(по поводу книги О.Ю. Малиновой-Тзиафеты «Из города на дачу»^[1])

Предметом книги О.Ю. Малиновой-Тзиафеты «Из города на дачу» являются пе­тербургские дачи и социокультурный контекст их распространения. Автор рабо­тает как социолог, и я не буду обсуждать методы ее работы и общие выводы, по­скольку это выходит за рамки моих профессиональных занятий. Однако хотелось бы рассмотреть источники, которыми она оперирует, поскольку их неполнота или односторонность их подбора могут существенно повлиять на итоговые выводы.

В первой главе («От дачи к дачке»), исследуя появление понятия «дача», автор пишет о том, что «в XVIII в. слово "дача" было тесно связа­но с глаголом "давать"»^[2] и что «существовало также юридическое понятие "дача", связанное с земельным правом» (с. 28—29). Однако О. Малинова-Тзиафета не дает четкого типоло­гического разделения между ранними загород­ными домами горожан — резиденциями Двора, господскими усадьбами, родовыми поместьями дворян XVII—XVIII вв. — с одной стороны, и собственно «дачей», то есть явлением, изна­чально характерным именно для петербург­ских быта и культуры XIX—XX вв., — с другой. Поэтому, говоря о подмосковных усадьбах и за­городных резиденциях царского Двора в Моск­ве XVII в. и в Петербурге в начале XVIII в., автор делает вывод, что они типологически «очень близки»: «Подмосковные и загородные дворы (дачи) в окрестностях Петербурга были, в сущности, очень близки в пра­вовом, хозяйственном и культурном отношении» (с. 40).

Между тем современники подчеркивали особое семантическое наполнение термина «петербургская дача». Так, в 1843 г. В. Межевич писал: «Слово дача, в значении летнего загородного жилища, есть, можно сказать, почти исключи­тельный термин Петербурга. Москва усвоила его от северной столицы, и то в не­давнее время. Наши провинциальные города пока еще дач не знают». И далее Ме­жевич поясняет причины появления дач в столице: «В Москве несравненно менее живут на дачах, нежели в Петербурге. <...> Москва имеет множество садов, бульваров, освежающих воздух благоуханием и доставляющих тень и прохладу жи­телям. <...> Поэтому дачная жизнь в Москве не укореняется, не превращается в необходимость для каждого. <...> Петербург, занимая меньшее пространство земли сравнительно с Москвою, но при гораздо большем числе жителей, принуж­ден тесниться своими огромными зданиями, выгадывать место. <...> В Петер­бурге есть одно только место для прогулки в летнее время — Летний сад; обилием частных садов он также похвалиться не может. И вот те причины, которые застав­ляют каждого городского жителя искать себе на лето приюта вне Петербурга»^[3].

Уместно обратиться к истокам происхождения дач в Петербурге. Ф.В. Булгарин, тонкий знаток столичного быта, посвятил им специальный очерк «Дачи» (1837):

В России постройка дач стала распространяться в царствование императ­рицы Екатерины Великой, вместе с разлитием просвещения. Модное место была Петергофская дорога. Острова были пусты. Каждый из них принад­лежал какому-нибудь одному лицу и имел не более одной дачи. Там, где ныне тысячи дач, было всего четыре: одна на Елагином, одна на Крестов­ском, одна на Каменном островах и Строгановская дача на Петербургской стороне. На Петербургской дороге было также весьма немного дач, и те при­надлежали первым вельможам Двора Екатерины или первым банкирам. В Стрельной и от Стрельной мызы до Петергофа не было ни одной дачи еще в мое время. Сказать о ком-нибудь: он живет на даче, значило то же что: он богат, силен и знатен. <...> А ныне? <...> Почти все сидельцы Го­стиного двора проветриваются по праздникам на дачах своих хозяев. <...> Не ищите летом купца в лавке, аптекаря в аптеке, немецкого мастерового в мастерской, бумажного дельца в его кабинете! Все они на даче! <...>

Любовь к природе, к деревьям, к цветам означает уже некоторую степень образованности, а возможность иметь два дома или две квартиры есть дока­зательство довольства. Все это правда, с малыми исключениями. Кроме того, этот вкус к дачам произвел новый город: летний Петербург (т.е. Петербург­ская и Выборгская стороны, острова Крестовский и Каменный). Пустые мес­та и болота заселились и украсились прелестнейшими домиками и сади­ками. <...> Дачи прибавили в С. Петербурге, по крайней мере, четвертую часть цены на все товары, на квартиры и на труд ремесленников и убавили, по крайней мере, два месяца времени из нашего делового календаря. На даче более естся, более спится, более гуляется — и менее работается.

