Исследование выполнено при поддержке фонда «Откры­тое общество».

Курорт, не только советский, в ХХ веке представлял собой поле столкнове­ния двух больших культурных тенденций.

С одной стороны — старая традиция понимания курорта как места сво­боды в разных смыслах этого слова. Свободы от строгих моральных норм, свободы от повседневности, свободы от государственного контроля.

XIX век оставил представление о курорте как о пространстве свободы, где стираются социальные границы, а нормы и запреты становятся менее стро­гими. Н. Крючкова на примере английского курорта Брайтона показывает, что там «меньше требований выдвигалось в отношении подходящей одежды или соблюдения ритуалов, в отношении пристойности»^[1]. Ф. Грей в своем мо­нументальном труде также размышляет о преодолении социальных шаблонов. Рассматривая пляж — обязательную часть каждого морского курорта, — он склонен воспринимать его как «сферу беспрерывных изменений, пляж в про­странственном смысле расположен на кромке, но и в культурном отношении находится как бы на краю общества, открывая возможность отойти от прини­маемых за норму кодов повседневного поведения»^[2]. О том, что российские ку­рорты в XIX веке допускали большую степень личной свободы, говорится и в исследовании А. Мальгина «Русская Ривьера», которое посвящено Крыму^[3].

С другой стороны — попытка государства «освоить» это пространство, взять его под контроль.

Интерес к вопросам организации свободного времени рабочих в период между двумя мировыми войнами — тенденция общеевропейская, если не сказать — общемировая. Интерес к организации отдыха рабочих исследова­тели объясняют несколькими причинами. Во-первых, важным было ценност­ное переосмысление. Недорогой отдых, доступный широким массам^[4], но при этом имеющий многие черты досуга, доступного ранее только высшим слоям общества, свидетельствовал об улучшении качества жизни. Присвоение прак­тик высшего класса, получение их привилегий в какой-то степени свиде­тельствовало о подъеме вверх по социальной лестнице и в конечном счете га­рантировало удовлетворение потребительских и социальных стремлений^[5].

Однако были и политические причины: таким путем государства пытались установить контроль и использовать в своих целях сферу жизни, которая раньше была исключительно приватной и скрытой от политического влияния.

И здесь нам интересно физическое пространство курорта, то, каким спо­собом оно могло выполнять различные социальные функции.

В каком-то смысле импульс для размышлений был дан концепцией гетеротопа, предложенной М. Фуко в тексте 1967 года «Of other spaces», где предлагается рассматривать окружающий мир не как гомогенное простран­ство, а как разнородные места, в которые мы попадаем, которые пересекаем, в которых находимся или внезапно обнаруживаем себя^[6]. Гетеротоп предна­значен для специфических культурных практик в определенное время и не­доступен для любых желающих.

Для нас важен тип, который Фуко называет «гетеротопом девиации», т.е. тем гетеротопом, в который помещаются индивиды, чье поведение является девиантным в отношении предписанных норм и правил. К этому виду он от­носит тюрьмы, психиатрические лечебницы, дома престарелых и — что важно для нашего исследования — дома отдыха. Подобная типологизация отсылает нас к другой его работе — «Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы»^[7].

Здесь нужно отдельно отметить, что именно советские курорты, которые в обязательном порядке включали лечебную составляющую, могут отно­ситься к этому виду особых мест.

Одним из определяющих свойств курорта была его отдаленность, иногда незначительная, от места жительства отдыхающих. Чтобы приехать на ку­рорт, человеку предстояло преодолеть некое расстояние, что уже формиро­вало представление об особенности этого другого места.

Одной из функций пространства девиации является приведение индивида в состояние нормы. Цель нормализации, проводимой в пространстве курор­та, — вернуть в общество здорового человека, способного трудиться и участ­вовать в общественной жизни. Однако советский человек должен был быть здоровым не только физически, но и духовно. Внутреннее изменение связано со второй функцией курортов.

