою книгу. Среди аргументов в пользу по­следней гипотезы — тот факт, что Набоков не исправил «ошибку» ни при подготовке вместе с Аппелем комментированного издания «Лолиты», ни в русском переводе романа. Теперь, когда опубликована переписка Набо­кова с Профферами, мы знаем, что он внимательно изучил приложение к «Ключам...» и попросил Карла уточнить, где именно в романе находится другая указанная им хронологическая неточность, мелкая и несущественная^[17], но ни словом не обмолвился о проблеме пятидесяти шести дней, хотя не мог не понимать, что от ее решения во многом зависит интерпретация вто­рой части «Лолиты».

Главным адресатом Проффера был, конечно же, сам Набоков, чьим играм и шуткам он любил подражать. Так, Проффер благодарит за компетентные советы некоего Марка В. Болдино (не вполне корректная анаграмма Влади­мира Набокова), а Набоков на полях своего экземпляра книги пишет: «Не полностью анаграммированное имя человека, которому выражена благодар­ность за "компетентные советы" (Марк В. Болдино), следовало бы заменить на Вивиан Даркблум, как именуют Вашего покорного слугу»^[18]. В примечания к книге Проффер включает остроумную пародию на Джойса, выдает ее за ци­тату из «Поминок по Финнегану»^[19] и сообщает об этом Набокову, чтобы тот посмеялся вместе с ним^[20]. Диалог с прославленным писателем молодой про­фессор старается вести на равных, демонстрируя ему свою любовь и почте­ние, но, в отличие от большинства набоковедов, отказываясь благоговеть перед каждым его словом. В некоторых случаях Профферу даже удается пой­мать Набокова на литературном жульничестве или промахе. Обсуждая поиск системы скрытых мотивных перекличек в романе, он заметил, что М.О. Гершензон в статье о «Станционном смотрителе» уподобил такие операции «раз­гадыванию детской картинки-загадки, на которой надо найти спрятанного среди листвы тигра — сделать это совсем не просто, но, когда вы его наконец обнаружили, вы удивляетесь, как можно было не увидеть его раньше»^[21]. На самом деле Проффер перефразирует здесь не столько Гершензона (который сказал лишь, что «иное произведение Пушкина похоже на загадочную кар­тинку для детей, когда нарисован лес, а под ним напечатано: "Где тигр?"»^[22]), сколько знаменитую концовку автобиографической книги Набокова «Speak, Memory»/ «Другие берега», где автор, идущий к пристани, чтобы сесть на па­роход и отправиться из Европы в Америку, «с великим удовлетворением» от­мечает, как среди хаоса крыш и бельевых веревок вырастает пароходная труба — «вроде того, как на загадочных картинках, где все нарочно спутано («Найдите, что спрятал матрос»), однажды увиденное не может быть возвра­щено в хаос никогда»^[23]. Еще за год до выхода эта великолепная цитата уже была использована для описания набоковской поэтики^[24], и невозможно себе представить, чтобы Проффер, в «Ключах…» сославшийся на «Speak, Memory» более двадцати раз, ее не помнил. Почему же тогда в сходном контексте он предпочел ей намного менее эффектную и мало кому в Америке известную фразу Гершензона? Думаю, только для того, чтобы дать понять Набокову, очень не любившему обнародовать свои источники, что он, Карл Проффер, знает, откуда Набоков позаимствовал свое сравнение, исподволь связавшее поэтику автора «Других берегов» с пушкинской.

Не побоялся Проффер сообщить Набокову и о замеченной им ошибке в комментарии последнего к «Евгению Онегину». Рассказывая об увлечении Пушкина Аннет Олениной, Набоков заметил, что та дала поэту прозвище Джек Ровер (Jack Rover), по имени персонажа давно забытой комедии «Wild Oats, or, the Strolling Gentleman» (1791) ирландского драматурга Джона О'Кифа^[25]. «Не без некоторого удовольствия, которое, думаю, Вы поймете, разрешите ука­зать на допущенную Вами ошибку», — пишет Проффер в письме от 4 октября 1966 года, объясняя, что Оленина называла Пушкина не Джеком Ровером, а Красным корсаром (Red Rover) — по прозвищу главного героя одноименного романа Фенимора Купера, благородного пирата, который «больше напоминает (нет, на самом деле не напоминает, но милой Аннет так этого хотелось) Пушкина, чем Джек Бродяга»^[26]. Набоков сразу признал правоту своего дерзкого корреспондента и внес соответствующую поправку во второе издание коммен­тария (1975), где поблагодарил Проффера за ценное уточнение^[27].