Дамы разговаривают потому, что на дачах легко знакомятся и по соседст­ву часто сходятся. Зимой можно и не продолжать летнего знакомства, ибо два города,летний и зимний, имеют особые нравы и обычаи^[4].

Итак, как видим, появление дач было связано не только с «язвами» урбаниза­ции («гигиеной», «канализацией», «неврастенией» — см. название разделов в гл. 2 и 3). Дача — не только место отдыха для многодетных семейств, проживающих в квартирах доходных домов: здесь можно было на время освободиться от тягот жестко регламентированной службы и не столь строго соблюдать обязательные этикетные формы общения. И что особенно важно, по наблюдению Булгарина, Петербург в отличие от других городов разделился на два города: «летний изимний», и каждый имел «особые нравы и обычаи».

Что касается времени зарождения самого явления «дачная жизнь», то для со­стоятельных горожан она началась на рубеже XVIII—XIX вв. По свидетельству Вигеля, горожане стали выезжать на дачи в 1800 г. Воспоминая свой приезд в Пе­тербург в 1802 г., мемуарист писал: «Большой живости не было заметно. Город только через десять лет начал так быстро наполняться жителями, тогда еще на­селением он не был столь богат; обычай же проводить лето на дачах в два года (то есть с 1800 г. — А.К.) между всеми классами уже распространился: с них еще не успели переехать, и Петербург казался пуст»^[5].

Особый дачный этикет Булгарин упоминает также в очерке 1830-х гг., напи­санном от лица жительницы Петербурга, дочери состоятельного столбового дво­рянина, которая сообщала своей подруге в провинцию: «Петербургский обычай повелевает каждому порядочному семейству переезжать на дачу. От знатного ба­рина и богатого купца, до мелкого чиновника и конторщика, каждый выезжает на дачу с половины мая. <...> Человек как-то смелее под открытым небом, и я до сих пор не могу привыкнуть к этикетной жизни <...> Под предлогом житья на даче, можно приостановить обыкновенные визиты, посещения в известные дни, и отложить до переезда в город множество светских обязанностей»^[6].

Утверждение Булгарина, что летом все купцы на даче, относится в основном к купеческим семействам, которых отправляли на лето за город. Сами же купцы, особенно биржевые, приезжали на дачу по воскресным и праздничным дням и, если позволяли дела, — в другое время, хотя какая-то часть торговцев, подобно мелким чиновникам, и по будням кочевала из города на дачу, а по утрам — обратно.

Выходя за хронологические рамки (1860—1914), О. Малинова-Тзиафета в гл. 1 справедливо замечает: «Значение слова [дача] резко меняется в 1830-х гг. под воз­действием первой волны так называемого дачного бума — эпохи, когда внимание горожан к дачному отдыху достигает невиданного доселе масштаба. Поводом для этого выступают как мода и подражание аристократии, характерные для русско­го общества той поры, так и эпидемия холеры, впервые охватившая Петербург в 1831 г. <...> Понятие дачи понемногу теряло свою элитарность. <...> термин "дача" стал обозначать явление городской культуры — место для летнего пребы­вания петербуржцев. Именно слово "дача" стало названием для массового явле­ния, в первую очередь потому, что к моменту дачного бума 1830-х гг. оно уже освободилось от дефиниций юридического термина и вполне подходило для того, чтобы обозначать любое загородное помещение» (с. 47, 48, 50).

Помимо моды на дачи и эпидемии холеры, а также санитарно-гигиенических условий городской жизни (о чем автор пишет ниже), были и демографические причины, вынуждающие горожан покидать летом город. Значительно выросло население столицы: если в 1812 г. число жителей составляло 308 474, то в 1833 г. их было уже 442 890^[7]. Кроме того, семьи горожан с малым и средним достатком снимали квартиры в доходных домах, где «отхожие места» находились на черных лестницах или во дворе и где не было водопровода, отсюда необходимая потреб­ность вывозить детей и больных на отдых; другая часть горожан снимала дачи, чтобы оставить квартиру для ремонта или сменить жилье.

В освоении «дачного пространства» вокруг столицы в дореформенные годы огромную роль сыграло также появление различных видов общественного транс­порта. Иначе говоря, не только железные дороги (о которых речь пойдет ниже) способствовали расширению топографии дачных мест, но и предшествующие им средства сообщения. В 1830-х гг. открывается летнее омнибусное (дилижансное) сообщение из города на Острова (Елагин, Крестовский и Каменный), в Новую и Старую Деревни, Царское Село, Павловск, Петергоф, Полюстрово, Кушелевку. Легкое Невское пароходство в 1840-х гг. открыло регулярные линии в Новую Де­ревню, на Острова; тогда же появились постоянные омнибусные маршруты в За­речные дачные места и в Екатерингоф.