Курортный дискурс включал представление о важности просвещенчес­кой функции санаторного отдыха. Курорт можно рассматривать в системе советского эксперимента конструирования «нового человека». Революция 1917 года активизировала дискурс построения принципиально нового обще­ства, свободного от всех пороков старого мира. Чтобы считаться новым, со­ветским человеком, индивид должен был приобрести некоторые качества, овладеть определенными знаниями и навыками. Курорт в этом проекте вы­ступал как средство научения полезному, регламентированному отдыху, эле­ментарной гигиене и профилактике, рациональному отношению ко времени и к телу. Приобретение навыков советского человека здесь являлось актом нормализации, приведения индивида в правильное состояние — т.е. частью процесса общего оздоровления.

Внутренняя структура больницы и санатория представляет собой систему, в которой каждый индивид находится на определенном, отведенном ему мес­те. Это дает возможность ежеминутного надзора за поведением каждого, спо­собность оценивать его, подвергать наказанию, измерять его качества и за­слуги. Кроме того, таким образом создается полезное пространство, скон­струированное для наилучшего исполнения своих функций.

Пространство курорта как гетеротопа девиации предполагает системы от­крытия и закрытия, которые в одно и то же время изолируют его простран­ство и делают его доступным. Эта характеристика в гетеротопе девиации про­является более ярко, чем в других гетеротопах: попасть в него возможно только при выполнении некоторых культурно-детерминированных условий. Дисциплина, по мнению Фуко, всегда требует отгораживания, спецификации места, отличного от других и замкнутого в самом себе. Пространство совет­ского курорта (в его идеальном типе) обладало данными признаками гетеротопа девиации. Во-первых, на курорт можно было попасть только после выполнения определенных условий, таких как получение медицинского на­правления и свидетельства о принадлежности к пролетариату. Отборочные курортные комиссии, в состав которых входили врачи и представители проф­союзов, решали, в каком именно лечении нуждается больной и «подходит ли он по социальному положению», поскольку право на бесплатное государст­венное лечение имели только трудящиеся и члены профсоюзов^[8]. Во-вторых, здравницы, как правило, находились достаточно далеко от постоянного места жительства отдыхающих, поэтому поездка на курорт всегда предполагала пе­ремещение в пространстве страны. В-третьих, территория курорта была ого­рожена, отделена от расположенного рядом поселка или города. Применя­лись тактики не только структурного (ограды), но и визуального (зеленые насаждения) разделения пространства, запрета пересекать границу курорта без разрешения, наказания в случае нарушения правил. Пространство ку­рорта замыкалось само в себе, оно содержало весь набор необходимых эле­ментов для полной автономии, по крайней мере для выполнения тех функ­ций, которые считались приемлемыми в санатории.

По типу поселения курорты делились на: а) замкнутый курорт; б) курорт-поселок; в) курорт — часть города; г) курорт-город; д) курортный район^[9]. При всех вариантах расположения курорта неизменно возникал вопрос об отношении его пространства к расположенному рядом городу или поселку. Как правило, архитекторы и курортологи были единодушны в том, что они долж­ны визуально и пространственно разделяться. Планировщики курорта Гагры утверждали: «Разрыв между курортными территориями и городом обеспечива­ет лучшую организацию курорта»^[10]. Интересно, что разделение между терри­ториями должно было проходить и по функциональному признаку: так, при реконструкции курорта «Псырцха» (Новый Афон) в Абхазии государственные, общественные учреждения и организации были вынесены за границу курорта^[11].

Желание обособить территорию курорта не всегда могло быть реализо­вано. Строительство отдельных поселков для служащих требовало значительных финансовых вложений, однако зачастую денег не хватало даже на строительство или реконструкцию лечебных помещений. Кроме того, такое разделение могло быть успешным только при застройке новых курортных районов. В Крыму или на Кавказе, где старый фонд санаторных зданий на­ходился в черте города, четко разграничить пространство было просто невоз­можно. Отметим, что даже развитие «идеального» курорта Сочи-Мацеста в итоге не смогло сохранить обособленность курортной зоны. С развитием города в промышленный и административный центр принцип зонирования был нарушен, и «инаковость» курортного пространства была нивелирована.

