Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » НЛО » №126, 2014

Виталий Кальпиди
Чертеж ангела

Оценивая положение дел, складывающееся после кончины большого художника, мы можем говорить не столько о том, что потеряли его, сколько о том, что приобрели его уход. И этот культурологический цинизм — последняя шкура, которую культура пытается содрать с того, кто ее порождает и длит.

Уже более ста лет литературоведение пытается убедить себя, что поэти­ческий (художественный) текст самодостаточен. Правда, как только дело до­ходит до какого-то длительного заинтересованного разговора о конкретном авторе, то сразу появляется необходимость в «дополнительной» информа­ции. Этой «дополнительной» информацией может быть только хронологи­чески сбалансированная и, насколько это возможно, подробная биография художника. Без нее сторонние индивидуальные трактовки не выйдут за рамки личного мракобесия, сколь угодно увлекательного и оригинального, но все-таки мракобесия. Скрупулезная, основанная на современных биогра­фических методиках биография и судьба Алексея Парщикова должна быть описана и как «предмет», и как «модель». Это мне представляется наиваж­нейшей на сегодня задачей.

Лично мне было всегда сложно делиться своими впечатлениями об Алек­сее с кем-либо. Даже с самим собой. Я не могу похвастаться, что мы были близкими людьми. И это при более чем двадцатилетнем знакомстве. Он дважды приезжал ко мне в Пермь и дважды в Челябинск, когда я поменял место жительство. Я, в свою очередь, наезжая в Москву, пару раз останавли­вался у него. И поскольку мы оба были равнодушны в те моменты к алко­голю, то наше общение было вынужденно насыщенным и проходило без суеты и свидетелей. Впрочем, Алексей сам однажды описал сюжет одного на­шего многодневного семинара на двоих в книге «Рай медленного огня». Но потом, мне кажется, я разочаровал его своей творческой практикой. Что ж, такое бывает. Правда, мы переписывались. Я присылал ему... назовем их «от­четы»... о своих культуртрегерских акциях, высылал книги, он всегда живо и подробно реагировал, но это был с его стороны, скажем так, этнографический интерес. Именно это расстояние между мной и Алексеем Парщиковым, воз­никшее в последние семь-восемь лет его жизни, не оставляет мне права на конкретику в разговоре о нем. Поэтому я поделюсь умозрительными фраг­ментами, за неактуальность которых я заранее приношу прощения.

Два человека мне встретились в жизни, кто полностью подходил под опре­деление «поэт». Прошу понять меня правильно: я не хочу сказать, что все остальные художники, с кем я встречался, таковыми не являются. Совсем нет. Просто я смог синхронизировать свое видение данного «организма» только с этими двумя. Один из них — Алексей Парщиков. В моем понимании, задача поэта — изменить себя при помощи писания стихов, а уж какие стихи в результате этого получаются, — дело десятое (а не десятое, так — пятое или третье, — но не более того). Недоощущение самим поэтом основной возмож­ности поэзии — практически норма, к сожалению. Поэт до сих пор думает, что это он выдергивает рыбу-стихотворение из небытия (блеск и трепыхание оной должны, по его мнению, производить неизгладимое впечатление на зри­телей этой спортивной рыбалки), тогда как процесс если и происходит, то с точностью до наоборот. Это текст призван вытягивать художника из твор­ческого хаоса и гранулированной структуры быта в сферы, где возможна со­зидательная динамика. Это тексты в состоянии предложить своему «автору» иной сценарий развития души. Это они подсказывают своему «богу», что он — не очень-то и бог. Так вот, А.П. — менялся. Такое впечатление, что он менялся скачкообразно. Я сам был свидетелем тому, как он дважды совершал нелогичные поступки, влекущие за собой серьезные изменения в судьбе. Причем совершал их легко и без сожаления, что говорит либо о глупости, либо о естественности. В первой ни при каких обстоятельствах А.П. заподо­зрить было нельзя.

Тема свободы, свободы говорения в поэзии всегда была актуальна, но до сих пор недооформлена в свою исчерпывающую, т.е разрешаемую, форму. Речь совсем не о вульгарной альтернативе — пишу, что хочу, или не могу пи­сать, что хочу. Речь не о цензуре — внутренней или внешней. Речь идет об умышленном создании препятствий в виде как минимум рифмы и ритмики, мешающих прямому поэтическому высказыванию. Именно их наличие при­звано имитировать существование иных сил, которые, накладываясь на волю поэта, теоретически допускают получить в результате дуалистический текст, внешне при этом не противоречивый. Я не анализирую верлибр по причине его переходности и неубедительной результативности (с моей, разумеется, точки зрения). Рифмы, ритм — это враги поэта. Очень нужные враги. Враги с переизбытком скрытого в них смысла. Они дезорганизуют изначальный за­мысел, они всегда заставляют автора идти не совсем по той дороге. Они ри­суют акварелью своего идиотизма призрак бога в стихах. Отсутствие таких «врагов» делает поэта рабом своей свободы.