В диалоге с Набоковым Проффер мог отстаивать свою точку зрения, не­смотря на разницу «весовых категорий». Скажем, упомянув в рукописи «Ключей...» замечание, которое Шарлотта на дурном французском языке делает дочери: «Ne montrez pas vos zhambes», он высказывает предположение, что здесь подразумевается знаменитый моностих Валерия Брюсова «О закрой свои бледные ноги». «Аллюзия на Валерия Брюсова — это чушь», — резко возражает Набоков в частном письме^[28]. Но Проффер не сдается и в печатной ре­дакции книги оставляет свое предположение без изменений, лишь добавив оговорку, обращенную прямо к оппоненту: «Быть может, это чушь, но...»^[29]

Надо сказать, что в целом Набоков отнесся к «Ключам...» весьма добро­желательно. В рукописи он заметил не более десяти ошибок, пропусков и не­точностей, а затем, прочитав и похвалив вышедшую «элегантную книгу», на­звал ее автора «товарищем по комментаторству» («a fellow glossarist») и указал всего лишь на несколько мелких погрешностей. Решительно не по­нравился Набокову только один пассаж «Ключей.», в котором Проффер упрекнул писателя в том, что он «слишком много думает и поэтому поддается анализу», усмотрев в его исключительном уме и мастерстве одновременно и силу, и кардинальную слабость, не позволяющую ему «достичь высших кру­гов Рая для художников»^[30]. Ответ обиженного Набокова, однако, был весьма сдержанным и благородным:

Значительная часть того, что «думает» мистер Набоков, была придумана его критиками и комментаторами, включая мистера Проффера, за мысли­тельный процесс которых мистер Набоков ответственности не несет. Мно­гие из прелестных комбинаций и ключей, хотя их вполне можно принять, никогда не приходили мне в голову или же появились на свет благодаря ав­торской интуиции и вдохновению, но не расчету и мастерству. Иначе не стоило бы огород городить — ни Вам, ни мне^[31].

Защищаясь от обвинений в «мозговой игре», Набоков делает важное за­явление, которым дезавуирует свои постоянные претензии на тотальный контроль над собственными текстами и их читательским восприятием. Когда он признает, что многие «комбинации и ключи», замеченные Проффером и другими исследователями, не были им предусмотрены и тем не менее яв­ляются приемлемыми, то вольно или невольно постулирует примат интен­ций текста над интенциями автора — крайне редкий для Набокова случай авторского самоумаления. Возражение на замечание Проффера становится комплиментом критику, наблюдения которого смогли удивить и в то же вре­мя убедить создателя текста.

Я думаю, что именно остроумные комментарии Проффера к «Лолите», его чувство собственного достоинства в науке и в жизни, его преданность русской литературе и культуре заслужили ему уважение и дружбу Набокова. После основания издательства «Ардис» (название которого, как известно, взято из набоковской «Ады») Карл и Эллендея Проффер становятся единственными из­дателями произведений Набокова на русском языке, ведут с ним постоянную переписку, навещают его в Монтрё. После поездок в СССР они сообщают изумленному писателю, что в стране «немыслящих тростников» у него есть просвещенные читатели, которые знают и умеют высоко ценить его книги. От Профферов Набоков узнает об их московских знакомых и друзьях, через них передает деньги и посылки для бедствующих и преследуемых, благодаря им начинает интересоваться новой советской литературой, читает Окуджаву, Бродского, Сашу Соколова и даже пишет письмо в защиту Владимира Марамзина — уникальный для него случай политического активизма.

С другой стороны, в Советском Союзе Профферы выступают как доверен­ные лица, представители и, так сказать, промоутеры Набокова, немало спо­собствуя тому, что его книги входят в неподцензурный советский литера­турный дискурс конца 1960-х — 1970-х годов. Следы внимательного чтения набоковской (или, точнее, сиринской) прозы нетрудно обнаружить в про­изведениях Юрия Трифонова, Василия Аксенова, Андрея Битова, Саши Со­колова, ленинградских «горожан» и некоторых других писателей этого вре­мени. Собственно говоря, именно с Профферов и их издательства берет начало история восприятия Набокова в Советском Союзе и России — исто­рия, которая когда-нибудь будет написана.