Поскольку О. Малинова-Тзиафета, касаясь раннего периода дач, не приводит никаких свидетельств о формировании «дачного пространства» и о его «социаль­ном составе», — восполним этот пробел. Уже в 1843 г. газета помещает обзор дач­ных мест, которые предпочитали различные слои горожан: «В Парголове живут, по большей части, немецкие купцы, содержатели купеческих контор, а между ними ремесленники и магазинщики. <...> В так называемой Чухонской деревне, на Крестовском острову, живут, большею частью, артисты французской труппы, чтоб быть поближе к Каменному острову, т.е. к театру (Каменностровскому те­атру. — А.К.). <...> На Черной речке, позади Строгановского сада, живут семей­ства русские и немецкие. <...> Емельяновка наполнена небогатыми немецкими купцами и ремесленниками, а также и чиновниками без больших претензий. <...> Характер Екатерингофа — русский. <...> Тентелева деревня — чиновничье гнездо и приют небогатых немцев. <...> Немецкая колония на Петергофской дороге имеет характер Парголова, только в миниатюре. <...> Дачи в Павловском и Цар­ском Селе, т.е. квартиры, нанимаемые на лето в селении и в городе, принадлежат к особому разряду. Тут живут семейства, любящие городской шум, городскую жизнь и городской туалет, ищущие многолюдных гульбищ, виста, преферанса, словом рассеяния»^[8].

Н.А. Некрасов в 1844 г. публикует цикл фельетонов «Петербургские дачи и окрестности»^[9], а В.Р. Зотов в автобиографических заметках «Петербург в соро­ковых годах» приводит топографию дачных мест в 1840—1850-х гг. и социальный состав отдыхающих^[10].

Следующие главы книги (гл. 2. «Борьба за благоустройство Петербурга и дач­ный отдых (1860—1914)», гл. 3. «Дача и нервное здоровье») имеют опосредован­ное отношение к петербургским дачам. В гл. 2 О. Малинова-Тзиафета пишет: «Данная глава, как и вся книга, посвящена именно горожанам-дачникам, пере­живавшим кризис. Ее основной сюжет — распространение в 1860—1910-х гг. но­вых представлений, с одной стороны, о загрязнении, опасностях и неудобстве го­рода, с другой — о методах очищения городского пространства от нечистот, с третьей — о новых практиках, позволяющих укрепить здоровье и решить другие проблемы, выезжая на дачу в окрестностях города. <...> городские обыватели стали чувствовать себя горожанами, хозяевами города, ответственными за пере­мены в нем» (с. 68—69).

Иначе говоря, исследование «дачного пространства» замещается градоведением: (санитарное состояние домов и улиц, устройство канализации и водопро­вода, профилактика и лечение болезней, нравы горожан и пр.). Фиксация извест­ных «язв» города (о чем писал еще Михневич, исследование которого осталось неизвестным автору книги^[11]) занимает большую часть монографии, что очевидно даже из названий разделов: в указанной главе дачам уделено три из семи разделов, а в третьей — только последний.

В разделе «"Квартирный вопрос" и дача» гл. 2 не приводится никаких стати­стических данных о стоимости городских квартир и размере платы за съем комнат или домика для летнего отдыха^[12], значимость которых не нуждается в пояснении. Семьи с малым достатком ориентировались прежде всего на цены, а уже потом на обустроенность постройки и удобное ее нахождение. Это упущение можно объ­яснить тем, что О. Малинова-Тзиафета ограниченно использует важнейший ис­точник по повседневной жизни города — столичную периодику. В списке «опуб­ликованных источников» упоминаются просмотренный выборочно «Петербург­ский листок» за 1867—1880 гг. и единичные номера других изданий. К периодике конца XIX — начала XX в. О. Малинова-Тзиафета вовсе не обращалась. Автор указывает, что «со временем возникает специальная дачная пресса, например га­зета "Дачница" (1912)» (с. 286), но берет сведения о ней из вторичного источника и не цитирует ее, хотя следовало бы провести фронтальный просмотр и этого, и других изданий на дачную тему. Найти их не составляет труда — достаточно об­ратиться к опубликованным каталогам дореволюционных петербургских газет, чтобы сразу обнаружить издания, специально посвященные этой теме: «Дачная газета» (СПб., 1908), «Дачная жизнь» (СПб., 1911), «Дачник» (СПб., 1909), «Дач­ный курьер» (СПб.; Териоки, 1908).