Согласно концепции гетеротопа Фуко, эффективность практик дисциплинирования связана с распределением индивидов в пространстве^[12]. Для этого гетеротоп использует разные методы, в частности организует аналитическое пространство, т.е. систему, в которой каждый индивид находится на опреде­ленном, отведенном ему месте. Это дает возможность ежеминутного конт­роля над поведением каждого. Система четкого зонирования нашла отраже­ние в планировке курортного пространства.

Парк был неотъемлемой частью всех курортов. Представление о том, ка­ким он должен быть и по каким принципам структурироваться, менялись с течением времени. Кроме того, на уровень благоустройства парков сильно влияли экономические факторы. Медиками парковые зоны, даже их эстети­ческие характеристики, воспринимались сугубо функционально: «Душевный отдых, сообщаемый красотой природы, придает лечебным средствам курор­тов ту силу, которой они при иных обстоятельствах и в обычной обстановке нашей отвратительной и неустроенной жизни не имеют. Зеленые территории лесов и лугов справедливо признаны на Западе одним из важных лечебных средств»^[13].

Функциональный подход хорошо заметен в результатах работы Коми­тета по планировке Южного берега Крыма, который разработал отдельные требования, предъявляемые к организации парковых зон для различных ти­пов лечебных и лечебно-профилактических учреждений. Например, внутренний парк санатория для легочно-туберкулезных больных мыслился как «парк с цветниками, клумбами, зелеными насаждениями и специально те­невыми участками для лежания больных». Размер парка принимался из рас­чета 150 м² на койку. Внутренний парк санатория для нервнобольных пред­ставлялся как парк с небольшими прогулочными дорожками, его размер рассчитывался по 200 м² на койку. В организации именно последнего типа санаторного парка предлагалось обратить особое внимание на эстетические факторы^[14].

Исходя из набора функций, парк предполагалось подразделять на разные зоны: например, выделялись прогулочная, спортивная зоны, зона тихого от­дыха. Предполагалось, что в парке будут сосредоточены все главные соору­жения курорта: водолечебница, курзал, площадки для игр и кафе, однако о том, как именно они должны размещаться, речь не шла. В связи с этим пла­нировка парка могла быть нерегулярной, носила «естественный» характер, учитывала особенности рельефа местности. В результате план, как правило, не был симметричным, а аллеи — исключительно прямыми^[15].

С появлением новых культурных тенденций и переориентацией на освое­ние классического наследия в начале 1930-х годов в организации парковых зон появляются новые тенденции, причем это касается не только санаторных, но и городских парков. По мнению архитекторов, советский парк, выполняю­щий особый набор функций, должен был проектироваться по принципиально новой схеме, объединявшей в себе регулярную и пейзажную планировку. В качестве идеального образца выступал Центральный парк культуры и от­дыха им. М. Горького в Москве^[16]. Функциональное зонирование парка со­хранялось, однако с этого времени оно было подчинено не утилитарным тре­бованиям, а принципам художественной целостности.

Задача дисциплинирования достигалась не только организацией террито­рии, но и определенным подходом к пониманию функций архитектуры. По­следняя, указывает Фуко, «создается не просто для того, чтобы предстать взору (пышность дворцов), не для обеспечения обзора внешнего простран­ства (геометрия крепостей), а ради осуществления внутреннего упорядочен­ного и детального контроля, ради того, чтобы сделать видимыми находя­щихся внутри». Словом, архитектура в пространстве гетеротопа девиации призвана быть инструментом преобразования индивидов: воздействовать на тех, кто в ней находится, управлять их поведением, доводить до них проявле­ния власти, делать их доступными для познания, изменять их^[17].