Мне очень нравится многопрофильная ритмика Парщикова, изгоняющая из райских кущ стихотворения просодию и оставляющая одни движущиеся мускулы ритмики, практически аннулируя мелодию, во всяком случае в ее классическом виде. При таком раскладе парщиковские рифмы (в массе своей не экспериментальные) выглядят как архаика, но это архаика законов полета и приземления, гравитации и сомнения в оной. Не буду размышлять о мето­дике алхимического превращения рабства в свободу, ибо она очевидна и, как все очевидное, требует избыточных доказательств, которых в природе не су­ществует в принципе.

Эмоциональная директива личности Парщикова — легкость. Его древняя душа сбросила в своем долгом путешествии все лишнее и похожа на невесомое птичье перышко. Она легче, скажем, даже Бальмонта и инфантильнее Агнии Барто. Но задачи, которые интересовали Алексея и разжигали алчность его поэтического зрения, заставляли его погружаться глубоко в иные среды. Но что нужно сделать, какую персональную гравитацию изобрести, чтобы это пе­рышко могло нырнуть вглубь или подняться и совершить управляемый (под­черкну) полет? Самый очевидный способ — изобрести утку, в оперении кото­рой оно, перышко, найдет себе место. Я хочу сказать, что почти перед каждым (не спонтанным) текстом (о спонтанных — разговор особый) Парщиков изоб­ретал «утку» (стоит учитывать два смысла этого слова, манкировав третьим — медицинским), способную и нырнуть, и взлететь. Иногда она переставала ра­ботать «уткой» и превращалась в кого-то иного, и тогда Алексей что-то «доде­лывал» в ней уже внутри текста, иногда она расклеивалась и делалась неуправ­ляемой, что превращало поэтическое путешествие в крушение с вероятно грандиозными последствиями. К сожалению, наблюдателю (т.е. читателю) это никогда не будет заметно, поскольку художник переживает образ как идею, а зритель — как стиль. Стало быть, партнерство, начальной стадией которого является взаимопонимание, в данном случае исключено методологически.

Формально русская поэзия оперирует русским языком, конфликтующим с русской речью, томно изнывающей от интонационной просодии. Но на са­мом деле русская поэзия занята тем, что генерирует и поддерживает в рабочем состоянии невостребованную надежду на создание ангельского языка, спо­собного порождать ангельские мысли, чувства, многоступенчатые ангельские образы, а также представления об ангельской жизни и ангельской смерти. Воз­можности для этого у поэзии не самые выдающиеся, но, как говорится, чем богаты... А.П. хотел стать ангелом. Объективно — хотел. Он пытался изменить фокусированное зрение на расфокусированное. Обычную индивидуальную оптику на фасеточную. Он стремился дестабилизировать в себе (в своих сти­хах) слишком человеческое, чтобы иметь теоретический шанс договориться до нечеловеческого. Будучи, безусловно, сентиментальным человеком, он каждый раз пытался вырывать это чувство, являющееся позвоночником лю­бого лирического текста, из своих стихов. И каждый раз, завороженный, на­блюдал, чем заполнится эта пустота. Какая «нефть» поднимется из глубины и заполнит лакуну. Любой большой текст А.П. — это чертеж ангела. Иногда это рисунок ангела, как в «Деньгах», «Минус-корабле» или «Землетрясении в бухте Це», но в основном — чертеж. Причем черно-белый. В моем бездока­зательном утверждении заложен двойной смысл. К слову, выражение «двой­ной смысл» аннулирует понятие смысла как таковое. Ну, так вот. Я сам в не­доумении, на каком варианте остановиться. Первый: сам Парщиков был ангелом и при помощи небесного AutoCADа создавал чертежи. Второй: текст, который он сочинял, на деле, если взглянуть на строфы под определенным уг­лом, представлял собой чертеж, по которому можно было собрать модель ан­гела. Я отчетливо помню, как мы доразмышлялись с А.П. в одной из бесед до того, что ангелы — это зрение бога. Сами они его ни разу не видели: какой же взгляд может похвастаться тем, что созерцал ниспославшего его... Но вот если проследить за ангелами, т.е. за взглядом в обратном, так сказать, направлении, то можно... сами понимаете что. Помню финал той нашей беседы. Я спросил нас обоих: что же происходит, когда творец моргает? На это А.П., характерно хохотнув, ответил: «Происходит смена поколения ангелов... »

Ничего не буду говорить о мета-, о мета-мета и прочих мета-ниях <...>. Замечу только, что, когда не очевидна суть происходящего, всегда появляется новый термин.