Вернемся к ценам на квартиры и дачи в конце XIX в. — их также несложно отыскать. Согласно переписи 1890 г., в Петербурге «большинство квартир (40%), занятых исключительно для жительства, состояло из трех-пяти комнат, не считая кухни и передней; 24,4% составляют квартиры в две комнаты, 23,8% — в одну ком­нату и 11,8% — квартиры в шесть и более комнат»^[13]. «Средняя цена квартиры в 1890 году равнялась 360 руб. в год, в три комнаты <...>. Более ценные квартиры находятся от второго до четвертого этажа <...>. В средних квартирах насчитыва­ется от трех до пяти комнат, с платою до 600 руб. в год»^[14]. При этом, как сообщала газета в 1892 г., «заработок среднего семейного петербуржца не превышает 100— 125 руб. в месяц»^[15].

Чтобы установить стоимость дач, достаточно, например, обратиться к доку­ментальному реестру 1892 г., принадлежащему чиновнику Светлову, который де­лает следующую запись о дачах: «На даче живут месяца три с небольшим, от на­чала мая до половины августа или до начала сентября. Стоимость дач, понятно, различна (некоторые нанимают простые избы и платят за лето рублей сорок); но иметь порядочную дачу можно не дешевле, как за сто пятьдесят—двести рублей за лето». Здесь же он отмечает, что «большинство дач устроено плохо и случается, что на дачах вместо здоровья приобретают только болезни»^[16].

В ряде источников конца XIX в. отмечается тенденция превращения дачного пространства в постоянное место жительства: из-за дороговизны городских квар­тир часть горожан оставалась жить в конце XIX в. на доступных по цене дачах и зимой. Тот же Светлов указывает, что в «ближайших к Петербургу дачных мест­ностях: Старая и Новая деревни, Черная речка, Лесной, Полюстрово <...> многие живут и зимой, особенно в Старой и Новой Деревнях». Эти сведения подтвер­ждают и путеводители по Петербургу^[17].

В разделе гл. 3 «Дача как убежище» было бы уместно привести свидетельства петербуржцев о сборах на дачу^[18], о том, как создавался дачный уют^[19] и как прохо­дило летнее времяпрепровождение горожан, поскольку именно на дачах зарож­даются новые формы проведения досуга, о чем подробно сообщают П.А. Пискарев и Л.Л. Урлаб в книге «Милый старый Петербург» (глава «Дачный быт Петер­бурга в начале ХХ века»). В частности, особое внимание уделялось детским играм на дачах: «Для детей младшего возраста вешались маленькие качели, гамаки, строились теремки с детской обстановкой. Дети занимались и развлекались, иг­рая в большой мяч, серсо, волан, катая большое колесо, охотясь за бабочками с сеткой. Наиболее распространенными детскими играми того времени были го­релки, палочка-выручалочка, пятнашки, уголки, казаки-разбойники». Взрослые предпочитали городки, лапту, крокет, футбол. Именно в дачных местностях ши­рокое распространение получил велосипед, которым могли пользоваться и жен­щины, что было недопустимо в городе. Вечерами слушали граммофон (романсы Вяльцевой, Раисовой, Дулькевич, Паниной и др.), увлекались модными танцами (кэк-уок, кикапу, танго, ой-ра и др.), а на рубеже 1910-х гг. на дачах появилось кино. «Наиболее демократическая часть дачников, и особенно молодежь, созда­вала драматические кружки, давала любительские спектакли, импровизирован­ные концерты»^[20]. Таким образом, можно говорить также и о влиянии массовой культуры «летнего Петербурга» на городскую, а не наоборот, как указывает автор книги (с. 22).

Устоявшееся деление Петербурга на «зимний» и «летний» сохранилось и в на­чале ХХ в. И важно, что это противопоставление описывали сами носители пе­тербургской культуры.

Глава 4-я — «Железная дорога и "открытие" Петербургской губернии» — на­писана с привлечением разнообразных источников и занимает треть книги. «От­правной точкой для моего исследования послужил именно сюжет о расширении дачного пространства вдоль железнодорожных линий <...> Движение по желез­ным дорогам, между тем, открылось уже в 1850—1860-х гг., — пишет автор. — Воз­ник вопрос: почему же именно в 1870-х гг., а не раньше дачное пространство так резко изменило свои границы?» (с. 15—16).