Архитектура курортов служила средством дисциплинирования, управле­ния поведением отдыхающих. На это указывал принцип рациональности пла­нировки всей территории курорта, используемый с целью минимизировать затраты и оптимизировать выполнение функций. В планировке санаторных корпусов использовался палатно-коридорный принцип, характерный для больничных зданий. Принцип художественности в архитектуре, утвердив­шийся в первой половине 1930-х годов, не противоречил механизмам дисциплинирования. Фактически с утверждением классицистической планировки, с использованием приемов регулярного парка пространство курорта стало бо­лее упорядоченным и лучше могло выполнять организующие функции.

Пространство курорта включало в себя ряд обязательных структурооб­разующих элементов: здание лечебницы, жилые корпуса, административ­ные и общественные помещения. В совокупности они не только зонирова­ли территорию, но и организовывали действия отдыхающих во времени и пространстве.

Еще одной дисциплинирующей практикой на курорте была особая орга­низация времени. Основными методами контроля над временем, по мнению Фуко, являются установление ритмичности, принуждение к четко опреде­ленным занятиям, введение повторяющихся циклов. Важна детализация дей­ствия во времени: благодаря этому, говорит автор, «в тело проникает время, а вместе с ним — все виды дальнейшего контроля, осуществляемого властью»^[18].

Курорты предлагали вариант впечатляющей структурированности времени, основой которой являлся лечебный режим.

Нам не удалось найти большого количества различных вариантов режи­мов. Они, как правило, не обсуждались на страницах профессиональной печати. Кажется, что этот вопрос не был дискуссионным. Скорее всего, режим в санаториях был выстроен по одной схеме.

Врачи полагали, что в лечебных целях больные должны все время нахо­диться под присмотром:

Расписание, прежде всего, говорит за введение известной лечебной дисцип­лины, с другой, за то, что врач и больной тесно сплетались между собой в течение дня, больной невольно почти весь день был в сфере врачебного влияния. С первого своего момента поступления в кумысную санаторию больной должен был испытывать, что он попал в лечебное учреждение^[19].

Требование соблюдения режима заставляло использовать различные методы контроля: введение индивидуальных карточек, наблюдение санаторно-гигиенического характера за помещением больных, установление «общественных часов» на курорте^[20].

Существовал ряд запретов: нельзя было ездить в город, вообще отлучаться из санатория^[21], играть в карты, употреблять крепкие напитки, родным запре­щалось часто навещать больного и т.п. Считалось, что все эти ограничения преследуют цель создания наиболее благоприятных внешних условий для больного:

Понятно, что поездка в город легко может закончиться свиданием с друзь­ями в трактире, посещение родных — посеять в душе больного ряд семей­ных и домашних забот, волнующих его и т.д., а все это дурно отзывается на боеспособности организма и потому сурово изгоняется из санатория^[22].

Также использовались методы наказания: нарушивших режим обсуждали на собрании отдыхающих, выносили им предупреждения, выговоры, иногда со­общали по месту работы, а в крайнем случае могли заставить покинуть сана­торий до окончания срока лечения.

Интересно, что врачи стремились регламентировать жизнь не только в от­дельных санаториях, но и в курортных городах.

Таким образом, на всех курортах время отдыхающих было строго регла­ментировано в течение всего дня, хотя режим в разных санаториях мог раз­личаться. Даже те часы, которые не были заняты лечебными процедурами, оказывались включенными в общую систему. Распределение времени, уста­новление ритмичности, повторяющихся циклов, принуждение к четко опре­деленным занятиям — все эти задачи решало введение жесткого распорядка дня. Время было предельно детализировано: это касалось не только приема пищи или лечебных процедур, но и выполнения, например, процедур ги­гиены. Кроме того, пребывание в санатории подразумевало постоянное по­вторение определенных действий. Конечно, основным циклом был лечебный. Однако и способов проведения времени, свободного от лечебных процедур, было не слишком много. С отграничением пространства отдыхающим пред­лагалось выбирать из того, что было внутри этой замкнутой системы, т.е. раз за разом совершать одни и те же действия. Дисциплинирующий характер был неявным, поскольку большую часть дня отдыхающие занимались тем, что считалось развлечением или удовольствием: физкультурой, прогулками, играми, экскурсиями, просмотром фильмов, концертов и т.д. Однако даже эти развлечения могли иметь место только в установленное время и совер­шались периодически. Способы проведения досуга на разных курортах могли быть разными — это зависело от ведомственного подчинения, финансовых возможностей, инициативы персонала и даже от места расположения са­натория. Конечно, участие в культурно-массовых мероприятиях не было обязательным.