Чужая сложность кажется нам примитивом. Потому что не пускает нас дальше своей входной двери, и вместо того чтобы любоваться роскошными интерьерами, скрывающимися за этой дверью, мы вынуждены рассматривать пипку дверного звонка. И нам это не по нраву, и мы злимся. Зато чужую простоту (ясность) мы понять в силах, ее-то мы и пытаемся выдать за расшиф­рованную нами сложность. Мне ясно, что А.П. понимал поэзию как движе­ние — как движение идей. С другой стороны, для этого движения нужно было обязательно создать лингвистическую среду. Сочинить и воспроизвести ее. Очевидно, что идеи могут двигаться (да и вообще существовать) только в от­сутствие истины. Потому что при ее наличии любые идеи — это нонсенс. Дви­жение текста А.П. — это движение, когда истина неубедительна, потому что спит. Зато может быть убедительным то, кого или что она видит во сне. Не­качественный контрафакт истины в виде «правды» А.П. не интересовал в принципе.

Талант занят тем, что начищает до блеска давно существующие банально­сти, делая их тем самым интересными, по-новому заметными. Гениальность же создает парадигмы будущих банальностей. Другими словами: гений соз­дает (выкапывает) артефакты, а талант их экспонирует. А.П. в своих текстах комбинировал, точнее — экспериментировал, так сказать, с «шитьем бо­тинка» и его «чисткой до блеска». Лично мне был ближе талантливый, а не гениальный Парщиков. Это звучит нелогично, но это так.

Выскажусь тривиально: известие о смерти А.П. для меня не подлинное. Оно не стало фактом и никогда не превратится в окончательное знание. Мо­жет быть, потому, что мы виделись редко и мне сподручнее представлять, что он где-то там, в своей германии-швецарии-америке. Впрочем, мне и представ­лять-то особенно не надо. Именно поэтому стихи, которые надо было назвать «На смерть Алёши», я ни разу не решился опубликовать под этим именем. Более того, я не смог даже нигде обозначить его имя, мне даже пришлось ме­стоимение «он» везде заменить на «я», имитируя тем самым его не-отсутствие на этом свете. Вот эти строфы:

Нашедший трёх богов четвёртому предписан,
пока четвёртый Бог, играя в небеса,
числом до трёх колец обуженный нанизан
на женщину шмелей по имени оса.

Голодный лось лежит в логу вполне логично,
и лижет сам себе солёную мозоль...
Не потому ли, что фонетика — первична,
способна на земле молиться только моль?

Беспроводная мышь при кухонном рассвете
исследует стола нехитрый интерфейс,
ей предстоит ещё китайский рис в буфете
найти и нагулять необходимый вес.

Летящие летят, ползущие смеются,
живущие живут чем дальше, тем скорей.
И ангелы на них, как дурачки, плюются
с провисших проводов в обличье снегирей.

Рожденье, жизнь и смерть, как лебедь, рак и щука,
домчат-таки меня до рая напрямик,
где, взяв за горло сад и яблоко нащупав,
я вырву из листвы налившийся кадык.

И сделав пару па по травке в темпе вальса,
я крикну, под собой уже не чуя ног,
что все свои стихи я высосал из пальца,
которым тычет в нас скоропостижный бог.

 



Другие статьи автора: Кальпиди Виталий

Архив журнала
№164, 2020№165, 2020№166, 2020№167, 2021№168, 2021№169, 2021№170, 2021№171, 2021№172, 2021№163, 2020№162, 2020№161, 2020№159, 2019№160, 2019№158. 2019№156, 2019№157, 2019№155, 2019№154, 2018№153, 2018№152. 2018№151, 2018№150, 2018№149, 2018№148, 2017№147, 2017№146, 2017№145, 2017№144, 2017№143, 2017№142, 2017№141, 2016№140, 2016№139, 2016№138, 2016№137, 2016№136, 2015№135, 2015№134, 2015№133, 2015№132, 2015№131, 2015№130, 2014№129, 2014№128, 2014№127, 2014№126, 2014№125, 2014№124, 2013№123, 2013№122, 2013№121, 2013№120, 2013№119, 2013№118, 2012№117, 2012№116, 2012
Поддержите нас
Журналы клуба