По мнению О. Малиновой-Тзиафеты, «главным условием распространения дачного пространства вдоль железнодорожных магистралей стал взаимный ин­терес дачников и дачевладельцев». Владельцы дач часто брали на себя «значи­тельную часть затрат по возведению платформы» (с. 224, 227). В этой главе ис­следуются проблемы, связанные с условиями поездки горожан по железной дороге в дачные места.

Естественно, читателю интересно узнать, насколько расширились границы «летнего Петербурга» после 1870 г., но автор ссылается лишь на путеводители 1880-х гг., в которых приводятся дачные места по Финляндской и Балтийской железным дорогам (с. 283—284). Однако все путеводители включали топонимы не только после, но и до 1870-х гг. Кроме того, в помещенной карте «Железнодо­рожных магистралей в Петербургской губернии» (с. 220) нет указаний остановок между столицей и пунктом назначения.

В заключительном разделе гл. 4 «Путеводители и пресса о дачном деле в Пе­тербургской губернии» автор называет источники, использованные в работе: пе­риодику (выше уже говорилось, что газеты просмотрены выборочно только за пе­риод 1865—1880 гг.), при этом не дает обзора мемуаров и этнографической беллетристики, но зачем-то ссылается на работы западных исследователей о травелогах («изучавших путеводители и путевые заметки, чтобы реконструировать взгляды и ценности путешественников» (с. 282)). Следует отметить, что О. Малинова-Тзиафета основательно воспользовалась сведениями из путеводителей и справочных изданий для «посещающих дачи». В этом разделе она помещает таб­лицу «Рост числа дачных местностей в путеводителях 1840—1910 гг.» (с. 284), но почему-то опять не указывает цены на дачи и, хотя бы выборочно, стоимость про­езда по железной дороге, которая также учитывалась при съеме дачи.

Нельзя не сказать несколько слов о подборе иллюстраций. Во Введении автор пишет, что в монографии использованы материалы архивов кинофотодокумен­тов — ЦГАКФФД и РГАКФД (с. 25). Действительно, в книге опубликованы 47 фотографий, но из них только 12 имеют отношение к петербургским дачам. О. Малинова-Тзиафета зачем-то помещает снимки провинциальных усадеб и име­ний, фотографии великих князей на охоте (с. 171, 196), городские и провинциаль­ные жанровые сцены и всякие «экзотизмы», снабженные выразительными надпи­сями: «Девушка и пантера в имении Сангушко-Потоцких "Антонины". Украина. Начало 1900-х гг. РГАКФД» (с. 61); «Пьяные в подвале. Москва. РГАКФД» (с. 73); «Жанна, возлюбленная великого князя Бориса Владимировича. РГАКФД» (с. 171); «Поцелуй. Великий князь Борис Владимирович и Жанна. Ницца, вилла "Цветущая долина". Из личного альбома князя Бориса Владимирович. РГАКФД» (с. 180) и далее в том же роде. Чем объясняется такой выбор иллюстраций — со­вершенно непонятно, поскольку найти изображения петербургских дач и мест лет­него отдыха не составляет проблемы. В том же ЦГАКФФД хранится масса фото­графий дореволюционных дач, которые мне довелось в свое время просматривать, не говоря о том, что фотографии дач из этого архива опубликованы в нескольких альбомах по старому Петербургу. Можно было бы посмотреть несколько объ­емных ящиков старинных открыток (три открытки публикует автор), подобран­ных по дачным местам старого Петербурга, которые хранятся в Отделе эстампов РНБ, специальные картотеки изоматериалов по окрестностям Петербурга имеют­ся в библиотеке Академии художеств и в Музее истории Санкт-Петербурга.

Приведенный в конце библиографический список можно дополнить следую­щими изданиями (помимо литературы, названной нами выше), содержащими материалы о дачах указанного периода: Григорьев М.А. Петербург 1910-х годов. Прогулки в прошлое. СПб., 2005 (см. на с. 155—167 гл. «Дачи», содержащую ил­люстрации); Знакомый Г. Дачи и окрестности Петербурга: Рассказ. СПб., 1891; Иодко О.С. Карманный весь Петербург: Календарь-путеводитель. СПб., 1900—1916 (указаны дачные места в окрестностях столицы); Семенов В.П. Город и деревня в Европейской России. СПб., 1910. Т. 10. Вып. 2 (есть сведения об изменении статуса дачных мест и пригородов Петербурга с 1870-х гг. до начала ХХ в.); Столпянский П.Н. Дачные окрестности Петрограда. М.; Пг., 1923 (даны история возникно­вения дач, их расположение и характеристика); Финляндия в русской печати: Ма­териалы для библиографии. СПб., 1902—1915 (упоминаются дачные места).