Не всегда строгий распорядок дня в санаториях приветствовался отды­хающими, часто находились желающие организовывать время по своему усмотрению — т.е., по мнению врачей, «нарушать режим».

Понимание курорта как гетеротопа девиации позволяет нам следующим образом определить признаки курортного пространства. Оно было органи­зовано аналитически: каждому индивиду отводилось особое место и пред­усматривалось его передвижение к другим отведенным ему местам в опреде­ленное время. За каждым отдыхающим были закреплены койка в палате, где он мог находиться в часы сна и отдыха; место в столовой, куда он должен был являться согласно общему расписанию; определенное количество лечебных процедур, на которые, как правило, нужно было записываться или приходить по уже составленному графику, в точно установленное время. Даже его место в развлекательных действиях было отчасти предопределено, хотя бы потому, что к ним не допускались посторонние. Такое четкое распределение отды­хающих по территории и во времени — то, что называется режимом, — делало удобным контроль над ними. Кроме того, подобное распределение создавало полезное пространство: режим, по мнению медиков, был необходим для ус­пешного выполнения лечебной функции.

Тем не менее следует понимать, что такая схема контроля — это скорее веберовский идеальный тип, чем реально существовавший пример. Зачастую у советской власти не было ни ресурсов, ни умений, чтобы реализовать по­добное контролирующее и дисциплинирующее пространство.

Кроме того, некоторые принципы организации пространства курорта конфликтовали с подспудным желанием создать регламентированное про­странство. Например, красота курортов считалась чуть ли не физической не­обходимостью отдыхающего, потому что «красота окружающей природы является одним из мощных факторов (так называемый "хорологический" фактор), благотворно влияющих на эмоциональное состояние человека, на его нервную систему и психику и тем самым на его отдых и лечение»^[23]. Именно поэтому большое внимание уделялось внешнему виду и впечатле­нию, которое этот вид должен был производить. Более того, при проектиро­вании необходимо было учитывать, как будет выглядеть курорт с той или иной точки обзора. Здание рекомендовалось располагать на участке таким образом, чтобы от него «открывался наиболее красивый вид на окружение санатория, с организацией специальных видовых площадок»^[24]. Таким обра­зом, здесь рациональность подчинялась идее эстетического воздействия.

Дисциплинирующее пространство — это прежде всего рациональное про­странство. Представляется, что именно рациональности иногда не всегда хватало советским властям при конструировании пространства советско­го курорта.

Понимание некоторых вопросов курортного строительства можно про­иллюстрировать примером Сочи. Надо отметить, что географическое распо­ложение Сочи не очень удачное: равнинных мест мало, горы близко подходят к морю, основные строительные площадки — на склонах. Курортный про­спект — основная артерия города — не только связывал Адлер и Сочи, но и выступал осью всего курортного района: именно вдоль него были построены основные санаторные комплексы. Сложность также заключалась в том, что берег моря в этом районе сильно подвержен разрушению и, в случае за­стройки, его нужно было серьезно укреплять и в дальнейшем поддерживать, что требовало больших и постоянных финансовых затрат. Кроме того, район был сильно заболочен, требовалось провести осушение, чтобы избавиться от постоянной опасности малярии. Отсутствовали водопровод, канализация — все это требовалось сооружать. Не было дорог: необходимо было проклады­вать и железную дорогу, и автомобильную в крайне неблагоприятных усло­виях, чтобы просто перевезти на курорты всех желающих.

Более того, географическое положение Сочи в каком-то смысле противо­речит идее лечебного места. Расположение главных санаториев на склонах гор приводит к тому, что отдыхающие вынуждены преодолевать значитель­ные подъемы и спуски по лестницам. А они действительно значительные: на­пример, перепад высот между корпусами санатория им. Орджоникидзе и мо­рем составляет 72,5 м, а в санатории им. Ворошилова — 94 м. Второй из них был построен в 1930 году, первый — в 1952-м. Остальные санатории: «Металлург», им. Дзержинского и другие — не имели фуникулеров. Перепад вы­сот между корпусами и Курортным проспектом был не столь значителен, од­нако для больного человека мог стать довольно сложным препятствием. Особенно это касалось санатория им. Ворошилова (РККА) — его корпуса были разбросаны по довольно крутому склону и связывались системой лест­ниц. Добраться до пляжа можно было на фуникулере, однако пройти из кор­пуса в столовую нужно было пешком. Тут необходимо также упомянуть, что многие санатории специализировались на лечении опорно-двигательной си­стемы. С этой точки зрения подобное расположение санаториев оказывалось не только иррационально, но и несколько цинично.

Объективно, Сочи был не самой лучшей площадкой для строительства большого курорта. Лечебные (бальнеологические и климатические) ресурсы были и в других местностях, которые обладали более удобным географиче­ским расположением: Анапа, Геленджик, курортные местности Крыма (Саки, Евпатория) и другие. Конечно, Сочи обладал некоторыми преимуществами: например, более теплый климат, а следовательно — больше возможностей для круглогодичного санаторного обслуживания. Кроме того, в Сочи нахо­дилась дача Сталина, где он любил бывать.

Более того, иногда пространство было не только нерационально, но и от­кровенно неудобно спланировано. Особенно это касалось внутренних поме­щений, которые, в отличие от внешнего убранства, зачастую были весьма аскетичны. Так, помпезный санаторий Наркомтяжпрома в Сочи, интерьер которого поражал роскошью, имел всего одну ванную комнату на этаже, ко­торая к тому же была оборудована не лучшим образом.

Нужно отметить, что в своей иррациональности советский режим не был одинок. Так, во второй половине 1930-х годов в Германии на острове Рюген по заказу движения «Kraft durch Freude» («Сила через радость») был по­строен морской курорт Прора. Самая знаменитая его постройка — гигантский дом отдыха «Прорский колосс» (1936—1939), архитектор Клеменс Клотц. Дом отдыха рассчитан на размещение 20 000 отдыхающих и растягивается на 4,5 км вдоль побережья. Безусловно, такая постройка может потрясать во­ображение, в этом есть своеобразная эстетика. С помощью подобного здания можно обеспечить недорогим курортным отдыхом большое число граждан. Однако у этого проекта есть и недостатки. Остров Рюген находится в Северном море, примерно на широте Калининграда, т.е. как дом отдыха он вряд ли мог функционировать круглогодично. Кроме того, проблемы могли быть и с организацией такого значительного количества людей. И хотя от каждого из восьми продольных жилых блоков в сторону моря должно было уходить поперечное клубное здание со столовой почти на тысячу мест, игровыми ком­натами и залами, а на территории предусматривалось также возведение двух бассейнов, кинотеатра, музыкального павильона, — на мой взгляд, можно го­ворить о нерациональности подобной постройки.

Итак, возвращаясь к вопросу конструирования пространства советского курорта, надо отметить, что нерациональность, которая так или иначе могла влиять на формирование пространства, в какой-то момент могла привносить «дух свободы» и ограничивать контроль и дисциплинирование.

Очевидно, что мы не можем однозначно ответить, чем был советский ку­рорт: пространством свободы или пространством контроля. Но мы можем го­ворить, что именно в столкновении тенденций, в этих ответах на вызовы модерности (а стремление взять под контроль прежде приватную сферу досуга было характерной чертой модерности) мы можем увидеть то «советское», что иногда безуспешно пытаемся найти в ярких, как нам кажется, примерах со­ветского прошлого.